Яна Анатольевна Седова
Октябрический режим. Том 2
Сторонники законопроекта не соглашались. Гр. Беннигсен заявил, что расценивать дела по их весу свойственно не судьям, а адвокатам (намек на Маклакова-адвоката). Шубинский сослался на статистические сведения, согласно которым лишняя нагрузка на мировых судей, полученная от окружных судов, составляет 74 900 дел, что при делении на 4 500 судей составит всего по 18 дел в год.
Маклаков ответил, что даже в столичных окружных судах очень крупные дела, как правило, заслоняют очень мелкие. На крупное дело приезжают стороны и присяжные поверенные, оно рассматривается в первую очередь, в то время как мелкие дела – только поздно вечером. Что до статистики, то она не учитывает удельный вес отдельных дел. К тому же количество земельных дел повысится благодаря закону 9 ноября.
Поправка Маклакова – оставить в компетенции мировых судей только дела по искам до 500 р. – была отклонена.
Надзор за мировыми судьями (ст. 64 Учр. Суд. Уст.)
Правительство в лице товарища министра юстиции Веревкина говорило о большом значении этой статьи. Министерство Юстиции отказалось от начала правительственного назначения будущих мировых судей только при двух условиях – возрастного, образовательного и имущественного ценза и действительного надзора за деятельностью судей.
По Судебным Уставам 1864 г. надзор за мировыми судьями принадлежал мировым съездам, а высший надзор – Правительствующему Сенату и Министру Юстиции. Опыт показывал, что такого надзора недостаточно: мировые съезды – это те же самые мировые судьи, а Сенат слишком далеко. Если председатель мирового съезда назначается Правительством, то надзор съезда, возможно, и будет более существенным, но, тем не менее, необходимы дополнительные инстанции. По мнению Правительства, таковыми должны были являться окружные суды и судебные палаты.
Комиссия приняла надзор судебных палат, но не согласилась на окружные суды. Прогрессисты предлагали исключить и судебные палаты. Правительство настаивало на окружных судах, поскольку на долю одной судебной палаты приходилось несколько губерний и требовалась еще одна инстанция.
При втором чтении ст. 64 была принята в редакции комиссии, а при третьем чтении исключены еще и судебные палаты. Как мы помним, при третьем чтении председатель мирового съезда стал выборным, а не назначаемым. Очевидно, настоящего надзора за мировыми судьями не предвиделось.
Язык судебного производства (ст. 111)
«Русский язык есть язык общегосударственный и обязателен в армии, во флоте и во всех государственных и общественных установлениях. Употребление местных языков и наречий в государственных и общественных установлениях определяется особыми законами». Это ст. 3 Основных Законов Российской Империи. Нужен ли такой особый закон для судопроизводства? Октябристы полагали, что нужен. К ст. 111 была внесена поправка Антонова о допущении в мировом суде местных языков в тех местностях, где значительная часть населения не говорит по-русски, причем мировой судья объясняется со сторонами через переводчика.
Возражали, что это неудобно технически, поскольку потребует множество переводчиков. Щегловитов приводил в пример Астраханскую губ., населенную, помимо русских, татарами, калмыками и армянами. Если судятся армянин и татарин, то, с принятием поправки Антонова, им потребуются три переводчика – с татарского языка на русский (для судьи), с армянского языка на русский (для судьи), а также с армянского языка на татарский язык и обратно (чтобы сами стороны понимали друг друга). Замысловский сказал, что при пестроте инородческого населения в иных местностях судьями надо назначать «не юристов, а лингвистов». Еп. Евлогий говорил, что будет «смешение языков», что суд превратится в «столпотворение вавилонское».
Докладчик ответил, что в прим.3 к ст. 59 как раз говорится, что при каждом съезде должен быть переводчик, которым вправе пользоваться мировой судья. По подсчетам докладчика, основанным на заявлениях представителей ряда местностей, переводчики потребуются лишь в 36 уездах, что не вызовет значительных расходов. Как мы помним, законопроект не касался окраин, где жило много инородческого населения.
Однако по точному тексту прим. 3 к ст. 59, которое в обоих постатейных чтениях было принято в редакции комиссии, т. е. не изменялось, – переводчики не «должны быть», а лишь «могут состоять», причем не вообще «при каждом съезде», а при съездах «в отдельных местностях». Мировые съезды могли командировать своих переводчиков в отдельные мировые участки. Достаточно ли этих командированных переводчиков там, где значительная часть населения не говорит по-русски?
