Анатолий Никифорович Санжаровский
Наши в ТАССе
13 января
Опечатка
Утро. Народ бежит служить Отечеству.
Аккуратова с порога потрясла веником, завёрнутым в газету:
– А у меня вот что есть!
Петрухин похлопал ей:
– Поздравляю тебя с удачной покупкой! Веник – это…
Татьяна махнула на него веником:
– Саньк! Помолчи. Дай мне. Прокричу ослом. Юрка уехал в командировку на десять дней, а приедет уже завтра! Надо уметь оформлять командировки!
В материал «Дочь ГОЭЛРО в ряду великанов», который дали мне отредактировать, влезла опечатка:
«Действительно, «определение газа задом (вместо газом) весьма оригинально и более эффективно в сравнении с ранее употреблявшимися методами».
Олег прочитал этот ляп, ухмыльнулся:
– Беги порадуй Ананьеву и уточни, как это она – скоро ведь будет не вмещаться на двух стульях! Идёт, всех сиськами раздвигает![28] – как это она умудряется что-то определять своим задом.
– Может, это не она печатала.
– Всё равно её это печаль. Она ж заведует машбюро. Маркс умер, остался марксизм. А что останется после смерти машинистки? Горькие очепятки…
– А мне, – вспоминает Ленка Хорева, – раз напечатали «Орехово-Хуево» и «альпинисты взобрались на пис Ленина».
Обозреватель Иван Павлович Артёмов в прощанье вскинул руку:
– Иду писать в библиотеку. Позвонят мне – не зовите. Только разве что Брежнев…
– А если Косыгин?
– Не звать.
Из парткома звонит Колыванов. Я в библиотеку к Артёмову.
– Иду, иду! – кладёт ручку на стол Иван Павлович. – Тоже почти Брежнев.
Бузулуку попенял Медведев:
– Мало пишешь!
Медведев вышел. Бузулук трёт ладошки. Хорохорится:
– Эх, ребята! «Жуть стала лучше, жуть стала веселей…» С поебельника начнём давать информацию. По телефону уже застолбил на ЗИЛе.
– Так сегодня понедельник, – говорю я.
– Так сегодня и начнём! У нас это быстро!
Хорева торопливо шпаклюет щёки, красит губы, глядя в круглое карманное зеркальце. Оправдывается:
– Вызывает главный. Навожу марафет.
Она выходит на середину комнаты, вертит перед моим носом и одной и второй ногой:
– Заметно, что разные чулки?
– Нет. Разве только разглядит Колёскин, когда снимет.
– Пусть попробует… Разные чулки… Эх эта жизнь советской интеллигенции…
14 января
Лена попила воды и жалуется мне на себя:
– В пьянстве не замечена, но по утрам пью много воды.
– Читай газеты. Перестанешь пить.
– Да мне прежде надо помазюкаться. А потом газеты. А я потеряла орудие труда чем мазаться – чёрный карандаш.
Сегодня хоронили шишкаря Носова. Пихнул в могилу рак прямой кишки.
Рак в ТАССе – руководящая болезнь.
15 января
Не гони пургу на одном выдохе
Медведев мне:
– Почему ты не пишешь свои материалы?
– О чём? Дайте объект.
– Сначала покажи себя.
– Да что я информацию не напишу? Я десять лет заведовал отделом в областной газете!
– Чего здесь рекламировать, сколько работал. Ты покажи!
– Закрепите за мной конкретный объект. Сколько свободных объектов! А как показывать? На пальцах? Сидя здесь тему не выдумаешь. С потолка разве содрать?
– Я дал тебе тему.
– О дорогах пятилетки ТАСС уже писал.
– Можно ещё.
– Что об одном и том же талдычить?
Медведева вызвали на выпуск А.
Как только закрылась за Медведевым дверь, Бузулук подлетел меня подвоспитать:
– Анатолий – свалился в крематорий!
– Все будем тамочки! – огрызнулся я.
Он наклонился ко мне, сбоку облокотился на мой стол и положил другую руку мне на плечо:
– Случайно ты в Кащенке[29] не лежал в палате президентов? – с ласковой насмешкой спросил он.
– В связи с чем ты вдруг так забеспокоился о моём здоровье?
