Анатолий Николаевич Пашко
Мы служили на флоте
Через некоторое время на пост пришел Леха Турсин и стал стирать чужую форму и простыни. Стирали и другие «караси». Уж больно урок был наглядный. Я их за это не осуждаю. Никто, кто не хлебнул полной ложкой «годковщины» не имеет право их осуждать, а тот, кто хлебнул – и слова не скажет в упрек. У каждого, кто через это прошел – свои, личные вспоминания, спрятанные где-то там, далеко-далеко, под самой корой головного мозга. И о них он никому не расскажет. Даже на Судном Дне.
Перед отбоем я вынужден был вернуться в кубрик. Впереди была вторая часть представления, предназначенная для «годков», спланированная «полторашниками» и «подгодками», но главную роль в ней отводили нам, «карасям». Нас завели внутрь кубрика. На середину кубрика театрально вышел Виктор номер 2, за ним стоял Ара. Ара, армянин, «подгодок» из поста «Ангара».
С ним я познакомился буквально в первые минуты пребывания на корабле. Когда меня и других «карасей» боцман оставил на вертолетной площадке и пошел докладывать о прибытии молодого пополнения, первым, как чёрт из табакерки, выскочил на вертолетную площадку Ара. Он был похож на настоящего черта, только рогов под зимней шапкой видно не было, а на копыта были насунуты морские прогары. Его лицо украшал огромный армянский нос. Володя Матушинец, командир кормового отделения «Турель», частенько его подкалывал на построении: «Ара, нос проверни, а то по команде «Ровняйсь» из-за твоего носа – третьего человека в строю не видно». Активно жестикулируя руками, и раздавая оплеухи налево и направо, он стал липучей смолой приставать к нам, поворачивая каждого из нас спиной к себе, ища размер прикрепленного к вещевому мешку бушлата. Он искал бушлат 46 размера. Позже я узнал, что бушлат нужен был на дембель командиру его отделения, Ара так прогибался. Когда он дошел до меня, мне так и хотелось его спросить: «Слышь, чертяка! Ты куда хвост свой засунул, под брюки или в карман шинели?». Уж больно он был похож на черта. Увидев мою ехидную улыбку, Ара, не разговаривая, всадил мне смачную оплеуху, и козлом попрыгал с вертолетной площадки, безвозвратно отобравши у какого-то «карася» абсолютно новый бушлат.
Ара держал в руках согнутую из проволоки рамку. Оказывается, это был экран телевизора. Виктор номер 2, изображая конферансье объявил, гогочущим как жеребцы на племенной конюшне «годкам», что сейчас состоится концерт по вашим заявкам. Первым артистам выбрали меня. Нашли блин во мне нового Льва Лещенко. Я понимаю, когда поешь со сцены, перед полным залом. А здесь – зрителей, «годков» как селедки в бочке, только собрались они не к искусству приобщиться, а поржать, унизить тебя как человека. И всё потому, что ты молодой, ты – «карась».
«Пой!» – сквозь зубы процедил Виктор номер два. Я попытался отшутиться, что в детстве меня уронили головой с печки вниз, поэтому слов песен не запоминаю, как этот проклятый урод въехал кулаком по зубам. Дважды по зубам за день – многовато. Я попытался опять отшутиться, что в детстве как-то заснул под стоящим трактором, а батька внезапно завел его верёвкой с пускала, поэтому я ещё к тому же глуховаты. Не помогло.
– Да он, «карась», над нами издевается! Его рожа мне с первого раза не понравилась, – с криком на меня набросился Ара.
– Я тебе баба, чтобы нравиться? Ты на свою рожу в зеркало видел, чертяка? – были мои мысли, а Ара бил, хотя бил как баба, ладошкой, почём попало, но сука старался попасть по лицу или голове.
Я упал на рундуки, прикрывая руками голову. Так эта сука (прошу меня извинить за повтор, но это единственное литературное слово, которое я могу в отношении его использовать) стал избивать меня ногами. Внезапно «Ара» отлетел от меня и упал на палубу. Это Володя Матушинец с ноги зарядил по корпусу Аре.
