Яна Анатольевна Седова
Октябрический режим. Том 2
Несомненна связь законопроекта о местном суде с законом 9 ноября. «Крестьянин наш из общинного владельца переходит в личного собственника, – говорил Щегловитов, – ему сугубо понадобится судебная защита, и хотелось бы, чтобы он ее действительно находил».
Законопроект о местном суде был тесно связан с реформой местного самоуправления – законопроектом о волостном управлении, который рассматривался в комиссии Г. Думы. Мировых судей должны были избирать земства. Поэтому ряд ораторов говорили, что преждевременно обсуждать вопрос о судьях, пока не решено, кто будет избирать этих судей. Маклаков возражал против такого отлагательства судебной реформы.
Последствия законопроекта
Противники законопроекта предсказывали, что его проведение в жизнь приведет к плачевным последствиям. Еп. Митрофан говорил о «громадном потрясении в народном правосознании», Марков 2 – о «великом несчастье и бедствии для русского народа».
Сторонники законопроекта ожидали самых благоприятных последствий. 30 октября 1909 г. Щегловитов в конце своей речи говорил:
«Всем опасениям, высказываемым нередко относительно защищаемой мной реформы, мы противопоставляем глубокую веру в творческие силы России. Поучительны в этом отношении слова поэта: “умом России не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только верить”.
Полное преобразование местного суда имеет громадное правовое, воспитательное и экономическое значение для нашего многомиллионного трудового крестьянства. Останавливаться в этом деле на перепутье нельзя, сохраняя в том или другом виде устарелый волостной суд – этот пережиток старого дореформенного времени. Пора, пора, думается мне, начать вспахивать необъятную ниву крестьянских интересов не сохой притупившегося и изъеденного ржавчиной волостного суда, а усовершенствованным получим [так в тексте. Явно имеется в виду: «плугом»] мирового суда. На этой впервые хорошо вспаханной ниве не заставят себя долго ожидать здоровые всходы права и справедливости, столь необходимые для обновляемой России».
Аллегория Образцова
Образцов в своей речи успел прочесть целое литературное произведение – свой диалог с волостным судом, изображенном в образе старика, приговоренного Думой к смертной казни.
«Я сказал ему: “старик, если ты еще веришь в Бога больше, чем в золото, если ты надеешься на правду больше, чем на протекцию и купленного адвоката, если ты ценишь совесть выше, чем лжесвидетельские показания, если ты, несмотря на свою старость, еще мечтаешь, что и в наше время могут быть одинаковы пред судом и богатые и бедные, и сильные и слабые, то умри – ты пережил свой век”».
Затем автор аллегории идет знакомиться с мировым судом. «Приятное производит впечатление. Платье с иголочки, по последней моде; мундир блестит золотом; состоит в чине коллежского асессора; не менее 30 лет от роду, потому что в учебных заведениях позадержался, так как больше бастовал, чем учился; имеет диплом кандидата юридических наук, диплом по-видимому не бердического производства, но и не вполне благонадежный; причисляет себя к партии кадет, но в формуляре этого не пишет; согласен поправеть и полеветь, смотря по убеждениям начальства (голоса слева: это Замысловский), которое будет его представлять к чинам и наградам; убеждений согласных с последними статьями передовых газет, однако твердый космополит; отечества не признает; слово «Россия» хочет неукоснительно изъять из употребления; не женат и не холост: был женат на русской, но развелся, теперь состоит в бюрократическом браке с еврейкой; в церковь не ходит, разве только к концу молебна в царские дни, чтобы реакционеры и бюрократы не могли придраться; строгий: если в прошении написано «высокоблагородию», а надо «высокородию» или бумажка помята или подмочена, то бросает прямо на пол; говорит хорошо по-еврейски, по-польски, несколько хуже по-русски; народной речи совсем не понимает; не любит многословия: «покажи – говорит – мне суть дела», а сзади стоят адвокаты, дергают и говорят: «у нас все сути: есть и на трешницу, и на пятишницу, и на красненькую, и на екатеринку, всех сортов сути у нас». Судебного кодекса не имеет; обычаев и обычного права не признает, считая это призраком; судит по ста томам решений Кассационного Департамента Правительствующего Сената, поэтому всегда согласен с мнением своего секретаря, конечно из евреев, или с мнением адвоката, который ему вынесет последнее, по его уверению, определение кассационного решения Департамента Правительствующего Сената. Поэтому в решении дел обнаруживает в высшей степени большую находчивость и разнообразие: одинаковое совершенно дело может решить на разные манеры, смотря по «сутям», которые в дело вложены, к которым, впрочем, сам он не прикасается. За напоминание о совести и правде обязательно штрафует как за оскорбление суда. Любит класть резолюцию: «возвратить просителю» и «оставить без последствий».» и т. д.
