Анатолий Николаевич Пашко
Мы служили на флоте
II
Я уже упоминал, что «Стройный» стоял кормой к причалу на песчаной косе, где размещалась военная база ангольского флота. Восточный берег косы примерно на половину длины был забетонирован под широкий и удобный причал. В базе имелись казармы, складские помещения, довольно большой строевой плац, волейбольная площадка, небольшой стадион. По левому борту от «Стройного» пришвартовалась плавучая мастерская (ПМ-64). Расстояние между нашим кораблем было значительным и позволяло пришвартовываться появлявшимся из океанских вод подводным дизельным лодкам или нашим сухогрузам. В крайнем случае ПМ-64 просили ненадолго отойти, и уступить место сухогрузу для разгрузки.
Как-то раз я заступил вахтенным у трапа. В основном при нахождении в Луанде службу я нёс вахтенным ППДО. График несения службы был не таким напряденным, как Намибе. Мог на службу заступить и через 12, 16 часов. В основном через 8 часов. Однако это не значило, что 12 или 16 часов ты будешь отдыхать. Как бы не так. В эти двенадцать часов, ты можешь и в «Ночной патруль» сходить на катере на 2-3 часа ночью, то вахтенным у трапа раза два между основной вахтой заступить, то в вооруженную охрану товарищей попасть, которые в адмиральский час соизволили на пляж сходить покупаться. О походах на пляжах я чуть ниже. Так как материальная часть у меня вышла из строя, служба моя состояла вахта, сон, опять вахта. В перерывах между ними четыре раза в сутки приборка на верхней палубе и работы по покраске закрепленного участка шкафута.
В это время по левому борту шли разгрузочные работы наше сухогруза. Местные ангольские военнослужащие загружали в наши УРАЛ большие деревянные зеленого цвета ящики с оружием. При смене предшествующий мне вахтенный передал мне указание: «Толян! Тут мужик в «гражданке» подходил. Представился каким-то советником. Просил считать сколько машин ангольские вояки загрузят. Я насчитал пять». Считать так считать. Какие проблемы, это же не ящики тягать.
За время моей вахты от причала отошли четыре груженных под завязку машины. Моя вахта уже заканчивалась, когда к сухогрузу подъехал, наш советский УАЗ. Из него вышли два наших советника и с ними ангольский военный в униформе. Судя по тому, как возле него забегали ангольские военные – чин у него был не маленький. Наших, советских советников и специалистов, мы вычисляли очень просто: все советские специалисты и советники в Луанде были одеты в одинаковый фасон рубашки с короткими рукавами и одинакового цвета штаны. Если в Луанде встретишь двоих мужчин, одинакового одетых, так и знай – наши родные, советские.
Побыв немного у сухогруза, к моему удивлению троица направилась к нашему кораблю. По трапу подниматься не стали. Один из советников, офицер возрастом около сорока лет, задал мне вопрос:
– Вахтенный! Вы машины с грузом считали!
– Так точно! – ответил я по-уставному, нисколько не сомневаясь, что перед мной старший офицер.
– Сколько насчитали?
– Девять.
– Вы ничего не путаете? – переспросил меня офицер.
– Никак нет!
– Когда вы заступили на вахту? – продолжал меня пытать офицер
– В 12:00.
– Сколько машин отошло от сухогруза за время вашей вахты?
– Четыре.
– Вы ничего не путаете? – один и тот же вопрос повторно задал мне офицер.
– Я что похож на идиота, или до пяти считать не умею? – хотелось задать мне вопрос, но вместо этого, как попка-дурак, не понимая, к чему эти дурацкие вопросы, повторил уставной ответ: – Никак нет!
– Вызовите стоящего перед вами вахтенного! – голосом, не терпящим возражений, отдал мне команду офицер.
– Есть!
Через дежурного по кораблю предыдущий вахтенный был вызван к трапу.
– Сколько машин отошло от причала за время вашей вахты? – один и тот же вопрос который раз задал офицер.
