Анатолий Никифорович Санжаровский
Наши в ТАССе
11 марта
Скрипим снизу доверху
Злой прибежал Медведев с двухчасового заседания у Колесова.
– Не звоните, – бубнит на нервах с порога, – по междугородке по личным делам! Засекают!
Татьяна недоумевает:
– Ка-ак это? Моей голове такое недоступно.
Артёмов пускается лукаво пояснять:
– На халтай дедушке позвонить можно. А как хахалю – плати.
– Как понимать личное? – добивается ясности Татьяна. – Я звоню в Ташкент Таубеншлагу по заметке и под конец одной фразой попрошу значок прислать.
Артёмов разъясняет:
– Первая часть: Таубеншлаг – человек дела. Вторая часть – хахаль. Вот и дели…
– Значит, на одну фразу под значок заказывай телефон за свой счёт?
– Ты на правильном историческом пути.
Заглянул к нам ветхий старчик Кошельков с выпуска Б и, опершись плечом на дверной косяк, весело крикнул Медведеву:
– Как дела?
Александр Иванович вскинул руку:
– Ничего. Скрипим снизу доверху.
– Медведи! Отлично скрипите! Поздравляю! Вы сегодня выдали нам много хороших материалов!
Медведев приосанился в кресле:
– В порядке вещей! Вы же знаете, что наша редакция орденоносная краснознамённая! Всегда работает ударно!
13 марта
Чайник без ручки
В коридоре Леночка Хорева, ушедшая от нас на выпуск Б, спросила Бузулука:
– Как жизнь в вашей комнате?
– Швах! Горя до Бениной мамки![77] Медведёв не даёт объектов. Сидим держим себя за грудки. Не даём возможности это сделать другим. Удовольствие выше головы! Дело докатилось… Санчик просит дать объект. Медведёв ему в пику: «Покажи себя, потом дам». Ты сначала дай, чтоб было на чём показывать. Толик написал о мостах Москвы. Зюзюк Медведёв не стал даже читать, лишь ледяно зыкнул сквозь редкие гниловатые бивни: «Я тебе такого объекта не давал!» Толик оттащил материал в «Советскую Россию». На третий день тиснули!!!
– Какой ужас! Как хорошо, что я слиняла от этого чайника без ручки… Что же вы молчите?
– Ленок… Ну куда телятам с дубом бодаться?
Олег достал из паспорта фотокарточку:
– Лен, полюбуйся, какой у меня красавей сын!
Лена в восхищении любуется мальчиком на карточке:
– Олежка! А ты счастливый папик! От души поздравляю с таким сынулей!
– Буду по-стахановски стараться и впредь!
Размахивая карточкой, как знаменем, Олег вбежал в комнату, каждому в отдельности показал карточку и гордо пальнул:
– Он у меня красавéц! Девки будут перед ним валиться штабелями! Вот что интересно… Как у такой образины, – стукнул себя кулаком в грудь, – получился экий чудасик!?
Медведев, угнув голову, сердито глянул на Олега поверх очков:
– Слушай! Чем тут рекламировать своё легендарное потомство, займись лучше делом. Кстати, это ко всем… Минуту внимания… Каждому сегодня составить список городов, кому будете раз в неделю заказывать по пять материалов в рубрику «Пятилетку – досрочно!»
Олег разом поскучнел:
– Уй и навалилась работка… До сблёва работы… Александр Иваныч, ну вы ж прям задавили нас своей активностью и массовостью…
Я высунулся с предложением:
– А к чему составлять какие-то списки? Зачем делать лишний крюк? Почему сразу просто не заказывать?
– Вот ещё обсуждать будем! – взвился Медведев на хвосте. Возражений он не терпел. – Список – это план! А без плана гиблое дело!
Почёсывая ручкой за ухом, Татьяна извинительно уставилась на Медведева:
– Александр Иванович, как правильно написать? Между Ждановым и Енакиевым или между Ждановом и Енакиевом?
– Пишите: между городами Жданов и Енакиево.
Сразу мне вспомнилось… Если не знаете, как правильно пишется слово интеллигент, пишите: культурный человек.
