Анатолий Никифорович Санжаровский
Наши в ТАССе
18 ноября
Общетассовская профсоюзная конференция.
Я делегат от ГРСИ.
Голосование. Окрик из президиума:
– Мандаты! Мандаты подымайте! Ты чего голую руку подымаешь?
1 декабря
Счастье
Кусково. Рассветная аллея, 56.
Адрес моего счастья.
У меня – свой угол!
Фу-у-у-у-у!!!
И радостно вздохнули народы мира. В том числе и я.
Свой пенал четыре на двенадцать. Шагов. Но – свой! Пускай он не графский дворец, видный мне из вечернего окна.
Свой маленький бревенчатый сераль без отдельной входной двери!
Пускай такой. Но – свой!
В нём я готов каждому таракану воздвигнуть памятник нерукотворный. И если моя хозяйка хоть только косо взглянет на одного моего таракашика, я ей…
Моего таракана не трожь!
Правда, я сам пока ни одного таракана не видел, но первое притеснение мне было высочайше пожаловано.
Вчера я вечером слушал свой маленький хриплый приёмничек, и в 22.30 слушание прервалось. Преподобная Мария Александровна безо всякого предупреждения выкрутила пробки. Приёмничек замолчал.
Что бы это значило?
Посмотрим, куда ветерок подует и чего надует.
В шесть утра старуха пыталась сама вкрутить пробки.
Не получилось.
В семь одеваюсь без света.
Старуха из-за своей двери шумит:
– Толь! Ты в пробках не понимаешь?
– И вам понимать не надо. Просто вверните, как вчера вывернули…
Невинное удивление:
– Я вывернула?
– Ну не я же.
Она зажигает керосинку, вносит в мою комнату:
– Всё видней будет.
Давясь смехом, я ухожу.
Оказывается, она не может уснуть при работе приёмничка. Так скажи. Разве я не выключил бы?
2 декабря
Сегодня получка.
У Медведева убитое лицо.
– Профорг, – говорит он мне, – давай я заплачу тебе за профсоюз. С мая по сентябрь. Сразу! Один вечер потужу и перестану.
Он не раз спрашивал прежде, с какого месяца платить. Узнавал, да не платил. Жалко. Сейчас заплатил и торопливо расписался:
– Сразу легче стало!
– А я, – сказала Татьяна, – заплачу за август-сентябрь. Заплатила бы и за октябрь, да нехорошо обходить начальство сразу на два месяца.
И радостно залилась цуцыком, раскосо уставившись на Новикова.
– Дядя Володя, ты доволен моим художественным лаем?
Новиков – теперь он партайгеноссе всего этажа! – важно поправляет на носу очки и нудно жалуется:
– Трудно считать партийные взносы.
– А ты приобрети логарифмическую линейку, – советует Татьяна. – Или лучше счётную машинку. Я, беспартийная, буду у тебя занимать деньги из взносов.
– Я их сдаю. А то займут, отдавать нечего.
К Бузулуку пришёл какой-то малый. Шумят-бузят. Мешают Артёмову писать.
Он грозит Бузулуку кулаком и требует:
– Да идите же вы к ма-ме!
Бузулук с дружком выметаются в коридор.
Скоро Олег возвращается один. С тоской поглядывает на свою лапшу и звонит Колесову:
– Николай Владимирович! Зарплату уже не получаем. Едем на одном гонораре. Плоды работы по-новому.
Бузулуку просто забыли выписать зарплату. Начислили лишь гонорару тридцать один рубль.
С первого ноября мы перешли на новую систему. Все стали литсотрудниками. Раньше хоть одни редакторы в рабочее время лишь охраняли свои столы. Теперь стали поневоле охранниками и корреспонденты. В других редакциях дежурит на информационном потоке всего один человек, остальные на заданиях. У нас же всё по-прежнему. Охраняем-с пыль на столах.
Медведев гнёт своё:
– Я руководитель здесь, а не у других. И здесь будет так, как я скажу.
3 декабря
Оперативный повод
Ликующая Аккуратова докладывает:
– Сегодня я спасла жизнь одной собаке! Выхожу из дома. Оглядываюсь… На проезжей части улицы стоит собака и умными глазами смотрит наверх, на сварку, откуда сыпались с далёкого балкона искры. А вдруг какой шалый води́ла налетит? Смерть собачке! Вернулась я. Согнала собачку на тротуар и спокойно пошла к врачихе.
