Анатолий Никифорович Санжаровский
Наши в ТАССе
2 марта, воскресенье
Денисович
Дежурю на выпуске А с милым Александром Борисовичем Денисовичем.
Дежурить с ним легко, приятно. Он прост, нечванлив, неспесив. У него нет этих глупых качеств самовлюблённости и самовозвеличения, без которых немыслим ни один средней руки тассовец.
Он даёт мне заметку из Рязани «Молодёжь и клубы»:
– Сделайте её в свете последних веяний. Фразы делайте проще, чётче, человечнее. Тут автор перечисляет доклады. Не делайте этого. Кавычки уберите. Скажите, что обсуждались такие-то важные проблемы. Не спешите. Время есть. Подумайте.
Вслед за рязанской я выправил луганскую информашку.
А одесскую заметку «Славная дочь Франции» я озаглавил «Цветы на могиле Жанны Лябурб» (к 50-летию её расстрела).
– А почему вы переиграли заголовок?
– Слишком суховат… Да ещё и проверить надо насчёт дочери.
– Верно. Сверьте, называет ли энциклопедия её дочерью Франции.
Мои опасения оказались не напрасными.
Александр Борисович пожал мне руку:
– Благодарствую! Вы спасли нас от такого ляпа…
Уже три.
– Вам не хочется поесть? – спрашивает Александр Борисович.
– Не прочь.
– Сходите вы поешьте, а потом схожу я.
Дело к вечеру. Поток информаций мелеет.
Можно расслабиться.
Мне лестно, что со мной он держится на равных.
– Ка-ак время всё стирает, – вздыхает он. – Еду вчера с женой на такси. Вышли. Навстречу идёт Молотов с супругой. Я хорошо его знаю. Я в Монголии семь лет был корреспондентом. Там сталкивался с ним и по работе, и по партийным делам. Идёт… Никто его не видит. Не замечает… А прежде какой был вокруг его имени ажиотаж! Время всему положило конец. Мне кажется, слишком круто с ним поступили. У всех бывают ошибки. А у нас р-раз! – он резко провёл рукой в воздухе две линии крест-накрест, – и перечеркнули всего человека…
Александр Борисович – филателист. У него уйма марок. Есть люди, у которых по тридцать тысяч марок. Бизнес делают на марках. У Александра Борисовича скопилось много монгольских марок. По государственной цене продал одному дельцу. Тот их, наверное, перепродавал.
По кремлёвской вертушке звонят из ЦК.
– Да, – отвечает Александр Борисович, – материал я прочёл. Давайте подумаем над заголовком. Под «Заявление ТАСС» этот материал не совсем идёт. Мелковат. «Серьёзное предупреждение»? Пожалуй, пойдёт… А-а-а… Да, да… Нет! Получится, как у китайцев. Согласен, это не заголовок. «Заявление советского контролёра»? Хорошо. Остановимся на этом… Да, информация «Чехословацкий гость в Москве» о секретаре КПЧ Йозефе Компны уже готова. Пошла по свету.
Интересна эта комната.
Сюда бегут со всей земли новости, отсюда они идут по свету. И всё так просто, спокойно, обыденно.
Здесь восемь телефонов-агрегатов, рация, двое часов на стене и штамп-часы для отметки времени на оригиналах, которые идут в технику.
Часы и карты – вот что особенно бросается в глаза.
Карты во всех комнатах. Только в одной нашей комнате пять. Всего же на нашем этаже около семидесяти!
Часы – всюду! Во всех комнатах, в коридоре, в столовой, в гардеробе! Время всему голова!
Обилие часов подчёркивает, как дорого тут время. Ведь время – деньги!
В ТАССе около 150 настенных часов.
Толкуем о последних шатаниях на лапинском Олимпе.
– Конечно, писать хорошо надо, – говорит Александр Борисович. – Сейчас главное… После всех этих веяний не перегнуть бы палку. Команда Лапина – разогнать людей. Только гении сразу не придут. Надо спокойно вести дело на улучшение. А пока под маркой улучшения летит в корзину всё!
Дали газетам первую поправку за сегодня:
«Не Баренцово море, а Белое».
И тишина.
– Вам бы не хотелось домой? – спрашивает Александр Борисович.