– Пять, – нисколько не раздумывая, ответил мой сослуживец.
Весь наш разговор у трапа корабля второй офицер, оказавшийся переводчиком, переводил ангольскому военному. Тот всё время стоял с умным видом и качал как лошадь головою сверху вниз. Это его качание обозначала: «Да! Понимаю».
– Теперь вы убедились, что одна машина с грузом на склад не дошла? – задал вопрос, больше похожий на констатацию факта, начинающий терять терпение советский офицер.
Вопрос тут же был переведен на португальский ангольскому должностному лицу. Тот, выслушав до конца перевод вопроса, тяжело вздохнув, обреченно произнёс только одну фразу, не требующую перевода:
– УНИТА.
Офицеры не стали больше задавать нам вопросы и, не попрощавшись, направились в сторону машины.
– Это, что получается? – начал подводить я вслух итоги разговора, – УНИТА сперла целую машину оружия?
– С чего ты взял, что это дело рук УНИТА? – не согласился со мной дежурный по кораблю. Он прибыл к трапу одновременно со вторым вахтенным и присутствовал при концовке разговора. – Вполне вероятно сами ангольские военные по дороге разгрузили машину в тихом месте, и потом толканут оружие на чёрном рынке. – резонно подвёл итог дежурный офицер.
Всё может быть под этим небом. Если в этом случае причастность УНИТА под большим вопросом, то во втором – у меня вопрос: «Кто? Если не УНИТА?»
III
Где-то примерно на середине песчаной косы, защищающей город и порт от гнева Атлантического океана, бетонный забор, ограждающий военную базу, и территория самой базы заканчивались. В этом месте имелось самое настоящее КПП. Базу строили португальцы для себя и основательно. Через это КПП мы каждый раз выходили на пляж, и с этим КПП связан второй случай, но о нём позже. Пока остановимся на культурно-массовом мероприятии под названием поход на пляж.
На календаре стоял август. В Луанде июль и август считаются самыми холодными месяцами года. По местным меркам июль-август-сентябрь – зима. Нам бы такую зиму. Температура воздуха днем в среднем 26 градусов. Ночью она падала, но не значительно. Службу нести в ночное время было одно удовольствие. Не надо было утепляться как в Намибе. В морской тропической форме телу было легко и комфортно. А какие в Луанде ночи! Небосвод над городом в это пору года абсолютно чистый, наполненный ярким светом далёких звёзд и созвездий. Самое яркое и красивое из которых созвездие Южного Креста. Взглянув на него один раз, понимаешь откуда у него такое название. Для верующих людей – этот как знак Божий. Испокон веков созвездие Южного Креста для мореходов являлось указателем южного полюса нашего Мира: на него всегда показывает длинная перекладина Креста.
Температура воды в океане около 20 градусов. Для нас североморцев настоящее парное молоко. Почему бы не воспользоваться уникальной возможностью и не пополоскать ноги в водах Южной Атлантики? Командир корабля долго не колебался и принял соломоново решение: во время «адмиральского часа» матросам, не задействованным на службе, разрешалось сходить с корабля, и культурно провести время на пляже. Ключевое слово «культурно», потому что соблазн уронить «облико морале» советского моряка был велик.
В Африке распорядок дня, несмотря на то что стояли у причала, был по ходовому, т.е., обед был в 12 часов. Сразу после обеда до 15 часов «адмиральский час». Ты мог завалиться на шконку и поспать, а мог н пойти на пляж. Пойти не значило, что ты собрался и пошёл. Мы же на флоте. За сутки нужно было записаться у дежурного по боевой части. Тот подавал списки желающих дальше по команде. Назначался старший группы кто-то из офицеров и в ему помощь кто-то из мичманов. Назначалась вооруженная охрана минимум четыре матроса. Один пулеметчик и три автоматчика. Охрана лишней не была.