– Братан, ты что? – заблеял низким, пискливым голосом Ара (для всех он так и остался Арой, никто его имени не запомнил).
– Этот «карась» совсем ох…!
–Угомонись, а то ещё добавлю, – спокойно ответил ему Володя Матушинец. – Ему сегодня больше всех досталось. Ты что не видишь? Ты его убьёшь, но не сломаешь! Иди, земеля, поспи! – помогая, мне подняться, доброжелательно сказал Володя Матушинец. – Сегодня тебя больше никто не тронет.
Не все в кубрике были моральными уродами. Володя был немного неправ. Сломался я, но не до конца, только на одну ночь, на следующий день. Уж больно болели рёбра, и ныло от побоев все тело. Тело требовало отлежаться, дать отдых ребрам, зализать раны как физические, так и моральные. Извините меня, но я не стойкий оловянный солдатик.
Первое воскресенье на корабле. Никогда не забуду, сколько жить буду. Опять перед отбоем построение «карасей». На этот раз парадом рулили «годки». Показывали упражнение «Грудь к осмотру» или «Пробивка фанеры». Мы стояли в одной шеренге, а к нам подходили «подгодки», «годки» и со всей силы били по очереди кулаком в грудь. Конечно, били не всё «годки», но самое страшное при их молчаливом согласии большинства. Так, ничего личного, чтобы ты «карась» знал свое место, для профилактики. Некоторые били так, что подниматься с палубы не было никакого желания и сил, а они, эти нелюди в человеческом обличии, только кричали тебе в лицо: «Карась, не тупи, не прикидывайся, что тебе больно».
Потом было упражнение под названием «Держи краба». Простое упражнение. Ты сгибаешься до пояса буквой «Г», а какой-нибудь недочеловек бьет тебя по шее согнутой ладонью. Кажется, ничего страшного, но среди наших «годков» были такие «быки», я имею в виду в физическом плане, что даже Леша Турсин падал на палубу и – подыматься не думал. Как только грудная клетка и шейные позвонки выдерживали всё это безобразие над организмом. Я не мазохист, и грудная клетка у меня не железная; поэтому, когда ночью «полторашники» ставили театральную сценку под названием «Дембельский поезд», я не сопротивлялся. Наравне со всеми колыхал шконку дембеля, изображая вагон поезда, а один из моих собратьев пел песню: «Голубой вагон бежит качается…».
Выходные прошли, и нужно было думать о пятнице. Повторного унижения я допустить не мог. Я знал, что никогда в жизни я повторно, безропотно, покорно, как баран, которого гонят на бойню, свою задницу под удары клина не подставлю. И тут на помощь мне пришел мозг. Тогда я первый раз обратил внимание на удивительное качество своего мозга: в критические минуты он способен не теряться и быстро находить оптимально верное и, самое главное, правильное решение. Видно болевые сигналы от побитых участков тела стали и до него доходить, и – ему стало не очень комфортно, а скорей всего, он устал сотрясаться, когда я получал удар в бубен или «Ловил краба». Так как бунт на корабле отменялся, ему пришла гениальная идея – не подвергать тело новому испытанию на прочность, а взять и сдать проклятые зачеты командиру боевой части, самому капитану 3-его ранга Пикалову Максим Борисовичу.
