Анатолий Алексеевич Гусев
Избранное
__________________
*подлинные стихи Елизаветы Петровны
22.12.2021 г.
Разумовский
– Венчается раб божий Алексей с рабой божьей Елизаветой…
Маленькая церковь в селе Перово под Москвой…
Как сверкали счастьем тогда её глаза.
– Вот мы и венчаны, Алёшенька, не в блуде жить будем.
Лиза, Лизанька, как же тебя не хватает.
Граф Алексей Григорьевич Разумовский большим и указательным пальцем правой руки вытер непрошенные слёзы. Вот и жизнь прошла, а деток не нажили, уж дюже бурная молодость у Лизаньки была, вытравила нутро своё всё выжгла вот Господь и наказал.
За окном зима, зима в душе.
Гостилицы – его имение, её подарок. То другое имение недалеко от Перова на Владимирском тракте младшему брату отдал. Ему так много имений зачем? А у Кирилла дети, будущее.
В доме суета, кто-то приехал.
– Князь Вяземский.
Генерал-прокурор Сената.
– Рад, рад, Александр Алексеевич. Вот сюда к камину, будь ласков, с дороги погреться.
– Премного благодарен, Алексей Григорьевич.
– По делу или просто мимо проезжали?
– По делу, граф, по делу. Какое уж тут «мимо проезжали».
– Да, отозвали с Урала и призвали в генерал-прокуроры, улыбнулся Разумовский.
– Неудобно даже как-то, – как бы оправдываясь, произнёс Вяземский, – я же не являюсь фаворитом Ея Величества.
– Что ж тут неудобного? – пожал плечами Алексей Григорьевич. – Сколько вам годков?
– Тридцать семь.
– Не молод, но и не стар. Матушка Екатерина Алексеевна знает кого и куда назначает. Для управления державой нужны толковые помощники, а не фавориты.
– Да, Алексей Григорьевич, она так и сказала: «Господь вас храни от ввязывания интриг при дворе, а только единственно пользу Отечества блюсти и твёрдыми шагами идти кратчайшим путём к истине и справедливости».
– Что ж, присоединяюсь к пожеланиям государыни. Что за дело привело вас ко мне, старику?
– Государыня приказала своему секретарю графу Воронцову написать проект указа о том, что в память о почившей тёте своей императрицы Елизавете Петровне даровать вам, граф, венчанному с государыней титул Императорского Высочества. А меня попросила привести от вас, Алексей Григорьевич, документы, подтверждающие брак с императрицею, чтобы составить по ним акт в законной форме.
Разумовский был несказанно изумлён.
– Зачем ей это?
– Сказать так сложно, но есть предположения. Григорию Орлову не терпется стать законным мужем императрицы. Вы помните, граф, события двухлетней давности?
– Разумеется, князь.
– Так вот, Григорий и его братья изрядно помогли Екатерине Алексеевне в сём деле и отказать Орлову в какой-либо форме так в прямую она не может. А вот что она хочет – не известно.
– А что двор?
– А что двор. Двор не хочет посадить себе на шею Гришку Орлова. Отец-то его из простых стрельцов. Пощадил его Пётр Алексеевич тогда, в день стрелецкой казни за лихость и бесшабашность. Так и его дети, особенно Гришка, такой же бесшабашный. Мужик, одним словом, чёрная кость.
Разумовский усмехнулся:
– Так и я, князь, не графом родился. Пастушок из Лемешей, что под Черниговом. С церковного клироса села Чемеры чудесным образом попал в Петербург.
– Это совершенно другая история, граф, совершенно другая. Вы в церковном хоре пели, а не кулаками махали. Поговаривают, что Гришка и государыню поколачивает.
– Пустое, князь. Может быть, девку какую сенную или горничную и поколачивает. Екатерина Алексеевна не та женщина чтобы позволит себя поколачивать какому-то Гришке Орлову, пусть даже она и обязана ему троном.
– Не буду спорить. Вы, граф, умны, мудры, знаете жизнь. Но двор против венчания государыни с Орловым. Панин так прямо и сказал: «Императрица России может позволить себе многое, но никогда госпожа Орлова не будет русской императрицей». Старик прямой, вы его знаете. Так что документы?