Через полчаса после объявления обеда группа с вооруженной охраной строем выдвигалась через КПП. Идти до пляжа было не больше пяти минут. Нужно было только перейти асфальтную дорогу, проходящую через всю косу вдоль западного берега. Пляж на косе сказка: мелкий морской песок вдоль всего берега с неторопливо накатывающими на него небольшими океанскими волнами.
По прибытию на пляж строй моряков разворачивался лицом к океану. И только после того как все разделись и аккуратно сложили и положили перед собой ровными рядами свою тропическую морскую форму – разрешалось купаться. Мы же на флоте. Должно всё быть хоть и безобразно, но однообразно. В это время пулеметчик на правом фланге занимал позицию, держа на мушке территорию с дорогой, идущей по косе от города к нам. Один из автоматчиков занимал позицию на противоположном фланге. Двое других оставались на месте охранять сложенную на песке форму, ибо ноги ей приклеить могли запросто.
На пляже тусовалось много местной детворы. Поразительно, местные взрослые нас понимали ни в зуб ногой, а вот малышня – дольно сносно могла общаться на русском языке. Сказывалось присутствие советских моряков в Анголе. Малышня всегда была готова сфотографировать за компанию.
Как-то раз, немного поплавав, я блаженно растянулся на мягком как перина и теплом как русская печка моей бабушки песке, в то время как мои боевые товарищи, по поросячьи повизгивая, барахтались в накатывающих на берег волнах. Сказывалась усталость. С четырёх утра до восьми я стоял на вахте. Однако приятная дремота, в которую стало погружаться расслабленное после плавания тело, была самым наглым образом прогнана прочь легкими толчками в плечо.
–Амиго! Амиго! Хочешь? – «амиго» было произнесено по-португальски, но слово «хочешь» звучало на чисто русском языке. Я открыл глаза и увидел перед собой чёрного мальчугана лет десяти-двенадцати.
– Чего? – окончательно прогоняя дрёму, произнёс я.
– Будешь? – и этот мальчуган руками изобразил жест обозначающий половой акт.
–Ты чего несёшь? – переведя тело из горизонтального положения в сидячее, последовал мой вопрос.
– Не тормози! Ты секса хочешь? – показывая полное владение русским разговорным языком задал вопрос этот маленький приставала.
– Чего? – не веря своим ушам, который раз слетел с моих губ один и тот же вопрос.
–Две буханки вашего хлеба, – и мальчуган, повернувшись в пол-оборота, указал рукой на стоящую поблизости кокетливо улыбающуюся девочку подростка, – и можешь заняться с ней любовью. – После чего с гордостью добавил: – это моя сестра.
Мозг не хотел верить услышанному. Брат торгует сестрой. Как такое может быть? Теперь я стал задавать вопросы этому ангольскому ребёнку:
– У тебя родители есть?
– Только мама, – грустно ответил маленький «сутенёр».
– Братья и сёстры есть?
– Два брата.
– Работают?
– Нет, – ответил мой визави и потом добавил: – Одного забрали служить в правительственную армию, второй в УНИТА.
– Как в УНИТА? – ничего не понимающий произнёс я. Ответ ещё больше поверг меня в шоковое состояние.
– Там больше платят. Я подросту и тоже в УНИТА пойду.
А ни фига себе как девки пляшут! Я сидел на песке и переваривал услышанную информацию. Бедная страна, а она действительно была бедная. Сколько раз, стоя вахтенным у трапа, я наблюдал, как местные детишки в поисках куска хлеба и каши поджидали наших моряков у мусорных баков. После завтра, ужина или обеда всегда оставалась каша или кусочки хлеба. Остатки пищи сбрасывались в бочки и выносились на причал в мусорные баки одновременно с трёх советских военных кораблей. Первыми на пищевые отходы набрасывались дети. Стоило нашим матросам отойти, как тут же появлялись взрослые и прогоняли детей, и сами начинали рыться в мусорных баках. Голод толкал их на это, и нельзя за это их осуждать.
В тот раз день был полон сюрпризов. Маленький «сутенёр» – это было только начало.