Трое суток мой мозг не знал покоя ни ночью, ни днем. Такой большой объем информации необходимо было выучить. Если с обязанностями дневального и отдельными статьями корабельного устава проблем не было, я их зазубрил ещё в учебке вместо сна на сампо, то с БЖ (борьба за живучесть корабля) и устройством корабля – пришлось попотеть. Порой мне казалось, что еще немного, и этот генератор идей, и вдохновитель моего тела на ратные подвиги, от избытка напряжения – закипит как самовар. По БЖ необходимо было знать все системы пожаротушения их местонахождение; огнетушители, их типы, вес, емкость, что можно одним видом тушить, что нельзя. БЖ было тесно связано с устройством корабля. Моряк должен знать: где какой находится шпангоут, и какие посты или помещения находятся рядом. Шпангоут – это поперечное ребро корпуса судна, предназначенное для придания прочности корпусу корабля. Все шпангоуты пронумерованы. Так как, на корабле в любое время могли сыграть аварийную, или учебно-аварийную тревогу, а затем поступить вводная, что в районе такого-то шпангоута пробоина. А если ты входишь в расчет аварийно-спасательной группы – напрячься придется конкретно. Кроме того, могли в любой момент любую команду бросить на помощь, героически сражающимся с водой и огнем морякам, а если ты тормозишь и не знаешь куда бежать – считай, что служил, то зря. БЖ на корабле придавалось большое значение. Учебные и аварийные тревоги иногда длились по 4-5 часов. Ещё нужно было сдать командиру БЧ тактико-технические характеристики корабля: устройство, где в каком тамбуре, находится то или иное подразделение или пост, вооружение и многое другое, необходимое в повседневной жизни моряка. Например, всё команды на корабле дублируются по громкой связи определенной последовательностью коротких и длинных звонков. Каждый моряк должен знать, что они значат: это реальная аварийная тревога или учебная тревога, или это сигнал, что командир сошёл с корабля на берег, или это сигнал приготовиться к построению по кубрикам. Морская служба очень специфична. В подготовке мне сильно помог командир отделения Слава Ламкин.
Мой мозг меня не разочаровал. Выучил всё. В четверг я с первого раза сдал все зачеты командиру БЧ и в пятницу заступил дневальным по кубрику. Это был успех. Я, наверное, был первым «карасем», который через две недели пребывания на корабле получил допуск к самостоятельному несению службы. Мой авторитет резко поднялся не только в глазах командования, но и этой морской шпаны под названием «полторашники», «подгодки» и «годки». К тому же, я избежал повторного и неоднократного построения по пятницам на БИП и, связанного с этим, тесного общения с «полторашниками» и их орудием обучения под названием «Деревянный клин». А оно продолжалось…
Так как, через месяц моей службы на корабле, в субботу, после большой приборки и помывки, меня вызвали в лазарет к корабельному медику. В лазарете также находился замполит нашей БЧ. Замполит только летом это года после военного училища пришел на корабль, и его никто серьёзно не воспринимал.
– Пашко! – начал с далека корабельный медик. – Как ты объяснишь тот факт, что у всех молодых моряков твоего призыва в РТД задницы такие синие, а синева эта такая глубокая, как июльские ночи у меня на Родине, на Херсонщине? А твоя задница – абсолютно чистая и розовая, как попа у младенца.
– Не могу знать, – начал бодро я, – с тех пор как, в школьные годы первый раз подглядел в колхозной бане через дырку за голыми женщинами – интересуюсь исключительно женщинами и предпочитаю рассматривать их спереди, а на голые матросские задницы в душе не заглядываю.
– Перестать выпендриваться! – грозно прервал меня медик. – Ты знаешь, что под трибуналом ходишь?
– Вот это номер! – подумал я. – Меня месяц годки лупят как Сидорову козу, а я ещё и виноват. Тюрьмой грозят.
Это были мысли про себя. Вслух у меня хватило ума ничего не произнести. На душе как-то стало неспокойно. Был к тому моменту у меня грешок: уже успел «полторашнику» из дивизиона связи по физиономии съездить, но, по-моему, разумению, это на военный трибунал не тянуло. Я стоял и ждал, когда они, офицеры, как шулеры достанут свою козырную карту.
Дело в том, что в рамках борьбы с «годковщиной» на каждой помывке присутствовал замполит или медик, выискивающие проявление неуставных взаимоотношений на телах молодых моряков. Эту субботу на помывке присутствовал корабельный медик. Пацаны попались ему на глаза своей синевой на мягких участках тела.