– Ты как с дорогим товарисчем лимоном[30] разговариваешь? – мягко упрашивающе заговорил он. – Конечно, дрожать перед ним, как таракан перед гусем, негоже… «В России три беды: дураки, дороги и дураки, указывающие, какой дорогой идти». Медведев вот такой указун. Не молчи. «Молчание ягнёнка – свидетельство того, что он уже готов стать бараном». Не гнись особо перед ним. Негоже и пи́сать лимонадом.[31] Но… И всё-таки ты скозлил,[32] не так пошёл. Напроломку попёр! Хороша святая правда, да в люди не годится! Запомни. Правда в лаптях, а кривда, хоть и в кривых, да в сапогах. А ты… Ты тут ошибся. А ошибся, что ушибся: вперёд наука! И такая наука… Разговор с началюгой – хитрый дипломатический танец! Начинай с ласки. Ласковое слово пуще дубины. Тебя учить? Запевай так. Я с низким поклоном и персональной просьбой прошу вас, Александр Иванович… А ты? Что ты гонишь пургу[33] на одном выдохе? Ты вдыхай! Ну ты понял? В д ы х а й! Да глубже! А на одном выдохе долго не протянешь… У тебя какая-то отчаянность. Что с тобой?
– Ну… Пошёл ты… Чего он объект не даёт?
– Да так он тебе и не даст. Разве так просят? Ты докажи, что и мы не на руку лапоть надеваем! Будь похитрей. Тихонько подойди, сядь в кресло у его стола и тихим, виноватым голоском скажи: Александр Иванович, может, дали б мне какой самый захудалый объект?
Тут вошла Хорева. С морковкой в руке и во рту. Жуёт.
Бузулук подивился:
– Хорёва! Ты что, прыгнула на заячью диету?
– Врач повелел. Раз жалуетесь на плохое зрение, говорит, больше ешьте морковки. Помогает! Вы видели хоть одного зайца в очках?
Бузулук похвалился ей:
– Слышь, Хорёва! Анатолий хотел рвануть на автономию. Да Алекс Иваныч высочайше не дозволили-с.
– А чего ты не хочешь написать о дорогах? – говорит мне Ленок.
– Да ну его… Позавчера о мостах, вчера о стали, сегодня о торгашах, завтра о дорогах. Чего он подсовывает мне всякую всячину? Пусть даст один объект, я буду изучать одно дело, поглубже буду влезать. А так он ходу не даёт.
– Я-то его знаю. Тот-то я и впала в детство, стала заниматься выпуском «Пионер». Я ушла от Медведева. Не могу на его морду смотреть. Вечно сопли пузырём…[34] Знаешь, он тебе ходу не даст. Пиши мне в вестник. Будет потом что показать, на что ты способен, когда зайдёт речь о том, что ты можешь. Вот я открываю рубрику «Рассказы о пятилетке». Напиши о чугуне.
Прискакал в мыле Бузулук с выпуска Б. Тамошняя завша Май Теодоровна Рождественская, рыжая львица в очках, распекла его до белого каления. Кричит наш Бузук:
– Эта Майя Тор-реодоровна!.. И вообще!.. Клюва не дают раскрыть![35] Чего они из-под меня хотят? Аморальные удобрения? Так это ж не моё амплуа! Я из них мартышек поделаю! Зарубили мой репортаж с выставки! Нет, братцы алкаши, время пить! Гм… Надо знать время пить и время выпивать. Или не отчаиваться? Нич-чего. И на мою душу начнут лить елей!
20 января
Лучше не спрашивай!
К Медведеву пришлёпал какой-то глухопердя старый. Сидит в кресле перед Медведевым. Читает газету и трубно поясняет:
– Вот холода! Пятьдесят! Автосцепка не выдержала. Разорвался поезд.
Медведев в ответ кричит:
– Это автосцепка плохая. А мороз тут ни при чём.
Медведевский глухарь – пенсионер Лисин. Раньше работал у Медведева. Теперь этому Лисину разрешается два месяца в году подрабатывать. Приплёлся из морга работун.
Хорева сидит у меня за спиной и тычет ручкой мне в бок. Шепчет:
– Аккуратиха меня обманула. Не написала о космосе.
– Неужели есть люди, которые могут тебя обмануть?
– Это принимать как комплимент?
– Только.
– Это не так грустно, как если бы обманули мальчишки.
Вошёл Терентьев из секретариата, лучший друг Медведева. Вместе ходят по воскресеньям на лыжах.
Поднял лопаточкой ладошку:
– Пламенный привет индустриальной мощи страны Советов!