Статуя и фигляр
Докладчик сравнил мировой суд с мраморной статуей, лучшие части которой были отсечены молотом и заменены кусками самобытной глины (волостной суд), так что получилось нечто бесформенное. Комиссия постаралась отреставрировать эту статую в ее первоначальном виде.
Противники законопроекта подхватили этот образ. Еп. Евлогий говорил, что если не провести тот альтернативный проект судебной реформы, который поддерживали правые, то «эта прекрасная статуя, о которой нам говорил г.докладчик, будет, к сожалению, стоять на глиняных ногах».
Марков 2 полагал, что на «наших черноземных полях» «эта мифическая статуя немедленно разобьется вдребезги, и за эти негодные осколки будет платить миллион местное население».
Пуришкевич был, как всегда, самым красноречивым и сравнил судебную комиссию с горе-скульптором Паоло Трубецким, а статую – с неудачным памятником Императору Александру III на Знаменской площади. Извращение в законопроекте смысла Судебных Уставов 1864 г. оратор охарактеризовал словами, которые Пушкин вложил в уста Сальери: «Нет, мне не смешно, когда маляр негодный мне пачкает Мадонну Рафаэля, мне не смешно, когда фигляр презренный пародией бесчестит Алигьери. Пошел, старик». В той же речи, как уже говорилось, Пуришкевич предсказывал заполнение должностей мировых судей «Митрофанушками из недорослей».
Через несколько ораторов выступил Образцов со своей аллегорией. Не успел Шубинский начать свой ответ как докладчик, как Пуришкевич с места крикнул: «тише, гг., дельфийский оракул». Неудивительно, что докладчик был раздражен и высказал следующее:
«Если бы случайный пришлец в этот зал спросил, на какой скамье, на каком месте (Пуришкевич, с места: он на трибуне сейчас) в зале Г. Думы сидит фигляр, сидит ли он на четвертом кресле среднего ряда, то я уверен, что вся Г. Дума, а за ней вся Россия сказали бы: «нет, гораздо поправее». (Рукоплескания в центре и слева). Я забыл подвергнуть критике одну деловую подробность, которой коснулся депутат Пуришкевич. Он выразил опасение, что для будущего института не будет достаточно серьезных деятелей. Он боялся, что этот институт наводнится Митрофанушками. Г.Пуришкевич опасается напрасно – Митрофанушка рожден в 1782 г.; тогда ему было 15 лет, почти столетие отделяет нас от той эпохи, а по столетиям люди не живут. Митрофанушки умерли, а теперь остались сыновья их (смех; рукоплескания в центре и слева; шум справа; звонок Председателя) – только политические. (Рукоплескания в центре и слева)».
Пуришкевич в долгу не остался и ответил пушкинскими же словами: «он по когтям меня узнал в минуту, я по ушам узнал его как раз», а также припомнил другого персонажа «Недоросля»: «Тарас Скотинин, ударившись лбом в ворота, спросил: целы ли ворота? И мне кажется, что эта защита лбом депутата Шубинского законопроекта приведет к тому, что законопроект должен потопиться под его защитой».