– Смотрите…
– Ничего особого не ожидается. Идите.
– Спасибо. Всего Вам наидоброго, Александр Борисович!
3 марта, понедельник
Жизнь – дешёвый мадригал
Проснулся в 8.20.
Проспал. Ужас!
Рысцой к электричке.
Ничего, утешаю себя. Всё обойдётся. Медведев-то в Лейпциге. Вчера ж он ярмарку открывал!
Открываю я дверь своей комнаты – на месте Медведев! В белой рубахе. Нарядный, как покойник.
Я зачем-то пригнулся и шмыг к своему столу.
Боюсь поднять глаза.
Ия уныло брякает:
– Александр Иванович, а вы не уехали?
– А вы не видите, что я здесь? – зло резнул Медведев. – Не оформил вовремя бумаги.
Татьяна с дежурным сочувствием:
– Бедненький! Сколько вы мук хлебнули, собирая те бумаги! Только из-за этого следовало бы вас пустить!
– Удивляюсь, – бормочет Медведев. – Вчера сообщили, что приехало в Лейпциг тыщу шестьсот гавриков. Где их разместили?
Никто в комнате не знал, где ж разместили вчера лейпцигских гостей. Молчат.
В паузу Татьяна впихивает своё:
– Только надела новый чулок… Уже поехал… Вчера матушка вернулась из Чехословакии. Жгутся со страшной силой. Шла по улице, видела самосожжение. В торгпредстве пели русские песни. Пришли две чешки с детьми. Их считают коллаборационистами. Они помогали русским! Одна работает в типографии «Руде право». Ей платят меньше, чем остальным за то, что её муж показал русским, как проехать. Советских работников торгпредства сажали в танки и те показывали нужные объекты. Все указатели всюду сорваны. В магазинах русским не хотят продавать. Матушку таскали по приёмам и ужинам. Она почти и не ела одна. Купила мне джинсовое платье, а Юрке куртку.
Ия громко чихнула.
– Сто тысяч вам на мелкие расходы! – великодушно не пожалел ей Артёмов.
Глядя на Ию, Бузулук вшёпот процедил:
– Ох и крутой бампер! Рвани такую – в лохматке ветер, в поле дым будет стоять!
Надвигается Восьмое марта. Мне, профоргу, велено собрать со всех мужчин по рублю. На цветы, на подарки женщинам. Сегодня хотел обчистить Ульянова. Говорю:
– По случаю Восьмого мне приказано вас обворовать. Всего на один рубль.
– Не могу. Я же внештатный!
– Но женщин вы любите штатно.
– Нет, нет.
– Не отказывайте.
– Что вы! Что вы!
Дело к шести. Жуткое оживление. Все собираются по коням. И лететь по домам. Пожалуй, самое главное событие, для которого и приходили сюда утром. Лисин весь день читал «Морнинг стар». Теперь радостно заворачивает очки в тряпочку и прячет в карман. Татьяна тоскливо переобувается:
– Что была сегодня на работе, что не была… Всё равно. Сидела бездельничала. Правда, только подсчитала, сколько стоит наша кооперативная квартира. 5780 рублей! Две четыреста мы уже заплатили.
Похвалился и я:
– А я, Тань, открыл сегодня жуткое дело. За пять месяцев в ТАССе я протёр двое штанов. А раньше одни носил целых пять лет!
Уже шесть ноль пять. Комната пуста. Задержался лишь Саша, чтобы сказать своей пионерке, старше которой двое, последнюю фразу:
– Я пишу, чтоб мы ели не только чёрный хлеб.
Ушёл и Саша.
Шесть ноль восемь.
Что б ещё написать? Слава Богу, дневник спасает меня на работе. Может, что из него когда-нибудь пригодится. Может, начать мне исследование «Что делать, когда нечего делать в рабочее время?»
Я сегодня впервые опоздал на десять минут. Я честно хочу пересидеть их. И я добросовестно пересидел.
Я вышел из своей комнаты ровно в шесть десять. Аут.
Вышел, мурлыча прилипчивый мотив:
– И никто не узнает, где могилка моя…
Дома меня встретил Анохин весёлой напевкой под гитару:
– Жизнь – дешёвый мадригал…
Кончив петь, он влюбовинку уставился на гитару.