Медведев делает кислую отмашку:
– Прилетают в среду космонавты. Надо снова телепать-ся к нашим столбам на Ленинском проспекте.[36] Флажками запасайся.
Аккуратова забраковала ташкентскую заметку о керамической посуде. Передали переработанную информушку с припиской:
«Взамен расколотой посуды».
Татьяна допытывается по междугородке у автора:
– Ты почему так часто меняешь города?
– Лучше не спрашивай!
– Всё ж! Что тебя сделало заядлым путешественником?
– Алименты.
Бузулук:
– Тань, – говорит Бузулук, – дай мне твоего любушку Таубешланга. Я дам ему цэу и по лбу!
28 января
Проделки ИИ
Пожаловал Терентьев. Увидел пустой тёмный медведевский угол, опало спросил:
– А где ваш вождь и учитель?
– Захворал! – радостно доложил хором отдел.
Кошка за порог – мыши в пляс!
Все в редакции чувствуют себя вольготно и в девять утра устроили вечер воспоминаний о школе.
Ия рассказала, как под её мудрым руководством в девятом классе была предана анафеме нелюбимая училка.
За этот выбрык Ию хотели отправить учиться куда-нибудь в область. Но она хорошо пела. А тут подъезжали праздники. Самодеятельность школы готовила концерт. За Ию вступилась руководительница художественного кружка. Ие вкатили двойку в четверти по поведению и на том закончилось её перевоспитание.
– Вытворяли… – Ия в смехе качает головой. – Откуда что и бралось? Помню, на уроке нелюбимой училки посадили на последней парте чучела двух ребят. «Дали» им по газете. Из-за газет видны только волосы. Училка орёт: «Встать, Симкин с Петровым!» Класс падает со смеху. Училка на ракете улетает жаловаться директору.
И Володя, наш незабвенный Владимир Ильич, не был паинькой.
– Я, – вспоминает он, – не любил черчение. В лицо кидал учителю: «Чертить – здоровью вредить!» Учитель назидательно отвечал: «Черчение – мать учения»… На уроке физкультуры я спрятал брюки одного парня. На следующем уроке его вызвали к доске. «Я не могу» – отвечает парень. – «Не валяй дурака!» И он вышел к доске в одних трусах.
Отсмеявшись, Владимир Ильич запустил глаза в газету.
– Володь, – говорю я, – как дела в Америке?
– Да постреливают…
Припоздалый Бузулук не сразу заметил, что Медведя-то нашего нет. А когда узнал, что тот болен, присвистнул:
– Любит наш бугорок[37] погулять! Не завизировал мой материал про донецкий уголёк. Взял отгул за прогул… Ну, братцы, это никуда негожо! Если сейчас, Вов, – глянул на Новикова, – не завизируешь – зар-режу!.. Только ты сильно не пугайся. Это у меня юмор такой деревянный… Сегодня, ребята, мой Димка сказал: «Запрягайся, отец, в сани, поехали в сад. Надоело мне дома сидеть два ваших выходных!» По дороге ко мне пришли хорошие строчки для стихов. Не Суздаль создал этот звон… Идёт верблюд, поёт верблюд…
– Дошли до стихов, – хмыкнул Новиков. – У нас и Ия пишет стихи. Носила в нашу многотиражку «Тассовец». Медведев тогда был там редактором. И он сказал: «Пока я редактор, эта мадам у меня выступать не будет. Это ж убогость высшей марки!» Тогда Ия работала в справочной.
Ия горько повздыхала и смолчала.
Ну как возразишь начальнику?
Хорева подняла руку:
– Расскажу последний анекдот. Тогда и за работу… В детском саду детям дали задание: нарисуйте, кто кем хотел бы быть. Одна девочка не нарисовала. «Почему?» – «Я хочу выйти замуж, но не знаю, как это нарисовать».
3 февраля, понедельник
Кот на операции
Рабочий день начался с воспоминаний о хлопотах минувшего воскресенья.
– Вчера, – рассказывает Аккуратова, – носила в ветлечебницу кота. Зав – старый дядька. Я с ним душевно покурила. А кота носила на операцию. Проглотил пробку от лекарства… Нет лезвий. Ветврач побежал в магазин. Купил. Сделал удачно операцию… Ой, кошки! У нас раньше была кошка Шайтанка. Вся чёрная с белым бантиком на шее. К котам с четвёртого этажа прыгала! А этот мой кот на абажуре катался… А ещё у нас был один кот сибирский. Уехали мы все на юга. Его отвезли к знакомым на дачу. Умер бедняга от тоски по нам… И два слова ой про собачью любовь. У нашего знакомого профессора умерла собака. Профессор не просыхал, ревел по собаке. Похоронил под кустом роз. Положил мраморный камень со стихами.
