Андрей Болотов
Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков
Часть пятая
Продолжение истории моей военной службы и прусской войны
Поход к Велаве
Письмо 49-е
Любезный приятель! Изобразив вам в предследующих письмах всю первую половину нашего первого прусского похода, и рассказав вам, как мы шли против неприятеля нашего, как его искали и как с ним дрались и его победили, приступлю теперь к повествованию того, что происходило у нас после апраксинской нашей баталии, и что сделали потом с неприятелем им, и что он с нами, и чем, наконец, кампания сего года кончилась.
Материя о сем, как думаю, будет для вас не менее любопытна, как и предследующая; но такова ж ли будет приятна, как оная, в том не могу никак вперед поручиться, ибо как происшествия были не такие, а отменные, то принужден буду и я картины рисовать иного рода. Почему и не взыщите, если для глаз будут они иногда не слишком увеселительны и приятны, но более досадны. Не я, а времена и обстоятельства тогдашние были тому уже причиною, что они таковы, а не инаковы; ибо я буду принужден то описывать, что было. К чему теперь и приступаю.
В последнем моем письме остановился я на том, что мы, победив нашего неприятеля, расположились лагерем на том месте, где происходило сражение, и несколько дней препроводили в торжествовании сей победы и в разборе и погребании побитых. Отдохновение сие был онам хотя непротивно, однако нельзя сказать, чтобы было и приятно, а мы все более удивлялись тому, что полководцы и командиры наши не старались ковать железо, покуда оно было еще горячо, и не спешили иттить вслед за убегшим неприятелем, и маленькую его оставшую армию скорее до конца сокрушить и всем королевством Прусским скорее овладеть не старались. И как ни один человек из всей армии нашей не сомневался в том, что пруссаки и не подумают уже более нам противоборствовать, но побегут он нас как овцы, то увеселяли мы уже себя предварительною надеждою, что скоро и весьма скоро увидели мы уже и славный их столичный город Кенигсберг и вступили в места, наполненные изобилием во всем; и как все нетерпеливо желали, чтоб скорее сие совершилось, то не успел настать третий день после баталии, и мы и в оный по утру услышали опять биемую зорю, а не генеральный марш, то все начинали уже и гораздо поговаривать: «для чего мы тут стоим и мешкаем так долго?»
Наконец наступило 22-е число августа, и мы, к общему нашему удовольствию, услышали, что забили генеральный марш, а не зорю. Боже мой, как обрадовались тогда все мы! Никто, я думаю, и никогда с толикою охотою и усердием не выступал в поход, как мы в сие утро; ибо все войско роптало уж давно, что нас так долго тут на одном месте держут, и дают между тем неприятелю время опамятоваться и собираться с силами; и все давно и с величайшею решимостью желали иттить вслед за неприятелем, почему не только ни мало не досадовали на то, что встревожили нас еще очень рано, и что мы уже на самом рассвете в поход выступить принуждены были, но охотно бы согласились иттить и с самой полночи.
Поелику выступили мы в поход так рано, то никто не сомневался в том, – что мы в тот день учинили великий переход и отойдем по крайней мере верст с двадцать. Однако в сем мнении мы очень обманулись. Армия наша, пробравшись сквозь лес тем тесным проходом при Альменгаузене, о котором я упоминал прежде и за которым находился прежде сего прусский лагерь, и прошед находившуюся тут другую деревню, Бушдорф, отошла не более как пять верст, и стала опять лагерем. Сие удивило нас всех до чрезвычайности и многие, досадуя на то, говорили еще тогда: – «Ну! махнули же мы сегодня, братцы! Легко ли сколько!» – «Да!» подхватывали другие, «с этаким проворством не дойдем мы и в целый месяц до Кенигсберга!»
При проходе сквозь вышеупомянутый и версты на две в ширину простирающийся лес, смотрел я с особливым любопытством на тот тесный проход, который, дня за три до того, остановил наших предводителей я побудил их переменить план своего намерения, и находил, что дефилея сия была в самом деле весьма важная и неудобопроходимая, и пруссаки могли б немногими людьми и пушками наделать нам тут множество вреда и помешать нам проходить сквозь оную. Мы и без неприятеля имели немалый труд пробраться сквозь сей тесный проход лесом.
