Анатолий Никифорович Санжаровский
Наши в ТАССе
12 мая
Ура-ножки!
Лобанов с фатальной пылкостью, смешанной с безысходностью, уставился на пухлявенькие ура-ножки Светы, новой курьерши осьмнадцати лет.
Я поднял глаза к потолку и постно пропел:
– Что так жадно глядишь на дорогу-у?
Света выходила. Игорь проводил её безотрывным взглядом и на вздохе ответил:
– Люблю красивые зрелища!
Тут влетела опоздавшая Татьяна и с ходу вопрос ко всем:
– Мой чёрный полковник Альбернади не звонил?
Владимир Ильич хитрованно пожмурился:
– Звонил. И спрашивал, почему она вечно опаздывает?
– Ой, Вовка! Ты поймёшь и всё простишь. Вчера такой день был… Укатайка!.. В комитете радио была по случаю Дня радио на встрече с космонавтом Елисеевым. Меня представили ему так: «Лапинская девушка». Сечёшь, Вовик? Не кто-нибудь там, а именно вот лапинская девушка! Так что, врубчивый, поаккуратней будь с лапинской лапушкой. Отложил на главной полочке в головке? Послушала я Елисеева и припечалилась. Слишком хвалебно пишем мы о наших успехах в космосе. Зачем же сажать себя в неприличную лужу?
Она посмотрела на пустой стол Медведева:
– А Александр Иваныч нонче функционирует? Где он?
– Пошёл рвать. Не то дуб, не то зуб!
– Лёгкого ему расставания с бивнем!.. Продолжим наши танцы. Вечером была на встрече выпускников факультета журналистики МГУ. Совершенно случайно выволоклись в ресторан «Москва». Вот теперь, Вов, и смекай. Могла ли я физически сегодня ровно в девять ноль-ноль быть в присутствии?
Тут приоткрылась дверь, и киска из справочного бюро Таня Белахова поманила меня к себе тоненьким бледненьким пальчиком:
– Можно вас на минутку?
– Хоть на всю жизнь!
Бузулук поручился за меня:
– Сейчас выйдет. Только вот валенки зашнурует.
Я пошёл к Тане.
Бузулук мне в спину:
– Ну, Толя, ручка в ручку и валяй. У этой козы хвост запятой.
В коридоре Таня смущённо затараторила:
– Я очень извиняюсь… Мне неудобно…
И внезапно осеклась. Замялась.
– Чего неудобного? Неудобно на потолке спать, одеяло сползает, да и то гвоздями прибиться можно! Что у вас? Рубите прямо!
И она, краснея, выдавила:
– Дайте мне взаймы… десять рублей…
– Всегда пожалуйста!
– Ой! Тут не давайте. Пойдёмте в угол. Чтоб никто не видел.
28 мая
Радость перевода
На прошлой неделе «Литературная Россия» дала мой перевод рассказа Макивчука[99] «Как писать рецензии».
Сегодня Клуб «Двенадцать стульев» «Литературной газеты» опубликовал мой перевод юморески второго украинца Миколы Билкуна «Из дневника футболиста».
Я сияю.
Моё окружение в редакции молча на меня косится.
Лишь Артёмова прорвало:
– С удовольствием прочёл ваши переводы. Спасибо.
В коридоре столкнулся с Инжеватовой и она наставила на меня палец:
– О Бунин!
– К чему ты это?
Бунин переводил. И ты симпатично переводишь.
– Благодарствую.
– Ну что? «Переводчик с трудом переводил дух»?
– С радостью.
– Слушай. Чалит один с толстым портфелем. Идущий рядом спрашивает его, показывая на портфель: «Докторская»? – «Любительская».
– А может, ливерная? – спросил я.
12 июня
Кто мы
В конференц-зале я был на встрече с Генеральным директором ТАСС Лапиным. Говорил Сергей Георгиевич об информации.