Ия спросила:
– Собачка тебя не поблагодарила?
– Не до того мне было. Я спешила в поликлинику… Врачица велит сделать рентген. Подозревает язву желудка. Покурю я ещё до Восьмого марта, а там и умру. Вот так, ребята…
– Не горюй! – сказал Бузулук. – Всё фонарём[145] будет!
– Спасибо, Олежек, – ответила Татьяна. – Успокоил… Только… Что-то я давно не лаяла, – и чёрт её понёс, не подмазавши колёс: – Ав-ав-ав-ав-ав-ав-ав!
При этом она дёргалась лицом вперёд, как голодная собака, хватающая мясо с лёту.
Медведев не вынес этого лая и ушёл, буркнув:
– Я пошёл в библиотеку писать ответ ташкентскому чемберлену!
Всех корреспондентов, требующих объяснения причины, по которой забракована заметка, он презрительно называл чемберленами.
Начальства нет. Редактировать нечего. Чем заняться? Ну чем же ещё кроме трёпа?
Татьяна поворачивается ко мне:
– Ты не видел, как ходит наш Медведев?
– Не обращал внимания.
– А я наблюдала это дело из троллейбуса. Ну умора! Шаг широкий! Печатает, как на параде!
– И ничегогошеньки смешного! Такая походка подчёркивает важность отношения ко всякому делу, ответственность и серьёзность. Таким надо быть не только в самой работе, но и на подступах к ней!
Молчанов тянет своё:
– Ну чего мы пишем… Миллионный станок, стотысячная лебёдка… А почему не дать? РПЭИ выпустила миллионную заметку!
– Медведев обязательно забодает миллионную информацию! – уверяет Бузулук.
– Ну чего вы сидите и грымзничаете? – выговаривает Татьяна. – Пошли б выпили… У кого скоро день рождения?
Бузулук:
– Срочно ищем оперативный повод! Дело лишь за газировкой.[146] Закусь уже плавает в кульке! – и он хвастливо подносит каждому под нос – понюхайте только! – три лещиных хвоста, торчали из газетного свёртка. – Только что, братове, приволок из Минтяжмаша. В моей вотчине меня не забывают и слегка ценят!
Лещи производят впечатление.
Татьяна загорелась:
– Олежка, давай меняться! Ты мне одного леща, а я тебе целых три значка, что Иткин мне дал.
– Идёть! За любой новый значок я что хошь отсвинярю![147]
Когда каждый получил своё, Татьяна хохотнула:
– А я тебя надула! Иткин дал передать их тебе.
И Татьяна принялась зачарованно разглядывать леща.
Стали обсуждать художественный свист,[148] будто Косыгин женился на толстюхе Зыкиной.
Татьяна за лещом не разобрала, о ком речь, спросила:
– Вы о ком?
– Да Зыкину обсасывают, как леденец, – ответил Олег. – Ох и люди… Кто мы? От кого мы?
– Оха! Все мы от мартышек! – весело выпалила Татьяна – Только одни от тех, что недавно спрыгнули с пальм, а другие – раньше.
Бузулук уточнил:
– Я от макаки. И полно таких… У нас в литинституте один встал на занятии и вежливо сказал: «Ребята, минутку внимания». Приставил керогазку[149] к виску и бах! Ну не макак он?
Болтовня уже всем наскучила.
Заскулили о том, что без начальства не чувствуешь себя полноценным. При начальстве все что-нибудь бы да делали, а так… Со скуки помрём от безделья!
И Саша Петрухин сказал:
– Так уж устроен русский человек, чтоб над его головой всегда висел руководящий меч. А без меча беда…
Но беды не случилось.
Александр Иваныч отвёл.
Он вернулся довольным своим ответом ташкентскому чемберлену и спросил:
– Я пойду обедать. Да?
Мы дружным хором разрешили:
– Да!!!
И снова тоска.
Ну чем же заняться?
4 декабря, среда
По пути в Сандуны
Вечер.
Иду в Сандуны. В баню.
У телеграфа улица перегорожена.
Битком народу. В Доме Союзов – прощание с Ворошиловым.
Я сунул ментозавру[150] удостоверение. Он буркнул:
– Понятно. Проходите.