Во время ночевания нашего в помянутом месте, против всякого чаяния и ожидания, произошла у нас во всей армии тревога, и, что удивительнее всего, то к сущему стыду нашему, совсем пустая. Сие увеличило еще более нашу досаду на предводителей. «Горе, а не предводители вы, государи наши», говорили мы, смотря на оных, «будучи победителями, а боитесь каждой мухи и всю армию сами не знаете для чего тревожите и беспокоите».
Как рассвело, то потащились мы опять в поход понемногу. И как мы не ожидали, чтоб и в сей день поход наш был успешнее, то смеючись, говорили между собою: – «Посмотрим, что-то Бог даст сегодня и сколько-то уйдем». Мы во мнении своем верно и не ошиблись. Целую половину дня тащились мы четыре версты, проходя все узкие места между лесами и кустарниками. Переход сей, каков ни мал был, но отяготил нас до бесконечности. День случился самый жаркий и духота такая, что мы не знали куда деваться. Пуще всего досаждало нам то, что мы на всяком почти шагу принуждены были останавливаться и промедливать минут по нескольку. Не успеем сажен десяти или двадцати отойтить, как закричат «стой!», и мы принуждены стоять и печься на жару солнечном, а там опять двинемся шагов пять и опять «стой!», и так далее. Не можно изобразить, как таковой медленный поход во время жаров несносен, а особливо в такое время, когда от фрунта не можно никуда ни на один шаг отлучиться. Истинно власно как за душу кто тянет; и если б не имели мы той отрады, что у всякого из нас была бутылка с водою, смешанною с уксусом, то от жажды не знали б мы что делать. Ни в которое время, во все продолжение похода, не была нам сия вода толико нужна и драгоценна, как в сей день. Она казалась нам лучше и превосходнее всех шампанских и венгерских вин на свете, и мы тысячу раз благодарили сами себя, что догадались запастись оною и настановить полны передние ящики в ротных наших патронных ящиках бутылками. По особливому счастию, не имели мы во весь поход недостаток в уксусе. Мы покупали его по рублю штоф; но он так был нам нужен, что мы согласились бы платить за него и по два, и по три рубля, если б того требовала нужда.
Идучи столь медленными стопами и терзаясь ежеминутно досадою, не понимали мы, что б тому была причина, что мы так медленно тащились. Но не успели мы пройтить помянутые перелески и, выбравшись на поле, дойтить до высокого берега одной реки, как узнали мы тому причину; ибо тут, к превеликому удивлению нашему, увидели мы за рекою вдали пред собою весь неприятельский лагерь, расположенный на горе.
Зрелище сие всех нас поразило до чрезвычайности; ибо мы всего меньше думали, чтоб неприятель был от нас так близко, но считали его далеко ушедшим. Из сего не трудно было заключить, что нам и не можно было спешить своим походом, но что и по неволе принуждены мы будем на помянутой горе остановиться и стать лагерем. Ибо, во-первых, не можно было и реку без мостов переправиться, а во-вторых, видя, что неприятель не слишком нас трусит, не сомневались мы, что он не преминет нам в переправе через оную делать помешательство.
Что мы предугадывали, то и сделалось. Мы не успели дойтить до помянутой реки, как и велено было нам остановиться по самому берегу лагерем и употребить все нужные от неприятеля осторожности; а сверх того и командиры наши постарались обеспечить стан наш от нападения неприятельского расстановлением в нужных местах пушек и бекетов.