– Разовый тираж газет 138 миллионов экземпляров, журналов – 120 миллионов. Вот наша аудитория. За рубежом у ТАСС сто отделений. В ТАСС работает около двух тысяч профессионалов. Нет определения информации, которое было бы утверждено… Это война слов. Правдивая информация не самоцель, а средство достижения цели. К сожалению, не обходится без казусов. Мы выдали речь Сергея Михалкова на пленуме детских писателей. А выступление перенесли. Сообщили об этом газетам. Однако «Московская правда» всё-таки напечатала речь до её произнесения. Или такое. Звонит мне Промыслов[100] и говорит: «По «Правде», сессия Моссовета закончилась, а мы её и не начинали». А информация в «Правде»-то наша.
Сказал Лапин и о «большом Дубчеке» Михалкове:
– Если воспитывает Михалков, то уцепится за пуговицу вашего пальто и будет крутить до тех пор, пока не открутит.
13 июня
Дунька, ворвавшаяся в Европу
Сегодня Медведев вернулся из отпуска. На пароходе ездил с женой по Волге.
Сидит в своём углу именинником.
Стол завален его туристскими снимками.
Новиков и Ия рассматривают их. Только заискивающе ахают.
– Как же вы загорели! – умиляется Ия.
– Старался, – солидно отвечает Медведев.
А он же бледен, как стена.
– Вы не замёрзли на пароходе? – спрашивает Новиков. – Было холодно.
– Было жарко. Батареи работали исправно.
Влетела опоздавшая Татьяна и сразу с покаянием к Медведеву:
– Александр Иванович! Извините за опоздание. Видит Бог… Я старалась не опоздать. Запыхалась. Фу!.. Похожа на Дуньку, ворвавшуюся в Европу. Знаю, помню… Вы возвращаетесь из отпуска. Филонить нельзя. Вовремя прибегай!
– Что вовремя, то вовремя…
– За опоздание не серчайте… Видит Бог, я тут ни при чём. Все претензии к нашему сумасшедшему времени. Куда оно так летит?! Не успела проснуться, а уже опоздала на работу!.. Хоть я и опоздала сегодня… Но мы тут без вас изюм не косили.[101] Мы стреляем редко, да метко. Выдаём меньше села, только печатают нас больше.
– Ещё где не надо скажете, гнев нагнетёте.
– Я взяла на вооружение пословицу Бог не выдаст, свинья не съест.
Наслонявшись по коридору с папиросой, Татьяна подсела на краешек кресла у стола Медведева:
– Александр Иванович, я понимаю. Я сковываю ваши душевные порывы. В РПЭИ я одна женщина среди мужчин. Мне надо идти в другую редакцию.
Медведев молчит. В знак согласия?
С порожка предместкома Серов объявил:
– Господа! Сегодня получка. Уж соберите, пожалуйста, по колу[102] с каждого Воробьёвой, нашей больной старушке на пенсии.
– Я её не знаю и знать не хочу. Нужна она мне как гвоздь в попенгагене,[103] – окрысилась Татьяна и выметнулась в коридор курить.
– За такие шутки можно по шутильничку схлопотать, – вздохнул Олег. – Она из-за копейки повесится. А одной гонореи за полмесяца у неё семьдесят рэ. У меня же ни копейки.
Все в нашей комнате отстегнули больной старушке по рублю.
Кроме Татьяны.
Как погляжу, наша Татьянушка в аккурат уж и вумная вутка. Перед обедом ржаво крякнула:
– Мужички! А кто меня сегодня накормит?
– Я! – бухнул Цапко, наш новичок.
И они поплинтовали в столовую.
Вернулась Татьяна с обеда и жалуется:
– Вот и не удалось мне сегодня похудеть.
А ближе к вечеру у неё новая песенка на старую едальную тему, но с десертным уклоном:
– Ну, кто у нас джентльмен? Кто сходит мне за мороженым?
Все молчат.
Татьяна поворачивается ко мне:
– Толь! Может, ты?
– Не-е-е-е, – проблеял я.
– Чего так тщательно закрыл ладошкой то, что пишешь?
– Человек я суеверный… Чтоб не сглазила.
– Я не сглажу. Глаз у меня косой и серый.
Всё же Татьяна пытается подглядывать кривым страшным глазом за моей писаниной и с ехидцей цедит сквозь зубы:
– У-у-у-у! Строчит про что-то своими синими чернилами. Пишет, пишет, король прусский… Кончал бы… Как сказано, «сжечь рукопись – один из способов согреть читателя». Согрей, пожалуйста, мою душеньку.