Щегловитов говорил и о том, что переводчик в суде всегда будет подозреваться в том, что неверно переводит. По его словам, так называемая система разноязычия обычно требует знания языка судопроизводства от самого судьи, что является дополнительным цензовым условием. Как мы помним, многие ораторы и без того опасались, что на местах попросту не найдется необходимого количества мировых судей.
С другой стороны, разрешение пользоваться в суде местным языком могло бы подтолкнуть инородцев говорить на своем языке даже тогда, когда они понимают русский, и тогда 36 уездов, о которых говорил Шубинский, на практике могли оказаться гораздо большим количеством. Замысловский, в частности, рассказал, как в Западном крае недавно присяжные заседатели – поляки заявили, что не желают присягать по-русски, будучи католиками, но когда прокуратура пояснила, что таким образом присяжные уклоняются от исполнения своих обязанностей и должны быть оштрафованы, то поляки согласились принять присягу на русском языке. Бывало, что свидетели заявляли на суде, что не понимают русский язык, хотя ранее были допрошены по-русски и хотя их знакомые свидетельствовали, что они говорят по-русски. «Другими словами, эти свидетели лгали во славу инородческого сепаратизма».
Другой, идеологический довод противников поправки Антонова заключался в том, что русский язык является общегосударственным (ст. 3 Основных Законов). Каждый русский гражданин обязан знать русский язык. Капустин, не возражавший против поправок Антонова, тем не менее, высказал мысль о том, что суд наряду с образованием и с военной службой способствует распространению русского языка, поэтому языком суда должен быть государственный язык. Замысловский говорил, что при допущении в суде местных языков русские окажутся в ущемленном положении, поскольку не будут понимать, о чем речь. «Вот в какое положение, угождая инородцам, вы ставите русских обывателей». Оратор нарисовал красочную картину:
«И вот, гг., представьте себе: город Западного края, битком набитый евреями, и в нем прогрессивнейший мировой судья, творящий суд преимущественно по-еврейски – с русскими, положим, он говорит по-русски, но с огромным еврейским большинством он говорит по-еврейски, и жалобы тоже написаны на еврейском языке; на базар приезжают из деревень русские крестьяне, которые тут же попутно обираются еврейством, играющим роль мишурисов … На таком базаре возникает целый ряд судебных дел и поступает на рассмотрение мирового судьи. Изумленные крестьяне, приходящие в суд, видят, что судопроизводство идет по-жидовски. (Ляхницкий, с места: что это за слово?). Это очень хорошее слово, хотя вам оно и не нравится. (Шум слева). … Итак, гг., в какое положение вы ставите это крестьянское население? Ведь оно, конечно, никогда не поймет тех прогрессивных начинаний, благодаря которым в русском суде идет жидовское судопроизводство».
Еп. Евлогий выражал опасение «за судьбу своей многострадальной Холмской Руси» с ее и без того активной полонизацией. Впрочем, губерний Царства Польского законопроект не касался, но Холмская губерния, как предполагалось, вскоре должна была быть выделена из их числа, так что неудачно отреставрированный Думой мировой институт угрожал и ей.
Любопытна и другая мысль еп. Евлогия: в коллегиальном суде по образцу гминного проблема местных языков не стояла бы, поскольку в состав суда входили бы представители местного населения, понимающие «все те жаргоны, все те языки, которые существуют в той или другой местности». В местностях с разноязычным населением, однако, и двух местных представителей могло бы не хватить, чтобы представить в суде все имеющиеся народности.
Голосование поправки Антонова
При втором чтении поправка Антонова была поддержана, как ни странно, националистами. «…как националистам голосовать за поправку, которая является отрицанием национализма – для меня совершенно непонятно», – удивлялся Замысловский при третьем чтении. Против поправки Антонова выступили только правые. И во втором, и в третьем чтениях поправка была принята.
Присяга на родном языке
Во втором чтении Завиша внес дополнение к ст. 111, где, в частности, говорилось, что иноверцы вправе принимать присягу на родном языке. Выступая с кафедры, этот член Г. Думы сказал, что присяга – это «своего рода молитва». «Для многих же, а для простолюдина в особенности, молиться немыслимо иначе, как на родном языке». Поправка была отклонена.