Не успел я до конца поговорить про жизнь с моим новым амиго, как рядом с неожидающими подвоха, советскими военными моряками, мирно и безмятежно отдыхающими на пляже, остановился японский микроавтобус. Из него вышли восемь прекрасных представительниц человечества. Половина европейской внешности (а говорили, что все португальцы сбежали), вторая половина мулатки. Всё-таки португальцы поработали немного над изменением местного генофонда.
Местные соблазнительницы, скинув прозрачные блузки и шорты, остались в одних мини-бикини, и, словно на подиуме, под восторженные взгляды моряков, продефилировали к прибрежной кромке. А когда они стали играть в пляжный волейбол, демонстрируя во всей красе юные, изящные тела и свои ничем не прикрытые прелести – у многих моих товарищей слюни так и потекли по бороде. Смотреть как они соблазнительно раз за разом машут руками, приглашая нас к ним присоединиться, и на колышущиеся в такт их движения, едва прикрытые узенькими кусочками материи сексуальные груди – было смерти подобно. Инстинкты, заложенные в нас матушкой природой, ох, как сильны…
Вновь нарисовался мой амиго. Пока я сидел и размышлял о превратностях судьбы, он успел побеседовать о чём-то с водителем микроавтобуса, на котором прибыли местные искусительницы, и теперь выступал от лица сутенера:
– Девочки интересуются, почему вы к ним не присоединяетесь? – на правах старого знакомого начал подрастающий сутенер и потом немного помявшись добавил: – Они готовы подарить вам свою любовь, только за деньги.
– Что? – эти слова принадлежали офицеру, который возглавлял группу культурно отдыхающих моряков.
– Это лучшие девочки. Они только за деньги, но для советских моряков готовы уступить. Я готов поговорить с их старшим, – как ничего не бывало продолжал гнуть свою линию местный мальчуган.
– Пацан, – прервал местного паренька офицер, – иди учи уроки!
– Я в школу не хожу, – огрызнулся мальчуган.
К сожалению, всё хорошее также, как и плохое, имеет свойство заканчиваться. Адмиральский час близился к завершению и мы, построившись, строем выдвинулись к КПП. При подходе к КПП бросилось в глаза, что возле него собралось подозрительно много ангольских военных. Они все стояли кругом, с наклоненными головами вниз. Из-за большого количества военных не было видно, что так тщательно они рассматривают.
Когда мы с ними поравнялись, то невольно остановились: на земле лежал ангольский военнослужащий. Он был мёртв. Ровно по середине лба красовалось ровной формы красное пятнышко. Это было входное отверстие от пули, оборвавшей его жизнь.
Один из ангольцев сбивчиво объяснил, что солдат стоял за КПП и, обернувшись лицом к дороге, курил. Второй военнослужащий, нёсший совместно с ним службу на КПП, увидел, что его напарник внезапно упал. В это время мимо проезжала машина. Стреляли видно из неё, но выстрела никто не слышал. Подводя итог своим объяснениям, наш собеседник многозначительно произнёс: «УНИТА».
В стране шла гражданская война, а гражданская война характеризуется втягиванием в неё большого количества населения. А кто и за что воюет? Только облакам, наверное, известно…
Ангола – прекрасная африканская страна с чудесным тропическим климатом и такими же проблемами, соразмерными масштабу страны.
ДМБ в опасности
Незаметно моя служба подошла к концу. 26 марта 1987 года реализовались в действительность слова дембельской песенки: «…Спи карась. Спокойной ночи. Пусть приснится тебе дом родной, пива море, водки таз и Соколова Указ». В этот день в прессе был опубликован Указ Министра обороны Советского Союза Маршала Соколова С.Л. об увольнении в запас и призыве на срочную военную службу нового пополнения. Наконец мой призыв дождался этого дня. С этого дня я уже считаюсь гражданским. Ещё немного, какой-то месяц, и я последний раз, отдав воинскую честь кораблю, сбегу счастливый по трапу на причал, на встречу такой близкой и одновременно далекой гражданке.
