Анатолий Николаевич Пашко
Мы служили на флоте
II
Утро не заставило себя ждать. Утро или день они всегда одинаковые, а вот люди бывают злые. Командир роты в добром расположении духа пересёк КПП части и не знал какую свинью подложил ему любимый личный состав. В то время мобильников, всевозможных гаджетов и других навороченных достижений цивилизации не было, поэтому его ночной сон не был потревожен. Однако, как только улыбаясь солнечному дню он вошел на КПП, как чёрт из табакерки к нему подскочил дежурный и довёл до его сведения, что капитан первого ранга (командир учебного центра) желает видеть командира роты немедленно. Хорошее настроение тут же улетучилось. Ранний визит к командованию ничего хорошего не сулил.
Командир части вставил командиру роты конкретно, аж по первое число следующего месяца. Поэтому капитан третьего ранга ворвался в расположение роты с распирающим его желанием, вставить всем, кто подвернется под руку, со значительным запасом, не только по первое число следующего месяца.
Раздолбаи, они же несостоявшиеся убийцы двух подсвинков, а по-военному злостные нарушители воинской дисциплины, по стойке, принимаемой по команде «Смирно», стояли возле кабинета командира рота. Им страшно хотелось спать, а ещё больше им хотелось хлебануть холодного огуречного рассола или чего-нибудь подобного, что могло бы потушить внутренний пожар. Всю ночь дежурный по части и заместители командиров взводов роты, применяя запрещенные ООН приёмы, не давая возможности бедолагам поспать и попить воды, терзали их с целью выяснения полной картины преступления. К утру раскололи несчастных как грецкий орех, только в части касающегося свиней. Сколько было вина, где брали, как пронесли на территорию части – молчали как партизан на допросе. Признали и раскаялись лишь в самом факте распития спиртных напитков и в преднамеренном покушении на убийство двух поросят. Лично я, не верю, что они собирались наслаждаться жарким на сухую. Сто пудов, где-то зашкерили пару пузырей на опохмел.
В ходе опроса вырисовались интересные вещи. Оказывается, первого поросенка по старой доброй морской традиции подводников они хотели зажарить на вертеле и преподнести в дар командиру роты, как знак уважения и ничего более, а второго они ловили на жаркое для себя, уж больного свеженины хотелось. Это только в малых количествах алкоголь полезен до бесконечности, а в больших количествах – однозначно вреден и приводит к тяжким последствиям как для самих принимающим алкоголь на грудь, так и их окружающих. Полет фантазии мозга находящего под порами алкоголя непредсказуем.
Командир решил устроить показательную порку. На центральном проходе казармы был построен весь личный состав роты. В строй загнали всех: больных, хромых и даже суточный наряд. Перед строем, понуро опустив голову, стояли «залётчики».
Структура разноса начальником подчиненных, по-моему, мнению одинакова и не менялась в войсках уже лет сто. Сначала начальник кратко информирует несведущих, что такое героическое совершили их боевые товарищи, и тут же даёт личную оценку их умственным способностям с информацией, что он с героями сделает. После чего следует резюме в виде наказания за совершенное.
Самое интересное – это оценка умственных способностей. Она обычно самая яркая, экспрессивная и насыщенная ненормативной лексикой, в простонародье матом, где слова, в нашем случае, «раздолбаи», «дебилы» и «олигофрены» были единственными словами пригодными для воспроизведения и служили ключевыми, связывающими словами непрерывающегося потока русского мата. Это только в английском языке «Fuckyou» может переводиться в зависимости от полета фантазии как «и пошёл ты…», и «и видал я тебя…», и как кое-что другое, имеющее отношение к половому акту. Русский же разговорный матерный язык богат и разнообразен. В нём каждое произнесенное слово имеет свою эмоциональную окраску и несет конкретное стилистическое значение.