Альтернативный проект
Крестьянская беспартийная группа внесла в Г. Думу собственный проект судебной реформы и заявление против правительственного законопроекта. Подписавшиеся 45 депутатов называли законопроект «неприемлемым, вредным для крестьян и несправедливым», поскольку 1) крестьянам не будет доступа в этот новый суд, 2) их мнение не спросили, 3) в мировом суде крестьянам придется прибегать к помощи адвокатов, которые «вконец разорят народ». Указывалось, что против законопроекта настроены все крестьяне-депутаты без различия партий.
Авторы заявления предлагали вместо мирового института ввести выборный коллегиальный суд по образцу гминных судов, существовавших в губерниях Царства Польского, и волостных судов прибалтийских губерний. Такой суд был бы коллегиальным, из трех местных жителей: председатель – с образованием, остальные двое заседателей («лавников») – крестьяне.
Вероятно, крестьяне не сами сочинили эту систему, в которой чувствуется рука интеллигентного человека. Им, вероятно, был Замысловский, которого левая печать обвиняла в давлении на крестьян членов судебной комиссии во время баллотировки вопроса о выборных мировых судьях. Кроме того, именно Замысловский подал в комиссию особое мнение также в защиту коллегиального суда. Депутат писал, что надлежит сохранить достоинства существующего волостного суда (отправление правосудия местными людьми, близость к населению, дешевизна, непосредственность сношения с тяжущимися) и избежать его недостатков (сословность, малограмотность судей, пьянство, взяточничество, зависимость от волостного писаря).
Комиссия рассмотрела крестьянское заявление и после речи товарища министра юстиции Гасмана отклонила проект коллегиального суда. Мнение 45 крестьян не вошло в доклад, поскольку только 6 из 45 подписавших были членами комиссии. Шубинский предложил крестьянам подать особое мнение, что они и сделали, и заявление было приложено к докладу. При начале общих прений Челышев прочел заявление 45-ти с кафедры.
Коллегиальный суд по образцу гминного: за и против
В защиту суда, устроенного по образцу гминного, выступали ораторы правой стороны, в том числе оба епископа и крестьяне. С точки зрения сторонников этого суда, он сохранял бы все преимущества волостного суда благодаря двум крестьянам в его составе, но и не наследовал бы недостатков волостного суда благодаря культурному председателю.
Еп. Евлогий, живя более десяти лет в Привислинском крае, не понаслышке знал о преимуществах гминного суда и горячо отстаивал устройство имперского суда по его образцу. Свою речь владыка построил на противопоставлении «крепкой русской сметки» крестьянина и беспочвенности образованного слоя. Недаром пословица говорит о русском мужике: «кафтан-то у него сер, а ум-то у него не волк съел». Судья-крестьянин хорошо понимает психологию своих собратьев. В то же время «надобно сознаться, к сожалению, в том, что наша жизнь еще не выработала типа народной интеллигенции, той интеллигенции, которая жила бы одной жизнью с народом, одной верой, одними идеалами. Надо сознаться, что между нашей интеллигенцией и народом до сих пор лежит еще довольно глубокая пропасть, что наша интеллигенция в значительной доле своей все-таки беспочвенна, оторвана от народа, и даже те дети народа, о которых здесь говорил депутат Люц, дети крестьян, которые потом проходят нашу среднюю и высшую школу, делаются интеллигентами, часто теряют связь с народом и делаются беспочвенными. Ведь надо сознаться, что мы очень мало знаем свой народ, что мы часто, окончив высшее учебное заведение, не умеем подойти к народу, не умеем заговорить с ним понятным ему языком». Если не придать мировому судье двух товарищей из крестьян, то «наша мировая юстиция, если не останется слепой, как здесь говорили, то она будет, так сказать, с одним глазом, и часто весы правосудия в этой юстиции будут склоняться не в сторону жизненной правды, а в сторону теоретического мудрования над жизнью».