Перед третьим чтением от. Мацеевич внес к ст. 111 подобное же добавление – о разрешении лицам, не владеющими русским языком, принимать присягу на родном языке, а при отсутствии духовного лица своего вероисповедания – допрашиваться без присяги, с обещанием говорить правду. В защиту своей поправки от. Мацеевич сослался на ст. 67 Основных Законов, звучавшую так: «Свобода веры присвояется не токмо Христианам иностранных исповеданий, но и Евреям, Магометанам и язычникам: да все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языки по закону и исповеданию праотцев своих, благословляя царствование Российских Монархов, и моля Творца вселенной о умножении благоденствия и укреплении силы Империи».
В заседании 26 марта 1910 г. против поправки от. Мацеевича возражали Министр Юстиции и Замысловский. Последний рассказал, что в Западном крае в 1905 г. свидетели-католики начали требовать, чтобы их приводили к присяге на польском языке, а толкали их на этот шаг ксендзы, угрожавшие им религиозными карами, например, недопущением до исповеди. Оратор напомнил, что в католической церкви все богослужение происходит не на родном языке, а на латинском (так было до реформ II Ватиканского собора). Цель поправки, по мнению оратора, – подорвать авторитет православия в глазах народа: сейчас, когда иноверец обязан принять присягу, он может ее принять у православного священника, но с принятием поправки этот иноверец у этого священника присягу принимать не станет.
В третьем чтении поправка от. Мацеевича была принята, что расценивалось как следствие соглашения октябристов с поляками: первые поддерживают поправку, вторые – восстановление имущественного ценза.
Скандал с Родичевым (слова о незаконности акта 3 июня)
В речи 11 ноября 1909 г. Родичев упоминал закон 3 июня: «руки, не остановившиеся перед актом 3 июня, не устанут покушаться и на независимость суда, и там, где не будет надлежащего сопротивления, там они ее уничтожат». Тогда эти слова не вызвали особого шума. Но когда 4 декабря при обсуждении ст. 111 тот же оратор упомянул тот же закон, произошел скандал.
Не успел еще Родичев начать свою речь, как справа послышались голоса: «весьегонец Родичев». По ходу выступления справа так шумели, что Председательствующий заявил, что не слышит речи оратора. Родичев привел упомянутые выше примеры непонятных малороссийских выражений, потом рассказал, как Петр Великий объявил, что не будет нарушать права малороссийского народа. Затем оратор, как бы между прочим, напомнил, как Министр Юстиции весной 1909 г. откровенно выразился по адресу поляков, как избирательные права поляков были значительно сужены в результате закона 3 июня. Вот слова Родичева, совпадающие в подлинной и в печатной стенограмме: «отрицание права за поляками, признанное за ними Основными Законами и избирательным законом и незаконно отмененное». После этих слов разразился скандал.
«После слов Родичева справа раздался оглушительный треск пюпитров. Крайняя правая фракция ревет, кричит, гогочет, топает ногами, ударяет кулаками по пюпитрам, воет, шипит, свистит…», – писал корреспондент «Биржевых».
– Остановите оратора! – кричали правые председателю. – Это безобразие! Долой, вон!
Родичев оставался на трибуне, с наружным спокойствием пил воду, оправлял пенсне. Левые аплодировали.
– Я смею вас уверить, гг., что оратор сойдет с кафедры только тогда, когда я его об этом попрошу, – заявил Председательствующий Шидловский. Слева зааплодировали теперь уже ему.
– Просим попросить, – закричали справа.
– Я удалю оратора только тогда, когда увижу для этого основание, – возразил Председательствующий.
«Боже, что тут поднялось! Отдельные лица бросились с угрожающими жестами к председательской кафедре, а галдеж достиг невероятных размеров».
– Это же издевательство, опять они оскорбляют… – кричал Замысловский.
– Удаления Родичева требует фракция, а не я один, – заявил Белогуров.
– Вон, безобразники! – отстаивал Шингарев своего товарища по фракции.
Родичев попытался продолжать речь, но правые шумели. Стенограмма отметила: «окрики слева в сторону правой усиливаются».
Председательствующий попросил тех членов Г. Думы, которые желают сделать какое-либо заявление, соблюсти установленный порядок: «Криками вы ничего не добьетесь».
– Протесты не помогают, – ответили справа.
Родичев сделал последнюю попытку окончить речь, но правые кричали и стучали пюпитрами. Павлович, наконец, сорвал крышку своего пюпитра и начал ею размахивать «с видом победителя», как написали «Биржевые». «Земщина» написала, что Павлович намеревался швырнуть крышкой в Родичева.