– Если б ты, пан Анатоль, знал, что это была за гитара! Кто-то кого-то стукнул ею по черепу и выбросил. Я шёл по Домниковке. Подобрал. Отладил. Подарю сынашу Володьке. Пусть играет. Отдал ему контрабас, принёс из Большого, где когда-то я служил…
На Анохине модняцкая шляпа кавказца Ушанги, квартирничал тут когда-то. В подарок отдал эту шляпу.
Николай Григорьевич навеселе.
Сегодня у него получка.
– Николай Григорьевич! Не знаете, кто сошьёт мне брюки?
– Если пойдёшь по моей стезе, то тебе повезёт. У меня есть знакомый старичина. Сошьёт.
– Когда вы подшофе, вы говорите лишнее.
– Может быть. Язык – это дебаты… Я хотел сделать скульптуру… Голову отца из груши. А Лидка оторвала. Она ни музыку, ни скульптуру не любит… Хочешь семечки? От сибирской язвы помогают. Грызть нечем, зубов нэма, а ощущение есть. Аж слюна бежит, как у подопытной собаки Павлова в Рязани… Мне б ещё лет пятнадцать… Я б много великого сделал. Но эта лягуха степная помешала. Если б она росла в городе, развитая б была… Я пытался прожить почестнее. Пять раз приходилось менять операции. А всё пишется, отмечается в трудовой книге. Мне надо в депо, шлак на дом привезти. Надо подремонтировать. Чтоб было как раньше. Царские перегородки с инкрустацией… Иэх! – и его снова снесло на пение под стон гитары:
– Я ж тэбэ, милая, аж до хатыночки
Сам на руках донесу…
– Скучно меня слушать? Вот тебе анекдот. Пушкин со сцены говорит: «Дарю ослиную голову». Из зала голос: «Сам останешься с чем?» – «Сам останусь со своей». – «Ты только сейчас дарился ею!»
– Если описать мою жизнь… моих родителей… Мать заставляла нас, детей, молиться. А мы… На Пасху… Залезали у церкви на деревья, разоряли гнёзда, бросали удочки на пасхи, которые приносили святить, и фюить между ног. Мать вышла со всенощной на Пасху и прямо в агитпункт – он напротив церкви – и запела:
– Не нужно нам попов,
Подавай нам Ленина!
Потом снова вернулась в церковь и молилась всю ночь.
Пришёл Гуркин с новым квартирантом. Спрашивают:
– Сколько здесь ночуют?
– Сколько соберутся! Вот такой у нас балет «Бахчисарайский водопровод»! – отвечает Анохин. – Проходите. Не мешайте нам гонять мульку…
Ребята ушли. Анохин хвалится:
– Купил бабе рейтузы за четыре пятьдесят. Праздник же на носу! Глянь!
– Господи! Неужели у неё такая огромная империя!?
– Ещё б мала не была! Хотя… Взял пятьдесят шестой размер, – Анохин развесил их перед своей грудью.
– Как вы с нею справляетесь? Как вы, хвала и гордость наша, там доказываете свою правоту?
– Да уж держим мужескую марку отличично! Претензий не поступало ни в устном, ни в письменном виде.
4 марта
Явились строем, но без песни
9.00.
Татьяна, я и Новиков одновременно вошли в кабинет.
Татьяна ликующе докладывает:
– Во, Александр Иванович! Мы явились строем!
– А почему без песни? – на улыбке выговаривает Медведев.
– Сегодня к концу рабочего дня мы прорепетируем, а завтра – с песней!
Со своей просьбушкой подтирается к Медведеву безмужняя лиса Ия:
– Александр Иванович! Люся Ермакова девочку родила. Можно, я завтра к ней съезжу?
– Всегда пожалуйста.
Татьяна хмыкнула:
– Ну Люська и уткнула! Не оправдала надежд. Ходила такая круглая, смешная. По крайней мере, двойню собиралась родить.
Лисин со своей печалью:
– Свежо. Может, закроем форточку?
