Анатолий Николаевич Пашко
Мы служили на флоте
VI
«Годок»
Осень 1986 года. Я – «годок». Корабль только, что вернулся с боевой службы из Анголы. Осенью 1984 года в РТД на «Стройный» вместе со мной пришло 6 «карасей», сейчас моего призыва – 9 человек. Перед уходом на боевую службу в Африку нас усилии. Со всей эскадры давали личный состав.
Странное всё-таки создание человек. Как-то после возвращения с боевой при нахождении в кубрике я стал свидетелем как Куцый, который больше всех отгребал по «карасёвщине», воспитывал молодого «карася». Пока он выступал как великий педагог Макаренко, т.е., только гундел и рук не распускал, я молчал. Но как только Куцый вошёл в раж и стал пробивать грудную клетку бедному моряку – я вмешался.
– Куцый, ты что творишь? – попытался я достучаться до его совести.
– Меня били, теперь моё время, – нагло заявил Куцый.
За два с половиной года службы я давно уже понял, что можно вести дискуссию только с теми людьми, кто адекватен, кто умеет слушать оппонента, другим нужно бить морду сразу, бесповоротно, не разговаривая. Поэтому я тут же зарядил Куцему по бороде – и он отлетел на рундуки. Но дальше произошло невообразимое, на что я даже сейчас не могу найти ответ. Весь мой призыв, даже мой боевой товарищ Леха Турсин, попрыгали со шконок и стали на защиту Куцего.
Один из моих сослуживцев кинул мне конкретную предъяву, что я нарушаю традиции флота и сами принципы «годговщины», что они могут устроить мне тёмную. Весь этот бред базировался на каком-то извращенном праве, лежащем в основе «годковщины», «…нас били, теперь наше время дурковать».
Да только кишка у них тонка, взять меня на понт. К этому времени, кроме того, что я окреп физически, я стал настоящим волком одиночкой, который не боится ни людей, ни боли. Страх перед физической болью и офицерами я потерял ещё на первом году службы. Что такое хорошо и что такое плохо я усвоил ещё в школе и в семье. За годы службы я только убедился в правоте этих принципов, мои взгляды и мировоззрение кристаллизировались и цементировались. Никто меня не убедит, что чёрное может быть белым.
Я не стал им объяснять, что человек должен оставаться человеком в любой ситуации, и перешел сразу в атаку, прибегнув к старому проверенному способу, к запугиванию:
– Пацаны, вы можете мне устроить темную, но вам придется меня убить. Иначе каждый из вас горько пожалеет, если я останусь живым. Я каждому воздам по заслугам. Мне терять нечего. За одну ночь рассчитаюсь с каждым.
«Годки» молчали, и это молчание было много значимым, и чтобы добить их окончательно продолжил:
– Пацаны, мне по «карасёвщине» доставалось не меньше вашего, однако, запомните одну вещь, того, кто будет руки распускать– ждёт удел Куцего, – который сидел на рундуках и болезненно потирал бороду, – я всё сказал.
Естественно, «годковщина» никуда не делась, но в кубрике при мне никто руки не распускал, а я стал изгоем. По этому поводу я никогда сильно не расстраивался, так как никогда стадным животным не был. Окончательный разрыв со своим призывом у меня произошёл за сто дней до приказа об увольнении. В советское время министр обороны СССР всегда 26 марта подписывал весенний приказ об увольнении отслуживших свой срок и призыве тех, кто не служил.
С этими 100 днями до приказа связаны две флотские традиции. Ровно за 100 дней до приказа возле дневального по кубрику в укромном месте вешался метр, который используют портные, и дневальные должны были каждый день отрезать по одному делению и четко знать, сколько дней осталось до приказа о демобилизации. Ни что не грело так душу, например, как чёткий доклад дневального, что до дембеля осталось 10 дней.
Вторая традиция у своих истоков была толковая. Она заключалась в том, что за 100 дней до приказа во время вечернего чая (моряков кормили четыре раза в сутки, а не три как в сухопутных войсках) старослужащие моряки, которые собирались увольняться, чтобы поддержать молодых, только что пришедших на корабль, отдавали им свою пайку сливочного масла. Поговаривали, что эта традиция идет со времен Его Величества Императорского флота. Вне всякого сомнения, хорошая традиция.