Теперь, не ходя далее, дозвольте мне, любезный приятель, на минуту остановиться и описать вам обстоятельнее все положение того места, на котором мы остановились, ибо оно было для нас довольно достопамятно. Итак, представьте себе одну, хотя не гораздо большую, однако и не само малую, а сажен на десять или на пятнадцать в ширину простирающуюся реку, и имеющую течение свое очень низко, а притом и не гораздо прямо, но сочиняющую к нам не малую луку и изгибину. Одни берег сей реки, которая называлась Ааль, был очень крут и составлял превысокую гору, а другой был очень низок и, простираясь далее от реки, возвышался мало-помалу, так что составлялся самый отлогий косогор, которого верх равен был преждеупомянутой горе, однако, не ближе как версты за три от оной. Армия наша, пришед, стала подле самой оной реки, на крутом и возвышенном ее берегу, или на вышеупомянутой горе, между деревнями Гросс и Клейн-Ур, а на другом берегу, внизу, подле самой реки, находилась небольшая деревня Бергерсдорф, за которою пригорок, час от часу поднимаясь, и версты три от нас расстоянием соединялся с горизонтом, где, то есть на самом холму оного виден был передний фас стоящего там прусского лагеря. Зрелище, которое мы впервые имели тогда случай видеть; ибо до того времени не было еще у нас иногда в виду неприятельского лагеря. Вниз реки, версты три или четыре от сего места, вправе, находился прусский город, называемый Велау, но который, за случившимся на той стороне реки лесом, от нас был не виден.
Вот какое было натуральное положение тамошнего места, которое для меня было тем достопамятнее, что оно совсем почти походило на то, где находится мое жилище в моем отечестве.
Армия пришла к сему месту еще довольно рано и расположилась лагерем так, как по неровному и вершинами и буераками изрытому месту наиспособнее было можно. Нашему полку, как бывшему и тогда еще в авангардном корпусе, случилось стать напереди всех и на самом берегу реки Ааль, против вышеупомянутой деревни Бергерсдорф, и как место сие было наивозвышеннейшее, то пред самым нашим полком и поставлена была знатная часть вашей артиллерии.
Нельзя было способнее быть для артиллерии места того, на котором она тогда стояла. Она могла очищать все пространное за рекою и чистое поле и командовать им так, что нельзя было ни одному человеку на нем показаться. Сие имели мы случай видеть в самой практике; ибо не успели мы приттить и стать, как увидели уже на той стороне неприятельские гусарские подъезды, выезжавшие небольшими кучками из-за лагеря и подъезжавшие к деревне, для подсматривания нашей армии. Нетрудно заключить, что, имея батарею в таком выгодном месте, не можно было нам дозволить разъезжать по полю по своей воле. Мы поздравили их тотчас из двенадцатифунтовых пушек, и учтивство наше было им не весьма приятно. На моих глазах пролетали ядра сквозь самые их кучки и принуждали их рассеиваться врознь. Одним словом, мы и далеко их до деревни не допустили; но чему и дивиться не можно, ибо с такой горы, на какой мы тогда стояли, а притом, стреляя на досуге и имея время сколько хотели прицеливаться, и стыдно было нашей артиллеристам, если б не попадали. Им в сей день было сущее для стрельбы ученье; и мы, собравшись, смотрели на их удальство и не могли уменьем их довольно навеселиться.
Но как, несмотря на все наши старания и стрельбу, партии их до самой деревни подъезжали, и по причине приближающейся ночи опасались, чтоб они не засели в оной и не сделали б нам в переправе через реку какого-нибудь помешательства, то, в отвращение того, приказано было наконец деревню сию зажечь. Сие подало мне случай видеть, как зажигают артиллеристы строения брандкугелями или, так называемыми, книпелями. В один миг она у них загорелась, и не успели они нескольких зажигательных особого рода ядер бросить, как находилась она вся в пламени и горела до полуночи. Пруссаки обвиняли потом нас сожжением сей деревни; но ежели по справедливости рассудить, то причину к тому подали они сами, и бедный жителям оной надлежало жаловаться не на нас, а на самих своих гусар, старавшихся без всякой дальней пользы засесть в оной. Но как бы то ни было, но сей пожар воспрепятствовал пруссакам в деревне сей засесть и укрепиться, и они удовольствовались, расстановив свои бекеты в находящемся между сею деревнею и городом Велавою при реке сей лесе, для примечания наших действий.
Все сие доказывало нам, что переправа чрез реку сию нам не такова легка будет, как мы думали, но что неприятели намерены делать нам в том препятствие. Однако, как переправляться необходимо было надобно, то и командированы были разные команды для делания чрез реку сию мостов, которые и начали в том того часа упражняться и приуготовлять не тому все нужные материалы. И как мосты сии не так скоро можно было сделать, то самое сие и принудило армию в сем месте простоять и весь последующий день, то есть 24-е число августа.