Алексей Григорьевич глубоко задумался, потом встал с кресла и решительно направился к комоду. На комоде стояла шкатулка чёрного дерева, окованная серебром и выложенная драгоценными камнями. Разумовский ключом открыл её и вынул оттуда обёрнутую в розовый шёлк грамоту, развернул её, не спеша прочитал. Затем вернулся к Вяземскому и дал прочитать грамоту прокурору. Вяземский прочитал, это был именно тот документ, за которым он приехал.
В глазах Алексея Григорьевича стояли слёзы, он молча забрал документ из рук князя, подошёл к камину ещё раз прочитал его, поцеловал и с заметным волнением бросил в огонь. После чего опустился в кресло рядом с Вяземским.
– Я, князь, был не чем более, как верным рабом Её Величества, покойной императрицы Елизаветы Петровны, осыпавшей меня благодеяниями сверх заслуг моих. Никогда не забывал я, кто я и откуда и на какую высоту возведён я рукою её. Вы видите, у меня нет никаких документов. Доложите об этом государыне Екатерине Алексеевне. Да продлит она милости свои на меня, старика. Не желаю я никаких земных почестей. Всё, что вы тут видели, останется тайной между нами. А люди пусть говорят, что угодно и стремятся к ложному величию. Мы не должны быть причиною кривотолков, порочащих имя Её Величества. Прощайте, князь.
Екатерина Алексеевна сидела в зале среди приближённых. Читали книгу в слух, Григорий Орлов сидел рядом с императрицей. Заметив генерал-прокурора, императрица спросила:
– Ну что, Александр Алексеевич, привезли?
– Увы, Ваше Величество, никаких документов нет.
– Вот видишь, Григорий Григорьевич, слухи не подтвердились. Не венчались Елизавета Петровна и Алексей Григорьевич. Тайного брака не существовало, хотя бы и для усыпления боязливой совести. Шепот о сём всегда был для меня противен. Александр Алексеевич, у меня к вам небольшое дело, пройдёмте в мой кабинет.
Вставая, Екатерина шепнула Орлову:
– Не обижайся, Гришенька, но мадам Орлова российскую корону на голове не удержит, только Романова.
– Но ты же, Катенька, не Романова.
– Тётушка Елизавета Петровна приказала моему мужу быть Романовым, значит и я Романова.
В кабинете Екатерина Алексеевна вопросительно посмотрела на Вяземского.
– Да, государыня, они обвенчались в селе Перово, что под Москвой. Я сам видел и читал документ.
– Но вы сказали, что никаких документов нет.
– Никаких. Алексей Григорьевич сжёг их в камине у меня на глазах.
Екатерина помолчала, потом покачала головой и сказала:
– Ах, какой человек. Мы друг друга поняли. Почтенный старец, я никогда не забуду эту услугу. Я ожидала этого от свойственного для малороссиянина самоотвержения.
25.12.2021 г.
Старец
Немцы зашли в посёлок в начале сентября 1941 года. Осмотрелись и начали хозяйничать. Перво-наперво согнали на конюшню всё еврейское население, всё, что было, а было их чуть больше сотни. Их всех немцы ликвидируют ближе к декабрю.
А второе, открыли, закрытую при Советской власти церковь во имя иконы Казанской Божьей матери. Жители посёлка были удивлены несказанно и открытию церкви, и солдатам в чужой форме, стоящих в храме. Чудо сие объяснялось просто: немецкая часть укомплектована румынами с Буковины, православными и, даже, знавшими русинский язык и, соответственно, понимавшими русский.
И другое чудо было в посёлке: несколько лет назад поселился монах. Его все звали батюшка, отец или просто старец. Вскоре к нему приехали ещё две монашки. Обладал старец даром предвидеть будущее и шли к нему люди со всей округи за советом.
Когда начиналась война стал старец ежедневно выходить в сад у дома, где он жил, вставал там на огромный валун, опускался на колени, невзирая на больные ноги и молил Бога об одолении врагов.
– Один молитвенник за страну может спасти все города и веси, – говорил он.