Нет ничего хуже, чем ждать. Время тянется медленнее черепахи. Корабль стоит у причала. Ходовую вахту нести не надо. Изредка заступаю вахтенным у трапа. Хоть какое-то разнообразие. Наконец, на корабль прибыло на смену моему призыву новое пополнение: 78 молодых моряков. Из них 68 моряков, все как один представители Средней и Центральной Азии. Я еще не знал, что это обстоятельство сыграет ключевую роль в мой флотской судьбе. А вот командир корабля догадывался, поэтому, когда он вышел посмотреть на прибывшее пополнение его первые слова были: «Твою мать! Что я буду с этими раскосыми детьми солнца делать?» Капитан второго ранга Зюбрицкий А.С., в отличие от старпома, крайне редко прибегал к русскому разговорному не литературному языку.
Мне повезло. В команду «Вымпел», мне на замену, прислали одного из десяти представителей славянского союза многонационального народа СССР. Вообще то, замена мне, как командиру отделения уже была. Перед выходом на боевую службу в Анголу в команду «Вымпел» пришёл Чёрнявский Сергей. В отличие от меня и Лёхи Турсина он имел серьезное фундаментальное техническое образование и с техникой был на «ты». Опыта работы на станции у него было меньше чем у меня, но навыкам работы на станции он мало чем уступал мне, а что касается технической стороны эксплуатации станции, то в этом вопросе Чернявский на две головы был выше меня. Он должен был стать командиром отделения «вымпелистов» после моего ухода.
Новобранец оказался сообразительным пареньком, и я занялся его обучением. Всё что знал и умел, я попытался вложить в его голову. Обучение происходило без «годковщины». С первого дня я взял его под свою опеку. Зная меня, представители «годковщины» и не пытались его трогать, и ни о какой-то работе по ночам, через что прошёл я, и речи не могло быть.
Служба у парня начиналась строго по уставу. Ещё тогда я взял на вооружение принцип: «Доверяй – но проверяй», поэтому составил график изучения необходимого, и постоянно контролировал процесс усвоения им знаний, и учил работать на станции. Я был заинтересован в его подготовке, так как командир радиотехнического дивизиона, однозначно заявил, что как только молодой моряк сдаст на допуск к самостоятельному несению службы – я могу собираться на ДМБ. Свое слово командир дивизиона, старший лейтенант Иванов В. М. держал всегда.
Через месяц обучения мой протеже отправился к командиру дивизиона сдавать на допуск. Результат – не сдал. Это был удар по моему профессиональному мастерству и самолюбию. Перед отправкой на сдачу я лично ещё раз проверил, как он всё усвоил. Новобранец знал, всё необходимое для допуска.
Я не мог это отпустить на самотёк и прибыл в каюту командира дивизиона для выяснения причин провала моего ученика. После получения разрешения обратиться я задал вопрос:
– Разрешите узнать почему не сдал на допуск мой ученик?
– Он не знает, что такое «БКЖМ», – как ни в чем бывало, констатировал старший лейтенант Иванов В.М.
К своему позору, что такое «БКЖМ» я не знал, поэтому вынужден был позорно ретироваться из каюты.
Нужно было срочно восстанавливать этот пробел в знаниях. Вопрос: «Как?» Ноги сами привели меня в каюту мичманов. На нашем корабле все мичмана жили в одном большом кубрике. Среди мичманов было несколько старых, просоленных водами всех океанов, как вобла на Одесском привозе, морских волков. Хотя они любили, ехидно покуривая на полубаке, вешать лапшу на уши молодым морякам, рассказами о походах с самим Нахимов, но дело морское они знали. К моему большому удивлению, ответа от них я так и не получил. Я даже не знал к какой области относится это проклятое «БКЖМ»: к устройству корабля, к системе пожаротушения, или это часть системы вооружения. Осталось одно – уточнить, что скрывается за этими четырьмя буквами у командиров боевых частей корабля. Два дня я как Ванька-дурачок приставал к офицерам с тупым вопросом: «Что такое БКЖМ?» Результат – тот же. Все пожимали плечами. Единственный командир БЧ-5 сказал мне, что это какой-то подвох, так как он знает всё про наш славный «Стройный» от киля до клотика и на флоте не первый день.