Наказание для провинившихся было жестоким. Так как в пьяном угаре и в погоне за ничем не провинившимся поросёнком, они забыли почистить клетки хрюкающей братии – в течение двух недель каждый вечер должны были там, на месте совершения преступления, в свинарнике, реабилитироваться перед свиньями ударным трудом. Кроме того, командир к радости дежурной службы ужесточил наказание. По возвращению с принудительных работ ротный туалет, а по-флотски гальюн, также поступал в их распоряжение, где они могли отточить своё мастерство по уборке отхожих мест.
Это сейчас в армии при чистке ротных туалетов дневальные надевают перчатки, и к их услугам различные ёршики и губки, а также разномастная и разнокалиберная порошковая и жидкая химия, которая, способна даже камень превратить в порошок и обеспечить сияющую улыбку вашему унитазу или туалетной чаше. В то время было всё проще. Руки моряка, которым не страшна никакая инфекция и зараза, хозяйственное мыло, а из подручных средств – твоя зубная щетка и лезвие из станка для бритья марки «Нева» или «Спутник». Однако в то время гальюны, как в учебном отряде, так и на кораблях, всегда были в идеальном порядке, и приветствовали посетителей сверкающей белоснежной улыбкой. Только легкий запах дезинфицирующего средства напоминал, что ты в гальюне, а не в комнате для релаксации. Флот во все времена славился своей, доведенной в какой-то степени до мазохизма, склонностью к чистоте.
Не забыл командир роты и про меня.
III
После обеда я получил команду прибыть к командиру роты. Вызов к начальнику никогда ничего хорошего не сулит, как для офицера, так и простого моряка: или начальник нарежет новых задач, и будешь летать и скакать в мыле как лошадь Буденного, или получишь очередной нагоняй. Я с опаской зашел в кабинет командира. Надо немного отступить и внести дополнение в повествование.
Во время разворачивания ночью этой трагикомедии мой сладкий сон на привольно гражданскую тематику был жесточайшим образом прерван заместителем командира взвода. Я уже упоминал, что в учебке он был для меня Богом, царем и ближайшим воинским начальником. Первое, что я видел когда засыпал и поднимался по команде «Рота подъём!» – это была его физиономия. В этот раз от него последовала совсем другая команда: «А, ну ка, дыхни!». Я покорно выполнил команду, глубоко надеясь, что мне позволят досмотреть сон, в котором, в отличие от жизни, кое-что наклевывалось. Самое страшное, когда обламывают на самом интересном. Команда, произнесенная стальным голосом: «Бегом в коморку старшины роты», – вернула меня к реальной флотской жизни. По пути следования от дневального я узнал о далеко не героических действиях моих сослуживцев.
В ротной коморке меня ждали наши ротные старшины, заместители командиров взводов, которые собрались чтобы помочь моему замковзводу выяснить всю картину происшествия и допросить основного алкоголика роты. Диагноз. который установлен самим военным госпиталем. Сначала каждый из них провел неоднократное контрольное занюхивание паров, выдыхаемых моим невиноватым ни в чём организмом. К их великому разочарованию, я был абсолютно трезв, но всё равно начали они довольно сурово, забыв, что военнослужащие должны обращаться друг другу только на «Вы»:
–Ты, алкаш! Почему ты трезвый, когда остальные кто был с тобой пьяные?
Слава бывает разной. Сам виноват.
Надо отдать должное моему замкомвзводу. Утром он объективно доложил, что я был в группе залётчиков, однако прибыл по отбою абсолютно трезвым.
Командир роты встретил меня спокойно. Всё логично и понятно. Виновные наказаны. Пар спущен. Можно расслабиться, и к нему вернулось доброе настроение. Начал он издалека:
– Пашко! Я знаю, что тебе предлагали принять участие во вчерашнем празднике жизни, и ты отправил их дальше чем-то место, где будешь служить сам, то есть значительно дальше, чем Заполярный круг. Установлено, что одеколон из тумбочек пил не ты, и что к алкоголю ты равнодушен. По учебе ты один из лучших. Из тебя получится толковый моряк. Командир взвода и преподаватели о тебе лестно отзываются. Объясни, что могло такое случиться, что ты трижды умудрился напиться в военном госпитале?