Когда пришли в посёлок фашисты, в жизни старца ничего не поменялось. Каждый день жители посёлка видели, как две монахини вели старца на валун, где он час, а то и больше молился. Увидели это и оккупанты.
К старцу вошли два офицера и три солдата. Обстановка в комнате более, чем скромная – столик, старое кожаное кресло, два стула и узкая железная койка на которой возлежал седобородый благообразный старик. Казалось, что он весь светился изнутри. Монахини сидели на стульях.
– Рад вас видеть, дети мои, – на чистом немецком языке, обратился старец к вошедшим. – Что привело вас ко мне?
– Вы знаете немецкий язык? – удивился старший офицер.
– Ты австриец, сын мой. Буду говорить на твоём диалекте. Я не всю жизнь был монахом. Я объездил всю Европу. Был и в Берлине, и в Вене, и в Париже. Что привело вас ко мне, дети мои?
– Говорят, что вы обладаете даром провиденья?
– Сподобил Господь.
– Пришли узнать: чем война кончиться?
– Войны всегда кончаются победой. Неужели вы об этом не знали?
– И когда мы пройдём парадом по Дворцовой площади? – улыбнулся офицер.
– Вы – никогда. Вот он пройдёт, – старец указал на второго офицера, – не парадом, а просто пройдёт через 40 лет. Будет в Ленинграде, в том числе и на Дворцовой площади.
– Значит, Германия войну проиграет?
– Разумеется. Неужели вы думаете, что с такой человеконенавистнической идеологией Господь допустит вашу победу?
– Но власть коммунистов, власть атеистическая, богоборческая?
– Да и многие священнослужители приняли мученическую кончину от неё. Но коммунисты мечтатели, они хотят построить рай на Земле, для всех людей, не взирая на национальность. Но без Господа это не получится. И они не ставят своей задачей уничтожить всех не согласных с ними, они хотят их переубедить, перевоспитать. Наивные люди. Наивность эта закончится, вместе со страной. России предстоят тяжёлые испытания и эта война не самое страшное из них.
– Не самое страшное? Но Ленинград окружён, он в блокаде. Там начался голод, через несколько месяцев он сдастся, а там и Москва падёт. А вы говорите о вашей победе. Вы заразились от коммунистов мечтательностью.
– Город не сдастся.
– Но тогда все умрут от голода.
– Много людей умрёт от голода, но город не сдастся и Москву вы не возьмёте. Вы правильно сделали, что открыли храм, вам здесь долго предстоит находиться.
– Мечтайте, святой отец, мечтайте. А какова моя участь?
– Если не станешь православным, то домой ты не вернёшься.
– Все мои предки были католиками. Почему я должен сменить веру?
– Я побывал во многих странах. Лучше нашей России я не видел и лучше нашей веры я не нашёл. Наша вера – выше всех. Это вера православная, истинная. Из всех известных вероучений только она одна принесена на землю вочеловечившимся Сыном Божьим.
– Разве в католицизме по-другому?
– В католицизме прелесть дьявольская. Сын мой на неё поддался. Сколько страданий претерпел из-за этого. И смерть принял мученическую.
– Как же это, батюшка? – вскрикнула одна из монахинь.
– Убили нашего Коленьку в Екатеринбурге, – грустно сказал старец, -сейчас Свердловском этот город называют. Виденье мне было, сестра Кристина.
И пояснил удивлённым солдатам:
– Это жена моя бывшая.
– А говорите, что ваша вера истинная и страна хорошая.
– Наша вера правильная, а страна лучшая. Самим Господом определено русскому народу наказание за грехи, и пока Сам Господь не помилует Россию, бессмысленно идти против Его святой воли. Мрачная ночь надолго покроет землю Русскую, много нас ждет впереди страданий и горестей. Поэтому Господь и научает нас: терпением вашим спасайте души ваши. Был бы Коленька православным, его бы не расстреляли. Конечно, он вызывал подозрения у тёмных невежественных людей. Он общался с католическими священниками, в глазах чекистов они иностранцы, а если иностранцы – значит шпионы. Вот его и настигла злая участь.
– Так какова же моя участь? – спросил австриец.
– Ты хочешь сказать, чтобы я тебе открыл час твоей смерти? Если ничего не переменится, то ты, чадо, погибнешь около католического храма. А когда это будет и где – в Варшаве, Вене или Париже, я не ведаю.