Во время сего дневания не произошло у нас ничего важного и примечания достойного, кроме того, что видно было, что неприятель как около своего лагеря, так и на сей стороне реки, в правую сторону от нашей армии пред городком Велавою, делал батареи для воспрепятствования продолжения нашего похода и для защиты города, о котором думал он, что мы его атаковать и им овладеть стараться станем; а чтоб воспрепятствовать нам и чрез реку переправляться, то в тех местах, где ни начинали мосты делать, начинал делать также редуты и батареи. Таковые его движения, доказывающие его намерение нам противоборствовать, неприятны были не только нашим главным командирам, но и всему войску. Не трудно было заключить, что всему тому виноваты были наши главные командиры, упустившие неприятеля после баталии без всякой погони, и давшие им чрез то время опамятоваться и собраться с силами. Сие усматривали мы тогда довольно ясно и все почти въявь на них за то роптали. Они сами примечали уже свою ошибку; но как переменить сего было уже не можно, то старались по крайней мере и с своей стороны употребить некоторые предосторожности; и как они, возобновив прежнюю свою трусость, стали бояться, чтоб неприятель не пришел и не передушил нас как кур в самом нашем лагере, то в отвращение того рассудили, для прикрытия армии со стороны от города, поставить в некотором отдалении от нашего правого крыла сильный бекет с шуваловскими гаубицами и пушками.
Поелику мне самому случилось командировану быть на сей бекет, то и могу я рассказать обо всем том обстоятельнее, что при сем случае с нами происходило. Нас вывели на край самого нашего лагеря и за деревню, и поставили против самой батареи, сделанной неприятелями на кургане пред городом, так что нам как оная, так и весь город Велау был виден. День случился тогда красный, и мы не могли довольно насмотреться, видев как пруссаки выходили из местечка и сменяли караул на своей батарее. Ясные их ружья блестели от солнца, и мы любовались сим зрелищем до самого вечера.
При наступлении ночи велено было нам иметь возможнейшую осторожность и смотреть, чтоб ночью пруссаки на нас не напали. Правда, сего хотя и не было дальней причины опасаться, однако, как вблизости перед нашим бекетом в лощине находился лесок, то опасались мы, чтоб неприятель, пользуясь ночною темнотою, не закрался в оный и не учинил бы на нас нечаянного нападения, как то уже в сем лагере с нашими фуражирами однажды и случилось, и они были неприятелем нечаянно потревожены. Чего ради, бывший с нами командиром, полковник велел двум шеренгам стоять во всю ночь в ружье, а двум отдыхать. Итак, тысяча человек у нас стояла, а другая тысяча спала. Пушки же все заряжены были ядрами и картечами, и канониры стояли с зажженными фитилями в готовности. Таким образом принуждены мы были препроводить ночь с худым покоем. Для всех офицеров поставлено только было три солдатских палатки, в которых побросались мы как были, в шарфах и в знаках, на землю. Но мы уже о том не тужили, но рады б были, если б только с покоем и без тревоги ночь миновала; ибо надеялись, что в последующее утро сменят нас другие войска. Однако не так то сделалось, как мы думали. Но не успела ночь настать, случившаяся тогда очень темною, и мы в палатках своих заснуть, как вдруг прибежали сказывать нам, что в лесочке, находящемся сажен за сто пред нашим фрунтом, слышен какой-то шум и шорох, и что опасаются не неприятель ли в оный вкрался. Услышав сие, поскакали мы из сна, и без памяти бросились к своим местам. Мы нашли весь фрунт уже в готовности, и обе спавшие шеренги пробудившиеся и стоящие уже в строю. Темнота была превеликая, и мы сколько ни смотрели в сторону к лесу, однако ничего не можно было видеть. Но как шорох и тихий шум в лесу продолжался, то сие побудило командира нашего отрядить нескольких солдат и послать смотреть ближе к лесу, с приказанием дать нам тотчас сигнал, как скоро они что-нибудь приметя. Не могу довольно изобразить, с