И я вынужден был кратко поведать свою эпопею, связанную с нахождением в госпитале.
– Да… – подвёл итог и заулыбался командир роты. После чего произнёс крылатое выражение, которое я запомнил на всю жизнь, и с которым прошла вся моя служба: – Не служил бы я на флоте, если бы не было смешно.
Наряду с «Годковщиной» так оно и было, и слово он своё сдержал, служить меня он отправил на Северный флот.
Навстречу северному сиянию
I
Белой чайкой, скользящей по греблям морских волн, незаметно пролетело время в учебном отряде, и вот я в вагоне пассажирского поезда упрямо и напористо двигающего из сердца колыбели революции Ленинграда в центр Кольского полуострова – город Мурманск. Меня не покидает ощущение «дежа вю». Вагон под завязку набит молодыми моряками, окончившими учебные отряды и спешащими на Северный Флот. Нас сопровождает какой-то капитан-лейтенант и двое старшин, которым наплевать на нас. Они заперлись в купе проводников и всю дорогу пили, предоставив нас самим себе.
А вагон гудел как улей, благо водки в вагон-ресторане хватало. Выпитая, практически без закуски, водка тут же била по буйным головушкам, и вагон превращался в балаган. Молодое пополнение Северного Флота бухало так, словно завтра наступит апокалипсис. Я в этом празднике жизни участия не принимал. Забился на верхнюю полку и через окно рассматривал карельский пейзаж.
Была глубокая осень. Мелькающие за окном чахлые сосны и ели, растущие на болотистой местности, вызывали хандру и чувство необъяснимой, зарождающей где-то там далеко-далеко в душе тревоги.
Ближе к Мурманску ландшафт поразительно поменялся. Лес исчез, и кругом только сопки, покрытые снегом. Изредка на этих сопках можно было увидеть одинокие низкорослые карельские березки, и такого же роста сосны и ели, которые гордо, назло морозу и студёному полярному ветру, корнями зацепились за этот скалистый грунт и упорно тянулись к небу и солнцу.
Мурманск, уютно укутанный снежным покрывалом, встречал нас полярными морозами. На железнодорожном вокзале наш вагон, а также еще два вагона, прицепили к видавшему всё на этой земле небольшому портовому локомотиву, который неторопливо потянул свой груз вдоль Кольского залива в сторону сердца Северного Флота – города Североморск.
Дав напоследок два гудка, словно говоря «…не дрейфь, пацаны», трудяга локомотив закончил свой незамысловатый путь на задворках Североморска. Поступила команда покинуть вагоны.
II
Общей колонной мы прибыли в экипаж, прямо в столовую. Столовая впечатляла своей масштабностью. По моему наблюдению, около 2-х тысяч моряков могли сразу принимать пищу. Нас накормили горящей натуральной картофельной кашей с рыбой и чаем с маслом, что было очень кстати после вынуждено, не побоюсь этого слова, дорожного голодания. Дальше как в сказке: чем дальше – чем страшнее.
После плотного завтрака нас, это человек 60, как стадо овец загнали в военный клуб. Военный клуб того времени мало чем отличался от любого клуба в сельской местности. Архитектура советской эпохи не баловала советского обывателя изысканными стилями. Сцена и зал. Стулья деревянные с откидными сиденьями, которые были закреплены по трое между собой. Чудесные стулья моей молодости. В школьные годы все летние каникулы я провёл в деревне у бабушки. Одним из приятных развлечений в сельской местности был поход в кино. Билет стоил всего 10 копеек, это если на взрослый фильм, на детский фильм значительно дешевле. Не беда если нет денег. Два куриных яйца с бабушкиного курятника и – ты смотришь широкоформатный фильм про американских индейцев, где главную роль исполняет югославский актер Гойко Мутич, всеми любимый индеец Советского Союза. Так что бартерные отношения начали зарождаться уже при социализме. Вечером стройные и параллельные ряды стульев моментально разбирались и выстраивались вдоль стен, а клубный кинозал в одно мгновение превращался в площадку для «танцев-обжиманцев». Вот поэтому они были ещё на заводе скреплены по трое. В Советском Союзе думали наперед, прежде чем что-то произвести.