Владыка выражал веру в то, что революция не уничтожила в народе нравственное чувство. «…я верю, что эта зараза проникла не глубоко в недра народной жизни, что она еще только на поверхности этой жизни, что настанет время, когда эта грязная накипь смоется с лица народной жизни, и она уже отчасти смывается, и опять заблестит тогда, как золото, душа народная, чистая, прекрасная и правдивая. Ведь нет, гг., страны, более чуткой к нравственным требованиям, чем наша святая Русь». Интеллигенция же нравственно пострадала от революции гораздо сильнее. «…посмотрите, разве революция не оставила своего следа среди интеллигенции, разве в настоящее время среди интеллигенции не перепутались нравственные понятия, разве не распространяется с ужасающей быстротой и безбожие, и легкость нравов среди интеллигенции, разве не привились в интеллигентной среде воззрения Ницше и Горького с оправданием святого эгоизма и святой плоти, со всей этой моралью «по ту сторону добра и зла?»».
Итак, только союз крестьянства и интеллигенции позволит осуществить «великое дело» правосудия.
Еп. Митрофан, отстаивая введение в состав суда местных представителей, видел кадры для них в старых учителях на пенсии, в нарождающейся сельской интеллигенции – крестьянах, получивших среднее образование. «Да, вообще, странно говорить, что восьмидесятимиллионный народ не нашел бы среди себя лиц, способных к этому нехитрому делу разбирательства мелких тяжебных дел. Г. Министр Юстиции говорил здесь о необходимости верить в творческие силы народа. А что, гг., если бы мы серьезно, на самом деле, поверили народу и дали ему возможность доказать на деле, к чему он способен? Верьте, что он оправдал бы наше доверие. Не сделать же этого – значит показать полное отсутствие в себе веры в народ, а тогда можно ли трудиться, можно ли законодательствовать?».
«Конечно, – говорил владыка, – в высшей степени ценно, что образованная интеллигенция готова идти к своему меньшему брату с горячим желанием осветить его темный быт, помочь ему и руководить им; но было бы, конечно, вдвойне лучше, если бы навстречу ей из среды народа выступили ей помощники и сотрудники. В общей работе они скорее поняли бы друг друга и слились бы в тесный органический союз. Вот тогда на самом деле произошло бы единение всех в одном общем государственном деле».
Выступая против гминного суда, министр юстиции Щегловитов произнес длинную речь-лекцию, изобиловавшую цифрами, историческими сведениями и другими фактами. Убедительная речь была направлена против трех типов судей, которые противники законопроекта признавали за образец: гминного суда в Царстве Польском, волостного суда в прибалтийских губерниях, суда шеффенов в Европе.
По словам Министра, гминный суд в губерниях Царства Польского действовал успешно по той причине, что там нет выборных общественных должностей и образованные лица идут в гминные суды. Однако лавники – те самые два малообразованные заседателя – играют в таком суде пассивную роль, находясь под влиянием образованного судьи-председателя или писаря. В волостных судах прибалтийских губерний тоже верховодит писарь. Наконец, относительно шеффенов Министр привел характеристику одного немецкого ученого: это лица «поддакивающие или хорошо дремлющие».
Ту же самую мысль немного ранее высказывал кн. Тенишев. В Царстве Польском, говорил он, население более образованно. Если перенести гминный суд на нашу почву, то «очевидно, что председатель, как более культурный, господствовал бы над заседателями, менее культурными». Создались бы «молчащие заседатели», которые говорили бы только тогда, когда затронуты крестьянские интересы, т. е. не беспристрастно.
Однако возникает любопытный вопрос: равноправны ли три судьи в такой форме суда? Если да (трудовики, например, требовали предоставить двум заседателям право решающего голоса), то возможна противоположная крайность: два крестьянина всегда будут иметь большинство против председателя. Поэтому Шубинский говорил, что «власть мирового судьи поглощается этими двумя судьями, и он низводится до волостного писаря, и будет предоставлять справочные сведения по законам, решать же будет даже не волостной суд нынешний, состоящий из трех лиц, а волостной суд, состоящий из двух лиц, являющихся представителями местного крестьянского населения».