И вот она, козырная карта. Замполит достал листок бумаги и с гордостью Троцкого, только что разбившего белогвардейцев, эту гидру контрреволюции, а в нашем случае «годовщину» в отдельно взятом подразделении, стал зачитывать объяснение, собственноручно написанное моим корешем по «карасёвщине» Лехой Турсиным. Заранее прошу знатоков русского языка извинить меня за вульгарность, но я вынужден процитировать автора, выпускника сельхозтехникума, ветеринара по образованию Леху. Из объяснения следовало, что «…такого-то числа 1984 года, во время утренней приборки верхней палубы, матрос Пашко (т.е. автор) поставил меня раком (напоминаю, стиль Турсина) и деревянным клином ударил меня по одной половине жопы, затем развернул меня и ударил по второй половине, поэтому она такая синяя. Ранее он меня также бил клином».
– Ну, Леха, ты даешь! – была моя первая реакция. – Ещё немного и с твоей помощью меня точно отправят на Колыму лобзиком лес валить и вместе с тучами комаров и мошкары восторгаться бескрайними просторами Сибири.
Надо было как-то выкручиваться их этой ситуации. Мозг как всегда не подвел. Выдал убийственный аргумент.
– Товарищи, офицеры! – начал я официально. – Увидев Леху Турсина, ни один военный трибунал не поверит, что я, при росте 172 см и средней комплектации, будучи «карасём», не владея гипнозом, неоднократно ставил двухметрового бугая весом более 130 кг, в указанную Вами позу, и избивал его деревянным клином.
Это я сейчас с улыбкой воспроизвожу морской афоризм: «Не служил бы я на флоте, если бы не было смешно», – а тогда мне было не до смеха, особенно первые полгода.
II
«Годковщина». От неё молодому моряку на корабле не спрятаться, не скрыться. Она подстерегала молодого моряка на каждом шагу. Одной из форм уродливого проявления «годковщины» являлось отправить «карася» за сигаретой. Почему-то, многие курящие «годки» считали, что нет необходимости покупать сигареты. Зачем тратить деньги? Есть же «караси». «Годок» из любого БЧ мог тебя остановить и сказать: «Я хочу курить». Это значило, что ты должен его угостить сигаретой. Если сигарет нет – у тебя ровно две минуты, чтобы метнуться и у кого-нибудь стрельнуть. Обычно у своего призыва. В противном случае – грудь к осмотру. Тупить не стоило. Если «годок» из другого БЧ, и ты его пробросил – вечером он всё ровно найдет тебя в кубрике, и в место одного удара в грудь получишь серию ударов. Тебе это надо? В связи с этим я вынужден был постоянно носить с собой сигареты. Грудь то не железная.
Даже сейчас, я не могу ответить на вопрос: «В чём причина того, что в семидесятые и восьмидесятые годы прошлого столетия на флоте махровым цветом процветала «годковщина»?» Мне приходилось встречать в прессе мнение, что это влияние воровской идеологии, якобы на флот пришли нравы и традиции тюрьмы и лагерной зоны. Не согласен.
Во-первых, как они могли прийти, если на флот в годы моей службы 1984-1987 судимых не брали? Были единицы, которые после дисбата (дисциплинарного батальона) возвращались дослуживать, но они вели себя тише воды, ниже травы. Об одном из них, из дивизиона связи, который весной 1987 года вернулся дослуживать, я расскажу в самом конце главы.
Во-вторых, мой отец с 1961 по 1964 год, служил в береговых подразделениях Северного флота, а точнее в морском стройбате в Северодвинске. С его слов, у них в роте половина личного состава до призыва уже отсидела. Некоторые имели за плечами до 5-ти лет отсидки. Так вот, для отца было дикостью услышать, что через двадцать лет его сына кто-то заставлял за себя стирать одежду, или подшивать подворотники, а в случае неповиновения его избивали. Несмотря на специфический контингент личного состава (напоминаю, что половина личного состава бывшие зеки) у них в роте воровства не было. У них в роте было неписаное правило, за нарушение которого жестоко наказывали: «Хочешь воровать – иди в город, а у своего – не смей!»