А вот спать на них было невозможно. Нам предстояло ночевать в этом зале. Некоторые моряки стали объединяться в тройки. Одну шинель укладывали на пол, а двумя накрывались.
Я снял ботинок и ступил ногой на пол – он был холодный, причём очень. Спать на нём–увольте. Здоровье превыше всего. Пришлось приспосабливаться спать на стульях. Изогнувшись невообразимым образом, я как-то умудрился на них разместиться.
Утро следующего дня морозным. На улице было около двадцати градусов мороза. После завтрака молодое пополнение флота, построили на плацу экипажа. Необходимо было ждать представителей с кораблей, а они не спешили, а вот мороз наоборот, крепчал. Одна из прописных истин Северного Флота гласит: «Североморец не тот, кто мороза не боится, а тот, кто тепло оденется». Золотые слова. От себя добавлю: «И ещё, кто ноги в тепле держит».
Мой военный опыт показал, что ты можешь быть одет хоть в тулуп, но, если ноги мерзнут – начинает мерзнуть всё тело. Сначала ты чувствуешь, что мороз потихоньку прихватывает пальцы на ногах. Ты героически сопротивляешься и начинаешь выбивать чечётку ногами. Через некоторое время понимаешь, что танцор с тебя никудышный, и долго долбить замерзающими ногами землю или палубу у тебя нет сил и–ты сдаешься. Мороз от ног подымается выше. Тело, а точнее мышцы, начинают интуитивно сжиматься и – ты с бравого, румяного моряка, которому любое море по колено, превращаешься в плененного в 1943 году под Сталинградом немца. Кроме того, зубы начинают предательски клацать. Ты пытаешься бороться с общим охлаждением организма путем непрерывного травления организма никотином. Помогает, но ни надолго. Дальше мороз добирается до мозга. Шарики и ролики в мозгу начинают замедлять свой ход, вызывая всеобщее оцепенение и безразличие ко всему происходящему, и смерть на мягких и пушистых котиных лапках начинает к тебе подкрадывается, предлагая закрыть глаза и уснуть.
Хотя мы были одеты по-зимнему, мороз не давал расслабиться. Нам разрешили клапаны зимних шапок развязать и завязать под подбородком, но страшное было в том, что на ногах у нас были «гады», грубые и малопригодные для Севера ботинки. Ноги замерзали через полчаса пребывания на улице, а за ним – всё тело. С целью недопущения обморожения личного состава, нам позволили то, что в самом страшном сне не может присниться строевому командиру. Курить, не покидая строй, на самом святом месте любой части, на строевом плацу.
Первый раз я по-настоящему замерз, как цуцик на дне морском. В тот момент я готов был отправиться в самый грязный трюм любого корабля, чистить день и ночь грязь, остатки мазута с переборок, выполнять любую грязную работу, лишь бы было тепло. С каким удовольствием я стоял и вспоминал кресла в актовом зале. Что мешало разместить нас в относительно теплом актовом зале? Где мы накануне провели ночь. Я настолько замерз, что перестал бояться «годковщины», про которую только и говорили на плацу, куря одну за другой сигареты. Зря…
В тот же день ближе к обеду меня и ещё пятерых окончательно замерших молодых моряков забрал с плаца какой-то мичман и отвёл на «БПК» (Большой Противолодочный Корабль) «Огневой». На этом гвардейском корабле я столкнулся с явлением намного страшнее, чем мороз. От мороза можно укрыться в тепле, а от этого явления – спасения молодому моряку на первом году службы не было, и название ему «годговщина».