Был у Министра еще один довод против гминного суда, не прозвучавший с кафедры, но увековеченный в объяснительной записке: во внутренних губерниях в гминном суде будут преобладать крестьяне, что «при подчинении местному суду лиц всех сословий могло бы вызвать справедливые нарекания со стороны более образованных классов». «Гг, – возмущался Челышев, прочитав эти слова Думе, – как налоги платить, страну защищать, так крестьяне вперед, от платных мест – осади назад. (Рукоплескания справа)».
Гнилые бревна
Шубинский образно сравнил сторонников упразднения волостного суда с теми, кто хочет уничтожить сгнившую постройку и создать новую, а сторонников преобразования суда – с теми, кто хочет «взять два гнилых бревна и между ними положить одно здоровое».
Тимошкин как крестьянин выразил свое возмущение таким сравнением. «Значит, по словам докладчика, 100 000 000-е русское крестьянство – гнилые бревна, а вот третье, проектируемое нами в качестве председателя, это есть здоровое бревно, потому что он дворянин или кто бы он там ни был». Оратор напомнил, что Дума будет рассматривать законопроект о призыве новобранцев, в основном из крестьян, и тогда их не будут называть гнилыми бревнами.
Шубинский пояснил, что под гнилыми бревнами он подразумевал волостных судей, а не все стомиллионное крестьянство. «Я не менее Тимошкина уважаю русский народ. (Пуришкевич, с места: но меньше его знаете). Я знаю ему цену. … Но, позвольте сказать, из того, что народ дает отличных солдат, следует ли, что эти солдаты могут быть полководцами? (Шум справа). Из того, что народ дает отличных каменщиков, можно ли из любого из них сделать архитектора? (Шум). Из того, что землекопы прекрасно роют землю на железных дорогах, можно ли создать из них инженеров? (Движение справа). Из того, что рабочие носят предметы, необходимые для химии, можно ли поручить им химические работы? Разумеется, нет, разумеется, нужны для этого люди образованные, подготовленные, ученые, какими является сословие юристов, недаром потративших известное число лет для того, чтобы занять те места, которые требуются для юриспруденции».
Цифры
Очевидно, что коллегиальный суд из трех лиц будет стоить дороже, чем единоличный. Насколько дороже? Арифметические выкладки пришлось проделать и Министру Юстиции, и докладчику, и членам Г. Думы.
Откуда взялась цифра в 13 500 000 р. – стоимость мирового суда для казны? Очевидно, 4500 судей × 3000 р. жалованья = 13 500 000 р. Если оплата квартиры, оборудование камер и другие расходы не входят в эту цифру, то стоимость реформы гораздо выше. В приложениях к законопроекту было указано, что для осуществления реформы в полном объеме потребовалось бы не менее 25 000 000.
При расчете стоимости альтернативной судебной реформы в ходе прений прозвучало несколько расчетов, основанных на различных схемах ее проведения.
Епископы Евлогий и Митрофан исходили из того, что председатель суда – один на несколько волостей, как и в законопроекте, а два заседателя избираются от каждой волости; периодически председатель объезжает волости, в каждой из которых разбирает дела с местными заседателями. Жалованье заседателю еп. Евлогий полагал в размере 5 р. за каждое заседание, причем суд происходит один раз в неделю; еп. Митрофан полагал по 200 р. жалованья каждому судье. Получается 4540 мировых судей × 3000 р. + 2 заседателя × 200 р. × 9622 волости = 13,5 млн. р. + 4 (5) млн. р. = не более 18,5 млн. р.