– А ты не хочешь перейти на самообслуживание? Согревай свою душеньку кострами из своих рукописей, если они, конечно, есть.
И снова тихо.
Татьяна выговаривает самой себе:
– Сплю… Это тихий ужас. Я ж жару великолепно всегда переносила…
За окном послышался хлипкий лай дворняжки.
Татьяна со скуки стала ей подлаивать.
– Вав-вав!.. Ы-ы-ы-ы-ы!..
Клацает зубами. Просто страшно рядом сидеть.
Игорь не выдержал этот сучий пердимонокль[104] и кивнул Татьяне:
– Схожу-ка я тебе за мороженым.
– О! – восклицает Татьяна. – Не перевелись в РПЭИ джентльмены! Спасибо тебе, Игорёка!
Проводив радостным взглядом Игоря за дверь, она снова принимается лаять.
Медведев тоже, похоже, не вытерпел собачьего дуэта и пошёл в поликлинику выяснять отношения со своими зубами.
Татьяна Новикову:
– Володь! Отпусти меня на рынок. Там есть веники… А то разберут.
Новиков кисло кивнул ей.
– В-в-в-вав! В-в-в-в-в! – продолжает Татьяна собачий перебрёх и собирается уходить. – Слышишь, ввавушка!? – говорит она уличной псинке. – Иду! Только ты не лайся! А вот где наш Игорёша? Послала за мороженым, а его всё нет и нет. Не попал ли он под машину с моим мороженым?
– А сколько ты ему дала на мороженое? – спросил я.
– Нисколько.
– Тогда не переживай. Никуда он не попадёт.
И действительно, ни под какую машину он не попал. Благополучно вернулся. Без мороженого. Он и на улицу даже не выходил. Просто убежал в туалет переждать сучий раздрай.
– И попутно с-с-сходил пос-с-смотрел, как с-с-самлёты, с-с-садятся,[105] – уточнил Игорь.
15 июня, воскресенье
Загар
Тепло.
Четырёхтомник украинско-русского словаря кинул я в авоську и своим ходом по Бусинову, через свалку на канал имени Москвы. Загорать.
По пути взял молока, хлеба, колбасы.
Вот и травянистый обрыв у воды.
Я прилёг на газетах. И постоянно съезжаю.
Поплаваю и за перевод с украинского.
Я обгорел. Обмазываюсь кефиром. Жжёт.
А облегчения нет. Кефир достался с просроченным сроком и не действует.
В полночь я облился холодной водой и стал прямо из пачки посыпать себя содой.
17 июня
Поддержка
Сегодня в Москве совещание компартий. Наши дают огромный отчёт. Сто четыре части!
На выпуске А мы с Терентьевым считываем его. Я читаю, он следит.
Работа адова. Нас прибежала поддержать Ия.
– И как же ты нас поддержишь? – спрашивает её Терентьев.
– Духоподъёмненько! Я вам анекдот про это совещание расскажу. Вам всё легче будет… Итак, участников совещания компартий повезли в Бутырку.
– Что это? – спрашивает гость.
– Пионерский лагерь.
Всех бутырцев одели пионерами. Гость спрашивает одну великовозрастную пионерку:
– Сколько?
– Пятнадцать.
– А я б двадцать пять дал.
– Э-э! Мы знаем советские законы.
18 июня
Привет, индустриалы!
Только и разговоров о новом чемпионе мира по шахматам Борисе Спасском.
– Думаете, – говорит Беляев, – отчего пересох Севан? Армяне в рот воды набрали. С горя. Их же Тигран Петросян бездарно продул матч нашему Борьке.
Оторвавшись от писанины, Медведев почесал затылок кончиком ручки:
– Непонятный этот наш чемпион Спасский. Он своим наглым упорством взял. Никого эффектно не разгромил. Так… Середнячок гроссмейстер. Втёрся в чемпионы. Ленинградец. Мать уборщица в школе. Развёлся с женой. Прописался под Москвой. Теперь-то его пропишут в самой Москве поближе к именным Спасским воротам и дадут двадцать четыре тысячи долларов.