Так вот «годковщина» извратила эту традицию на нет. Слава Ламкин, мой командир отделения, рассказывал, что во время его «карасёвщины» 100 дней до приказа (зима 1983 года) были самыми трудными. Их «годки» совсем оборзели и заставляли их для них печь булочки, картошку, готовить пельмени и котлеты. Например, ранее упомянутый мной Ваня-молдаван по прихоти «годков» во время своей «карасёвщины» специализировался на приготовлении котлет. Как он это делал вне камбуза – я не представляю.
Мой призыв не извращался. С одной стороны, они, якобы, следовали традиции: в столовую не ходили; всей кодлой спускались в пост кормовой «Турели», а бочковые должны были туда спустить чай и хлеб с маслом. Вот так они блюли традицию. Вообще, по моим наблюдениям для армии характерно, перевернуть всё с ног на голову, и самое главное, – заставить тебя верить, что так и должно быть.
Один только я из нашей БЧ ходил на вечерний чай. Пил чай с хлебом, а масло оставлял молодым. За такие дела, а также за то, что я железной рукой пресекал их дурость в кубрике, – мой призыв объявил мне негласный байкот. Со мной предпочитали не общаться, но мне было по барабану. Я уже стал волком одиночкой и в поддержке с их стороны не нуждался. Даже Леха Турсин, мой боевой товарищ по «карасёвщине», при увольнении не пришел ко мне попрощаться и обменяться домашними адресами. За исключением своего призыва у меня были нормальные, ровные отношения со всеми призывами до самого дембеля, а своему призыву я не судья.
VII
«Годковщина». Почему я так много внимания ей уделяю? Потому что «годковщина» – это то с чем сталкивался молодой моряк с первых дней своего пребывания на корабле. Она на всю жизнь оставляет след в твоем сердце и голове. Такое не забывается. Как только ты попал на корабль, тебя словно мешком по голове «Бац!», – и ты в клоаке, под названием кубрик, где правит лозунг: «Годок» – царь, судья и воинский начальник; а ты – «карась», значит никто. Ты должен терпеть ровно год, пока не станешь «полторашником». Когда, словно сказочная птица – Феникс, ты возродишься из пепла. Но этот год нужно не сломаться и не потерять веру в человечество. Хорошо, когда тебя ждет этот год только работа, но, когда нужно пройти через нечеловеческое унижение – это совсем другое.
Завершая главу «Годковщина» я хочу остановиться на её причинах и повториться: «Годковщина» – это страшная вещь. Сразу заявляю официально, я не истина в первой инстанции. В этой главе будет изложено чисто мое субъективное мнение. Я имею на это право. Я через неё прошёл, я с ней жил и по мере своих сил боролся. Хотя боролся громко сказано. Я просто пытался, столкнувшись с ней, остаться человеком и по возможности помочь другим.
Причин «Годковщины» несколько, но прежде всего в центре её находится человек. И причина кроется в нём самом, а остальное всё побочное, не являющееся основной причиной порождения это явления. Почему человек себя так ведет в различных ситуациях – я не знаю. Это скорей вопрос к психиатрам или другим лицам, изучающим или отвечающим за души человеческие.
Многих парней привезли на флот, оторвав от мамкиной груди только в военкомате. Они не видели ни жизни, ни людей. А тут «Бац», только грубая физическая сила, и звериные морды – и никого нет, родных и близких, и ты один перед этой агрессивной, подавляющей малейшее сопротивление дикой, необузданной воинскими уставами и человеческой моралью физической силой. Вас «карасей» в кубрике шестеро, а этих властителей и распорядителей вашей службы больше тридцати рыл. Конечно, не все имеют звериную морду, но и те, у кого нормальное человеческое лицо, молчат, а с их молчаливого согласия пять-шесть нелюдей правят своим балом. И ты, вчерашний школьник, которому только вчера стукнуло 18 лет, стоя перед 21 летней детиной, который не только выше тебя ростом и массивнее фигурой, ты понимаешь – шансов никаких, и срабатывает инстинкт самосохранения.