Щегловитов исходил из того, что помимо коллегиальных судов потребуется учредить и мировые суды, хотя в меньшем количестве, по 3 на уезд. Стоимость же одного коллегиального суда министр положил чуть более стоимости гминного – 2500 р. вместо 2330 р. В результате получилась огромная цифра 30 млн. р. Впрочем, присмотримся к цифре 2330 р. В нее, по словам министра, входит жалованье председателю от 700 до 1000 р., двум лавникам по 150 р. и писарю 500 р. Эти расходы дадут в итоге не более 1800 р., следовательно, министр включил какие-то дополнительные расходы, вероятно, неизбежные при любой схеме организации суда. Если же учитывать только жалованье судей, для корректности сравнения с предыдущим расчетом, то получим 1500 мировых судей × 3000 р. + (1 председатель × 1000 р. + 2 заседателя × 150 р.) × 9622 волости = 17 млн. р. Впрочем, министр говорил, что содержание гминного суда мало; положим жалованье заседателей по 200 р., тогда итог составит 18 млн. р.
Шубинский сделал, во-первых, расчет для той же схемы, что и епископы, но с жалованьем заседателей по 300 р., и получил те же дополнительные 5 млн. р., т. е. итог был бы 18,5 млн. р. Но докладчик на этом не остановился и сделал второй расчет, в поразительно нелепом предположении, что учреждаются одновременно и мировой институт в полном объеме, и коллегиальный суд – сразу две судебные реформы! Разумеется, получился огромный итог: 4540 мировых судей × 3000 р. + (1 председатель × 1000 р. + 2 заседателя × 300 р. + 1 письмоводитель × 500 р.) × 9500 волостей = 13,5 млн. р. + 18 млн. р. = 31,5 млн. р., но это фантастическая цифра.
Итак, на самом деле коллегиальный суд оказывался немногим дороже, чем мировой. Как бы то ни было, если нашлись средства на гминный суд в Царстве Польском, почему бы не найтись им на имперский суд? Тимошкин так и говорил: «Гг., позвольте быть откровенным: наше Правительство вообще для инородцев всегда не жалеет ассигновывать и расходовать большие деньги из государственного казначейства, например, в Польше, на Кавказе; но как только дело коснется центра России, то говорят: гг., у нас денег нет, это будет дорого стоить, одним словом, от этого откажитесь. Я считаю такое отношение со стороны Правительства к прямым своим верноподданным сынам земли русской несправедливым».
Голоса крестьян
В речах по поводу законопроекта депутаты-крестьяне, как правило, излагали взгляды своих фракций. Крестьяне из правых фракций выступали за коллегиальный суд по образцу гминного. Длинную и яркую речь произнес Челышев. Его поддерживали крестьяне из Западных губерний: Андрейчук, Данилюк, Пахальчак, Юркевич, Ермольчик. Как уже говорилось, мировой суд рисковал оказаться судом помещиков, но в Западном крае это был бы суд поляков-помещиков. За коллегиальный суд выступили также Дворянинов и Коваленко 2, причем последний даже предложил министру юстиции собрать крестьянскую группу, чтобы он убедился, что крестьяне настаивают на своем варианте судебной реформы. К министру юстиции особо обратился и Тимошкин: «Ваше высокопревосходительство, обратите внимание на ходатайство крестьян и откажитесь от вашего первоначального положения, т. е. оставьте нам и реформируйте волостной суд».
Крестьяне из фракций, поддерживавших законопроект, соответственно говорили против волостного суда. Еще в ходе заседаний судебной комиссии октябрист Александров назвал волостной суд шемякиным судом. При общих прениях в поддержку законопроекта произнес речь прогрессист Лукашин. Выделялась группа крестьян-старообрядцев – Гулькин, Ермолаев и Спирин, – также выступавших за мировой институт.
«Я стою за обсуждаемый нами законопроект, он полезен, – говорил Гулькин, – мировые судьи не пришли из Китая, они уже были, и большинство членов Г. Думы с ними знакомы, они застали мировых судей и помнят хорошо. … Я говорю не из пивной лавки, а с этого святого места и говорю на всю Россию, что народ ожидает проведения этого закона, хотя с сожалением, с болью на сердце, что крестьяне не могут участвовать в нем и на первых порах не будут мировыми судьями, но будь что будет, лишь бы правильно судили».