– Значит не всё вам открывается, святой отец?
– Пути Господни неисповедимы, а человек верой спасается.
– Благодарим за беседу. Прощайте, святой отец.
– Господь с вами, дети.
Больше фашисты к старцу не приходили. Приходили местные жители за советом и утешением. И для всех находилось ласковое слово и слово утешения.
Посёлок освободили в конце января 1944 года. Началась другая, мирная жизнь.
Зимой 1945 года к старцу пришли бабушка с внучкой, девушкой шестнадцати лет. Бабушка упала на колени перед койкой старца, а внучка осталась стоять в дверях.
– Батюшка, горе-то у нас какое. Выселяют нас из нашего дома, говорят, что дом большой, а нас всего двое проживают. Дают нам избушку за речкой. А это наш дом. Как же так, батюшка? Дом наш хороший тёплый с верандой. Что нам делать?
– Да что делать, Варвара? Матерь Божью просить. Она сильная и милостивая, она поможет, ибо на добро просите. Молитесь, просите её, и будет вам. Сорок раз прочитайте «Богородице Дево, радуйся…» и утром в поселковый Совет идите, Пресвятая Богородица всё уладит. Молитесь, можно не вслух, а про себя, ибо в «умной» молитве бесценное средство для стяжания душевного мира и спасения.
Старушка бросилась целовать руки старца, а девушка в дверях хмыкнула недоверчиво.
– Не сомневайся, Вероника, и ты к Господу придёшь, дай срок.
Дома старушка сказала:
– Ты будешь молиться, внученька? Где двое молятся, там и Господь меж ними.
– Бабуль, ну, мне комсомолке молиться Богородице, как-то не очень…
– Верочка, внученька, ну, почитай, пожалуйста, Богородицу сорок раз.
– И на коленях перед иконой стоять?
– Не надо, просто почитай. Я никому не скажу, не бойся.
– Ну, ладно, хорошо, почитаю, – с неохотой согласилась Вероника. – Напиши мне, а то я молитву не знаю.
– Напишу, Вера, напишу.
Ночью бабе Варе снился сон, будто идёт она по снежному полю, а навстречу ей прекрасная женщина и одета во что-то голубое, типа накидки, вроде как монахиня, а вроде, как и нет. Женщина улыбнулась ласково и сказала:
– Куда ты идёшь, Варвара, иди не сомневайся, все документы готовы и подписаны. Ваш дом с верандой вам с Вероникой останется.
– Благослови, матушка, – упала на колени Варвара, думая, что она игуменья какого-то монастыря.
Женщина благословила её как священник в церкви, обошла Варвару и пошла дальше. Не вставая с колен, старушка перекрестилась, оглянулась, а прекрасной женщины в голубом одеянии уж нет, только чистый белый снег кругом.
В поселковом совете горел свет, в кабинете председатель поселкового совета и секретарь партийной организации. Председатель сидел за столом, секретарь ходил по комнате.
– Плохо, плохо организована работа с населением, – говорил секретарь, – к старцу они за советом бегают, к попу, а должны к нам. Или к тебе или ко мне. Ко мне за советом, к тебе за помощью.
– Тёмный народ, – сообщил председатель.
– Не в этом дело, – сказал секретарь, – ты не местный, недавно здесь, многого чего не знаешь. Поп этот всю оккупацию при немцах на глазах у всех молил Бога о нашей победе. У него валун огромный в саду, он на него забирался, вешал на ветку яблони икону и молился. И фрицы его не тронули. Понимаешь, председатель, какая петрушка: радио нет, газет нет, Питер в пятидесяти километрах, а поди знай, взяли его или нет. Понимаешь, какой силы моральная поддержка наших людей от попа была? Он молился, и мы победили. Как думаешь, если бы он не молился, мы бы победили?
– Какие сомнения? Конечно бы победили.
– Всё так, только он молился, и мы победили. И не только он. Поэтому и церковь не закрываем, хотя её немцы открыли. Отделённая от государства церковь оказала моральную и духовную поддержку нашей стране и всему советскому народу. Но религия – это предрассудок и бороться с ним надо. А люди за советом к попу ходят.