У нас же в дивизионе в кубрике ничего ценного оставить было невозможно. Всё более-менее ценное (новые тельняшки, новая форма, деньги и личные вещи) хранилось на постах. При этом всё пряталось в приборы или другие шкеры поста (укромные места), так как доходило до того, что одно время я с Турсиным по очереди спали в посту. Мало того, что броняшка (специфическая морская дверь) поста с наружи закрывалась на навесной замок Славой Ламкиным, но ещё, прежде чем лечь спать в посту, я ручки броняшки изнутри стягивал флотским ремнем. Так сильно «бомбили» посты. Это о нравах, царивших в кубриках.
В-третьих, на жизненном пути мне приходилось неоднократно беседовать с теми, кто был в местах, не столь отдаленных и с теми, кто эти места охранял, но, как первые, так и вторые, единогласны, что на зоне и в тюрьме все живут по «понятиям». «Понятия» или по-другому неписанные правила поведения воров и осужденных лиц, в большинстве своем, логичны и понятны. Ни в коем случае, не подумайте, что я идеализирую воровскую идеологию. А что было во время моей службы? Полный беспредел.
Скажите мне, где написано или кто сказал, что молодой моряк должен за того, кто прослужил больше, стирать форму и постельное бельё, подшивать подворотничок «сопливца» (элемент формы одежды, надеваемый на шею под шинель или бушлат), заправлять по утрам шконку, тайком от дежурного по кораблю носить спящему «годку» завтрак, бегать по кораблю и стрелять для него сигарету, и многое другое? А в случае если «карась» тормозит – можно ему придать ускорение в виде пару затрещин. А если он тебе не понравился – можно просто ему несколько раз врезать для профилактики, чтобы знал свое место и борзо на тебя не смотрел.
Кто-то скажет, что всё это просто слова. Хорошо. Вот вам доказательства из моей службы.
Осенью 1984 года, при нахождении на базе от ничего неделания и уймы свободного времени наши «годки» приобщились к миру искусства, а точнее ночному просмотру телевидения. От их стремления к высокому страдали опять же мы, «караси». Распорядок дня категоричен: отбой он для всех отбой. После отбоя телевизор смотреть запрещалось. Ходил дежурный по кубрикам и проверял отбой. Но дежурный только один, а корабль называется большой противолодочный. Кубриков в нём много. Чтобы дежурный не побрал с поличным, кнопку «ВКЛ/ВЫКЛ» вывели за переборку на отдельный тумблер к шконке у трапа, ведущего в кубрик, возле дневального. В ночное время при просмотре телепередач на эту шконку укладывался кто-то из «карасей». На первый взгляд у него задача не трудная: не спать и как только ноги в офицерских брюках появятся на трапе – нажать на тумблер «ВКЛ/ВЫКЛ». Это только на первый взгляд задача не трудная, на самом деле – это было самое трудное.
Я – «карась». Уже который месяц сплю только 3-4 часа. И вот на эту шконку положили меня. За бортом полярная ночь, ужасный холод. А здесь верхняя точка в кубрике, самое теплое место. Блаженство как в раю. Результат закономерен: я заснул и проворонил дежурного по кораблю. Это был залёт. Проснулся, если это можно назвать пробуждением, я от того, что «подготки» подрубили шконку, и мое сонное тело с высоты 1,5 метров грохнулось на рундуки. А дальше всё как обычно. Серия ударов. В первом ряду как всегда, Ара и Виктор номер 2.
На помощь пришёл мой ангел-спаситель Володя Матушинец. Он разогнал эту толпу шакалов, так как они вошли в раж, а точнее взбесились, после моих слов, что при заступлении в ближайший караул – я их всех расстреляю. Во всём виноват мой мозг. Это со временем я научился его контролировать. А тогда это была мгновенная защитная реакция мозга на физическое издевательство над организмом.