– Павлович, оставьте пюпитр. Павлович, вон, вон!. – крикнул бар. Мейендорф со своей скамьи.
Товарищи удержали неистового депутата, и он, наконец, успокоился и оставил несчастную крышку.
В этот же момент, по словам «Света», раздался крик Павловича по адресу Шидловского:
– Один другого стоят! Сообщники! Крамольники!
Родичев попытался самостоятельно усмирить разбушевавшихся депутатов. По стенограмме, он адресовался к центру и левой:
– Позвольте, гг., обратиться к вам с просьбой…
Корреспондент «Биржевых» передавал совсем другие слова оратора:
– Мне хотелось сказать, обращаясь к правым: «Скверное ваше дело, господа, если вы прибегаете к таким деревянным аргументам»…
Шум не прекращался. Правые и националисты с одной стороны, кадеты и левые с другой бросились к трибуне: одни – чтобы прогнать с нее Родичева, другие – чтобы его защитить.
– Родичев мерзавец, – кричал Березовский 2.
– Да как ты смеешь, нахал, – бросился к нему Аджемов. По словам корреспондента «Земщины», Аджемов размахивал кулаками и теснил Березовского 2. На помощь товарищу бросился Тимошкин и замахнулся на Аджемова кулаком:
– Ты это что, нахичеванская крыса!
– Нахал, нахал, – возмущался Аджемов.
Слышались крики:
– Удержите меня, а то я его изобью.
По словам корреспондента «Света», Тимошкин и Аджемов успели даже засучить рукава.
Помощник пристава Даниельбек и несколько депутатов бросились между Тимошкиным и Аджемовым, предотвратив неминуемую драку. Противников увели.
Тут же, по словам левых газет, состоялся еще один скандальный инцидент. К месту событий подбежал и секретарь Г. Думы Созонович. Крестьянин Лукашин якобы ему крикнул:
– Уходи, Созонович, а то я тебе дам в морду!.
А Созонович якобы сказал по адресу стоявшего спокойно неподалеку В. С. Соколова:
– Это все эта кривая сволочь их подзуживает! (у Соколова одна нога была короче другой.)
И ушел.
Председательствующий, наконец, убедился, что его звонки и просьбы тщетны, и объявил перерыв в 10 ч. 25 м. вечера. Националистический «Свет» намекал, что перерыв был объявлен с подачи лидера националистов Балашова: «Балашов идет на кафедру к Шидловскому, и тот объявляет перерыв».
«Необыкновенное возбуждение» отметили «Биржевые» в кулуарах – Екатерининском зале.
– Ничего страшного не было. Правые буянили. Да это не первый и не последний раз, – объяснял Родичев в кулуарах.
– Дело не в этом, – возражал В. А. Караулов. – Важно то, что все их выходки свидетельствуют о подкопах и борьбе против Г. Думы. Это скандал не Родичеву, а народному представительству. Это война не с оратором, а с существованием 3-й Г. Думы.
– Во фракцию… – кричали октябристы. Они ушли на фракционное совещание. Как и подобало парламентскому большинству, октябристы должны были определить дальнейший ход событий.
«Речь» писала, что в кабинете Шидловского произошла такая сцена. Националисты настаивали, чтобы он сделал Родичеву замечание. Вошедший Созонович сказал: «Наши не успокоятся до тех пор, пока Родичеву не будет сделано замечание». Соколов 2 и Каменский сказали, что замечание вызовет протест слева и предложили другой выход: возобновить заседание и объявить прения прекращенными ввиду наступления 11 часов. На том и порешили. Что до Родичева, то ему следовало продолжить свою речь в следующем заседании.
В 11 ч. 07 м. вечера Председательствующий возобновил заседание. Стояла полная тишина. Депутаты ждали, сделает ли Шидловский замечание Родичеву. Но тот объявил о прекращении прений ввиду наступления обычного времени окончания заседания, попросил разрешения поздравить Государя с днем тезоименитства от лица Г. Думы, объявил о поступивших протестах на действия Председателя, доложил повестку и закрыл заседание.
Пока Шидловский читал повестку, Родичев поднялся на трибуну. Правые зашумели, но тот, оказывается, просто хотел забрать свои бумаги. Шум сменился общим смехом.