– Да ты только послушай, что он говорит, старец ваш! Он утверждает, что Ленинград обратно переименуют в Санкт-Петербург. Да никогда этого не будет! Или вот ещё, я записал.
Председатель порылся в ящике стола, достал лист бумаги и стал читать:
– «Придёт время, когда не гонения, а деньги и прелести мира сего отвратят людей от Бога и погибнет куда больше душ, чем во времена открытого богоборчества. С одной стороны, будут воздвигать кресты и золотить купола, а с другой – настанет царство лжи и зла. Истинная Церковь всегда будет гонима, а спастись можно будет только скорбями и болезнями. Гонения же будут принимать изощрённый, непредсказуемый характер. Страшно будет дожить до тех времён. Мы, слава Богу, не доживём, но тогда же из Казанского собора пойдёт крестный ход в Александро-Невскую Лавру». Чушь какую-то старец произносит.
– Старцу, почитай, восемьдесят лет, – невозмутимо сказал секретарь, – из ума выжил поп. Бывает. Тут, когда немцы собрались гнать наших поселковых на работу в Германию, он всем говорил, что тот, кто будет читать про себя молитву Иисусову, тот вернётся. И многие вернулись и теперь говорят, что молитва их спасла.
– Что за молитва такая? – спросил председатель.
– Откуда я знаю, – пожал плечами секретарь.
– Всё равно надо пресекать.
– Конечно надо. А ты двух баб обидел, они к попу побежали. Зачем ты это сделал?
– Каких баб? – искренне удивился председатель.
– Галактионовых. Варвару Андреевну и Веронику. Ну, Вероника комсомолка, её бабка потащила. Зачем ты их из дома решил выгнать?
– Да не выгнать, а уплотнить. Такой дом занимают с верандой, а их всего двое там. И документов на дом у них никаких нет, что это их дом. Говорят, что документы потерялись за время оккупации. Они другой дом получат, за рекой.
– Ну, правильно говорят. Немцы, в смысле румыны, не смотри, что православные, а бабку Варю на веранду выселили. Она там три зимы куковала. Что фашисты в её доме творили – кто знает? А документы, может сын со снохой куда зарыли. В посёлке и так все знают, что это бабы Вари дом. До войны в их шестеро там проживали. Её отец был купцом, уж не знаю какой гильдии. Дом в Питере имел. А дом с верандой – это дача его была. Когда революция свершилась, дом в городе у него отобрали, он на дачу переселился. Он где-то сразу после Гражданской умер. А Варвара Андреевна замуж вышла за офицера. Офицер сознательный оказался, революцию принял, воевал в Красной армии против Юденича, против белофиннов. Когда немцы в посёлке концлагерь устроили для детей-сирот, кровь у них брали для нужд солдат Вермахта, он один детишек подкармливал, не боялся. Немцы его за это и расстреляли. Сын его и Варвары, отец Ники, под Севастополем погиб, брат Ники под Варшавой в танке сгорел. А Ника с матерью у меня в отряде в партизанах были. Галка ох и отчаянная разведчица была. Немцы её в сорок третьем повесили. Ника в отряде в комсомол вступила. Война, дорогой товарищ, война. И ты остатки такой героической семьи хочешь за реку переселить. Несправедливо это как-то. Фрицы бабу Варю на веранду выселили, а мы, коммунисты, за реку. Чем мы от них отличаемся? Ника замуж выйдет, детей нарожает и будет в доме опять шестеро.
– Парней почти нет, – вздохнул председатель.
– Найдутся. Нике всего шестнадцать. С таким домом, она знатная невеста будет. Выправляй им новые документы на дом, председатель. Мы Советская власть, мы за людей должны душой болеть, нечего им ко всяким старцам бегать.
В окно бабы Вари ударил снежок, стекло задрожало от удара. Напротив окна стоял мальчишка.
– Ты что делаешь, охальник? – закричала в форточку на него бабка.
– Бабка Варя, тебя в поселковый совет вызывают. Документы на дом готовы, иди забирай.
Бабка Варя упала на колени перед иконой:
– Матерь Божья, Пресвятая Богородица, слава тебе.