Набравшись наглости, на третий день после провала моего ученика я прибыл к командиру дивизиона старшему лейтенанту Иванову В.М. и доложил, что мною проведен поголовный опрос всех мичманов и командиров боевых частей, – никто не знает, что такое «БКЖМ». Старший лейтенант улыбнулся и весело сказал: «Всё просто, Пашко. БКЖМ – это большой кусок жареного мяса.» Я остолбенел от такого поворота, а старший лейтенант, увидев мой идиотский взгляд, дружелюбно добавил: «Ты проверку прошел. Ты неплохо подготовил молодого моряка, скажи пусть зайдет ко мне. Я подпишу его допуск к несению самостоятельной службы». Слов у меня не было, конечно без юмора никуда, но не да такой же степени…
Я стал на один шаг ближе к ДМБ. Наступило 1-ого мая. На берег сошел так называемый «нулевой сход». Лучшие из лучших: два моряка из БЧ-5. Один из них был награжден медалью «Нахимова» за боевую службу в Анголе. В советское время многие мероприятия были приурочены к значимым датам. Впереди 9 мая – День Победы. Это значит, что отправят на дембель большую группу. У меня были веские основания полагать, что я попаду в число счастливцев, так как 4 мая 1987 года было ровно три года как я на службе. Но кто же знал, что именно в этот день судьба сыграет со мной роковую шутку и дембель зависнет на неопределенное время.
Именно в этот день на послеобеденном построении командир корабля довёл до всех, что наш корабль в ближайшее время примет участие в крупномасштабных учениях Северного Флота под названием «Северная свадьба 1987», которые состоятся во второй половине июля 1987 года. В связи с тем, что учения имеют высший статус государственной важности (кто бы сомневался) – увольнение в запас военных моряков экипажей кораблей, которые будут принимать участие в учениях приостанавливается. Увольнение данной категории моряков будет осуществлено в начале августа.
От этого известия мне хотелось по-волчьи выть, ругаться дико матом и крушить всё на свете, причем одновременно. С одной стороны, я понимал, что учения серьезные, со стрельбами и выполнениями различных других боевых задач, что молодые моряки в основной массе нерусские и не втянуты в службу, необученные, поэтому командование подстраховывается, что опять Родина в опасности, что опять нужно её спасть.
С другой стороны, обо мне кто-нибудь подумал? Кто-нибудь подумал, что я не успею попасть на экзамены в институт, что я даже документы в приемную комиссию подать не успею? Это значит ещё один год коту под хвост. А как хотелось учиться! Мои одноклассники уже заканчивали учиться в высших учебных заведениях, а я ещё не начинал, и перспективы туманны и покрыты мраком. Никакого луча света в конце коридора. Почему всё самое лучшее в этой жизни достается мне? На душе было так паскудно и муторно, что ни словами сказать ни пером описать.
И небеса услышали причитания и стенания моряков БПК «Стройный», и вмешались планы командования Северного Флота. Не скрою, что моя скрипка в этом оркестре возмущенных была лидирующей.
Я уже упоминал, что весной 1987 года на БПК «Стройный» на смену нашему призыву пришло 78 молодых моряков, из которых 68 все на одно лицо – нерусские. Я не хочу ни в коем случае упрекнуть какую-нибудь народность Советского Союза в отсталости или неполноценности, но вынужден констатировать, что многие прибывшие моряки плохо говорили на русском языке и требовалось значительно больше времени на ввод их в должность и приведению к нормальному бою.