На углу я взял двести граммов колбасы и втесался в толпу.
В Колонном зале лились два людских ручья. Один – на смотрины, второй – уже со смотрин.
Гроб стоит метрах в семи от русла потока. Останавливаться нельзя.
Впереди меня шла старуха. Она вдруг, распахнув рот, остановилась напротив катафалка и поднялась на цыпочки, чтоб получше рассмотреть покойника.
– Проходите, проходите, – прошептал я ей. – Только язык не уроните.
– Так и нельзя поглядеть на человека, – проворчала она и двинулась дальше.
Мой рассказ о том, как по пути в баню я простился с вождём, припечалил Марию Александровну.
– Опять мне работа, – развела она руками у раскрытого гардероба. – Умер любимый мой маршал. Уж как я искала его на белом коне. Картина такая есть. Так и не нашла… Ну что за контры? Дворничиха ходила и наказывала, чтоб завтра вывесили на доме красный флаг, а послезавтра – в день похорон Ворошилова – чёрный. Что ж мне за чёрное повесить? Разве вот это? – выдернула она из гардероба брошенные съехавшим квартирантом чёрные плавки с красными полосками по бокам. – Не-е… Это не гожается…
Она вывалила из гардероба всё чёрное сукно.
Перебирает:
– Для Ворошилова мне ничего не жалко. Моя любовь! Всё сукно, что подарил мне на юбку старик, повешу. Хоть проветрится от нафталина. Купил лет пять тому будет. Самого схоронила четыре зимы назад… Всё на меня!.. Флаг вешать от всего дома – мне! Лампочка освещает номер дома – моя!..
– Это, Мария Александровна, высокое доверие масс. Ценить надо!
6 декабря, суббота
Страсти-мордасти
В два поехал в Главную библиотеку напротив Кремля.
Вышел из метро у ГУМа. Проход перекрыт. Идут похороны Ворошилова у Кремлёвской стены.
Со своим тассовским удостоверением я прошил один пост, второй, третий. Дошёл уже до угла ГУМа со стороны Кремля. Кругом пусто. В какой сотне шагов от меня кучились первые цэковские баре. Как я промигну рядом с ними? Не угребут ли меня за шиворот да в камеру хранения[151] на соцсохранность? Стало жутко. Да куда я пру?
У зевак перед последним постом на Красную я растерянно спросил, в душе желая под каким угодно предлогом вернуться назад:
– Что? И здесь показывать удостоверение?
– Покажите военному.
Другой голос:
– Надо с Сапунова. Здесь сейчас пойдут военные.
Я довольно возвращаюсь и окольными путями бегу в библиотеку.
Уже вечером я вернулся домой.
А тут попойка.
Приезжал за вещами съехавший квартирант. Поставил прощальную бутылку. Сам уже уехал.
– Иди посиди, – зовёт меня Мария фон дер Александровна и кивает на пьяную старуху: – На неё не обращай внимания. Она председатель нашего товарищеского суда. Хлещет кубанскую – ужас! За год расходует электроэнергии на тридцать две копейки – во как у неё счётчик крутится! Она его так скоро намуштрует, что он будет брать ей денежки от государства!.. Она уже доехала до точки. Ничего не видит. У неё мухи на глазах сбрасывают давление![152]
Старуха наливает мне полнёшенький стакан.
Из своего стакана я отливаю Марии Александровне.
– Выливай назад! – требует старуха. – Не отдавай мою силу! Я тебе налила!.. Я ещё ничегошеньки. Вот кто молодой попробует – не отстанет. Вонравится!
– За чем же дело?
– А не пробуют. Боятся! А я готова хоть сейчас!
Маленькая, пьяненькая, она на высоком стуле выставила палочки ног враскид, будто на санках летит с горы. Хвалится:
– А мой Федяка ничего. А ты, – качнулась ко мне, – а ты – фигура, как у князя Волынского. Фигурястый! Я б отдала… А хочешь… Я сосватаю тебе свою внучку Лерку? Ни под одним ещё кобелём не барахталась! Она швея. По сто сорок в Реутове получает. Не стала всё матери отдавать. Говорит: мне за человека идтить взамуж. Порток пятеро купила, три наволочки, четыре простыни. Умница… Приезжает в 10.47. Я хожу встречать. Пойдём встречать!