– Влетел радостный Терентьев. Трясёт газетой:
– Привет, индустриалы! Здравствуйте, активные читатели! А меня толстыми буквами дали! Весь мой трактат в «Советской России»! На второй полосе… Вот… Треть колонки… «Поучительный опыт»…
– Не хвалитесь, – осаживает его Татьяна. – Дают вас не одного. Отдел науки вчера поработал. Ну смехота! Одну-одинёшеньку заметку выдал! Мы до такого не докатывались. Вчера мы выдали шестнадцать заметок. Десять напечатаны!
– О! – просиял Медведев. – Сегодня в четыре летучка. Есть возможность отличиться. Не забыть сказать.
– А я, – хорохористо тянет Татьяна, – никогда не высовываюсь. Не похвалюшка я…
Беляев наклонился к Медведеву, облокотившись на стол. Тихонько толкует что-то про экономику. И вдруг на всю комнату:
– А! Хрен с нею, с экономикой! Надел нейлоновую рубашку – сам в ванне стираю, – а она выползает. Вот так!
И он, хохотун с помочами, тянет рубаху из брюк.
– Э-э! Володь! – шумит Татьяна. – Главное, вовремя остановиться.
Беляев заправляет снова рубашку в брюки и грохочет:
– Вспомнил нашу трудовскую художественную самодеятельность. Вижу перед глазами ту милую сценку. Роль Фельетона исполнял Борька Федосеев, сейчас спортивный комментатор в «Известиях». Роль Редактора вела практикантушка с журфака МГУ. И вот эта свистушка редактирует Фельетон. Снимает с Борьки шляпу, часы, галстук, рубашку, брюки, трусы. Он дрожит: «Я не дышу». Она говорит: «Ещё немного почищу и Фельетон будет хорош». Она снимает с Борьки вторые трусы. Фельетон-Федосеев стоит в одних плавках. На них написано: «Голый факт».
20 июня
Бегу в свою контору.
У Александровского сада молодая крестьянка с двумя нище одетыми мальчиками.
– Скажите ж, как попасть на приём?
– К кому?
– А я не знаю… К кому сюда все ездят?
Ох, Россиюшка… Ободранная, забитая.
Во мне всё перевернулось.
В горле стал ком. Душат слёзы.
– Пойдёмте со мной.
– Ну вот… Одна душа живая…
– Откуда вы?
– Из Коми.
– Во-он видите дом? Это приёмная Верховного Совета. Идите туда.
Плетусь по улице Герцена к себе. Никто не видит моих слёз. А я вижу свои слёзы. Очки у меня зеркальные. Солнце в спину, и я вижу в очках блеск слёз. Эти двое мальчишек – я и мой любимый брат Гриша, если срезать нам лет по двадцать семь…
Сегодня паралич у дедушки Кошелькова Григория Алексеевича с выпуска Б отнял за завтраком руку и глаз.
Жалко…
24 июня
Бахметьева
Сегодня перенесённая с прошлого вторника летучка.
Дежурная критикесса – новенькая цыпа из культуры Бахметьева Светлана да ещё Яковлевна – чистосердечно кается:
– Я как перед экзаменом. Готовилась добросовестно на один день, а тут отложили. И я всё забыла.
Реплика с места:
– Всё правильно. Память-то девичья.
Второй голос:
– Была!
Светлана хвалит все редакции. Особенно налегает на свою:
– Если что хорошо сделано, так знайте, это наша редакция. Классика – это мы! Я думала, что в селе мне будет скучно. Но я без скуки читала сельские талмуды. Вот пример. О рыбе пишут сельхозники и промышленники. Почему рыба в селе и в промышленности? Сельская рыба вкуснее.
Уточнение с места:
– Свежая – в селе, жареная – в промышленности.
– Об отдыхе пишут все редакции. Почему? – вопрошает Светлана.
Баратянц с ходу предлагает:
– Создать новую редакцию отдыха!
Светлана его спрашивает:
– А почему вы присутствуете?
– Я ваш!
– Разве? А я считала, что все редакции по ту сторону от входа не наши.