19.01.2022 г.
Мёртвая барыня
Мёртвая барыня пришла как всегда под утро.
– Никита, Никита, что же ты натворил, – барыня горестно качала мёртвой головой, – За что же ты меня убил, касатик? И не пожалел.
– Так, матушка, ты вдовая, – оправдывался во сне Никита, – деток тебе Господь не дал, а мне уж больно деньги понадобились для моих деток.
– Ох, Никита, креста на тебе нет и совести, – грозила жёлтым пальцем барыня, – попросил бы Христа ради, не отказала бы.
– Бес попутал, матушка.
– Не похоронил ты меня по-людски, в болото бросил.
– Да как бы я тебя похоронил по-людски то? Я за тебя и свечку ставлю и молюсь за упокой души невинно убиенной. Не приходила бы ты больше, матушка.
Барыня слабо улыбнулась мёртвыми губами и исчезла.
Никита проснулся в холодном поту, перекрестился и бросился на колени перед образами. Он неистово молился и казалось ему, что за спиной стоит мёртвая барыня, улыбается горестно и укоризненно качает головой.
Много лет назад помещик Шелихов у своего крепостного крестьянина Никиты Аникеева сына Колесникова младшего сыночка Ванечку забрал к себе на Москву в услужение. Ванечка у француза, что у Шелихова жил, поварскому делу учился, хорошо выучился, добрый из него повар получился, барин им перед гостями хвастался. Ванечка всю европейскую кухню знал: и французскую, и итальянскую, и немецкую и, конечно, русскую. И жениться барин позволил. Взял Ваня в жёны Глафиру – экономку у господ Шелиховых.
А Никита остался бобылём век свой доживать, жена у него давно умерла. Соседка, слава Богу, приходила, печь топила, еду готовила. Не бесплатно, конечно, продукты, а иногда и копеечку Никита ей давал. Сам он колёса для телег делал, знатные колёса делал, этим и жил, да ещё сельчане давали ему Христа ради еду, кто что мог.
Жил и радовался за детей. А что? Иван в поле не пашет, рожь не сеет, от урожая не зависит, всегда при еде, обут, одет, напоен, накормлен. Да пришла беда: пропал у барина серебряный столовый сервиз, очень дорогой. Почему он подумал, что это его экономка с поваром обворовали – Бог весть. Да только барин сказал, что или пусть сервиз вернут, или на каторгу под Оренбург пойдут. Согласен барин чтобы и деньгами вернули если сервиз тати уже продали. Да где же такие деньги взять? Никита думал, маялся: детей-то жалко. А где-то на второй день, как он узнал о беде, выход и подвернулся.
Каждую осень оставалась у Никиты ночевать вдова помещика Азарьева. Возила она оброк, собранный со своих крепостных в Дворянский Заёмный банк, вкладывала деньги под пять процентов годовых. И всегда оставалась у Никиты, опасно по ночам ездить, разбойнички шалили под Москвой.
Барыня была бедная, сама возком правила. Оно и понятно не так много у неё крепостных, не разгуляешься.
В тот день барыня задержалась в Москве и вечером опять приехала к Никите. Деньги она положила в банк, а проценты сняла, деньги ей зачем-то понадобились. И Никите об этом сказала и деньги показала, правда ассигнациями, но именно почти та сумма, которую требовал от Ванечки помещик Шелихов.
Всю ночь ворочался Никита на печи. И убивать невинную душу грех, но ведь и деньги давать в рост тоже грех, пусть даже и банку, не по-божески это. А Ванечку с Глашенькой угонят на каторгу в этот Оренбург проклятый? И не знай, где он и находиться. А деточки их? Они-то как? А барыня всё равно старая, высохла вся, ей поди лет пятьдесят уже, помирать пора, а она деньги в рост даёт, грешит. А тут как мученица пред Господом и предстанет, а он ей грехи спишет.
Под утро решился Никита на убийство. Наложил подушку барыни на лицо, она тихо умерла, смирно, так, дёрнулась пару раз и затихла навеки.