Новиков тут же закрывает со словами:
– Идя навстречу законным пожеланиям трудящихся…
Медведев просматривает стопку газет. Всё больше мрачнеет:
– Это безобразие! Сегодня все тассовцы в «Правде»! И Попов из Харькова, и Поринг из Чимкента, и Гайдай из Иркутска! Форменное безобразие! Пойду доложу Колесову. Нам не пишут, а в «Правду»!
– Заодно доложите и о похоронке Засухина! – лукавый Новиков потряс над головой заметкой. – Вчера перед уходом вы дали команду позвонить в Мурманск, в морской порт, о «Стерегущем»… Вы сказали: «Неужели мы ничего не найдём, чтоб забраковать заметку Засухина?»
– Ну-ну!
– Накрылся Засухин! Накопал я вам полную баночку криминала. «Стерегущий» вернулся из плавания 26 января. А Засухин сообщил об этом лишь 20 февраля. Почти с месячным опозданием!
Медведев в довольстве потирает руки:
– Спасибо, Володь! А то я забраковал, а Колесов вернул с визой «Срочно подготовить!» Вот я ему и ткну в нос! К чёрту! Давать старьё! На смех!? Топтать себя в позор!?
Довольный Медведев уходит.
Вскакивает Ия:
– Слушайте последнее сообщение ТАСС! Последнее сообщение ТАСС! Звонила я Люсе. Всё хорошо. Девочка весит три двести, рост пятьдесят два!
– Ого! – Татьяна стукнула обоими кулаками по столу. – Это ж пол-Люськи! Ну замахнулась мать!
Олег похлопал в ладоши:
– С первого предъявления такой подарок! А ты, Танёк, чего тянешь?
Татьяна тускнеет и опускает голову:
– Ну, Олежек, ты полный чайник… Если бы всё зависело только от меня… Ну… Надеемся… Вчера Юрка подарил поднос. Это к Восьмому марта и ко дню моего рождения. Я родилась 15 марта. В Татьянин день. А четырнадцатого был Евдокиев день. Если в Евдокиев день курочка напьётся из лужи, будет хорошее лето. Будем надеяться на хорошее…
Вечером Анохин вернулся поздно.
– Всё! – задумчиво вздохнул он. – Был дома. За субботу отгуливал. Пошёл в магазин. Подходит незнакомая баба. Заговаривает. Я её спрашиваю: «Откуда вы меня знаете?» – «Я всех бусиновских знаю. Пойдёмте домой». Оказывается, это была контролёриха по счётчикам. И фамилия у неё ух-ух! Бийсябога! Без вздрога не скажешь. Проверила мой счётчик и говорит: «Мы вас два с половиной года разыскиваем. Никак не застанем дома…» Я кручу свои педали, кидаю ей на ушки лапшичку: «Понимаете, я всё время в командировках» – «Надо вам сменить счётчик». – «Надо», – говорю. А сам думаю: попробуй застань меня теперь дома до конца 2000 года. Составили акт. И тут она сорвала со счётчика пломбу. «Кто вы такая, что всё тут рвёте?» – «Контролёр Могэса». – «Чего рвать? Я за два года заплатил 28 рублей. Наверняка десятку переплатил». – Она пошла считать все лампочки. Я её обогнал, влетел в твою комнату, на всю двинул приёмник. Первый концерт Рахманинова! На твою плитку швырнул своё красное одеяло. «Извините, холостяк! Кавардак здесь такой. Заходите, пожалуйста». Заглянула, но войти побоялась. Записала: четыре лампочки, приёмник «Москвич». Теперь буду платить по четыре копейки за киловатт. Акт я не подписал. Написала на акте: абонент отказался подписать акт. Вот растяпа! И дёрнул же меня леший- красноплеший сунуться в магазин! Теперь надо экономить.
– Ну, вырубите мою плитку под столом.
Мы выключили свет и легли.
Анохин ворочается.
– Вы, Николай Григорьевич, тише говорите. Всё меньше накрутит. Вы мне нравитесь. Ну как это баба вас накрыла?
– Зато два года за мной скакала по долинам и по взгорьям. Как белой армии оплот.
5 марта
Накануне праздника
Утром я просыпаюсь и вижу на кухне свет.
Выговариваю Анохину:
– Что вы делаете? На кухне свет!