Сегодня наш Владимир Ильич весь важный. У него на столе сменили зелёное сукно. Надо протирать новое. Появился эпохальный фронт работ.
4 февраля
Медведев невесть к чему заговорил о кофе. Он простодушно покаялся, что знает лишь один его сорт. Триста тридцатый.
Всем отделом навалились убеждать Медведева, что надо покупать кофе в зёрнах и молоть на электродробилке.
– Прямо в сеть воткнёшь и по всей комнате такой запах ароматный! – Владимир Ильич блаженно закатывает глаза. – А триста тридцатый – это хилый кофе, выдыхается сразу.
– Когда я долго не ем, у меня болит голова, – сознаётся Медведев.
Ия предупреждает:
– Вам противопоказаны настойки рябины и чёрной смородины. У вас же давление сто пять на семьдесят. Пониженное! Коньяк хорошо расширяет сосуды.
Принесли сердитый отклик на материал Владимира Ильича. Он писал: «Сверху одевали куртки и брюки». Автор поправляет: «Надо надевали».
Медведев советует Владимиру Ильичу:
– Позвони этому великому знатоку русского языка и скажи, что ты на всю жизнь запомнил.
5 февраля
Мечта Лисина
Аккуратова – она сидит передо мной – повернулась и говорит:
– Ты у нас профгрупорг. Скажи тему сегодняшнего собрания.
– Лобанов рвётся в профсоюз. Надо отбиваться. Он вступает лишь потому, что только членам профсоюза чёрная касса выдаёт деньги. Ему нужна наша чёрная касса, а не профсоюз.
Собрание длилось ровно четыре минуты.
Один вопрос задал лишь Медведев:
– Был ли раньше в профсоюзе?
– Был. При переезде из Архангельска всё потерял.
Приняли Лобаныча и Аккуратова начала нахваливать свои новые значки.
Её перебил Бузулук:
– Вот мне Виталик Пашин[38] выдал значок. На стенку от зависти полезешь!
– Не полезу. Ещё посмотрю… Мне бы… Пойду-ка в коридор разок курну. Только сначала надо стрельнуть…
Татьяна вышла.
– А я вот вспомнил забавку, – говорит Артёмов. – Война. Правительство в Куйбышеве. Тассовец из редакции науки, холёный, с бородкой, приехал в Куйбышев. Бегает по магазинам. Кагэбэшники клубком шьются за ним. Он дал в Москву телеграмму: «Из задуманного ничего не вышло. Воздержись».
Но пока задержали его. Позвонили в ТАСС. Да, отвечают, работает. Искал квартиру для переезда. Не нашёл. Просил жену с переездом не спешить.
Вечером Ахметов, Лисин и я идём вместе к метро «Арбатская». Взяли хлеба.
Ахметов Лисину:
– Я ещё с боссом по лампадочке пропущу в автопоилке, – и побежал к кафе.
Лисин мечтательно:
– Вот моя жизнь… На закате… «В юности мы мечтаем проснуться знаменитыми. В старости – просто проснуться…»
7 февраля
Я консультировался в министерстве со специалистом по поводу авторской заметки, в которой шла речь о технической новинке.
– Ничего нового, – сказал спец. – Лжеоткрытие. Не новинка, а старинка. Я против топоров, которые находят под лавкой, и выдают за техническую новинку.
10 февраля
Пришёл попозже, отпусти его пораньше…
Пьяный впополам Лисин с опозданием приполз на работу.
Мужественно постоял на порожке, значительно посмотрел на всех и, шатаясь, побрёл назад купить «Морнинг стар».
Проболтался два часа. Он знает английский, был корреспондентом ТАСС в Великобритании.
К вечеру поближе робко присел на краешек кресла у стола Медведева:
– Саша, отпусти меня пораньше. Костюм купил. Надо обмыть. А то носиться не будет.
– Ха! Пришёл попозже, отпусти пораньше. Давай кончай! Ты в каком состоянии сегодня привалил на работу? Минуту с тобой рядом постоишь и уже надо бежать за закуской. Смотри… А то простимся. Не позорь! К тебе хорошо относятся и ты хорошо относись.
Чтобы дать Медведеву выговориться, я выхожу, давясь смехом.