«Годговщина» (дедовщина)
I
Прежде чем взяться за этот сборник рассказов, я много времени думал: «Стоит ли вообще браться за перо?». Так как понимал, что «годковщину» никак не обойдешь. Без главы «Годковщина» можно смело в заглавие книги было ставить «Сказки про службу на флоте». Была и вторая сторона этого вопроса – моральная: «Имею ли я право про это писать?». Через «годкощину» прошли все, кто служил на надводном флоте и береговых подразделениях флота (про подводный флот мне ничего не известно) в конце семидесятых и восьмидесятых прошлого столетия, но не каждый, кто через неё прошёл, скажет правду. У сильной половины человечества не принято рассказывать о том, как тебя унижали морально и физически, превращая в забитое и покорное существо человеческого рода, готовое безропотно выполнить любую прихоть «годка». Это была система подавления и унижения личности, противостоять которой одиночка не мог, так как в случае бунта, ты был один – а они (старослужащие) как шакалы стаей наваливались на тебя. Только единицы были способны не сломиться, выдержать побои, и не выполнять прихоти зарвавшихся от безнаказанности и наслаждающихся своей властью над другими отщепенцев рода человеческого, потому что назвать людьми некоторых язык не поворачивается.
«Годковщина» (армейский вариант «дедовщина») – это страшная реальность срочной службы великого и могучего СССР прошлого столетия. Будущих моих критиков я хочу сразу предупредить, что, взявшись за тему «годковщина», я не ставил цель вскрыть социальные причины этого уродливого проявления нечеловеческого, а иногда, не побоюсь этого слова, садистского отношения некоторых старослужащих к молодым матросам. В этой главе я буду писать про то, что видел собственными глазами, и про то, что прошёл сам и прочувствовал каждой клеткой своего тела, а также мнение по этому поводу тех, кто служил рядом со мной.
На юридическом языке я бы дал определение «годковщины» следующее: «годковщина»– это неуставные взаимоотношения старослужащих моряков с молодыми моряками. Но слово «взаимоотношение» – это слишком громко. Больше подходит линия поведения старослужащих по отношению к молодым морякам, так как молодые моряки, а на морском сленге «караси» никакого права голоса не имели, и обязаны были выполнять любую прихоть старослужащего, в противном случае их ждала физическая расправа, а точнее избиение. А дурость или полет фантазии старослужащего определялся только его серым веществом в голове или его отсутствием.
С «годковщиной» молодой моряк сталкивается с первого дня как попадает на корабль. Так было и со мной. По прибытию на Северный Флот из Экипажа нас шестерых «карасей» сначала привели на БПК «Огневой» точная копия, а точнее один и тот же проект, брат-близнец БПК «Стройного». Разместили нас в кубрике БЧ-2(БЧ-2–ракетно-артиллерийский часть). Красавец «Стройный» в это время был где-то в морях, а нам велели дожидаться его возвращения. Несколько дней мы сидели на рундуках (металлические ящики в кубриках прикрепленные к переборке в один ряд и используемые для хранения вещей личного состава, а также для сна в ночное время), боясь лишний раз выйти покурить или в гальюн, потому что с первых наших шагов по палубе настоящего боевого корабля мы стали невольным свидетелями той самой «годковщины», про которую так много слышали по дороге на флот.
Едва мы немного отогрелись, и, как новорожденные птенцы в гнезде несмело вытянули шеи, чтобы ознакомиться с кубриком и его обитателями; один из старослужащих, рослый широкоплечий детина, подозвал к себе молодого моряка. «Карась» был на голову его ниже и тонок в талии как хворостинка. Телосложением он был больше похож на хрупкую девушку подростка. После нескольких вопросов годок внезапно нанес «карасю» сильнейший удар рукой в грудь. Удар был настолько силен, что молодой моряк отлетел метра на два и упал на палубу, качаясь от боли. От физической боли и человеческой несправедливости у бедного парня по лицу потекли горькие слезы. Все, кто находился в кубрике, смотрели на происходящее, как обыденное явление. Никто даже пальцев не повел, чтобы помочь несчастному или сказать этому представителю рода человеческого, что детей или тех, кто, слабея тебя – бить нельзя, что эту прописную иcтину он должен был усвоить еще с молоком матери.