Угроза с моей стороны была реальна, так как раз в месяц от экипажа корабля выставлялся сборный караул на гарнизонную гауптвахту. На корабле не было специального помещения для заряжания оружия. После получения автомата и патронов, которые выдавались в деревянных колодках, моряк, заступающий в караул, самостоятельно снаряжал магазины к автомату в кубрике и со снаряженным оружием находился в кубрике, пока не давали команду личному составу караула построиться на верхней палубе. Говорят, что террором нельзя ничего добиться. Ничего подобного. Каждый раз, когда перед заступлением в караул я уходил получать оружие, Володя Матушинец со значительной долей иронии объявлял на весь кубрик: «Ара и остальные «подгодки», обращаю внимание, что Пашко пошёл получать оружие». И пока караул не сходил на причал – в кубрике было спокойствие и благодать. Никто из этой морской шпаны в кубрик носа не показывал.
За оружие я браться не собирался. До точки кипения не дошёл, но и прощать не собирался. Всё впереди.
III
Самое страшное, что этой заразой «годковщиной» были пропитаны умы практически всех моряков. Ни тогда, ни сейчас я не могу ответить, откуда у некоторых индивидуумов было столько ненависти к молодым морякам, стремление, во чтобы то не стоило, подчинить своей воле других. Мы все учились в советских школах, где учили, что мы живем в великой стране, название которой, великий могучий Советский Союз, что все люди в нём проживающие – братья. Мы были комсомольцами. Родители также внушали нам с уважением относиться к пожилым людям, слабых не обижать, а наоборот защищать. К чести Военно-морского Флота, я ни разу не видел и не слышал, чтобы кого-то притесняли по национальному признаку. Дразнили по национальности – да было: хохол, бульбаш, лабус (литовец), молдован.
До службы я год работал на заводе. Был самым молодым в бригаде по производству и сборке картеров рулевого управления для МАЗов. В бригаде меня учили, опекали, относились как к младшему брату. Никогда обидного слова в свой адрес не слышал, хотя в бригаде было двое только что «откинувшихся» из зоны. А здесь, на корабле, было что-то страшное. Первое время мне казалось, что человеческая мораль вообще не существует, что человеком двигают только звериные инстинкты, подчиняй своей воле слабых, а если нужно – уничтожай строптивых. Только здесь было право старослужащего издеваться над молодым моряком.
Вот несколько примеров проявления «годковщины» из моей «карасёвской» жизни.
На корабле личный состав питался в столовой. За каждой командой был закреплён определенный стол. За нашим столом сидела команда «Вымпел», носовая и кормовая команда «Турель». Моряки этой команды были радиометристами и управляли автоматической стрельбой кормовой и носовой башен, где стояли спаренные пушки калибром 60 мм. Всего в команде было 12 человек. Питались в две смены. Накрывали на стол, естественно самые молодые, которые назывались бочковыми. За каждым столом были свои бачковые. В обязанности бачкового входило получения приготовленной пищи на камбузе и подача её на стол. А в конце нужно было все посуду помыть. Я неоднократно наблюдал в столовой сцену, когда молодой моряк получал ложкой или кружкой в лоб, потому что, по мнению «годка», она недостаточно чистая. Таким образом «годок» приучал молодого моряка к чистоплотности и соблюдению норм гигиены. Метод «эффективный», но однозначно …
Возле столовой была маленькая комната, где была установлена большая раковина из нержавеющей стали с горячей водой для помывки посуды. В последующем её закрыли и на боевой службе в Анголе хранили хлеб, который сами же пекли. Я и сейчас убежден, что горячая вода и хозяйственное мыло справятся с любой грязью и жиром, и вся эта «химия», продаваемая в магазинах – развод на деньги.