11 февраля
Кончай заниматься антагонизмом!
Анохин притаранил домой кучу разобранных стульев.
Весь вечер гордо сидит клеит.
– А вы хозяйственный товарищ! – похвалил я его.
– Ну! Я было горячо взялся. Стол сделал, галошницу… Я многое бы сделал, да водка остановила.
Материал он таскает из министерства сельского хозяйства СССР. Там он столяр.
– Вот это скотобаза! – хвалится он. – Я могу не только стружки снимать. Я любого закадыку проведу.
– Как вам удаётся пионерить новенькие стулья?
– Не городи туфту! – сердится Анохин. – Кончай заниматься антагонизмом![39] Я хоть один готовый стул сшушерил? На выходе готовый стул не пронести. А я разберу его, и уже никакая охрана не пикнет. Сор несу!
12 февраля
Один мой день
Политику совка определяет веник.
А.Петрович-Сыров
Никто не делает чего-либо втайне, и ищет сам быть известным; если Ты творишь такие дела, то яви Себя миру.
(«Новый Завет»)
В какое непростое время мы живём!
Особенно с девяти до восемнадцати ноль-ноль.
В.Антонов
Ночью я просыпался.
Сплю я чутко и слышу даже когда мышь на мышь ползёт и от удовольствия попискивает. Я слышу этот писк и просыпаюсь.
Сегодня меня среди ночи разбудил Анохин.
Я лежу на койке, он на диване у окна. Холодно.
– Ну не дом у меня, а форменная расфасовка![40] – ворчал Николай Григорьевич.
Он вставал в два ночи и засыпал в печь уголь. При этом бормотал:
– Где тут дождаться маленького Ташкента? Боженька тепла не подаст, если сам ведро угля не саданёшь в печку.
В маленькой проходной комнатке горел свет. Студент Горкин приехал из Алма-Аты. У него кончились каникулы. Теперь он ночами читает и спит при свете, который пробивается ко мне по углам двух матерчатых створок вместо дверей в дверном проёме. Свет мешает мне быстро заснуть после того как я проснусь.
Николай Григорьевич пытался среди ночи зажечь мою электроплитку. Он кряхтел, сопел, дул на неё. Но она не загоралась.
Просыпался я за ночь раза три. Потому и проспал.
Слышу, за стеной детей в сад собирают и требуют от них не хныкать.
Я кричу Анохину, заживо самопогребённому под ворохом одеял, пальто, фуфаек:
– Па-адъё-ём!
Он вскакивает и выговаривает мне:
– Ты специально меня поздно разбудил!?
– Я сам только что проснулся.
Холодина. Нет спасу.
На прошлой неделе у нас потекли трубы при тридцатиградусном морозе. Анохин кликнул каких-то леваков. Я с ними лазил на чердак оттаивать форсункой лёд в трубах. За образцовое моё прилежание Анохин обещал купить мне в подарок тёплые шерстяные носки ко дню рождения.
Бежим по Бусинову с Анохиным к электричке. Холодно. Ветер. Небо чистое.
– Хор-рошо! – кричит Анохин. – От ветра краснеют щёки.
Он розов. На ресницах наледь.
На платформе к нам приближается девушка.
– Распрямитесь! – приказываю я Анохину. – Красавица к нам идёт!
Проскочил красный ленинградский экспресс, свирепо угоняя за собой сердитые клубы московской снежной пыли, и следом явилась электричка.
Трудно открылась дверь. Народу невпрокрут.
С разбегу мы рывком вжимаемся в тепло.
Женщина машинист объявляет:
– Товарищи! Поддерживайте в вагонах порядок. Чего только нет в вагонах! И семечки, и хлеб, и бумага от мороженого. И не забывайте хоть свои вещи при выходе!
От метро я настёгиваю по Герцена к своей конторелле. На этом отрезке я поймал себя на том, что почти всегда меня несёт за теми кадрессами, у которых красивые ножки. Плотные, тугие. Мне приятно на них смотреть. Пышные девичьи ноги я отождествляю с благополучием всей страны. Прочней колени – праздничней на душе. Я за державу не переживаю. Спокоен. Прочно стоим! Твёрдо шагаем вперёд! Значит, прекрасно живём! Меня охватывает чувство гордости. Я никогда не обгоню толстоножку. Зачем же себя обделять?