– Промышленникам, – продолжал Александр Иванович, – не обязательно знать грамматику. Вот недавно прошла в печати дискуссия, нужен ли союз как. Долго дискутировали. Итог подвели: как-никак, а без как не обойдёшься… Ох и… Умора… Я поступил сюда в 1949 году. Уже тогда здесь заговорили о грамматике. Стали устраивать диктанты. Бесплатный концерт! Начальство больше всех ляпало ошибок!
15 марта, суббота
Творческий человек
Вчера Анохин притартал из родного министерства выцветший ковёр. Разостлал по полу. И делает на ковре журнальный столик.
Работа спорится.
Анохин поёт:
– И на лодке вода,
И под лодкой вода.
Девки юбки намочили,
Перевозчикам беда.
– Знаешь, Анатоль, вспомнил, как мне делали операцию на желудке. На второй день спрашивают, как самочувствие. Отвечаю открытым текстом: «Лучше чем вчера. Но вы не оставили во мне скальпель?»
И вот стол готов.
Радостный Николай Григорьевич лёг на стол. Дурашливо катает по нему голову из стороны в сторону.
– Вот наша работка! Плачут, но берут!
– Хорошо.
– Плохо будет, когда будут смеяться, да не брать.
Стол вдруг зашатался, и Николай Григорьевич свалился на ковёр.
Николай Григорьевич придирчиво осматривает своё творенье и обнаруживает свою промашку:
– Одна сторона брешет. Своей брехнёй нас бьёт.
– А конкретней?
– С одной стороны ножки короче.
И он довольно мурлычет:
– Коротка у стола ножка.
Отмахаю я немножко…
Отрезал лишнее у длинных ножек. Стол крепко теперь стоит.
Он сел на диван, рессоры[78] кинул на стол и философствует:
– Человек я творческий. Приучаю глаз к точности.
18 марта, вторник
Судьба
Нам нечего терять кроме сознания.
Б.Бейнфест
В прошлое воскресенье прошли выборы.
На моем участке последними проголосовали замминистра МПС Муму, он же Муратов, и уборщица домоуправления. Гражданская сознательность у этой парочки на одной отметке.
Всю ночь с шестнадцатого на семнадцатое Татьяна дежурила в избирательной окружной Краснопресненской комиссии.
В понедельник отсыпалась.
А сегодня всё равно опоздала на работу.
– Я, ребя, не выспалась. А морда розовая. Противно… Странно появляются сообщения о том, что проголосовали 99,99 процентов избирателей. Списки с участков переделывались, подчищались, голоса подгонялись в нужную сторону. Подгоняли всю ночь и пили. Вот что нам доверил вытворять народ! На этой подгонке с какими фамилиями встречалась!.. Укачаешься. И Подымиглазов, и Нетроньшуба, и Круголя, и Топор, и Крыдысарук, и Попинако, и Гробокопатель, и Лисконог, и Впервинку…
– А вот опаздывать тебе не впервинку, – поддел принципиальный Владимир Ильич. – Надо меньше спать.
И Таня отрезала:
– Я не Мартин Иден, чтоб спать по четыре часа в сутки.
Вернувшийся из машбюро Медведев с почтительным поклоном поздоровался с Татьяной:
– Я вас лично приветствую!
И Татьяна поклонилась ему:
– И я вас лично!
На вздохе Александр Иванович пожаловался:
– Мне нужно закапывать глаза, а глазных капель нет в аптеке. Всё пьяницы попили.
Раз начальство заговорило о лечении, как не поддержать эту тему? И Татьяна выкладывает кляузу на свои нервы:
– Было у меня нервное перенапряжение. Что ни кололи врачи… Всё зря! Выпихнули меня из «Труда» на три недели. Брала узелок с харчем и днями шлялась по Рублёвскому лесу. Прошло! Вот хорошее, модное средство от расстройства – элениум. Оно всего-навсего психологически действует на шизофреников. Сегодня в шесть вышла выгулять собачку. Тепло. Завтра курица напьётся водички…
– Ну и на здоровье! А наш следующий высокий этап – браковать заметки за плохой заголовок. Корявость надо гнать поганой метлой. А то на днях на сельском активе услыхал в докладе призыв «Надо укомплектовать поросятами все свиноместа». Ну в какие ворота такое затащишь?