Завернул Никита тело барыни в рогожу и положил в возок. Тишина стояла жуткая, большая луна светила мёртвым светом, листья застыли на ветвях, не шелестели. Дорога к поместью Азарьевых пролегала возле болота, вот он туда труп барыни и кинул, а лошадь хлестнул вожжами, чтобы быстрей прочь шла. Где-то в чаще леса филин ухнул и листья осины, что стояла между болотом и дорогой дрожали без ветра. Никита перекрестился три раза и пошёл домой.
Когда соседка пришла стряпать, он уж на печи лежал.
– А барыня куда делась?
– Ещё до света уехала, торопилась куда-то.
Соседка молча загремела горшками, а Никита решил немедленно ехать в Москву, деньги, полученные убийством, руки жгли.
А Иван, как оказалась, уже не жил в особняке Шелихова. Он с семьёй перебрался в дом к рязанскому дворянину Зарецкому. Зарецкий отдал Шелихову за сервиз и Ванечку с семьёй выкупил. Да вот только у этого рязанского дворянина поместья-то не было, совсем, воинской службой жил. Да пришлось ему в отставку выйти по ранению, а жить-то как-то надо. И придумал Зарецкий покупать подростков мужского полу, обучать их поварскому делу, а затем продавать. Покупал он их по два-три рубля, а продавал по сто. Конечно поить, кормить, одевать приходилось, но дело всё равно выгодное. Под него он и сманил Ивана Никитина сына Колесникова от господ Шелиховых. И историю с сервизом придумал тоже он, не так уж Шелихов был и не прав, когда Ванечку подозревал в краже сервиза.
– Что же ты мне об этом не сказал, Ваня, – упрекнул отец сына.
– Откуда же я знал, тятя, что вы деньги добывать удумаете?
Деньги Иван у отца забрал, деньги пригодились, из крепости с семьёй выкупился, дом у него теперь свой в Москве на Воронцовом Поле. И с Зарецким они хорошо развернулись, не только поваров готовят, но и экономок, и горничных, и мажордомов.
А к Никите с тех пор стала являться барыня. Во сне он её видел, а днём она всегда за его спиной стояла. Бывало днём резко обернётся увидит мельком её платье, перекрестится, молитву прочитает, а пройдёт мал срок, и барыня опять за спину встанет. Мучила его барыня: то из-за печки появится, то с полатей глянет, то в сенях чем-то загремит.
Мучился так Никита года три, а потом попу в грехе покаялся. Наложил на него их сельский священник храма Николая Чудотворца епитимью, сидел Никита на хлебе и воде, часами на коленях перед иконами простаивал, даже на горохе, бесполезно: барыня всё одно за спиной стояла и по ночам приходила, смотрела на него с укором.
– Совесть тебя мучает, Микита, а совесть – сие глас Божий. А как её успокоить? Только искренним раскаяньем и муками.
Никита вздохнул и горестно спросил:
– Что же душа барыни не успокоится никак? И молюсь за неё и свечки ставлю?
– Пути господни неисповедимы, видать и барыня не без греха. Что ты о её жизни знаешь? Ничего.
– Так делать-то что, батюшка?
– Благословляю тебя идти в суд, Микита, – посоветовал священник, – на дыбе повисишь, не без этого, плетей отведаешь, кандалами позвенишь. Не обязательно в Оренбург отправят, могут и в Рогервик, есть такой город на Балтийском море, там камень ломают. М́́у́ку примешь, Микита, глядишь, барыня от тебя и отстанет. Иди, Микита, Господь милостив.
Судья был удивлён до крайности.
– Азарьеву? Так её ребятки Ваньки Коршуна убили. На расспросе-то они упирались, а под пыткой всё рассказали. Да и возок её с лошадкой на базаре обнаружили. От них человек продавал. Мозги у тебя набекрень, мужик, не иначе. А ну-ка, ребятки, не в службу, а в дружбу, дайте ему двадцать плетей, авось у него мозги назад встанут и будет знать, как людей от службы государевой отвлекать.
Никите отвесили двадцать плетей и хороший пинок. Шёл он домой, понурив голову, и чуял барыню за своей спиной. Ночами барыня не приходила, дала выздороветь от плетей, а как только раны зажили опять появилась.
Сельский священник тоже был несказанно удивлён.