В двадцать я смотрел девушкам в лицо, в двадцать пять – на их пилястры,[41] а сейчас, в тридцать, – на колени. Моё любопытство к юной особе не подымается выше её праздничных, картинных ах ножек. Вот такая жестокая и сладостная деградация. И во мне гремит гимн соблазнительным королевским женским коленям.
Без четверти девять.
Я всегда стараюсь прошмыгнуть мимо милиционера до девяти. Иногда на опоздунов устраиваются облавы. У прибежавших после девяти милиция отбирает пропуска под расписку. А там такое начнётся… Сущий воспитательный марафон! Затаскают по кабинетам с объясниловками.
Сунул я под нос милицианту своё удостоверение и к лестнице. В лифт я никогда не вхожу. Всегда подымаюсь только по ступенькам.
Вот лифт набился под завязку, тяжко пополз вверх. Дунул и я по лестнице. Наперегонки. Кто быстрей выскочит на четвёртый? Лифт или я?
Ну, конечно же, я!
По глухому коридору иду к себе в 411 комнату.
Тут всё без перемен.
Пять столов в ряд слева, пять столов справа.
Боком у огромного окна – друг против друга столы Медведева и Новикова. Наши-с боссы-с. У них столы двухтумбовые, а у нас, у мелюзги, однотумбовые. Вот в чём разница между начальником и подчинённым.
По-прежнему первой от Медведева сидит Аккуратова. За её могучей спиной – я. С полмесяца назад за мной сидела Хорева. Теперь Петрухин. Дальше Бузулук. Боком у двери стол Игоря Лобанова.
На стенах – огромные четыре карты. Живые памятники! На них уже вписаны имена всех доблестных труженичков нашей комнаты. Да не по разу!
Все в комнате тайком считают, что все населённые пункты на земле, все реки, все вершины, все ямки, все бугорочки носят именно их имена. Вотчина Медведева – пятьдесят населённых пунктов от Медведкова в Москве до Медвежьих островов в Ледовитом океане и до урочища Медвежья Ляга на Севере. А Медвежка? А Медведь? А Медвежа? А Медвежанка?.. Все названы в честь дорогого Александра Ивановича.
У Новикова всё скромней. Всего чёртова дюжина мелконьких населённых пунктиков с его фамилией.
У прошмыгни Бузулука – отрастил пузень, за ремень переливается – есть в Оренбургской области целый город Бузулук. Есть ещё посёлушки: Бузулук-Привокзальный, Буздяк, Буздюк, Бузовка.
Обозревателю Артёмову (обозреватель выше завредакцией) отведено 26 пунктов от Артёма до Артёмовского.
А у Аккуратовой – жирный прочерк. Нет ни одного местечка с её именем. У Махровой наличествует лишь одна Махровка, у Хориной – Хорево.
На долю Петрухина выпало лишь одно Петрунькино. Судьба к Саше несправедлива. Он должен бы иметь побольше. За этого красавца мужчину просто обидно. Он курирует московский дворец пионеров. И, естественно, охотней курирует очаровашек пионерок. И очень плотненько. В угарном служебном порыве он, разведчик эрогенных зон,[42] нечаянно то ли спионерил, то ли скоммуниздил звёздочку[43] у цесарки. А «за райские наслаждения полагаются адские муки». И он их стоически принял. Месяц назад его женили на этой пострадавшей семнадцатилетней янгице. Ка-ак он, бедняжка, брыкался! Но выбора, увы-с, не было.
Силы были явно неравны. У Саши в загашнике ничего другого не было кроме пылкой страсти к молодому роскошному телу. А у папки янгицы, у большого генерала… Я молчу про заряженную пистолетку. Этого не было. И не было того, чтоб генерал плотно тыкал заряженной керогазкой Саше в родной висок. У генерала было другое. Пострашней. Обломный нажим по различным каналам, после чего Саша трупно склеил лапки. В момент спёкся. Согласен! Согласен! Со всем согласен, дорогой папа! Только ж невиноватый я агнец!
Но Саша не смирился с судьбой. Он вздыхает, вспоминая японские нравы. Хорошо в Японии. Там молодые целый год живут, пристреливаются друг к дружке, только потом регистрируются. А если не понравятся друг дружке и наживут ребёнка? Ну и что? Сойдёт за пробного. Я б там, мечтает Саша, никогда б не расписывался, а только бы стажировался, стажировался, стажировался…
Не пойму, почему Бузулук с ухмылочкой навеличивает Саню иногда Александром Моисеевичем.