– Пойдём! – хохотнул я.
Мария Александровна смеётся:
– Прозевали. Электричка уже пробежала.
Старуха безразлично махнула рукой:
– А чё электричке-то делать? Какие у неё заботы? Мотается как дурка туда-сюда. Прошла и прошла… Ну ты смотри. Если лишишь её благородного креста[153] и не возьмёшь… Из-под земли тебя выдеру!
7 декабря
Треугольник
Как же были счастливы мы оба!
А сегодня всё – не как вчера.
Женщины хотят любви до гроба,
А мужчины – только до утра.
Вот и утро. Я сижу, тоскую
И кляну несчастную судьбу.
А любовь короткую такую
Я видала, знаете, в гробу!
И. Кожевникова
У Марии Александровны на стене портреты парня и девушки.
– Это Игорь и Валька, – поясняет она. – Муж и жена. Из Ступина. У меня на квартире толклись … Потеха… Был у неё Анатолий, полковничий сын. Я всё учила её, как себя вести.
– Если он сядет на кровать, ты не садись. Неприлично.
Вдруг она при нём в одной комбинашке гладит его рубаху.
Старик мне и шукни:
– Э-э… Не помогла твоя учёба.
Я ей и говорю:
– Что ж ты при молодом…
– Ой, Мария Александровна! Что вы говорите – это старо и таких не любят. И то, что вы думаете, – уже позади!
– Вот тебе раз! А всё спрашивала: «Что мне делать?»
– Забирают Тольку в армию. Пошла с Игорем. Не знаю, с кем и быть.
– А сердце что тебе говорит?
– Сердце говорит, если Толька узнает, то убьёт! А Тольке ж пишу: люблю, не могу и прочую карусель.
Я ей выговариваю:
– Что ж ты крутишь яйца?[154]
– А- а! Ему три года служить. Долго!
Отец похлопотал. Через год Толька вернулся.
Пошла она с ним в Большой. На оперу.
Вечером пришёл Игорь с вермуторной бутылкой. Пьёт… Ждёт… Я дрожу. Драка ж будет!
Приходят Валька с Толей. Ставят раскладушку рядом с диваном Игоря. Ложатся.
Утром покупают водки. Пьют. Начинают выяснять отношения.
Валька мне:
– Тёть Марусь! С каким мне остаться?
– Выбирай сама.
Началась борьба за самку.
Игорь говорит:
– Уступи. Она мне жена. Я с нею спал.
– А я раньше спал!
Толька и говорит ей:
– Ты пойдёшь со мной? Считаю до трёх!.. Ну… Раз… Два… Три-и…
Она ничего не сказала. Только как заревёт!
Заплакал и Толька. И тут же ушёл…
Свой выбор она так объяснила:
– У Игоря всё просто. Ешь, как знаешь. А у того родитель из Германии всего понавёз. Хлеб вилкой не бери, а руками. Рыбу вилкой не ешь… Целую тетрадь этих советов исписала! Так я и буду писать?
Родила она от Игоря. Стал Игорь пить. Понарошку заговорила с ним о разводе – первая стадия беды. Пришла ко мне за советом. А у меня был Володька-квартирант. Ну, тот, что сифилисом заболел. Минуту посидели – уже она у него на коленях млеет! С ним она и уехала в Орехово-Зуево.
– А если Игорь сюда придёт?
– Не найдёт. Я сказала соседям – поехала в деревню. А ребёнок у его родителей. Пусть вот и сидит с ним…
16 декабря, вторник
Пятый угол
Надпись на дорожном знаке рядом со школой:
«Осторожно! Не задавите ребёнка!»
Внизу детской рукой приписано:
«Дождитесь учителя!!!»
Анекдот
«Нельзя вечно сидеть на горшке. Задохнёшься».
Медведев жёлчно цыкнул:
– Олег!
– Есть Олег! – на подбеге к тёмному медведевскому углу лакейски поклонился Олег.
– Вот что… У нас новичок… Игорь Кашкаров. Сейчас подойдёт. Берёшь над ним шефство. Вот, – подаёт листок, – эту первую заметку пусть редактирует он под твоим контролем. Если что… Поправишь, подскажешь как надо…Вот тебе ещё и его материал. Три странички. Готовьте вместе…
– Слушаюсь, Александр Иванович!