– Это я оставил. Дневной мало нагорает. Вставал ночью попить.
В семь я отдаю ему честь на кухне. Он чинно кланяется:
– Здрасьте…
И мы разом посмотрели на тарахтящий счётчик и засмеялись.
– Остановить врагов, идущих белым крестом[64] на Москву! – крикнул я.
– Пусть месячишко побалуется. Там разберёмся.
Бегу на работу.
В коричневом почтовом ящике на входной двери открытка:
Райветнадзор предлагает доставить имеющуюся у вас собаку на сборный пункт д. Бусиново у школы для ветосмотра и прививок 9 марта. За недоставку собаки будете подвергнуты штрафу до 10 руб.
Я отдал Анохину открытку. Он почесал за ухом:
– А какую именно вести? У меня их две. Трезориха и Лидия Кирилловна.
Мы пошли к электричке.
Над ручьём из ТЭЦ пар. Сквозь него виден красный диск солнца.
Я шёл на электричке и думал об Анохине.
Он мне симпатичен.
Даю точную дату нашего знакомства. В 8 часов 00 минут 5 марта 1968 года нашей эры я впервые увидел этого непричёсанного, сумбурного, шального путаника. А что если о нём написать? Жизнь не топчётся на месте. Ежегодно в Москве рождается 60 тысяч человек, умирает 11 тысяч. И никакого намёка на вечность.
В конторе собирают подписи под поздравлением с рождением дочери Ермаковой.
– Я, – рапортует Татьяна, – расписалась и приписала: я следующая!
До обеда Ия как агитаторша побыла у своих избирателей, сверила списки, по нечаянности сделала доброе дело – благополучно разняла дерущихся мужа с женой и теперь целиком занята поездкой к Ермаковой.
– Нинок! – кричала Ия по телефону. – В месткоме отстегнули мне для посещения три рубля. Я дипломатически сказала, что скоро 8 Марта. Дайте больше. Дали пятёрку. Купим в больницу цветов!
Медведев прочитал рижскую заметку. Редактировала Татьяна. Он и спрашивает её:
– Что это за ручка с подсветом?
– А в темноте писать.
Он дубовато уставился на неё:
– Зачем? Я никогда в темноте не пишу.
– Ну на вокзале там… Записать телефон, адрес. Предназначена для милиционеров, моряков.
– На всех вокзалах везде свет! – давит он своё. – Ручка с подсветом… Гм… Так можно сделать шариковую ручку с автомобильным гудком. Забракую я эту заметку. Ладно?
Это медведевская «изюминка»: на всякий случай заручиться согласием.
Уходя обедать, он говорит всей комнате:
– Я пойду пообедаю. Ладно?
И все, кто есть в наличии, – я, Ия, Татьяна, дорогой Владимир Ильич – киваем в унисон:
– Можно!
Заказывая по телефону корреспонденту материал, обязательно добавит:
– Сделайте так. Ладно?
Сейчас он уходит на планёрку и говорит всем:
– Я пойду на планёрку. Ладно?
Конечно, мы великодушно его отпускаем и гремим хором:
– Ладно!!!
Все рады нежданной отдушине. Начальства нет!
Татьяна хвалится:
– Я стрельнула птичку[65] и теперь могу пойти спокойно постучать по лёгким![66] – и важно, с достоинством удаляется за дверь.
Я достаю из ящичка стола дневник.
Накурившись, Татьяна заказывает Ригу. Надо спасать заметку про ручку с подсветкой. Может, удастся узнать что-нибудь интересненькое, что обломит медведевское желание забраковать.
Ищут дежурного на выпуск в день 8 Марта.
Бузулук обречённо:
– Александр Иванович, так вы меня восжаждали запихнуть на выпуск?
– А ты что? Против? Ты ж в соседней комнате проявил ценную инициативу.
– Да… Было… Беляев посадил напротив и говорит: только ты можешь редактировать и сидеть на месте девочки на побегушках.
– Вот иди и посиди на 8 Марта в роли примерной девушки.
– Будь бдителен! – предупреждает Петрухин. – Не поддавайся на провокации, когда пьяные мужики начнут тебя лапать по случаю праздника.