Саня всё равно разведётся. Исполнится ребёнку год и подаст Саша на развод. Только целый год жди!
– А ты придумай повод для развода, – советуют ему. – Ну что она холодна к тебе.
– Да, холодна! – с сарказмом фыркает он. – Лошадь горяче-жгучая!
– Саня! Всё равно есть выход. Вспомни дорогих тебе япоников. У них муж имеет право потребовать развода, если заметит, что супруга спит некрасиво.
– Она красиво спит!
– Кто докажет? Свидетели, фотографии есть?
– Нет.
– То-то!
Однако женитьба не сломала его вольный дух. Он по-прежнему опыляет своим вниманием лишь пионерочек.
Саша в возрасте Христа, но выглядит на все двадцать. Он высок. А «чем выше рост, тем мозг находится от греха подальше». Он чопорно одет. Важно, с достоинством лорда носит свою единственную голову. Походка уверенная, спокойная. В разговоре всегда конкретен и ясен. Как-то по телефону он сказал новой своей пионерочке:
– Чтобы победить врага, надо его знать. Я хочу вас победить. Где это можно сделать?
У Саши большой чёрный портфель. Без него он был бы ничто. Однажды над ним, над Саней, пошутили: положили в портфель четырёхтомный справочник населённых пунктов, политехнический словарь. Всего десять кило. Саша три дня таскал эти грузы и не догадывался о недозволенных вложениях. Саша ж считает, чем тяжелей портфель, тем весомей, солидней он сам.
Ближе к вечеру Саша забивается в коридоре в будку и начинает телефлиртовать. В эти минуты особенно ярко горят у него блестящие глаза французского обольстителя. Но вот гордый нос, сосед глаз… Нос был бы совсем хорош, если б его пик – кончик – был острым, а не плоским, как высокогорное плато. Правильные черты лица, превосходный рост, строен… Все задатки безотбойного обольстителя.
Игорь Лобанов побогаче представлен на карте. У него и Лобаниха, и Лобань, и Лобаново…
Однако всех выпередил я. У меня больше своих мест, чем у всех трударей нашей комнаты, вместе взятых. Триста пятнадцать моих городов начинаются на Сан! Сан – первый слог моей фамилии. И состоит он из первых букв фамилии, имени, отчества. Да я и расписываюсь вон как. Можете справа посмотреть.
Так что все города в мире, начинающиеся на Сан, я спокойно могу считать своими.
Сверх того. У меня у одного на весь ТАСС два своих персональных телеграфных агентства. Анатолийское![44] Это в Турции. И сирийское агентство САНА!
Плечом я упираюсь в Монголию, где в войну бывал мой Николай Григорьич. Монголия ему запомнилась тем, что там он невзначай крепенько натянул антенну одной монголочке. Муж-разведчик как-то опрометчиво отлучился на боевое задание Родины. И наш пострел к моменту поспел. Природа ж не терпит пустоты.
– Всю маклёвку от боли сипела узкоглазка, – котовато припомнил Николай Григорьич.
У всех на столах лампы. На потолке два ряда «жуков». Когда включают дневной свет, сверху слышно шуршанье, будто жуки в банке дерутся.
На стене справа – огромные уличные часы.
Потолок у нас белый, стены коричневые.
– У наших соседей, у крестьян, – Медведев постучал ногтем в стену, – прошёл ремонт. Скоро будет и у нас. Каждый напротив себя покрасит стену в какой желает цвет. Интересно будет. Комната – зебра.
Конечно, Александр Иванович говорил в шутку.
Александру Ивановичу уже пятьдесят пять. Худ. Одни мослы. На затылке лысинка. Тёмные волосы с проседью. Среднего роста. В очках. Типичный рабочий-интеллигент.
На нём серый пиджак в тёмную клеточку сидит как на палке. Тугодум. Всё, что выходит за пределы его ума, считает крамольным. Бузулук называет его тихим неврастеником. Неврастеник в себе. Только когда уже в себе не может что носить, так нелепость перехлёстывает через край по временам и тут кое-что достаётся нам с его стола убогости.
Александр Иванович очень подозрителен. Страшно боится, как бы его в чём не обошли. Мужик себе на уме.
Как-то Аккуратова опоздала на десять минут.
– Честно. Проспала, – покаялась она.
– Пишите объяснительную.
Этот службист номер один может всякий пустяк раздуть в мировую проблему. Всё может так бюрократски обставить, что только ахнешь.