Здесь я вынужден вернуться к «годковщине». Я никогда не оправдывал и не собираюсь оправдывать это уродливое, антигуманное и античеловеческое поведение некоторых людей. Но в плане ввода в должность, где требовалась усвоить элементарные знания, через оплеуху процесс обучения проходил значительно быстрее. О процессе обучения я подробно рассказал в главе «Годковщина» и останавливаться не буду. В этом плане «годковщина» играла положительную роль. Весной 1987 года на «Стройном» да и на всём Флоте основательно взялись за это уродливое явление. В результате это сказалось на подготовке молодого пополнения.
В мае 1987 года БПК «Стройный» горел. Горела газотурбинная установка кормовой машины и горела по-взрослому. Пожар тушили всей эскадрой. Причина пожара – человеческий фактор. На вахте стоял молодой моряк. Не досмотрел, потому что заснул. Результат – пожар. Об учениях и не могло быть речи. Красавца «Стройного» на буксире должны были тянуть на завод в Мурманск. Наконец, вспомнили о нас, дембелях.
Мой призыв к этому времени «припух» окончательно. Мы служили уже четвёртый год. В наряды нас не ставили. На построения мы не ходили. Целыми сутками спали в постах или курили на баке, с завистью наблюдая, как с других кораблей уходят счастливые моряки на гражданку. Нет ничего хуже, чем ждать.
И вот исторический момент. По громкой связи передали небывалую команду: «Дембелям 1987 года построится на вертолетной площадке!» Чтобы не затупили и построились, дежурный по кораблю добавил: «Построением руководит командир корабля.» Не помогло. Командира корабля – капитана второго ранга Зюбрицкого А.С. любили и уважали, но всё равно собрались на вертолётке только через 40 минут. Не так-то просто было со всех шкер повытягивать дембелей.
Командир как всегда был краток: «Мужики! В свете последних событий в учениях мы принимать участия не будем. Делайте дембельский аккорд – и увольняйтесь.» Дембельский аккорд – это разовый объем каких-то работ, от выполнения которого зависит увольнение в запас военнослужащего. На кораблях Военно-морского Флота эти работы были связаны с покрасочными работами.
С легкой руки командира на корабле началось что-то невообразимое. И это невообразимое проходило по ночам. Благо ночи стояли белые, а дембеля работали как черти. За ночь коридоры, кубрики, посты многочисленные тамбуры и другие закоулки перекрашивались, и утром радовали глаз свежей новизной. В столовой на вечно зеленой переборке вдруг зацвели такие милые глазу русские березки, призывно зовущие к себе тонкими ветвями с только что распустившимися клейкими листочками.
Шестеро моих товарищей за четыре ночи перекрасили весь корабль. В повседневном режиме этот процесс у всего экипажа занимал целую неделю. Так велико было желание последний раз сбежать по трапу корабля. Наступила и моя очередь. Я только не поспал три часа ночью – и на утро моя радостная физиономия как в зеркале отражалась на сверкающих под лучами корабельного освещения свежеокрашенных переборках поста, и такой заветный обходной лист у меня в руках. Ещё два часа приятной беготни за командирами подразделений с целью получения автографа, свидетельствующего, что матрос Пашко никому ничего должен и всё: завтра я в последний раз сбегу по трапу корабля. К этому моменту времени в радиотехническом дивизионе и дивизионе связи моряки моего призыва уже все уволились. Превратности судьбы: я был не самым лучшим моряком, но и не самым последним разгильдяем, а увольнялся самым последним. Самое «лучшее» в этой жизни почему-то достается мне Можно перевести дух и расслабиться. Но не тут-то было. Оказывается, Минздрав прав, когда постоянно бубнит, что курить вредно.
Не подозревая, что судьба приготовила мне очередной «подарок», я стоял в кормовом гальюне и, растягивая удовольствие, наслаждаясь каждой затяжкой, неторопливо покуривал, радостно представляя возвращение домой. Очередной «подарок» судьбы материзовался в лице неизвестного мне капитана первого ранга (арм.полковник), который словно чёрт выскочил из табакерки прямо в кормовой гальюн нашего корабля.