Кроме того, у большинства не хватает простого желания отстаивать свое человеческое достоинство, а точнее молодые моряки были морально не готовы к противостоянию.
VIII
В 1984-1985 годах на нашем корабле с «годковщиной» боролись так, для видимости. Вся борьба заключалась в том, что замполит или медик в субботу при помывке личного состава осматривал его на наличие синяков. В случае наличия синяков – молодой моряк бодро докладывал, что упал вследствие своей нерасторопности и тормознутости, и несоблюдения мер безопасности при движении по верхней палубе. Это всех устраивало, и инцидент считался исчерпанным. В начале главы я уже красочно расписал, как нас вводили в должность «полторашники», а на меня дело шили за неуставные взаимоотношения в отношении Лехи Турсина.
Кроме того, «годки» об этом знали и в основном все мероприятия по воспитанию молодого пополнения с проверкой грудной клетки на прочность и другими мероприятия по издевательству над организмами новоявленных защитников Отечества проводились в субботу или воскресенье. А за неделю, сами понимаете, от любого синяка в большинстве случаев не останется и следа.
«Годковщина» махровым цветам процветала, когда корабль возвращался на базу и швартовался к причалу. Офицеры и мичмана тоже люди, у них ненормированный рабочий день только в море. А так в 17.00 или 18.00 – конец рабочего дня. Прощай любимый корабль до утра. На берегу все-таки намного интересней проводить время, чем изо дня в день рассматривать одни и те же физиономии военных моряков.
На боевой службе или на ходах (когда корабль выходит в море) «годовщина» притихала. В нашей БЧ-7 сам командир вместе с командиром дивизиона на смену проверяли проведение каждой приборки и пинками выгоняли «годков» на объекты. Командир дивизиона прекрасно знал, кто ночью стоял на вахте и имел право по утрам подольше поспать. Тот, кто борзел и считал, что подъём не для него – получал удар ногой по копчику, и побитой собакой вылетал из кубрика, недовольно скуля, и одновременно потирая ушибленное место, боясь опоздать на зарядку или приборку. Потому что за опоздание или отсутствие на данном мероприятии придется отвечать отдельно. Так и должно быть. Перед присягой все равны.
Когда же корабль возвращался в базу, а офицеры и мичманы в приподнятом настроении воодушевленно сбегали по трапу на причал –«годковщина», словно корабельная крыса потихоньку вылазила из дальней шкеры (укромного места), и внимательно осмотревшись, и не обнаруживши ничего угрожающего, шла править свой крысиный пир.
А ведь остановить это безобразие, творящееся в кубриках, было просто. Я не верю, что вы, Офицеры не знали, что реально твориться под верхней палубой боевых кораблей. Если не знали – грош Вам цена (особенно замполитам); а если знали – почему не покончили с этим позорящим флот явлением? Достаточно было, когда приходили молодые моряки оставлять ответственного мичмана или офицера, который всё время находился бы в кубрике с личным составом в вечернее время и ночью и пресекал бы малейшее поползновение, и, если бы надо было – даже ходил бы с любимым личным составом в гальюн.
Да! Вы боролись, вне всякого сомнения, только днём, а этого было недостаточно.
Я уверен, что среди читателей найдется много тех, кто категорически заявит, что глава про «Годковщину» – это клевета на советский флот.
Я повторюсь в третий раз: «Годковщина» – это страшная вещь». У многих моряков до сих пор от «годковщины» остался страшный рубец на сердце. То, что я описал, это лишь верхушка. У меня язык не поворачивается повторить то, что нам доводили замполиты в 1986-1987 годах в рамках борьбы с «годковщиной». Возможно, кто-то из историков заинтересуется изучением этого явления, и для них я дам подскажу, где искать материал: в архиве, в указаниях и ориентировках по линии замполитов, исходящих из штаба флота и направляемых в части, а также в материалах уголовных делам связанных с неуставными взаимоотношениями. Гарантирую, что там вы найдете богатый и неотредактированный материал, если не успели поставить гриф «Секретно».