– Вот так просто и отпустили? Чудные дела твои, Господи. Не отчаивайся, Микита. Преступил закон, не отчаивайся, но опять восставай, примись за тот же труд и непременно останешься победителем.
– О Господи, да каким победителем, батюшка? Вон она за вами стоит, барыня-то мёртвая. Куда же мне идти за наказанием, к императрице что ли?
– К ней. К матушке нашей Екатерине Алексеевне, в город Санкт-Петербург. Деньги на дорогу есть?
– Есть.
– Вот и славно. Челобитную напишем и благословлю тебя в дорогу.
А почему бы не съездить? Какое хозяйство у бобыля? Никакое, ничего его не держит, никакой скотины нет, даже кошки. А паспорт есть, барин выправил, чтобы в Москву на рынок ездил беспрепятственно, колёса свои продавал.
До Петербурга Никита доехал – слава Богу, да только по летней поре императрицы в городе не оказалось, в Царском Селе она. Пришлось туда идти.
Императрица Екатерина Алексеевна садилась в карету, граф Кирилл Григорьевич Разумовский подал ей руку, как вдруг из толпы зевак, собравшейся посмотреть на государыню, прорвался крестьянин, с ходу бухнулся на колени, прямо в пыль, а в вытянутых руках его белела бумага.
– Не погуби, матушка! – отчаянно крикнул он.
Екатерина Алексеевна приняла бумагу, бегло прочитала её, удивлённо приподняла брови и приказала:
– Подержите в карауле его до моего возвращения.
Из-за спины императрицы на Никиту с жалостью смотрела мёртвая барыня.
Вечером, прочитав ещё несколько раз челобитную, Екатерина Алексеевна долго думала, стоя у окна, а потом потребовала к себе Степана Ивановича Шешковского.
Вскоре перед императрицей пристал небольшого росточка худощавый человечек с холодным и умным взором. Перед этим человеком трепетал весь Санкт-Петербург, уж на что бунтовщик и вор Емелька Пугачёв думал, что никого на свете не боится, ан нет, ошибся казак, Степан Иванович умел внушить страх и заставить уважать себя.
Покойный муж Екатерины Алексеевны, император Пётр Фёдорович своим указом уничтожил тайную канцелярию, другими словами тайную политическую полицию, но взойдя на престол императрица возродила её. Без всякого указа, сама по себе возникла тайная экспедиция, а возглавил её Шешковский. Ну, а как власти обойтись без политического сыска?
– Степан Иванович, прочти сию бумагу, – сказала Екатерина Алексеевна, – и скажи своё мнение. Я знаю, что ты особый дар имеешь понимать простых людей и до точности доводишь труднейшие разбирательства. А сему крестьянину не даёт покоя мёртвая барыня ни днём ни ночью.
Шешковский внимательно прочитал челобитную Никиты Колесникова.
– Могу к себе забрать сего бедолагу. Ручаюсь, что он навсегда забудет свою мёртвую барыню.
– Да знаю я, как ты, Степан Иванович, – улыбнулась, императрица, – кнутобойничаешь помаленечку. Я вот думаю учредить совестный суд на основании естественной справедливости, чтобы судья судил, руководствуясь голосом сердца, а также человеколюбием и почтением к особе ближнего своего. Этот крестьянин явно невменяем. Можно ли его судить обычным судом? А сколько таких по России? Сколько совершается преступлений при особо неблагоприятных стечениях обстоятельств? Драки по пьяному делу из-за дурацкого русского ухарства вплоть до мёртвого тела? Случается, что убивают, только не со зла и не по злому умыслу. Суды наши завалены делами о колдовстве, о разделе имущества и прочей мелочи. Надо их разгрузить.
– Так-то оно так, матушка, на деревне так и говорят: как судить будем, по закону али по справедливости?
– Вот видишь! Глас народа.
– Да баловство всё это, матушка. Вменяем этот мужик или не вменяем, а всё равно он убийца. И наказать его придётся.
– Нет, Степан Иванович, – возразила императрица, – как его Господь наказал, нам его так не наказать. Не подвластен он нам и мёртвая барыня останется при крестьянине до конца его дней. Суд совести самый суровый суд в мире.