Не менее красноречив был Спирин: «От имени крестьян Московской губ. и от своего имени заявляю: долой волостной суд, да воскреснет мировой суд и расточатся (указывая направо) врази его».
Напрашивался резонный вопрос, сформулированный с кафедры Новицким 2: если большинство депутатов-крестьян за волостной суд, а старообрядцы – против, то «не платят ли они по учтенным октябристами векселям за вероисповедные вопросы?». Гулькин, конечно, возмутился: «Да будет члену Думы, упоминавшему мою фамилию, стыдно говорить, что я служу октябристам за какие-то векселя».
Каково же было подлинное отношение крестьян к волостному суду, не обусловленное партийными указаниями? В заявлении 45 крестьян утверждалось, что против законопроекта настроены все крестьяне-депутаты без различия партий. Гулькин говорил обратное: «дай Бог столько тысяч рублей моим детям, сколько крестьян-членов Г. Думы стоят за мировой институт, но не хотят говорить и не будут, очевидно, говорить, дабы избегнуть нареканий со стороны союзников». Действительно, почти все крестьянские голоса, прозвучавшие в ходе общих прений, высказывались за волостной суд, но не все записавшиеся крестьяне смогли высказаться ввиду сокращения списка ораторов.
Маклаков утверждал, что крестьяне стремятся отстоять волостной суд, и в доказательство напомнил о соответствующем законопроекте, который крестьянские депутаты левых фракций внесли в Г. Думу II созыва.
Кн. Тенишев, наоборот, со ссылкой на этнографические исследования доказывал, что крестьяне не уважают волостной суд, а если бы они и поддерживали этот суд, то «не увлекайтесь же демократическим предрассудком, отождествляющим желания народа с его нуждами».
Челышев, Гулькин, другие крестьяне и кн. Волконский
При начале первого чтения Челышев выступил с большой выразительной речью в защиту волостного суда. В частности, он противопоставил подвиг Сусанина измене московских бояр, а подвиги рядового Рябова и матросов «Стерегущего» во время японской войны – далеко не благородному поведению командиров – Рожественского, Небогатова, Ухтомского. Именно крестьяне служат Царю и родине по совести, а в судье важна совесть. Челышев прочел с трибуны заявление 45 крестьян и еще одно их заявление, в котором предлагалось вернуть законопроект в комиссию.
Речь Челышева вызвала отпор некоторых сторонников законопроекта. Гулькин обрушился на самую личность своего собрата: и держит-то он себя как кухаркин сын, потому что «ругает дворян», и не за свое дело взялся, потому что знает толк лишь в «казенке», и два года говорит о крестьянах как о пьяницах, и даже сам он не крестьянин: «Член Г. Думы от Самарской губ. с дорогим бриллиантом в перстне не кто иной, как содержатель самарских бань, – где идут попойки более, чем в какой-нибудь пивной лавке».
Докладчик Шубинский тоже напал на Челышева: «Я сказал бы, что это провокационная речь, если бы не верил искренности этого оратора, искренности бесшабашной, разгульной искренности, которая, действительно, обдала меня таким громом отсюда, что я некоторых выражений почти не слыхал. Вот уж воистину, по словам поэта, которого он так любит цитировать: «не страшат его громы небесные, а земные, – действительно, – он держит в руках». В голове моей носились свист и гам, удалая тройка, вихрь острот, начиная с раешника: «идет квартальный, на нем мундир сальный» – каких только сопоставлений я ни слыхал. Однако же, она имеет и внутренний смысл и определенную совершенно тенденцию натравить одно сословие, один класс, людей одного звания на другое (бурные рукоплескания в центре), за что союзники ему так горячо аплодировали, а они-то и есть тот класс, на который больше всего и энергичнее всего он натравливал своих друзей. … Резюмируя речь депутата Челышева, я разобрал только одно, что он проектирует какие-то новые суды, не то унтер-офицеров, не то фельдфебелей, учреждаемые в порядке улучшения земледелия и скотоводства».