Как-то, будучи бачковым, я заглянул в нашу посудомойку с благородной целью помыть посуду. Возле раковины находился долговязый «полторашник», из дивизиона связи. По национальности он был литовцем, и всё его звали Лабусом. Он был в наряде по посудомойке или замывал посуду – я не знаю. Сказав дежурное: «Добро замыть посуду», что на нормальном языке означает «Прошу разрешения помыть посуду» и, не услышав в ответ возражений – я стал мыть посуду. Не знаю, какая моча ударила Лабусу в голову, как вдруг, он нанёс мне боковой удар кулаком в нижнюю челюсть. Удар был довольно чувствительный. При этом ни до, ни после, он ни слова не произнёс. Только стоял и улыбался. В моём понимании это был беспредел. Оснований бить меня у него не было. Хотя я белорус, но как у большинства русских у меня сильно стремление к справедливости. Не думая о последствиях, я тут же снизу-вверх врезал Лабусу по морде. Лицо у людей. А это был не человек. Столько ненависти к этой «годковщине» я вложил в этот удар, что он выдался на славу. Лабуса подбросило вверх, и он тут же снопом рухнул на палубу, при этом чувствительно ударился башкой о палубу. Пока я мыл посуду, Лабус сидел на палубе и тряс непрерывно головой. Видно в башке повыпрыгивали шарики и ролики со своих мест, а он пытался их загнать на место. Сам виноват. Нечего руки распускать. С моей стороны это был первый акт открытого бунта против «годковщины». Она так меня достала к тому времени, что казалось порой, что нет никаких физических и моральных сил смотреть и всё это терпеть. Я не думал о последствиях, а они не заставили себя ждать.
Около двух часов ночи меня разбудил дежурный по БЧ и сказал мне идти на БИП помочь кончить приборку. Ещё не полностью проснувшись, я пересёк комингс (порог) БИП, как тут же получил удар ногой в прогаре в солнечное сплетение. От неожиданности у меня перехватило дыхание, и я согнулся. Второй мощный удар по шее отправил меня в горизонтальное положение на палубу. Пять или шесть «полторашников» из дивизиона связи набросилась на меня и стала бить ногами. Били молча, но я знаю за что. Я, «карась», посмел поднять руку на «полторашника», выступил против «годковщины». К счастью или к несчастью, я получил удар ногой по голове и потерял сознание. Когда пришёл в себя – никого рядом с собой не увидел. Ужасно болели рёбра и ныло все тело. Немного подташнивало. Но больше всех страдала душа. Ей было больно от человеческой несправедливости. Тогда в моей голове созрел второй вопрос, на который я даже в зрелые годы не нашёл ответа: «Почему в этом мире так много несправедливости?»
Побитого, но не сломленного, в кубрике меня встретил Володя Матушинец. Его шконка находилась возле дневального. Он поинтересовался, кто меня так отделал. Узнав мою историю взаимоотношений с Лабусом, был также до глубины души возмущен беспределом, и попросил меня как земляк земляка, что если я опять влипну в подобную историю, то прежде чем ночью куда-либо идти на разборку, поставил бы его в известность. Как в воду глядел. История с Лабусом на этом не закончилась. Последнее слово, всё-таки, осталось за мной.
Буквально на следующей недели, судьба снова свела меня в этой посудомойке с Лабусом. Видно Бог услышал мои молитвы и дал шанс поквитаться. Я был морально готов к этой встрече, я её желал. Я сделал вывод, а Лабус – нет. Его проблемы. Мозг больше не желал получать удар в голову, поэтому первый и последний в наших взаимоотношениях удар Лабуса я блокировал и тут же со всей пролетарской ненавистью правой снизу-вверх врезал ему по морде. Боковой удар пробивать побоялся, боялся челюсть сломать. Мой удар для него был полнейшей неожиданностью. Лабуса подбросило вверх, и он ударился головой о переборку. После чего молча объехал по переборке на палубу. Нокаут полнейший. Грешен я маленько. В школьные годы до борьбы немного занимался боксом и как правильно пробивать боковой и прямой, или наносить удар снизу – был обучен. Оказывается, знания никогда лишними не бывают.