Я плачу Анохину за койку.
Он в невесомом состоянии разбито усмехается грибоедовским словом:
– Судьба проказница, шалунья
Определила так сама:
Всем глупым счастье от безумья,
А умным – горе от ума…
– У вас беда?
– Гран-ди-оз-зус!.. Промчались по мне давкой.[79] Закатали в асфальт… А если одним словом… Уволили, – он щёлкнул себя по кадыку, – из министерства. Кирдык мне! Аут! Больше я не министр над овцами… Низложен! Видишь, оч-чень я грамотный… А вот Оттедева-Отседева остался. Ка-ак я учил этого дикаря в ушанке: «Облагородь язык!» Этот фейсатый[80] тупарь мёртво присосался. Поворачивается, как медведь за воробьями… А меня на шестьдесят вшивиков впродешёвку отшвырнули. Смерть птенцу! Он – туфта. Не может завязать чемодан в ласточкин хвост. А товарищ Грибоедов силён!.. Как у Чехова. Кратко и с юмором. Читать книгу – травить зрение… Чтоб легче – женись на Дуське Бу. Бывшей в употреблении.
– Что вы несёте?
– Ню-ню…[81] Ничего лишнего…
– Зачем вы пьёте?
– Я рака желудка боюсь. Проспиртуюсь… Никто и ничто меня раком не напугает!
– Установлено, рак не развивается в здоровом организме.
– Вот именно! Подружка газировка[82] и не даёт раку залезть в наш дорогой организм! А что вытворяет твой хвалёшка чаёка? Я читал, развитию рака пищевода способствует употребление излишне горячего чая! Особенно вредно это излишне. Излишне! Так что, Толянини, бойся чайковского, а не живой воды.[83] Жи-вой!
– Да хватит вам гонять порожняк![84] Горючее[85] и табак ой как урежут вам годы! Ну где ваши зубы? В ваши-то годы уже без единого переднего зуба. Как это понимать? Табак выбил?
– Не. Передние бивни мне аксакалы высадили в пьяной махаловке.[86] И это ещё не всё. В добавок нацепили орден дураков.[87]
19 марта
Лисинский сераль
В кармане ни копейки вновь,
В глазах тоска, в душе разлука.
Одна надежда на Любовь,
Любовь Ивановну – главбуха.
Е.Запяткин
Ия тихонько подсела в кресло у стола Медведева и вкрадчиво зашуршала:
– Александр Иванович, надо поехать к Лисину. С 8 Марта ушёл в подзалёт[88] и до сих пор не кажет глаз. К нему вчера Сурин ездил. Дверь не открыли. Соседи Лисина не видят. Может, он повесился?
– Ну… Поезжайте снимите с крюка. А то ещё оборвётся и убьётся.
Тут же Новиков и Махрова кинулись в путь.
Еле достучались.
Он спал.
Открыл и спросил уныло:
– Который час?
Ему сказали. Он чуже оживился:
– Магазин ещё открыт.
Чёрная волна накрыла Лисина.
Молодая жена – она моложе него на 35 лет – ушла. Оставила ему маленькую дочку и тёщу.
Андрей Хрисанфович погоревал-погоревал и ну подбивать кислые клинушки к тещё. А чего? Тёщу сам Боженька повелел любить. И подал ей имя Любовь. По батюшке Ивановна. И первостатейный козырь – главбух в какой торговой заведенции! Всегда будешь при твёрдых шуршиках[89] на пузырёк антизнобина. К тому же тёща моложе него на пятнадцать лет. В самом соку. Все весомые габариты при ней. Есть где разгуляться радости.
Однако чумного разгула не получилось. Тёща тоже взбрыкнула и гордо покинула лисинский сераль.
25 марта
У стаканохватов
Анохинские холода допекли. Полетел я на Банный, 13.
Здесь толкутся те, кому надо снять, сдать, обменять жильё.