– Нет. Я ваш!
– Тогда я отыграюсь на промышленной редакции. Все они пишут неинтересно, скучно. А писать надо интересно. Это моё соображение.
Поднявшийся хохот покрывает реплика:
– Не мешайте соображать!
– Стандартно пишут промышленники! – ломит своё Светлана. – Вот хоть эта заметка… Язык! О начинании Иванниковой. У меня закладка названа: «Горячо поддержали…» Я не понимаю. Одна сухая цифирь!
– Это жанр такой, – подсказывают с места.
– Это же махровый штамп!
– Не обижайте женщину! – выкрикнул Бузулук. – Не намекайте на нашу орденоносную краснознамённую Июшку Махрову.
Анекдот века, а не летучка.
Смеялись от души.
Баратянц и Маркелова облаяли дилетантку Бахметьеву.
Наш главный редактор Колесов егозил на стуле. По коридорным авторитетным слухам, он хотел прокатить Медведева. А тут – ша! Светлана перебежала дорожку.
Однако он встал и стал говорить вовсе не о том, о чём собирался. На нервах спросил:
– Где Беляев?
– В соседней комнате.
– Что он там делает?
– Обедает.
– Пусть идёт сюда! Я ему дам!
Пришёл раскрасневшийся Беляев.
Колесов дал ему грамоту за освещение выставки «Автоматизация – 69».
Облизывая губы и принимая грамоту, Беляев сознался под смех всей комнаты:
– Спасибо! Мы от вашего имени затыкали доты.
Потягиваясь после летучки, Татьяна затявкала:
– Ну эта вертушка-критикушка Бахмах! Вот эта дева дурка. Набитая! Во! – Приставила палец ко лбу. – Чайник полный!
А на летучке Татьяна сидела, поджав хвостик и дыша строго через раз. Побоялась выступить, хоть несли по кочкам именно её заметку о знатной ткачихе Иванниковой.
Татьяна начинает править материал Цапка и на срыве кричит:
– Где эта Цапля? Как он пишет?! «Они просты и несложны». Масло масляное!
28 июня, суббота
Дежурю на выпуске А.
Денисович, Резайкина и Шаповалов скинулись по рублю. Резайкина на «Волге» слетала за хлебом и колбасой в «Елисеевский».
Меня спрашивают:
– А вы как думаете обедать?
– Колбаса не спасёт меня. Надо в столовую.
Заглянула к нам Ирина. Дежурная машинистка.
– Здрасьте, – кивнул я ей.
– Честь имею, денег нет. Иди ешь. А то любить не буду.
– Но я такой стройный, когда голодный.
Вернулся с обеда, опять она с допросом:
– Что ел? Докладывай.
– Щи.
– Сам бы их варил.
– Некогда. Отсюда иду в библиотеку у Кремля. К постельке доползаю в полночь.
– Чудак! Лучше б у женщины был до полуночи.
– У женщин меня быстро клонит ко сну.
30 июня, понедельник
Песнь юбиляру
Как путь свой жизненный ни мерьте,
Во зле всё тонет и в добре:
Вся суть не в датах жизни – смерти,
А в этом ёмком их тире.
Е. Запяткин
Юбилей – прекрасный повод сказать человеку то, что о нём не думаешь.
Р.Муганлинский
Новиков правит заметку Татьяны и спрашивает её:
– Как оставить? «Неумолчно» или «не умолкая»?
– Ты что, Вовка!? Ха! Не умолкая!.. Дярёвня! Надо оставить моё «неумолчно»! Ох… Нужно купить тебе вскладчинку словарь эпитетов!
Цапко горестно угребает из ящичков стола в портфель все свои бумажулечки. В прощанье поднимает руку:
– Я вас покидаю, ребята!
Ия деланно:
– Не шутите. Мы привыкли к вашему басу.
– Так надо, ребята. Так сказал Николай Владимирович. Завтра кончается мой трёхмесячный испытательный срок. Не прошёл-с… Практики маловато… Ну, ничего. От американского безработного меня отличает лишь длина моей легковой машины.
Он на собственной машине ездил на работу.