Для меня это был шок. Там на «Огневом» я первый раз, а потом и на «Стройном» до конца своей службы, часто задавал себе вопрос, на который даже сейчас, не нашел ответа: «Человек, ты кто? Творенье Божье или наказание Божье?» Но лучше всех и точнее по этому поводу когда-то изрек Ф.Достоевский: «Человек, сколько в тебе осталось от человека?»
То, о чём мы слышали, и во что мозг категорически отказывался верить, постоянно нашептывая, что все эти рассказы про «годковщину» и «дедовщину» – сказка для сопливых юнцов, оказалось правдой и жестокой реальностью. И в этой реальности, в которую я попал, нужно было продержаться минимум год и, самое главное, не только продержаться, но и остаться человеком, и не утратить веру в человечество. А это был не единичный случай, который я наблюдал на БПК «Огневой» за двое или трое суток, пока нас не забрали на «Стройный», где пришлось познакомиться с «годковщиной» значительно ближе.
И вот, нас шестерых молодых моряков, наконец-то привели на БПК «Стройный». Мы попали служить в РТД (радиотехнический дивизион) БЧ-7(боевой части 7). БЧ -7 состояла из РТД и дивизиона связи. Мы с ними практически не пересекались, хотя кубрики были рядом. Там правили свои «годки», а у нас свои. За исключением несения вахты или службы, где её жестко контролировали офицеры и мичманы, повседневная жизнь была построена и держалась исключительно на «годковщине». Начиная с подъёма, кончая отбоем. Только почему-то отбоя как такового у «карасей» не было. Ложились спать в 2-3 часа ночи. Первые полгода на корабле поспать 4 часа – это было счастье. Не спали по одной причине: из-за «годковщины».
На описываемый момент, а это ноябрь 1984 года, в РТД было 42 человека. Из них 6 «карасей», 1 «борзый карась» (прослужил год), 2 полторашника (прослужили 1,5 года), 22 «годка» (прослужили 2,5 года), остальные прослужили 2 года и «дембеля», ожидающие увольнения в запас. Так вот, за всех этих 32 человека работать приходилось «карасям». Согласно корабельного устава, на корабле три раза в сутки осуществляется приборка. Это значит, что на всех объектах должен был наведен идеальный порядок. Верхняя палуба, внутренние коридоры, тамбура и служебные помещения, называемые на флоте постами, – все было закреплено за отдельными командами и подразделениями. Порядок подразумевал собой, что верхняя палуба должна быть убрана зимой от снега и мусора, медяшки на шпангоутах должны быть надраены и блистать, как известная всем часть тела у кота, в коридорах, в постах и других различных помещениях линолеум должен был вымыт и очищен от следов прогар и ботинок. Флот всегда славился чистотой и порядком. Согласно всё того же корабельного устава, приборку должен осуществлять весь личный состав, но в том и фишка «годковщины», что её основной принцип гласит, что работать и выполнять всю грязную работу должны те, кто прослужил мене 1,5 года. А так как нас было всего семеро, а остальное морское воинство работать категорически не желало и не стремилось, за редким исключением, то, особенно в вечернее и ночное время – драили (мыли, чистили, натирали) все объекты дивизиона мы, бедные и бесправные «караси». Лично я к работе относился спокойно, кому-то надо же драить «Машкой» (флотское название специальной швабры) верхнюю палубу или мыть и натирать палубу во внутренних помещениях. Для меня в этом ничего зазорного не было. Обидно и невыносимо больно было моральное унижение и связанное с ним физическое унижение. Но всё по порядку.
По прибытию на корабль, нас распределили по командам. Я и Леха Турсин (Фамилия изменена сознательно, уж больно колоритная личность) попали в команду «Вымпел». Командиром отделения был «годок» Слава Ламкин родом из Астрахани. Благодаря ему и земляку из Волковыска Володе Матушинцу, командиру кормового отделения «Турель», я морально не сломался. Они были моими ангелами спасителями в этой клоаке под названием кубрик, где в основной массе происходили эти проявления «годковщины».