В доказательство приведу мнение о «годковщине» одного из моряков, который пришёл на БПК «Стройный» в 1986 году: «Я попал на службу со студенческой скамьи, молокосос-романтик. Ох, как же быстро пообломалились мои романтические представления! Флот…Я ведь с БПК "Юмашев" пришел на "Стройный". А там такая годковщина была, мама дорогая!.. В двух словах не расскажешь. Но одно говорю точно: «Стройный» мне раем показался! Я балдел просто, душой оттаял. А то вообще такой депресняк был, жить не хотелось. Я тогда за чудо посчитал, что на Боевую ушел, подальше от этого ужаса на «Юмашеве». Специально не лезу с подробностями, вспоминать не хочется просто. Мне тогда наш мичман сказал: «Это вам братки повезло, что Лютый сходит. А так бы, мол жизнь медом бы не показалась! Ох уж эта годковщина…».
Вот ещё одно подтверждение: «Тяжёлую ты тему затронул, многие поломались, покалечились душою от годковщины. Но это жизнь, выживали как могли пацаны. Очень трудно было остаться "чистеньким" в той волчьей стае… Но не всё так плохо оказалось, в конце концов! Выдержали, я, по крайней мере, многому научился тогда, до подляны не опустился, как и многие пацаны. Ладно, разбередил ты душу… Извиняюсь за многословие .... Но разве хоть малую часть изложишь на бумаге?»
В защиту «годковщины» я могу сказать только, что благодаря ей, я стал волком одиночкой, который до последнего вздоха, пока сердце способно гонять кровь по его мускулистому и сильному телу, обречен в гордом одиночестве бродить по бескрайним лесам жизни, и на этом пути друзья-товарищи ему не нужны. Только протяжный вой по ночам, заслышав который, дворовые собаки в диком ужасе, поджав хвосты, прячутся в дальнем угле своей будки или всеми возможными способами пытаются просочиться в человеческое жильё под защиту человека, говорит, что он жив, но по-прежнему одинок. В этом моя сила и одновременно слабость. Восточная мудрость гласит: «Посеешь поступок – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу».
А мозга мне, наверное, всё-таки отбили, раз я пишу о том, о чём многие предпочитают молчать, так как это сильно бьет по самолюбию и напоминает, что крутыми мы стали потом, а сначала все мы были «карасями», а кто такой «карась» – знает каждый моряк военно-морского флота Советского Союза.
Всё. С «годковщиной» покончено. Всё, что я хотел сказать, я сказал. Дальше будет только позитив: то за что моряки любят флот, то, за что, несмотря на «годковщину», я никогда не пожалел, что служил 3 года.
«Оморячивание»
Жизнь на корабле военно-морского флота четко регламентирована корабельным уставом, распорядком дня, графиком несения вахт и нарядов. Как только молодой моряк попадает на корабль, его тут же втягивают в службу, делая его одной из множества шестеренок, которые в совокупности образуют сложный, но повседневно действующий механизм, название которому – экипаж корабля. Я всегда восхищался продуманностью и логичностью во всех областях организации службы и повседневной деятельности экипажа. Не успел я ещё как следует осмотреться на корабле, как уже твердо знал участок шкафута (верхняя палуба) за уборку которого я отвечал. Я знал, как «Отче наш», возле какого шпангоута должен стоять с кранцем (специальное сплетенное приспособление для смягчения ударов корабля о причал или борт другого судна) во время швартовки. В любое время суток я знал, куда должен был бежать по той или иной команде, передаваемой по громкой связи или дублируемой звонками.
Каждый день был расписан не то что по часам, а даже по минутам. Проворачивание технических средств, регламентные работы, обеспечение работ на технике представителями завода изготовителя материальной базы, тренировки на материальной базе, всё было подчинено одной цели – поддержании постоянной боевой готовности, и это не высокие слова. «Стройный» только что вернулся с боевой службы из Средиземного моря, как снова было объявлено о новом походе на боевую службу в Средиземное море.