Начинается партсобрание. Стоит невообразимый хохот.
Партайгеноссе Шишков, масляно сияя, призывает:
– Товарищи! Войдём в рабочее положение. Для смеха нет никакого основания. Партбюро потребовало от всех нас овладеть партийной страстностью. А в течение года далеко не все активно учились на партийных занятиях.
– Это верно, – подхватывает Денисович. – Говорю на последнем занятии одному слушателю: «Выступи хоть раз. Где твоя активность?» А он в ответ: «Разрешите мне быть активным с будущего года».
Беззубая Татьяна не прочь выступить, но она стесняется своей шепелявости. Не зря Фадеичев всё наводил у неё справки, когда ж она вставит зубы.
В последний раз она ответила ему так:
– Вставит зубы Александр Иванович, после и я вставлю. Не могу при беззубом начальстве сверкать жемчугами зубов.
По случаю 60-летия посадили Василия Семёновича Терентьева в мягкое кресло у окна.
– Просквозите юбиляра! – забеспокоился кто-то из задних рядов.
Колесов был краток:
– Спасибо за отличную работу! Премия – месячный оклад.
– Дисциплинированный, – похвалила юбиляра его начальница Смирнова. – Приходит на работу в девять ноль-ноль. Что подарить? Не знаю. Цветы? Неудобно. То, что мужчине дозволено, не позволено в редакции.
– Я считал, – сказал обозреватель Романов, – что ты на год старше меня и тебе сейчас пятьдесят один. А ты, оказывается, на девять лет старше. Семнадцать лет вместе гнём позвонки![106] Много изведено чернил, много съедено гонорара.
– Спасибо, что много делаешь для родной партии! – трафаретно прокричал Шишков и сел. Он улыбался так тепло. Как папа-алкаш после сильной выпивки.
Зина Хромова была обстоятельней:
– Вас, Василий Семёнович, охарактеризовали с марксистских позиций. Я скажу с кочки психиатра. Это Вам, Василий Семёнович, надо. Сегодня открылся съезд психиатров. На нём профессор Снежинский сказал, что мозг человека по-настоящему начинает работать в шестьдесят лет…
Реплика с места:
– Без намёков!
– … От имени женщин желаю Вас расцеловать! – И Зина смачно целует юбиляра.
Реплика откуда-то сбоку:
– Если ноги у тебя ходят, глаза видят, не уходи на пенсию!
Второй голос добавил:
– Торжественно выпрут!
Вскочил масляный Шишков:
– Всё! Между собой устраивайте что хотите.
Стали расходиться. Терентьев растерянно озирается:
– С-с-слово… О-о-ответное…
Шишков:
– Товарищи! Народ! Граждане! Юбиляр тут хочет…
– Чего ему ещё?
– … слово ответное сказать, – робко договорил Терентьев. И как-то виновато проронил:
– Постараюсь быть таким, каким вы меня обрисовали…
Оставалось минут семь до конца рабочего дня.
У Олега сегодня день рождения. Ему тридцать два.
Олег льстиво улыбается Медведеву:
– Александр Иванович! По случаю моего дня разрешите почитать ребятам свои стихи.
Медведев ледяно смотрит на стенные часы.
– Ещё пять минут поработайте по-ударному и открывайте свой Гайд-парк,[107] – пробубнил он, хмыкнув. Мол, всякий осёл свой рёв любит слушать.
Тяжёлое было в Макеевке у Олега детство. Запомнилась ему частушка
У макеевской шпаны
На троих одни штаны.
2 июля
Сегодня новая газета «Социалистическая индустрия» задерживается.
– Наверное, она закрылась, – сказал Медведев. – Тань, Кудрявцева собирается переходить в эту газету. Позвоните ей по городскому и спросите, в чём там клин.
– Как сообщает ТАСС, – сказала Татьяна, – в коридорах «Социндустрии» видели с анкетой Цапко.
– Ну… Тогда всё ясно. Испугались его прихода и закрылись.
– Если бы… В этой газете знаете какие бякости запузыривают? Снимают фирму ТАССа с наших материалов!
– Да вы что!? Иду к Колесову! Позвоню в газету главному редактору!