В следующем заседании Шидловский, заметно волнуясь, вновь вызвал Родичева, и тот благополучно окончил свою речь.
С другой стороны, отметим, что и к скандалившим правым не было применено никаких санкций. Говорили, что октябристы решили так поступить ради националистов. «Биржевые» в передовой статье осуждали тактику октябристов щадить скандалистов справа и советовали исключать их на 5-10-15 заседаний.
Правые полагали, что в условиях поддержки октябристами левых скандал остался единственным способом исправить положение.
«Посмотрите и поймите, – говорил в кулуарах Замысловский в перерыве того злосчастного заседания. – Мы вносили протест. Мы боролись легальным путем, но, наконец, нам надоело, стало невмоготу».
«Правым в пятницу ничего не оставалось больше делать, как то, что они сделали – сами согнали Родичева с кафедры», – писала «Земщина».
Вернемся к инциденту между Созоновичем, Соколовым и Лукашиным. Созонович утверждал, что не говорил фразы про «кривую сволочь» по поводу «его уважаемого товарища». «Земщина» устроила целое расследование. Оказалось, что эти слова попали в газеты с подачи самого Соколова, тут же рассказавшего о ней некоторым журналистам и депутатам. Сам он ее не слышал, говорил с чужих слов. С чьих? На месте событий находились Аджемов, Максудов и Лукашин. «Земщина» полагала, что виноват Максудов, поскольку Аджемов в тот момент «лез с кулаками на правых», а в левых газетах появилась не только угрожающая фраза Лукашина по адресу Созоновича, но и придуманный разговор Максудова с несколькими священниками. Максудова-то, писала «Земщина», «и должен благодарить г. Соколов за аттестацию».
«Как курьез, – писала та же газета днем раньше, – следует отметить, что непоэтическая кличка уже вчера довольно бойко пошла в ход в залах думы и грозит сделаться прочным псевдонимом г. Соколова».
Несколько загадочно было, что новичок Шидловский оказался наедине со скандалом, а прочие члены президиума остались в тени. Больной инфлюэнцей кн. Волконский лежал в постели. «Биржевые», явно со слов уважаемого ими Хомякова, написали, что Председатель Г. Думы, как только начался скандал, приехал в Таврический дворец и совещался в своем кабинете с Шидловским и представителями фракций.
Что, в сущности, страшного сказал Родичев? Как случилось, что такой серьезный скандал разразился из-за мимоходом сказанной фразы, не имевшей особой связи с речью оратора? Ведь левые всегда твердили, что акт 3 июня – это государственный переворот. Это мнение уже стало общим местом – так, по некоторым данным, выразился Шидловский. Один из лидеров октябристов говорил в кулуарах: «Господа, в общем Родичев не сказал ничего необычного. Левые по поводу акта 3 июня говорили более резкие вещи: форма Родичева наиболее допустима…»
Правые объясняли свой «взрыв негодования» защитой Царского манифеста: «для русских людей Царское слово никогда не станет «общим местом», а всегда будет их святыней, касаться которой нечистыми руками они не позволят». К стенографическому отчету заседания 4 декабря приложен протест правых против того, что Председатели неоднократно не останавливали ораторов за недопустимые выражения о манифесте 3 июня, даже когда 2 декабря в вечернем заседании Чхеидзе назвал «переворот» 3 июня «величайшим преступлением». О родичевском инциденте в протесте не говорится – видимо, он был составлен до скандала.
Но только ли в манифесте 3 июня корень негодования? Вероятно, причина скандала была глубже. Во-первых, сама речь Родичева, произнесенная во славу украинского сепаратизма, не могла не вызвать законного возмущения патриотически настроенной части Г. Думы. Во-вторых, законопроект о местном суде правые находили неприемлемым, чувствовали, что не смогут ни провалить его, ни, тем более, улучшить. Потому их нервы были на пределе.
«Свет» отозвался на прения по ст. 111 отличной передовой. Прения по этой статье, писала газета, не могли пройти спокойно. «Могли ли депутаты из инородцев и русские депутаты, готовые каждую минуту принести интересы России в жертву интересам инородческим, не воспользоваться случаем обнаружить свои истинные чувства к народу, представителями которого так нагло себя именуют? Разумеется, грузинский социал-демократ Чхеидзе понес обычный революционный вздор, закончив его диким воплем: «долой черносотенцев (т. е. русских людей, осмеливающихся помнить, что они русские), долой черносотенных министров (т. е. представителей правительственной власти, твердо сознающих свой долг перед Государем и страною)». Разумеется, выступил г. Родичев и, разумеется, произвел скандал, едва не кончившийся дракой.