В редакции его никто не любит. Зато все заискивают перед ним, прикидываются овечками.
Он это чувствует и лепит за глаза:
– Горды до первой необходимости. Как со своей заметкой кто подходит – все заискивают!
Он знает силу своей твердолобости, стоит непоколебимо.
Однако он ни разу не уходил в отпуск на весь месяц. Обязательно делил отпуск на два куска по две недели.
– Уйдёшь! А тут заговор и захват рукпоста![45] И ты свободен! Вон как Хрущёв!
Медведев долго был в парткоме, замещал секретаря. Этот высокий идейный пост позволил ему слегка обжулить родной ТАСС. По документам он мог рассчитывать только на однокомнатную квартиру. Он же спартайгенносил, скоммуниздил двухкомнатную… Обежал тайной тропкой закон. А бдительные стукачики тук-тук-тук. Настучали в партбюро. Эту весть доставил уже в редакцию в зубах сияющий панок Бузулук.
Все считают Медведева тяжёлым человеком. А он попросту с дуплом. В ТАССе четверть века. Всё меряет на свой кривой аршин. Ненавидит живое слово. Как кто скажет в заметке о чём-то образно, он тут же хаять:
– Распустился народ! Не хотят подумать. Вот и дуют образы. Вон сидит у нас корреспондентом в Херсоне Пробейголова. Всё выкрутасничает! Иногда такое загнёт, что вся редакция не в силах разогнуть. И чего гнать пургу? Ведь для всего ж есть свои готовые формулировки. Ну и пиши по-человечески.
Эти топоры и делают тут погоду. Тот-то тассовские заметки рубятся примитивно. Мне твердили, что до ТАССа надо дорасти. А может, совсем напротив? Надо опуститься?
Медведев молчалив. Угрюм.
Он чувствует себя нормально, когда тиранит кого-нибудь. И тут дело нельзя пускать на самотёк. Жди, когда кто-нибудь оступится. Надо самому раскинуть ловушки!
Он подсиживает своих сотрудников на опозданиях. Часы в нашей комнате перевёл на пять минут вперёд. Придёшь после девяти – косится. Два раза опоздаешь на минуту – обвинит в недисциплинированности.
Но меня поймать трудно. Я причаливаю всегда в восемь пятьдесят. И вовсе не из боязни. Мне не хочется первым с ним здороваться. И он вынужден сам первым здороваться со мной.
И как он подносит себя в качестве образцово- показательного борзовитого труженичка пера?
Жена Тамара ближе к вечеру приносит ему яблоко, завернутое в газету. Кладёт в верхний ящик стола.
Тут же Медведев никогда к яблоку не притронется. Он показушно съест его ровно в шесть ноль-ноль, когда кончится рабочий день. Понимай так и бери пример! Медведев дисциплинирован, дорожит рабочим временем. Будь, мол, и ты таким!
Я торопливо вошёл в свою комнату и кинул глаз на часы на правой стене.
Девять ноль одна!
– Здравствуйте! – ясно сказал я.
– Здр, – выглянула поверх газеты Аккуратова в белом свитере, с косынкой на шее.
И больше никто ни звука.
Все уткнулись в газеты.
Редакция получает все центральные газеты. На столе Татьяны их целый ворох. И день у нас начинается с просмотра газет. Обязательного! Надо же знать, как мы сработали вчера. Что нашего дали газеты. Что не дали.
На мое приветствие Медведев лишь сердито взглянул на часы, молча покосился на меня и сильней обычного плюнул на щепотку и дальше листает страницы.
– Да-а… Нашего ничего, – слышен его скрипучий голос.
И снова молчание.
Тишина. Все завесились газетами.
В комнате свежо. Медведев всегда с утра проветривает. Он и дома сидит при холоде.
Вот он наткнулся на занятную заметку и восклицает:
– О! Зажигалки! Чёрт знает для чего их делают. Разве спичек не хватает?
В знак одобрения этого замечания Татьяна выдаёт своё:
– «Русский смех». Ну и заголовочек!
Лягается в газетах всё, что может не понравиться товарищу Медведёву, как частенько за глаза называет своего начальника Танька.
Медведев всегда стоя просматривает газеты и до сблёва противно посвистывает. Обсасывает зубы. Вылавливает утреннее мясо?
Татьяна принесла ему книжку «Квартира и убранство»:
– Александр Иванович, посмотрите, как сделать домашнюю лестницу.