В начале все шло вроде неплохо, нам дали месяц времени на сдачу зачетов по допуску к несению вахт на боевых постах, дежурств и нарядов. В каждом подразделении назначается дежурный и дневальные, плюс дополнительные наряды на работы, например, дежурным или рабочим на камбуз – это обязательные наряды, вне зависимости корабль на ходах или на стоянке в базе.
Первую неделю мы, мирно, не спеша, за исключение ночных работ по наведению порядка, сидели по боевым постам и готовились к сдаче зачетов. Мы делали вид что учимся, а на самом деле, мирно дрыхли, полагая, что времени предостаточно. Я даже подумал, что «годковщины» на «Стройном» нет, но не тут-то было.
Буквально через неделю после прибытия, а это была пятница, мы с ней познакомились во всей красе. В ту злопамятную пятницу, после завершения приборки, и когда уже давно была дана команда «отбой», и за бортом стояла глубокая полярная ночь – нас всех «карасей» собрали на БИП (боевой информационный пост). Рулили ночным построением наши «полтарашники» из БЧ-7: Лютый и второй украинец по имени Виктор. Хотя их было двое, но мой призыв, и следующие за нами призыва, запомнили их на всю жизнь. Они только что вышли из разряда «карасей» и поэтому старались во всю, чтобы доказать тем, кто их недавно прессовал, что теперь они такие же как последние, неприкасаемые, что отныне они могут наслаждаться властью над другими и ни черта не делать. Оба они были Викторами, и вместе служили на БИП, но были полной противоположностью друг другу. Лютый (одна фамилия чего стоит) высокого роста, брюнет. Он был самый умный из них двоих, и поэтому самым опасным для нас «карасей». Второй Виктор был среднего роста обычного телосложения, и имел русые волосы. Этот гад, с ярко выраженными признаками садиста, предпочитал сразу бить, а потом разговаривать. Забегая вперед скажу, что сценаристом и ведущим всех «представлений» для «годков», разыгрываемых в кубрике с участием «карасей» был именно Виктор номер 2. По «карасёвщине» ему сильно доставалась, поэтому он отрывался не на тех, кто его угнетал, а на нас, беззащитных «карасях». В дальнейшем им на БИП был распределен «карась», их земляк по фамилии Куцый. Буквально через месяц от издевательств и недосыпания Куцый трясся как припадочный. На парня смотреть без слез было больно.
Лютый, как старший брат, спокойно и нравоучительно начал с нами душевную беседу. Он довольно подробно, доступно, красочно и убедительно разъяснил нам суть «годковщины». Свою воспитательную беседу Лютый закончил цитатой из Библии, мол, Бог терпел и нам «карасям» до 1,5 года велел терпеть. А потом настанет наше звездное время. Мы даже не догадывались, что это только прелюдия перед следующей сценой под названием «Втягивание новобранцев в службу». После чего Лютый приступил к анализу усвоенных нами знаний за текущую неделю. Знания наши были чуть выше нуля. Для активизации деятельности серого вещества в наших головах нам приказали согнуться и достать пальцами рук пола. Сначала я думал, что это какой-то морской прикол, но не тут-то было. Такого унижения, последующего за этой сценой, я никогда в жизни не испытывал. Пока мы старательно тянулись руками к носкам ног, Виктор номер 2 деревянным клином, предназначенным для заделки дыр в борту в случае необходимости, со всего размаха врезал каждому из нас по тому месту, откуда ноги растут. Моя первая реакция была, хорошо, что не попал ниже, иначе после дембеля пришлось бы евнухом устраиваться в гарем к арабским султанам. Вторая мысль была философской: «Почему за всё в нашей жизни, отвечает та, часть тела, о которой мы всегда говорим с пренебрежением? В детстве за поведение, в школьные годы за обучение, в молодости за приключения, а когда болеем – то за процесс излечения». Но потом стало больно и грустно.