Все это необыкновенно печально, ибо доказывает, что плодотворная работа Думы будет и впредь тормозиться далеко не малочисленной группой озлобленных инородцев и полоумных интеллигентов «без отечества», в стиле г. Родичева. В одном из высших русских гос.учреждений нельзя произнести слова в защиту русской национальности, русской государственности, преимущественных прав русского языка, чтобы не вызвать ряда оскорбительных выходок, грубейшей брани, цинического издевательства и, главное, клеветы, клеветы без конца.
Принять сколько-нибудь всерьез то, чего хотят инородцы и их прихвостни – нет возможности. Волей-неволей остается считаться со скандалами, в реве которых тонут дикие требования, чтобы Россия говорила на пятидесяти языках, исключая родного. Где, в какой стране, в каком либеральнейшем парламенте мыслимо выступать с подобными требованиями, не рискуя быть осмеянным и выгнанным?».
В заключение «Свет» призвал дать инородцам и их единомышленникам отпор в Г. Думе.
От.Гепецкий призвал докладчика к публичной исповеди
Последней речью в первом чтении законопроекта, не считая речи еврея Нисселовича против антисемитизма, было выступление от. Гепецкого. Он отметил, что законопроект представляет собой не реставрацию мирового института, а совершенно новую реформу – уничтожение волостного суда и небывалое расширение компетенции мирового суда. Оратор обратился к докладчику, призвав его доказать, что будущий мировой суд не будет страдать партийностью. Отдавая должное большой работе, проделанной и докладчиком, и всей судебной комиссией, батюшка говорил Шубинскому с кафедры: «вы предлагаете нам принять от вас устроенное вами здание судебных реформ в то время, когда по взгляду многих членов Г. Думы, членов разных фракций, входивших сюда, имеются несомненные несовершенства, несомненные дефекты». Правильнее было бы вернуть законопроект в комиссию, как осторожный хозяин не принимает у подрядчика плохо выстроенное здание. Но, не надеясь, что большинство Г. Думы поддержит эту мысль, оратор призвал комиссию исправить законопроект ко второму чтению с учетом замечаний, высказанных в ходе общих прений. Чем крупнее реформа, говорил батюшка, тем внимательнее следует относиться к замечаниям не сторонников, а противников. По основам же этого законопроекта не согласны между собой не только фракции, но даже какие-нибудь два-три случайно сошедшиеся депутата.
Выступивший через несколько минут докладчик, обстоятельно ответив на ряд возражений других ораторов, заявил, что о частных вопросах говорить не будет и уклоняется от «публичной исповеди», которую желал от него услышать от. Гепецкий.
Ход прений
Перед началом общих прений, вероятно, предвидя большое количество ораторов, председательствующий кн. Волконский попросил ораторов записываться до начала доклада, хотя это противоречило Наказу.
В тот же день кроме докладчика выступили с большими речами Щегловитов, прочитавший целую лекцию о недостатках волостного суда, и Челышев, который в ходе речи прочел заявление 45 крестьян-депутатов, приложенное к докладу, и заявление крестьянской группы, выражавшее просьбу вернуть законопроект в комиссию для рассмотрения альтернативного крестьянского законопроекта и «для получения от Правительства сведений, собранных с мест, какой именно местный суд желателен для многомиллионного русского крестьянства».
За возвращение законопроекта в комиссию высказывались также Капустин и Марков 2, который требовал еще и переизбрать членов этой комиссии.
6 ноября к концу вечернего заседания оказалось, что осталось выслушать 133 оратора. Внесено два предложения: 32-х – сократить речи до 10 минут, 121-го – выслушать 35 ораторов. Дворянинов отметил, что большинство записавшихся крестьян еще не успели высказаться. Принято было предложение 121-го.
Когда 9 ноября кн. Волконский прочел составленный в результате соглашения фракций список 35 ораторов, оказалось, что в него не включены депутаты из группы беспартийных крестьян, состоявшей под председательством Челышева. В прежнем списке эти депутаты были, причем числились в начале. Они, конечно, стали протестовать и просили дать им возможность высказаться в числе пяти или хотя бы трех ораторов. Кн. Тенишев возражал, указывая, в частности, что от этой группы в список 35-ти включен член Г. Думы Дворянинов. Голосованием предложение крестьян было отклонено, причем за голосовали правые и трудовики, а против – октябристы, кадеты и с-д.