А для моряка нет ничего лучше, чем выход в море. В море все при деле, постоянная вахтенная служба и внутренние наряды. Ты или на вахте, или спишь, плюс постоянные прерывающиеся только на короткое время аварийные или учебно-боевые тревоги, на которых отрабатывается до механизма порядок действия личного состава. Время летит стрелой. Вахта за вахтой, сутки за сутками. Моряка срочной службы на берегу никто не ждет, поэтому его дом родной – это море. Нигде так легко не дышится как в море, нигде не чувствуешь себя таким свободным как в море, особенно когда ты молодой моряк.
Я ступил на палубу «Стройного», когда он находился в сухом доке на судоремонтном заводе в поселке Росляково. Еще издали, приближаясь к доку, я заметил величественно и горделиво возвышающиеся над невзрачными заводскими постройками антенны и надстройки красавца боевого корабля. Это был «Стройный». Мне всегда казалось, что это грациозный сказочный дикий лебедь материализовался в нашем мире в быстрого и стремительного в своем порыве бороздить просторы мирового океана красавца «Стройного». Только направленные в небо стволы артиллерийских установок напоминали, что перед вами не изящная прогулочная яхта, а вооруженный по последнему слову техники мощный и опасный для противника боевой корабль.
Через несколько дней вынужденного стояния на заводе рабочие очистили всё то, что находится ниже ватерлинии красавца «Стройного», от прилипших в дальних морях многочисленных экзотических колоний моллюсков и ракушек и покрыли слоев грунтовки.
Наконец открылись створки шлюза, и морская вода неудержимым потоком хлынула док, ласкового прикасаясь к бортам «Стройного». От этого прикосновения «Стройный», словно сказочный лебедь встрепенулся, лениво просыпаясь, и тут же вольной птицей изящно выскользнул из дока.
На чистой воде «Стройный», скидывая последнюю дрёму, расправил крылья, и на зависть бочкообразным гражданским суднам, разномастной и разно тоннажной плавающей портовой шалупени, с видом английского чопорного лорда, который только и думает, как он смотрится со стороны, поплыл по волнам Кольского залива навстречу студёным волнам Баренцево моря.
Как любой молодой моряк я жаждал с нетерпением выхода в море, и этот миг настал. Я стоял на шкафуте и наслаждался, или как говорит молодёжь «кайфовал», или ещё круче был в состоянии «нирваны». Вот она романтика, ради которого я шёл на флот. Вот он, тот момент, когда морские брызги и ветер в лицо. Хотя пока шли по Кольскому заливу только ветер, события то происходили в ноябре, и было довольно морозно. Морские брызги чуть впереди, на выходе из Кольского залива. А пока я стоял на палубе и не обращал внимания на холод. Моя душа ликовала. Меня не покидало ощущение, что корабль не плывет, а птицей летит над водой. Ощущение легкости и невесомости проникли во все клетки моего организма. Казалось не только душа, но и мое бренное тело парит, между водой и небом.
Это ощущение я испытал второй раз значительно позже, только находясь на борту французского вертолёта «EUROCOPTER» высоко под облаками. Прекрасное чувство блаженства и неземного полета.
Всё те же мудрёные ученые говорят, что на первом месте по ощущению стоит удовольствие, получаемое человеком от секса, затем идет ощущение, получаемое от управления легковым автомобилем. С учеными спорить не буду. От себя скажу, что первое ощущение от выхода в море было значительно круче, чем только что упомянутые ощущения вместе взятые.
На самом выходе из Кольского залива показался сказочный и древний остров Кильдин. Его крутые берега поднимались из моря на высоту в добрую сотню метров. Защищающая от непрошеных гостей вход в Кольский залив, суровый и абсолютно безлесный Кильдин древней крепостью высился над холодными арктическими водами.