– А теперь скажи, почему ты вчера не был на работе?
Олег замялся:
– Александр Иванович… Ну-у…
– Ну – это ещё не исчерпывающий ответ.
– Ну вы же знаете…
– Расскажи, что я знаю.
– Вчера по вашему заданию Татьяна ездила в Конаково. Собирала материал про ГРЭС…
– А ты зачем увязался с нею?
– Ну как же! Одной беззащитной нашей женщине ехать за сотню километров. В электричке шпана всякая… Короче, я её сопровождал.
– Ты что? Самопровозглашённый адъютант Её Величества? Ты эту самодеятельность давай бросай. В эту субботу будешь дежурить на выпуске, если хочешь, чтоб у тебя не было прогула.
Бузулук краснеет, переминается с ноги на ногу и, сунув руку к виску, чеканит во вкусе бывшего заматерелого вояки Медведева:
– Есть дежурить в субботу вне очереди, Александр Иванович!
– Александр Иванович, ну зачем вы его так? – заныла Татьяна.
Медведев взглянул на стенные часы и второпях удалился на планёрку, ни слова не проронив.
– Фу, чёрт, – сказала нам Татьяна. – По случаю беззубости у меня заплетается язык. Ну ничего. Я ещё поною доходчивее Медведеву.
Сияющий Олег, до беспамятства довольный тем, что успел выхватить голову из-под опускающегося топора гильотины, хорохористо потирает руки:
– Мы ещё помашем острой шашулечкой!.. О! Вот на пороге и мой ученик прорезался! Вот что, Игорёша!.. Захлопни пасть и слушай. Мне велено тобой подзаняться.
Олег положил на стол Игорю листок:
– Здесь можно сделать страничку. Я могу развести сусли и на две страницы. Можно описать так: «Оберман сел на пачку купюр и сказал…» Ну, побоку отступления. Главное есть кости, а мясо нарастёт. У меня мясо не успевает нарастать. Обгладываю! Свой материал ещё раз внимательно просмотри и мне на стол. Действуй, друже! И помни, задница говорящая.[155] В разговоре с начальством – кивок на пустой медведевский стол – следи за метлой![156]
Лукавый партбосс всего этажа Новиков уязвлён тем, что шефство над новичком доверено Олегу, а не ему. И он всё же тихой сапой лезет учить:
– Заметка строится по двум законам. Берёшь частный событийный факт плюс железное обобщение. Или: обобщение плюс частный факт.
Игорю не совсем ясны мудрёности всеэтажного Владимира Ильича, и он, Игорь, добросовестно скребёт собственный затылок.
Олег хохотнул:
– Не думай так долго, Игорёк. А то протрёшь пятачок на макушке!
Не нравится Олегу, что Новиков навяливается в добровольные учителя. Подкалывает:
– Володь, что тоньше комариного?
– Не знаю.
– Струя из него! Ха-ха-ха! У матросов нет вопросов!
Только Новиков не унимается. Капает партайгеноссе своё:
– У нас, Игорь, не приветствуется распитие спиртных напитков… Был у нас в редакции Ключевский. Не мог писать в трезвом состоянии. Жена раз надела ему на голову горшок с детским содержимым. Поневоле ушёл в подзалёт.[157] Прятал деньги от жены. Раз сунул 25 рублей под стельку в башмаке. Сунул и забыл. Всё плакал: не на что выпить. А когда вспомнил про заначку – четвертак в пух истёрся. Он сидел и долго рыдал посреди этой комнаты…
Олег подвёл черту:
– Ну вот, Игорёк, я думаю, у Вовки уже прошёл воспитательный зуд. Суммируй, что тебе наговорили и за дело. Переделаешь… Я прочту. Ещё раз переделаешь… Там, глядишь, и примут твой первый труд. А пока тебя учат искать пятый угол…
Наконец обе заметки прочитал Медведев. О своём решении молчит.
Игорь робко спрашивает:
– Александр Иванович, что вы скажете о моём материале?
– Что я скажу… Зачем три страницы? Надо одну.
– Одной мало.
– Ну зачем сразу обо всём? Приёмом этим мы расстреливаем все свои решения… В одной куче и о рационализаторах, и о качестве, и…
– Чтоб картину воссоздать…
– Зачем нам картины? Нам материал нужен. Всё общего плана. Обо всём понемножку. Ты наши материалы не читаешь.