«Земщина» на следующий день написала, что-де таким путем центр сорвал злобу на крестьянах, высказывающихся против упразднения волостного суда.
Кн. Волконский, впрочем, напоминал после протеста одного из беспартийных крестьян Попова 4, что по § 162 Наказа ораторы могут уступать свое слово другим. Из сопоставления списка 35-ти со стенографическим отчетом видно, что ни один оратор из этого списка не уступил свое слово представителям группы беспартийных крестьян.
30 ноября при начале второго чтения 30 правых депутатов (Тимошкин и др.) предложили отложить голосование, отпечатать и раздать поправки, чтобы в них разобраться. Предложение было отклонено.
7 декабря перед переходом к ключевой для законопроекта статье 19 по предложению докладчика было решено приостановить обсуждение, чтобы успеть выполнить срочную работу. Второе чтение законопроекта продолжилось только после каникул, 22.I.1910.
29 января к вечеру почти все важные статьи были окончены рассмотрением. При одном из голосований выяснилось, что нет кворума. Председатель не смог поставить на голосование не только очередной пункт очередной статьи, но и внесенное предложение о том, чтобы не устраивать вечернего заседания. В 5 ч. 32 м. был объявлен перерыв до 8 ч. 30 м. вечера. В 9 ч. вечера кворума также не оказалось, потому Председатель объявил вечернее заседание несостоявшимся. «Помилуйте, разве можно составлять так повестки, – негодовал Маклаков, выйдя в кулуары. – Волостной суд, да волостной суд… Тут кого хотите одурь возьмет!. Хотя бы с концертных вечеров пример брали и разнообразили программу…».
5 февраля закончилось второе чтение основной части законопроекта. Центр аплодировал докладчику Шубинскому, справа шикали. Шли такие громкие разговоры, что председательствующий попросил вести эти разговоры вне залы. 8 февраля второе чтение окончено полностью.
К третьему чтению была представлена поправка Мотовилова, предлагавшая оставить волостной суд для самых небольших дел. Поправка, которая могла бы спасти положение, была отклонена.
Законопроект не сделается законом
При втором чтении Замысловский выражал убеждение, что законопроект с принятыми поправками к ст. 111 «не сделается никогда законом». А «Земщина» назвала законопроект «трупом».
Из речей других ораторов понятно, на чью помощь надеялись правые, чтобы помешать проведению законопроекта. Во-первых, как и ранее, они рассчитывали на поддержку правых членов Г. Совета. «…раз мы чувствуем, что мы здесь слабы, что наше мнение одолеть здесь не может, – говорил Пуришкевич, – то естественно, что с первых же моментов рассмотрения того или другого законопроекта мы подсчитываем ряды правых в Г. Совете, приветствуя момент провала тех законоположений, которые принимаются Г. Думой недостаточно обдуманными и недостаточно защищающими интересы русской жизни».
Во-вторых, правые намеревались обратиться непосредственно к Государю. «Сколько вы этот законопроект ни утверждайте, – говорил Тимошкин, – мы его будем протестовать [так в тексте], доводя об этом даже до самого трона Государя Императора». Коваленко 2 грозил Г. Думе, что если она не проведет крестьянский альтернативный законопроект, то они, георгиевские кавалеры – крестьяне, пойдут к Государю и будут его просить, «чтобы это было так, как крестьянам необходимо». Наконец, при третьем чтении 26 марта 1910 г. Тимошкин от имени крестьян вновь сказал, что они «постараются найти другие пути, где, может быть, послушают наш крестьянский голос». Правые встретили это заявление рукоплесканиями.
Черно-красный блок
Отметим единодушие левого и правого флангов, проявившееся при ряде выступлений и голосований. Пуришкевич высказывал солидарность с Маклаковым, после речи Булата раздались рукоплескания не только слева, но и на некоторых скамьях справа. При важнейших голосованиях (принятие поправки Ломоносова к ст. 17 о выборном председателе мирового съезда в третьем чтении, принятие поправки Андрейчука об 1/6 ценза к ст. 19 во втором чтении; отклонение п. 3 ст. 19 об имущественном цензе во втором чтении) правые шли вместе с левыми против центра.