Миновав Кильдин, «Стройный» вырвался на просторы Баренцева моря, и я сразу почувствовал дыхание моря. Могучие темно-свинцовые волны с белыми барашками наверху, верными признаками надвигающего шторма и свидетельствующие для былого моремана, что за бортом уже 4 балла, неторопливо, но монотонно, одна за другой стали накатываться на корабль. «Стройный» прервал свой неземной полёт, но форсу не потерял, только слегка лениво покачиваясь, начал вальяжно разрезать острым форштейном набегающие на него волны. Получив в лицо солидную порцию брызг, я вернулся к реальности. Первый раз я попробовал на вкус какова она морская водичка. Солёная, однако. Я стоял на шкафуте и не знал, что очень скоро всеми вкусовыми рецепторами и всей системой пищеварения проведу дегустацию этой прекрасной морской воды Баренцево моря.
А пока я стоял и зачарованный смотрел на эту гигантскую массу воды, которая одновременно пугала свой скрытой, никем и ничем не обузданной дикой силой, и в то же время тянула к себе магнитом. Казалось ещё немного, и я сделаю роковой шаг навстречу бездне.
–Ты чего Пашко надумал? – громом резануло по ушам. – Хочешь, чтобы про тебя в Беларуси пели «…и никто не узнает, где могилка моряка»? – Это Леха Турсин вернул меня к действительности. – А ну бегом в пост, а то мичман грозился, что собственными руками выбросит тебя за борт.
Я вынужден был подчиниться грубой физической силе и прервать свое нескрываемое восхищение морем, тем более что отпросился я у мичмана полюбоваться морем только на пять минут.
Однако до поста я не дошёл. Поступила команда от «годков» всем карасям прибыть в кубрик для «оморячивания».
В большинстве воинских формирований с годами слаживаются определенные традиции и ритуалы. Многие из них корнями уходят в историю становления того или иного рода войск, и имеют положительное влияние на становление молодых солдат и моряков, но когда к этим традициям своими изуверскими руками прикасается «годковщина» или «дедовщина» – эти традиции принимают формы уродливого, унижающего человеческое достоинство, морального и физического издевательства над молодыми военнослужащими.
Я так и не нашел ответ на вопрос ни в произведениях маринистов ни в разговорах со старыми морскими волками, откуда в советское время на военно-морском флоте пошла традиция при первом выходе в море заставлять молодых моряков пить забортную воду. Возможно, корни традиции лежат в прошлом, в стремлении с первого выхода в море дать понять молодому моряку, что соленая забортная вода – это смерть, и он должен постоянно помнить, что если он окажется за бортом – то он обречен, особенно в шторм.
Кубрик в предвосхищении представления гудел как взбудораженный улей. Собрался весь «бомонд» дивизиона. Постановщиками представления выступали всё те же «полторашники» Лютый и Виктор номер два. Лютый уже присоединил пожарный рукав к крану подачи забортной воды, а Виктор номер два держал в руках защитный стеклянный колпак, снятый где-то на шкафуте со светильника. Этот колпак вмещал ровно 0,5 литра воды. Главными действующими лицами предстояло стать нам, «карасям».
Во время ожидания сбора всех «карасей» ко мне и Лехе Турсину подошел мой командир отделения Слава Ламкин и предупредил, что нужно пить воду из колпака, не отрываясь и одним махом. Почему одним махом – ему не дали договорить ожидающая зрелищ толпа «годков». Спасибо ему за подсказку.
Первым на дегустацию забортной воды вышел Леха. Для его безразмерного желудка 0,5 литра соленой воды было каплей в море. К великому разочарованию зрителей он даже не поморщился. Дальше настал мой черёд.
Большим усилием воли я заставил мозг заглушить всё вкусовые рецепторы и выпить без остановки забортную воду, не проронив и не оставив на дне ни одной капли. Мой желудок забортную воду принял и пока признаков недовольства не проявлял.
Настала очередь Куцего. Он обычаев «оморячивания» не знал, и никто его ни о чём не предупреждал. Сделав пару глотков, он остановился, чтобы сделать паузу и глотнуть воздуха. Кубрик взорвался с остервенением и восторгом. Вот тот момент, ради которого они собрались.
– Пей до конца опять, «карась»! – ревела и махала руками взбудораженная толпа недочеловек.