– Товарищ матрос! – резануло мне по ушам, и тон, с которым эта фраза была произнесена, заставил меня вернуться в реальность и вспомнить, что пока я ещё боевая единица Военно-Морского Флота, самого большого государства на свете под названием Союз Советских Социалистических Республик. – Почему курите в кормовом гальюне? Я к вам обращаюсь, товарищ матрос! – Не унимался неугомонный капраз (капитан первого ранга).
Я был вынужден потушить сигарету и элегантным щелчком отправил окурок в дальний угол гальюна. Окурок изящно приземлился прямо в центр корзины для мусора. Класс!!! И только после этого принял строевую стойку. А капитан первого ранга разбушевался во всю: с него так и пёр словесный понос, сопровождающийся обильным разбрызгиванием слюней ярости.
– Я флагманский специалист, – не унимался капраз, –. отправлен командованием Северного Флота для наведения уставного порядка на вашем корабле.
– Я рад за вас, – хотелось ответить, но, естественно, я молчал. Так мысли вслух. – Ну и за чем, ты мне это доводишь? Рисуешься, что крутой перец? Флагманский специалист только по чём? – хотелось спросить. – На рукаве шеврон «масловский» – БЧ-5, а ревёшь про дисциплину. Твоё место там, в трюмах, среди грохота машин и газотурбинных установок. Кому я попался? Это надо же так залететь перед самым ДМБ. В который раз дембель в опасности. Флот, я тебя люблю! Но чтоб ты знал, как я хочу домой!
– Каленным железом я буду выжигать бардак и малейшие поползновения нарушения воинской дисциплины. Это надо же! Из-за разгильдяйства, какой-то нарушитель воинской дисциплины, как Вы, товарищ матрос, чуть корабль не спалил, – гнул свою линию капраз.
– Ах, вот, где собака зарыта! Как всегда, причину случившегося никто знать не желает, а ищут стрелочника, и меня капраз решил сделать козлом отпущения. Только я, товарищ капитан первого ранга, никогда злостным нарушителем воинской дисциплины не был. Конечно я не святой, числится за мной кое-что, так по мелочам, но с первого и до сегодняшнего дня тянул я флотскую лямку повседневности как положено. Чего ты ко мне прицепился? Я уже три года и двадцать три дня как добросовестно исполняю свой конституционный долг, – хотелось мне ответить, но наученный горьким опытом я молчал. Побесится и стихнет.
Да, с моей стороны это был залёт. Курить в кормовом и носовом гальюне разрешалось только на ходах, когда корабль в море. Остальное время за волнорезом на баке. По «иерархической лестнице залётов» – это было не самое строгое нарушение. Офицеры и мичманы пресекали данное правонарушение, но жестко за это не наказывали. В гальюне кругом железные переборки и вода. Гореть нечему. Последний раз, когда меня с курением в гальюне прихватил старпом –я покрасил звёзды на погонах корабля. И всё.
Строго наказывалось и пресекалось на корню курение на боевых постах и кубриках. За три года службы я себе это ни разу не позволил. Не потому что боялся наказания, а потому что у меня есть жизненные принципы, через которые я никогда не переступлю, и я – военный моряк. Со всеми вытекающими.
А капраз разбушевался во всю. Моё молчание подливало масло в огонь его «праведной ненависти». С него так и пёрло: «Товарищ матрос! Ваша фамилия? Представьтесь, как требует устав! Почему одеты не по форме?»
Вот чёрт! Это надо же, самого тупого солдафона судьба подкинула мне на дорогу перед дембелем. Не зря Минздрав предупреждает: курение вредно для здоровья. Почему солдафон? Потому что значок «За дальний поход» на морском кителе у нашего капраз отсутствует. Это надо же, перед мною офицер из разряда «береговая крыса», тот, кто никогда в море не был. И он припёрся наводить порядок на настоящий, не побоюсь этого слова, боевой корабль Северного Флота. У которого, за кормой не одна боевая служба в горячих точках.