Ищу, к кому бы пристроиться на коечку в добротном доме. Чтобы в новую зиму не мёрзнуть.
Одна тётечка взялась меня приютить.
Еду с нею в Красногорск.
Новая башня. Капитальная.
Подымаемся в лифте на девятый этаж.
Входим.
И настроение у меня покатилось к нулю.
Жуткая алкашная семейка!
Отец, мать, дочь, зять – все стаканохваты.
Папанька уже отхватался.
В состоянии готовальни[90] полез ночью гулять на пруду по первому зыбкому льду. Был один. Провалился, вмёрз в лёд. Три дня провёл на свежем воздухе в пруду. Вмёрз крепонько, еле вырвали у льда.
Мать молчит.
19-летняя дочка с малышкой на руках жалуется:
– Муж у меня бык с задвигами. Если спросишь, с чего он начинает день, отбомбит коротко: «С безделья!» Только и забот – керосинит да давит подушку.[91] Дольше трёх месяцев нигде не задерживался на работе. Вечно сыпит лапшу! Свои частые прогулы объяснял начальству только похоронами родни. Он три раза похоронил мать, восемь раз отца и двенадцать раз меня, жену. Мы с ним не расписаны. Ты не пугайся… Если надо, – смотрит на дочку, – я её покормлю и она у меня надолго отрубается. Мешать нам не будет…
И тут она наливает в бутылочку вина, надевает на бутылочку соску и «кормит». При этом пританцовывает и поёт, гонит веселуху:
– Мы смело в бой пойдём
На суп с картошкой
И повара убьём
Столовой ложкой.
Я плюнул и ушёл.
7 апреля
На партсобрании
Смело, товарищи, в ногу,
Счастье нас ждёт где-то там…
Кто-нибудь знает дорогу?
Нет? Ну тогда – по местам!
В.Гавриков
Магнитофон ставят на стол Артёмова.
– Иван Павлович, – присмеивается Медведев, – до партсобрания ещё двадцать минут. Наговори что-нибудь для потомков. Поговори с потомками. Запись отнесут в музей революции.
Артёмов вяло отмахнулся.
Ведущий собрание Беляев представляет нового члена своей редакции Инжеватову:
– Вы знаете, она приятный человек.
– Чисто мужская точка зрения! – возражает Рождественская.
Беляев на улыбке:
– Майя! Не будь такой ревнивой. Инжеватова – надёжная абитуриентка.[92] Полгода внештатничала. Показала…
Голос от двери:
– Вопрос на всплытие. Чего показала? И кому? Лично тебе?
– Не хамствуй! Показала себя хорошим журналистом. Прямо вписалась в наш коллектив. Втесалась утёсом! Можно спокойно брать в штат.
Докладчик Колесов категоричен:
– Журналист должен писать! Запомните это как «Отче наш». Поэтому сегодняшнее собрание о нашей коренной перестройке. Отныне все редакторы переводятся в литсотрудники. Редактор – лицо, не производящее матценностей, а литсотрудник, корреспондент – белая кость. Рабочий!
Собственно, тут ничего нового. Вождь аграриев Бажанов – умница. Его сельская редакция так всё время и работает. Все редакторы ходят на задания. В редакции дежурит один человек. Его обязанность обработать дневной поток информации и по возможности не выплеснуть ребёнка.
– А я поделюсь опытом АДН,[93] – сказал Артёмов. – Если все редакторы станут литсотрудниками, не появится ли жилка накопительства? У немцев не появится. Там редактор получает 1200 марок, сколько и Колесов.
– Использовать опыт АДН в части зарплаты! – выкрикнула Хромова. – Если это не конкуренция, то назовём здоровым соревнованием.
Обозреватель Романов ударился в философию:
– Интересен очередной опыт. Три редакции – эксперимент, три – по-старому. Предлагаю на трёх дверях повесить таблички «Тише. Идёт эксперимент».
Собрание загалдело.
Парторг Шишков:
– Я буду краток, как желает масса. Особенно её левая сторона. Устали? Шуметь будем или не будем, а красить будем. Я о субботнике 12 апреля. Всем явиться на субботник под расписку!