Через некоторое время, пока я мыл посуду, Лабус очухался и, как пьяный мужик, поплелся к себе в кубрик. Вид у него был как у побитой собаки. У меня даже ненависть к нему пропала, и я пожалел, но только на минутку, что маленько переборщил и так сильно врезал, хотя прекрасно знал, что повторной встречи с «полторашниками» мне не избежать.
На этот раз они не стали ждать глубокой ночи и сразу после отбоя вызвали меня на БИП.
– Ты только продержись секунд 30, земеля, – этими словами провожал на расправу меня Володя Матушинец, – дальше будет интересно.
И я не пожалел, что сходил на расправу.
На БИП я не стал покорно подставлять свое тело под удары. Я не Рэмбо, даже сейчас, я прекрасно знаю, что противостоять шестерым в уличной драке, или рукопашном бою, не имея соответствующей подготовки, и, не применяя подручные или специальные средства – шансов никаких; поэтому уклонившись от первого удара, я стал спиной к переборке и перешел к глухой обороне, блокируя или уклоняясь от ударов. «Полторашники» от моей наглости озверели. Только не долго музыка играла на их улице. Володя Матушинец, мой ангел-хранитель, не подвел, вовремя пришел на помощь, а то я долго не продержался бы, так как пару ударов успел уже пропустить.
– И что у нас тут происходит? – ехидно улыбаясь, на переднем плане, за спиной стаи «полторашников», нарисовался Володя Матушинец. За его спиной в предвкушении удовольствия, нетерпеливо потирал кулаки годок Ваня-молдован.
Ваня, выращенный под теплым солнцем, благосклонно отзывающейся к крестьянскому труду молдавской земле, был настоящим сыном Молдавии. При росте близком к 180 см, он имел широкие плечи и внушительные кулаки. Доброжелательный, и нисколько не агрессивный, в то же время Ваня был легко внушаемый и управляемый. Сам он «карасей» не трогал, когда стоял дежурным даже не давал в обиду, но стоило кому-нибудь крикнуть: «Ваня, «караси» борзеют!» – Он превращался в дикого зверя. Грудную клетку пробивал так, что после первого удара, казалось, что второго удара она не выдержит, а «Краба пробивал» так, что подниматься с палубы желания не было.
Видно прекрасное вино, а может его количество, сыграло злую шутку с его предками, а ему передалось по наследству. Силы к 21 годку на макаронах по-флотски Ваня набрался богатырской, а вот с умом – проблема. Как-то раз я стоял с ним дневальным. Ваня же, нацепив берет и повязку дежурного, наставив усы, гордый своей значимостью, важно расхаживал по кубрику. В кубрике никого не было. Все находились на постах и занимались проворачиванием технических средств. Скоро ходить павлином по кубрике Ване надоело и его внимание привлёк металлический ящик, висящий на переборке возле трапа, идущего от центрального коридора. На крыше красной краской было нанесено 380 V. Там находился небольшой трансформатор. Соответствующего напряжения кабель уходил куда-то в артиллерийскую башню. Ваня стал в позу боксера и принялся методично бить кулаком в центр ящика, каждый раз всё сильней и сильней нанося удары по ящику. Дверка ящика стала угрожающе прогибаться. В это время в кубрик забежал Володя Матушинец.
– Ваня, ты что творишь? – обратился к нему Володя.
– Не мешай, – огрызнулся Ваня, не прекращая заниматься дуростью.
И в тот момент, когда Ваня собрался бить очередной раз, Володя молниеносно протянул руку и открыл крышку ящика. Ваня уже если бы хотел, то остановиться не смог бы. Поздно. Рука влетела в ящик, а за ней по инерции Ваня. Результат не заставил себя долго ждать.
Сперва заискрило, и свет в лампочках освещения заплясал так, что мне показалось, ещё немного – и лампочки повыпрыгивают из плафонов. Затем последовал удар. Это бренное тело Вани отлетело метра на два и весом около 100 кг, а может и более, грохнулось на металлическую палубу. Берет с головы отлетел ещё дальше.