Лютый тут же быстренько наполнил колпак до краев. Куцый втянул голову в плечи, сжался и предпринял вторую попытку осилить колпак с водой. Несмотря на его героическую попытку, организм не хотел пускать солёную воду внутрь и остановился, когда до пустого дна оставалось совсем чуть-чуть.
И снова те же крики и то же злорадство:
– Пей до конца опять, «карась»!
Затюканный и сбитый с толку Куцый снова пытается одним разом выпить проклятый колпак, но организм категорически был не согласен травиться, и каждый раз ему снова наливали забортную воду до самых краёв этого проклятущего флакона. Только с пятого раза Куцему удалось, не останавливаясь, выпить полный колпак. По моим подсчетам он влил в себя более 2-х литров солёной воды.
Пытка бедного желудка Куцего солевой морской водой Баренцева моря пройти бесследно не могла. Не успел он сделать и двух шагов, как прямо в кубрике его стало страшно рвать, и это продолжалось с ним ещё в течение двух суток. Плюс подключилась диарея. Он не мог ничего не есть ни пить. Только когда цвет его лица с белого стал меняться на светло-зеленый, и его тело тоже стало потихоньку зеленеть – «полторашники» разрешили Куцему обратиться за медицинской помощью.
Остальные трое «карасей», имея перед глазами живой пример в виде дегустатора Куцего, сразу врубились что к чему, и к большому разочарованию большинства, требующих зрелищ, так же одним махом, не останавливаясь и не оставив ни капли, выпили положенную по традиции норму забортной воды.
После экзекуции под названием «оморячивание» мы все «караси» за исключением Лехи Турсина дружно отправились в кормовой гальюн. Так как вкусовые рецепторы обратно включились, и соленая вода не самая приятная на вкус.
Лично я минут пять в позе буквы «Зю» нависал над приспособлением для отправки естественных надобностей под названием «Чаша Генуя», и пока желудок не вернул соленую воду обратно за борт, размышлял о происхождении названия этого чуда. Что может объединять прекрасный итальянский город Генуя и этот вид унитаза?
Мы в большинстве своем дети урбанизации и живем в курятниках, которые гордо называем многоэтажными домами повышенной комфортности. Нас всех, счастливых владельцев «двушек» и «трёшек», а также владельцев личных хоромов, объединяет наличие специальной комнаты, где на почетном месте гордо красуется персональный белоснежный унитаз, которого мы, имеется в виду мужская половина, перебрав горячительных напитков, иногда дружески обнимаем и также дружески в минуты откровения называем мой «Белый брат».
Так вот, в солдатских казармах и на кораблях этого комфортного унитаза не было, а царствовал однотипный унитаз напольный под названием «Чаша Генуя». Точно такие унитазы в советское время скрывались от любопытных глаз за дверями с буквами «М» и «Ж» на железнодорожных и автовокзалах. В сущности, «Чаша Генуя» представляет собой гениальное изобретение человечества: дырку в полу или палубе, но называется гордо «Чаша Генуя». Всё те же мудрые ученые утверждают, что название пошло от города Генуя, где впервые стали массово использовать данного вида тип унитаза.
С тех пор я люблю море, но ненавижу солёную морскую воду, особенно после боевой службы в Средиземке, когда из-за личного разгильдяйства и несоблюдения мер безопасности при покраске борта выпал за борт и, пока меня вытащили, – прошёл повторно принудительный курс «оморячивания».
Прошли годы, но как только моя жена с приближением отпускного сезона начинает издалека закидывать удочки по поводу проведения отпуска у друзей арабов или у вечно улыбающихся и с нетерпением ждущих «чаевых» турок – мои вкусовые рецепторы тут же включатся широким спектром воспоминаний, а последнюю точку в этом вопросе всегда ставит мозг. Против его умозаключения, что нет ничего прекраснее, чем вода чистых озер синеокой Беларуси, которую можно сразу разливать и без всякой обработки отправлять за всё ту же проклятую валюту в теплые и очень теплые страны – у жены шансы нулевые.