«Коль ругнуть, так сгоряча, коль рубнуть, так уж сплеча», – прокомментировал еп. Евлогий горячность и Челышева, и Шубинского.
С другой стороны, противники законопроекта избрали в качестве мишени Гулькина.
«депутат Гулькин, – говорил Павлович, – лишь с весны этого года эволюционировал и вдруг превратился, по уверению газет, в самородок. Когда бессарабские мужики выбирали его, то они не имели представления о том, что это за умный человек. Если бы они это знали, то они, пожалуй, его и не выбрали бы. Поэтому голос Гулькина никоим образом не может быть принят во внимание».
Гулькин, между прочим, уподобил проектируемый крестьянами коллегиальный суд лебедю, раку и щуке из басни Крылова. Герасименко в ответ напомнил о свинье под дубом из другой басни, за что тут же был лишен слова председательствующим кн. Волконским.
В тот же день, 6 ноября, возражая Павловичу, Гулькин заступился за своих избирателей – бессарабских крестьян: мужики – не они, а Павлович, назвавший их мужиками. «Ведь они гораздо культурнее члена Г. Думы Павловича, ведь у них нет погромного духа и человеконенавистничества, как у того, который называл меня и моих избирателей мужиками. Напрасно член Г. Думы Павлович корчит из себя русского националиста…». Кн. Волконский вмешался, но Гулькин продолжал: «Он меня, как видно, считает теперь левым, но я вам говорю, что и фамилия его не русская…». «Гулькин, довольно», – не выдержал кн. Волконский и объявил перерыв. Это была вопиющая бестактность со стороны председательствующего: в Думе никогда не обращались друг к другу просто по фамилии, следовало сказать «Член Г. Думы Гулькин». К тому же, как отмечалось в поданном левыми протесте, кн. Волконский сопроводил обращение «соответствующим жестом рукой, допускаемым разве только в обращении «барина» к «мужику».». Через несколько месяцев кто-то из остряков на правой стороне крикнул: «Гулькин, довольно» при начале речи бессарабского депутата.
Когда еще и Новицкий 2 произнес свою фразу о векселях, Гулькин вновь взял слово: «Господа. Меня крайне удивляет, почему это Гулькин и только Гулькин должен платить за всю разбитую посуду по данному законопроекту. Как откуда союзник сорвется – Гулькин виноват и только Гулькин виноват. (Смех). Данный законопроект выработан г. Министром Юстиции, одобрен гг. Министрами и, затем, внесен в Г. Думу. Г. Министр Юстиции поддерживает его и защищает, г. докладчик защищает и большинство Г. Думы, как видно, с поправками примет его. Но надо поискать козла отпущения. Кто же им будет? Конечно, Гулькин. (Смех). Это прямо нападение на меня со стороны союзников».
Немного позднее, 22 января 1910 г., Тимошкин напомнил, что Гулькин прошел в Думу голосами союза русского народа, а теперь, «перебежав из его рядов в левые ряды, нападает на союз русского народа, будучи сам председателем отдела союза». Напрасно он это сказал – Гулькин за словом в карман не полез: «Я изменил, милостивые государи, авантюристам, а не союзу истинно-русского народа. Истинно-русскому народу, в полном смысле этого слова, я никогда не изменял, и я пойду за него в огонь и воду. Я горжусь, что я представляю лояльный, честный народ молдаван, который там честит меня на местах. Я имел больше чести в Бессарабской губ. от моих крестьян, чем французский президент республики от его французов, когда я ехал из провинции сюда осенью прошлого года. Меня провожало тогда около тысячи человек крестьян и все подносили хлеб-соль из каждого селения во главе с сельской и волостной администрацией, сердечно меня благодарили за мой труд и говорили: слава Богу, что наш Гулькин немного полевел. Я не скрываю, гг., что я вышел из союза, я был председателем отдела, но в моем отделе никогда не было ни одной резинки, что имеется в нынешнем союзе. Я распустил свой отдел, а теперь не распускать нужно, а надо взять хворостину и разогнать все отделы».