– Ну почему?.. Внимательно читаю. Промышленный ас Бузулук смотрел обе заметки. Одобрил…
– Бузулук не образец для меня…Тут даже повода нет.
– Выполнение обязательств к столетию Ленина.
– Это не повод. Все выполняют в меру своих сил. Повод – это событие! Я б поставил во главу: «Вся ткань комбината – лучшего мирового качества!» Нет. Мне всё-таки не всё ясно… – Медведев тупо смотрит в окно и мелко отплёвывается. – Если б мы все были текстильщики, то б всё поняли. Вы были на комбинате и знаете, а мы не были и не знаем.
– Для этого не обязательно ехать на комбинат. Выигрыш за счёт ускорения сушки. Раньше сразу сушили полотно шириной девять метров, а сейчас – двадцать два метра.
– Общие слова… Не работают. Нужны конкретные слова, чтоб каждый понял и сказал, что это действительно хорошо. Заметка должна быть подчинена логике и аргументирована.
– Я это и сделал. Создал картину соревнования к столетию.
– Это не картина. Вы всё лишь перечислили. Ну раз вы считаете… Посмотрим ещё…
– Я не считаю. Точек зрения много. Мой материал о вычислительном центре ходит от стола к столу уже месяц. А тут… Хлопот-то на минуты.
– Ну что делать? Мы же не в шашки играем. У нас все труды – страница. Вон Иткин. Он у нас считается классиком. А я из пяти его страниц оставил полторы. Раз я с чем не согласен – я режу. Вы не поняли, чего мы хотим. Мы хотим, чтоб всё было ясно, чтоб не править. Нужно, чтоб заметка читалась…
Медведев тупо и безотрывно смотрит в окно и вдруг спрашивает:
– А что такое гравий?
И всё сущее, движущееся в комнате начинает лихорадочно думать, что же такое этот проклятый гравий. Думают люди за столами; думают тараканы под плинтусами, прижукли, бросили свою глупую беготню и думают. Думают легкомысленные пылинки на столах и над столами.
Выскочил из комнаты легендарный всеэтажник Владимир Ильич. Не знает ответа и потому убежал от ответа?
– Ну! – отважисто начинает отвечать Татьяна.
– Медведев тут же её осаживает:
– Ну что ну? Ну – это не объяснение!
– Вы не дали сказать… Ну… Мелкий камень, щебёнка там…
– А что такое щебёнка?
Все ещё сильней обхватывают головы. Думают теперь уже про щебёнку.
Медведев хмыкнул:
– Занятно… Пишется через е. Щебёнка. А произносится через и. Щибёнка. Выскочили щи! А там, глядишь, пожалует и суп… Может, я схожу чаю попью? Да?
И парни за столами, и тараканы за плинтусами, и пылинки на столах и над столами в один голос радостно простонали:
– Да! Да!! Да!!!
И после полдника продолжение следует. Медведев сумрачно сидит за столом. Игорь опять подходит к медведевскому столу. Ждёт ясного, конкретного ответа.
Тут влетает всеэтажный Владимир Ильич с толстенной книжищей и ликующе вопит:
– Александр Иванович! В библиотеке я перелопатил тонну справочников. Вот! Принес политехнический словарь. Слушайте! Читаю всем!
– «Гравий – материал, добываемый из рыхлых залеганий, образовавшихся в результате естественного разрушения извержённых, осадочных или метаморфических горных пород. По происхождению гравий разделяется на речной, морской, озёрный и овражный. По форме зёрен различают гравий щебневидный (малоокатанный), яйцевидный (окатанный), игловатый, пластинчатый. По крупности зерён гравий различают на мелкий от 5 до 20 мм, средний – свыше 20 дл 40 мм, крупный – свыше 40 до 150 мм».
– Вот это дело! Чётко, ясно! – похвалил услужливого Владимира Ильича Медведев.
Зато Игорь так и не дождался от него вразумительного ответа.
Ближе к вечеру позвонила Олегу Татьяна. Она на сессии Верховного Совета. Звонила из кабинета прессы.
– Ну, – говорит Олег, – ты с делегатов ещё не сорвала ни одного значка для меня? Что там делаешь? Давишься бутербродами с икрой? Ну-ну!