12 апреля, суббота
Субботник
8.30.
Я на работе.
На удивление, Татьяна пришла с новой причёской. Жалуется:
– Постригли меня коротко. Вот дурочка из переулочка!
Ношусь как угорелый заяц. К выходу снёс лопаты, мётлы, грабли. Сияю. Доверили мне рабочий инструмент! Шишков назначил меня ответственным за пятачок на Тверском бульваре напротив ТАССа. Доверие окрыляет. Чёрт возьми, мне так легко. Гружу сор на машину. Все уклоняются, брезгливо косятся на меня. Мол, давай, давай, Ваня алюминиевый! А мне хоть бы хны. Вкалываю себе. Недосуг и пот утереть.
Ия принесла немного молока в пакете. Выглотнул и снова за лопату.
Но вот машина нагружена. Ехать разгружать её на свалке никто не хочет.
Коля Железнов ставит всех в круг, набрасывает себе на голову рыжую куртку. Выставляет одну руку в сторону и вертится.
Я хохочу.
– Не показывай голоса! – кричит Коля.
Он остановился. Рука показывала на Куликова.
С Куликова Коля и начал считалку до десяти.
Ехать на свалку выпало пижону Ржешевскому.
Тверской у ТАССа прибран.
Идём в библиотеку перетирать книги.
Бузулук на Тверском всё грыз семечки. Стоит столбиком и тут у окна и грызёт семечки.
– Ты на субботнике или на деревенских посиделках у бабы Клавы Непочатых? – допытываюсь я.
– На субботнике. Освобождаю карман от семечек. Марафет навожу в кармане.
– А другой карман укакиваешь?
– Вроде так. Поскольку шелуху всё же неудобно бросать на пол. Запихиваю в другой. У меня язык от семечек стал как наждак. Но свой вклад в субботник я честно внесу. Расскажу пару адекдотцев. Первый. Румынский офицер после буйной ночи уходит от женщины. Она: «А деньги?» – «Румынский офицер денег не берёт!» Второй… Звонит телефон: «Пани Зося?» – «Да». – «Пан Войцеховский на вас?» – «На мне». – «Не давайте ему кончать. Он заплатил фальшивыми злотыми».
После субботника скинулись по два еловых[94] и медленно побрели гуськом в шашлычную. Бузулук первым влетел в неё и кричит с порога:
– Вольтанутые! Шевелите же помидорами[95] живей! Водка стынет!
В поисках угла
Анохинские холода допекли. Полетел я на Банный, 13.
Здесь толкутся те, кому надо снять, сдать, обменять жильё.
Ищу, к кому бы пристроиться на коечку в добротном доме. Чтобы в новую зиму не мёрзнуть.
Одна тётечка взялась меня приютить.
Еду с нею в Красногорск.
Новая башня. Капитальная.
Подымаемся в лифте на девятый этаж.
Входим.
И настроение у меня покатилось к нулю.
Жуткая алкашная семейка!
Отец, мать, дочь, зять – все стаканохваты.
Папанька уже отхватался.
В состоянии готовальни[96] полез ночью гулять на пруду по первому зыбкому льду. Был один. Провалился, вмёрз в лёд. Три дня провёл на свежем воздухе в пруду. Вмёрз крепонько, еле вырвали у льда.
Мать молчит.
19-летняя дочка с малышкой на руках жалуется:
– Муж у меня бык с задвигами. Если спросишь, с чего он начинает день, отбомбит коротко: «С безделья!» Только и забот – керосинит да давит подушку.[97] Дольше трёх месяцев нигде не задерживался на работе. Он три раза похоронил мать, восемь раз отца и двенадцать раз меня, жену. Мы с ним не расписаны. Ты не пугайся… Если надо, – смотрит на дочку, – я её покормлю и она у меня надолго отрубается. Мешать нам не будет…
И тут она наливает в бутылочку вина, надевает на бутылочку соску и «кормит». При этом пританцовывает и поёт, гонит веселуху:
– Мы смело в бой пойдём
На суп с картошкой
И повара убьём
Столовой ложкой.