Тут появилась на пороге девочка-курьер:
– Александр Иванович! Вас вызывает Лапин.
– А вы не ошиблись?
Бледнея, он торопливо уходит.
И скоро возвращается в сияющем нимбе:
– Ну! Я пойду на повышение. Дал команду написать в доклад три страницы. Бегу в библиотеку.
– Будьте внимательны, – подсказывает Татьяна.
– Да! А то – вниз!
– Типун вам на язык! – вдогонку кидает ему Татьяна.
Без начальства чего не посплетничать? И Владимир Ильич говорит Татьяне:
– Таня! Ты чего так низко наклоняешься, когда пишешь?
– Я не близорукая. Просто привыкла. Я всю жизнь была каланчой. А парты после войны были все маленькие. Знаешь… У меня один глаз ленивый. Врачи советуют при чтении трудолюбивый глаз закрывать. Пусть ленивый работает.
Сегодня в редакции занятие по политэкономии.
– Кто выступает? – спрашивает руководительница семинара.
Ия шёпотом произнесла мою фамилию.
Я встал и сказал:
– Как подсказывают, я.
– Ваша фамилия?
Называю.
Бузулук поясняет:
– Солженицын в местных условиях.
Рассказал я заданное и покаялся:
– Вот и всё, что у меня удержалось.
Раскипелся Даниил Смирнов. Пристаёт с вопросом:
– Что такое фабричная цена?
– Нет такой цены.
– Как нет?
Данила вскакивает, размахивает ручонками. Доказывая своё, он в экстазе медленно продвигается вперёд. Все дружно отгоняют его назад. Бузулук тянет за пиджак сзади. Через минуту он заметно продвигается к столу преподавательницы, выкинув руку вперёд. Как Ленин.
Преподавательница тоже вскипает, выходит из-за стола навстречу ему, жестикулируя.
– Данька! Чего ты хочешь? – допытывается экономический наш обозреватель Артёмов. – Мы тебя не понимаем!
– Это вовсе не значит, что вы правы. Да я пойду принесу всем вам учебник по экономии! – выпаливает Даниил и убегает из комнаты.
Медведев вяло махнул ладошкой:
– Ему нужны фокусы.
– Путается в терминах, – говорит преподавательница.
– И вообще он ничего не знает! – выносит приговор Артёмов.
Вернулся Данила. Бухтит с Бузулуком.
– Молчите! – кидает им Медведев. – Или уходите. Не мешайте. Никто вас не держит. Тоже умники!
Преподавательница объясняет дальше. В её выступлении мелькают слова «Как правильно сказал Санжаровский». Видали! Она говорит, стоя и жестикулируя. Солнце подсвечивает её сбоку. Хор-роша златокудрая бестия! Кандидат наук. Нет и тридцати.
Данила торжественно поднёс ей книгу.
– Мой вопрос, – говорит Артёмов, – исчерпает и его. Он что-то бекает.
– Вы хотели это сказать?
– Да! Да! Да!
Впечатление такое, что он совсем не это хотел сказать, если вообще ничего.
– Что такое цена предприятия? – по-новой цепляется Данила.
– Это даже товарищ Санжаровсий говорил!
– Мне не надо объяснять. Только скажите, есть ли разница между оптовой ценой и ценой предприятия? Это я хорошо знаю. Экзамен сдал!
– У вас немножко терминология, – возражает преподавательница. – Это ж цена предприятия. Слово оптовая просто опущено.
– Ясно, конечно…
– А чего ж голову морочишь?
– Будь карта, я б показал, где Москва.
– Карта на стене. От тебя на расстоянии вытянутой руки. Показывай!
– Цена предприятия, его плановая стоимость плюс чистый доход. Стоп, стоп, стоп! Выслушайте меня!
Артёмов возмущённо:
– Надо ж слушать руководителя. У него просто заскок.
– Я убеждён, я прав! – тянет свой возок Даниил. – Поэтому я спорю отчаянно. А вы, Александр Иванович, не кричите. В этом вопросе я знаю больше вас.
Преподавательница и Данила сошлись.
Галдёж кипит жуткий.
– Нет! – философски заключает Бузулук. – Им надо ночку переспать вместе, тогда они поймут друг друга.