Как только мы пришли от шока немного в себя, активно потирая руками ушибленную часть тела, Лютый также спокойно добавил, что теперь каждую пятницу нас ждет повторение процесса ускорения в обучении, и оно будет продолжаться, пока мы не сдадим зачеты по допуску к несению службы. Сверх того, мы должны выучить фамилии, имена и отчества всех годков и имена их любимых девушек. Последнее зачем – не знаю. Напомню, что годков у нас на тот момент было 22 человека. А познакомиться с ними и увидеть их настоящую натуру, нам предстояло в следующие два дня, а это была суббота и воскресенье.
Побитые, как нашкодившие котята, мы, прежде чем идти спать, отправились на бак (передняя часть корабля, где разрешается курить на стоянке корабля). На душе было муторно и тошно. Хотелось побыть одним и поговорить про жизнь, прежде чем возвращаться в эту преисподнюю под названием кубрик. Еще там, на БИПе, я решил, что это больше не повторится. К своим 18 годкам в уличных драках я уже пару раз получал по соплям, и знал, какова она на вкус собственная кровушка. Кое какой опыт в этих делах у меня уже был.
Я был настроен на бунт и очень рассчитывал на Леху Турсина. Лехе было 23 года, когда его загребли на флот. Со своими 172 см я едва макушкой головы достигал его плеч. На соревнованиях по гиревому спорту во время службы он брал всегда призовые места. Его кулаки размером не уступали пивным кружкам в береговых забегаловках. Этакий воронежский богатырь среднего размера, но с заячьим сердцем. Имея такую фактуру, я бы уже в первый раз Лютого и Виктора по переборке размазал бы, а потом пришёл в кубрик и половину «годков» на больничную койку отправил бы, потому, что вторая половина – наложила бы в штаны от страха. К моему большому разочарованию, никто не согласился на бунт на корабле, и с этого момента во взаимоотношениях между мной и моим призывом прошла небольшая трещина, которая к дембелю превратилась в широкий овраг недопонимания. Мне стало ясно: каждый выживает, как может. А впереди была первая суббота на корабле, а за ней и воскресенье. Когда мы «караси», по-настоящему, прочувствовали каждой клеткой своего тела «годковщину».
Суббота. День большой приборки. Большая приборка на корабле отличалась от приборки в учебке только объемами выполняемых работ. А так, всё также как в учебке: все и всё в мыле. Самое интересное после обеда. Это время для помывки личного состава, стирки постельного белья и обмундирования. В то время на корабле не было стиральных машин. Стирать приходилось собственными ручками, а потом сушить постиранное на грибках вытяжной вентиляции на посту.
После помывки в душе, нас шестерых карасей «полторашники» построили в кубрике. Тут же рядом находились «подгодки» из нашего дивизиона. Судя по всему, меня кто-то стуканул. Так как начали с меня. Виктор номер два дал мне в руки чью-то форму с простынями и сказал идти стирать. Будучи наивным романтиком, я бросил форму на палубу и вступил с Виктором номер 2 в дискуссию на тему: «Где в корабельном уставе прописано, что я Анатолий Пашко должен кому-то стирать бельё». Кроме того, я всю жизнь считал, что есть мужская и женская работа. Носки – это святое. А всё остальное, связанное со стиркой – это чисто женская работа. Виктор номер 2 дискутировать не стал и тут же врезал мне по зубам. Зубы не выбил, но нижнюю губу рассёк и, сатанея прямо у меня на глазах, процедил сквозь зубы: «Подыми!». «Нет» – только успел я ответить, как тут же получил сильнейший удар ногой в грудь и упал на палубу сбитый с ног. С криком: «Карась ох…», – стая «подгодков» набросилась на меня, и стала качать меня ногами по палубе. Били сильно. Я не знаю, чем бы это закончилось, если бы в кубрик не спустился мой командир отделения Слава Ламкин и не разогнал эту стаю шакалов. Побитый, но не сломленный, я ушел со Славой на свой пост. В моей голове крутилась только одна мысль: «Ничего, суки! Когда дембельнусь – я вас всех на гражданке достану!» Забегая вперед, могу сказать, что с некоторыми «подгодками» я поквитался буквально через полгода. Военная судьба предоставила такую возможность.