Я плюнул и ушёл.
25 марта
Полёты китайской грамоты
Эта забавка спеклась в те дни, когда наши отношения с Китаем были как ни досадно далеко не сладкие.
Тассовские аппараты в китайском посольстве были отключены.
А в посольство надо было передать важную бумагу.
И поручили это сделать обозревателю ТАСС Николаю Железнову. Молодому провористому кряжику.
Поехал важный Коляк в посольство – дальше проходной не пускают и послание не принимают.
Что делать? Отошёл Коля от проходной метра два и, уныло-философски глядя в сторону, небрежно так, тайком метнул через плечо за забор пакет.
Тут же через тот же поименованный забор тот же пакет прибыл назад, ответно посланный уже каким-нибудь бдительным Ху Дзыньдзыньдзынем, и жабой плюхнулся у Колиных ножек.
Но Коля из тех, кто не допускает, чтобушки кто-то его обошёл.
Коля негордый. Нагнулся.
Взял пакет за уголок и швырнул ещё сильней…
И летал пакетино белой загнанной птичкой туда-сюда, туда-сюда…
Минут десять летал.
Уже выработался ритм. На полёт пакета за забор и из-за забора нужно всего четыре секунды.
И Коля подразинул рот, когда пакет не уложился в четыре секунды.
Нет уже пять…
Нет уже шесть…
Коля в спешке запахнул рот и пошёл-побежал прочь.
И не знает Коля, приняли ли китайцы пакет, или пакет заблудился где, когда летел на чужую территорию через суровый забор московский.
1 Мая
На демонстрации
Китаев втравил меня в демонстрацию. Пришлось идти.
Вскочил в шесть.
Опаздывал. От метро к своей колонне бежал.
Каждому на грудь поцепили по красному банту. Как у Ленина на картинах.
Мы с Сашей Петрухиным несли транспарант «Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик!»
Из моего древка выскочил гвоздь.
Саша пожаловался секретарю парткома Пименову, и слесарь сбегал в ТАСС, принёс гвоздь. Починил моё древко.
Мы шли очень медленно. Часами стояли то тут, то там. Хотелось есть. Многие бегали из колонны в магазины. К лоткам с пирожками.
Рядом с нами шли две янгицы. Саша к ним подкалывался и нервно посматривал на часы. Ему надо в роддом к жене. Опаздывал.
Как только прошли мы весело по Красной площади, я поехал домой.
Весь остаток праздника переводил Вишню.
6 мая
Школьное
Под вечер я позвонил Светлане Третьяковой, школьной подружке-толстушке-ух.
Года два назад бежал я на работу. Выскочил из-за угла и чуть не врезался в пухлявку-незнакомку. Поднимаю глаза – Светка!
В нашем Махарадзе я за четыре года ни разу не встретил её на улице. А в Москве – пожалуйста!
Звонку моему она искренне обрадовалась. И кинулась хвалиться новостями.
– Пошла как-то в Пушкинский театр. Знакомое лицо. Я биноклем в перерыв на него. Юра Сергеев? Или не Юра? Подошла. Он! С девчонкой. Учился в инженерно-физическом институте. Хотели исключить. За разврат. Однако дали кончить. С той машуткой куда-то уехал… Ёська Иоселиани служил под Москвой. Женился. Шофёр в канадском посольстве. А как встретились… Иду по улице. Рядом ползёт роскошный лимузин с канадским флажком. Сигналит. Иду. Сигналит. Кричит: «Свет! Что ж ты своих махарадзевских не признаёшь!?» Посадил. Покатал по Москве. Всё рассказал о себе.
– А что с Мачавариани? Если помнишь, я сидел с ним за одной партой.
– Да помню… Ох Гоги – моя трагедия! Мне жалко было его в школе. Мы дружили. После школы переписывались. Он работал на стройке в Тбилиси. Получил комнату. Кончил институт. Инженер… Приезжал сюда лечиться от глухоты. Я устроила его в больницу. Он такой большой стал. Здоровый. Толстый. Прошлым летом он, я, Яшка Тонаганян и Тамази Никурадзе отдыхали на море. Андрей Александрович Еркомайшвили, наш физик и класрук, закатил для нас за 120 рублей банкет в батумском ресторане «Интурист». В прошлом сентябре Гоги приехал жениться на мне. Я неделю не спала. Всё приготовила. А он начал капризничать. «Положи на стол мои яблоки, а свои ешь сама. Почему на стене нет моего портрета?» Мой двоюродный брат Шотик Гоготишвили…
– Он-то чем занимается?
– У-у! Это, Толик, наша звезда! Если помнишь, он хуже всех в классе учился. Зато теперь один из всего класса учится в аспирантуре Тимирязевской академии! Так вот Шотик против! Так и рубанул: «Пойдёшь за него – я тебе не брат!» Шотик выкрал мой паспорт, чтоб я не расписалась… А заявка в загсе… Подойдёшь, обнимешь, поцелуешь… У Гоги никакой реакции. Труп! Когда он был у меня, из Омска позвонил Яша Тонаганян. Яша объяснился мне в любви. Поклялся: «Ради тебя, Света, я поступлю во второй институт». Его родители были у моих. Просили согласия. А я сказала: «Яш, ну зачем я буду тебя обманывать? Я ж со школы никого не вижу кроме Гоги…» Гоги слышал весь разговор и спросил: «Кто звонил?» – «Да друг школьный». – «Ну что это за друг, который отбивает подругу жизни? Я его убью!» Они долго не разговаривали. Дулись. Так Гоги на нулях и уехал… Я рубашки ему постирала перед дорогой. Две недели жил у меня. Ни копейки не взяла. Он этого не оценил. С сентября только сегодня позвонил. Сердчишко у меня ёк-ёк. Я ему сказала, что вышла замуж. Он закричал: «Дура!» Он во всём винит меня. А он же полгода не звонил! Меня познакомили с Гришей. Страшно старой деве одной в квартире. Через месяц мы расписались. А с Гоги я мучилась тринадцать лет! Люблю Гришу. Теперь я Журавлёва. Не хотела менять фамилию. Гриша попросил: «Не обижай меня». Не обидела… Ну что ещё? Я кончила институт лёгкой промышленности. Сейчас заместитель директора Торговой палаты. Толя, доля секунды!.. Подожди. Милиция пришла принимать от меня палату на ночь…
После разговора со Светланой я достал старую школьную карточку вот эту. Напишу, кто есть кто на данную минуту.
Нет меня на этом бесплатном снимке нашего одноклассника Далика Титаренко.
Слеповатый снимок сделан 7 февраля 1958 года. За ночь навалило снегу, и все, кто пришёл к началу первого урока, захотели сняться. Я на первый урок редко успевал, а тут ещё стихийное бедствие – глубокий снег…
Слева направо без меня стоят: Александра Васильченко, Василий Миронов, Наталья Титаренко (родила двойню, сама спичка, осталась без зубов), Тая Скоропад, Ия Болквадзе, моя симпатия Зиночка Авешникова (она в центре снимка, была и в центре моей души; по слухам, живёт в Иркутске), Людмила Жаворонкова, Аня Свердлова (наша орденоносная медалистка; поехала в Ленинград; вырвалась от мамки, загуляла с иностранцами; скрутилась на парнях; выгнали из института, еле кончила техникум), Тамила Ибрагимова, Роза Гришакова, Лида Кобенко (в Свердловске кончила техникум; вышла замуж; живёт в Туле), Важа Катамидзе (живёт в Москве).
У многих в руках снежки…
В первом ряду присели: Шота Гоготишвили (аспирант сельскохозяйственной академии имени К.А.Тимирязева), Михаил Глонти (окончил Воронежский мединститут, в поте лица пашет ответственным работником органов[98] в Махарадзе), Юра Тарасов, Тамази Никурадзе (инженер, женат, живёт в Омске), Яков Тонаганян (юрист; пообещал любимой однокласснице Светлане Третьяковой поступить во второй институт; поступил; живёт в Омске), Юрий Сергеев (окончил в Москве технический вуз), Вадик Панфилёнок (в Черкассах кончил техникум; спился).