какою нетерпеливостью ожидали мы сих посланных назад, или от них какого-нибудь знака, и какие душевные движения ощущали мы, готовясь всякую минуту к принятию неприятеля хорошим залпом. Ружья у нас все были приготовлены, и оставалось только взвесть курки и стрелять, а равномерно и у пушек все канониры были в готовности с своими фитилями. Но что ж воспоследовало? Уже прошло минут десять; уже прошло и более четверти часа; уже пора бы чему-нибудь и быть, но от посланных наших не было ни слуху, ни духу, ни послушания. – «Что за диковинка! говорили мы, сошедшись между собою – уж не пустой ли какой шум нас встревожил?» Но удивление наше еще более увеличилось, когда мы, вместо приказанного сигнала, чтоб засвистеть, услышали вдали смех и хохотанье. – «Господи! что это такое? – говорили мы. – Конечно, не неприятель, а что-нибудь смешное! Но чему бы такому быть?…» Но сумнение наше скоро решилось. Мы увидели посыланных наших идущих назад и со смехом нам сказывающих, что неприятель, напугавший нас, далеко не таков страшен, как мы думали, и что весь шум, слышанный нами, производили не кто иной, как госпожи коровы, забравшиеся каким-то случаем в сей лес и бродящие по оному с привязанными на шеях у себя погремушками. – «Тьфу, какая пропасть! говорили мы тогда, досадуя и смеючись – прах бы их побрал; а мы думали уж Бог знает кто!..» Подосадовав сим образом, что дали себя такой мечте перетревожить и перепугать, разошлись опять по своим палаткам и растянулись на траве, провождать остальную часть ночи опять во сне.
Но ночь сия видно на то была определена, чтоб нам проводить ее в беспрерывных беспокойствах; ибо не успели мы угомониться и перед светом погрузиться в наисладчайший сон, как вдруг проразистый крик и вопль проницает наш слухи и пробуждает всех нас из сладкого сна. – «Вставайте, вставайте! закричали мы – это уже не коровы, государи мои, а нечто поважнее». А не успели мы сих слов выговорить, как послышанная, и в самой близости от нас, ружейная стрельба всех нас еще больше перетревожила. Тогда некогда было долее растарабарывать, но мы, не инако заключая, что неприятели напали на наши отводные караулы, которые мы, для лучшей безопасности, поставили впереди, поскакали из сна, и без памяти бросившись бежать к своим местам, кричали только: «к ружью! к ружью! Становись скорей в строй, оправляй замки, кремни и ружья, и готовься к стрельбе!» Однако и в сей раз, сколько мы, приготовившись совсем в темноте, вперед ни смотрели, но не могли ничего приметить, и наш страх и тревога опять кончилась ничем, и мы, но прошествит нескольких минут, узнали, что сей крик и стрельба сделалась не на нашей стороне и не от наших передовых, а влеве, за рекою, и на утро проведали, что тревогу сию учинили наши калмыки, из коих несколько человек, переплыв чрез реку, напали на стоявший за рекою неприятельский бекет и, разбив оный, привезли с собою несколько человек пленных.
Поутру, в наступившее за сим 25-е число августа, получив смену, возвратились мы в свой полк и могли уже там, сколько хотели выспаться, потому что армия и в сей день стояла на том же месте лагерем, и ничего не предпринимала. А неприятель продолжал час от часу более укрепляться редутами и батареями, и преполагать нам в делании наших мостов столько затруднений, что наши командиры принуждены были намерение свое – переходить реку в сем месте – оставить, и, уничтожив начатое, помышлять об иных средствах. Мы не знали, что с нами наконец тут воспоследует, и где мы сию реку переправляться станем, и не сомневались в том, что вскоре опять чему-нибудь быть надобно, и что у нас не пройдет без схватки с неприятелем. Все его движения и предприятия доказывали нам, что он никак не намерен дать вам спокойно переправляться чрез реку, но что помышляет о хорошем отпоре. А особливо ожидали мы сего в том случае, если вздумают наши иттить прямо чрез городок Велау и за оным переходить реку по готовому уже мосту. Виденные нами его батареи, поделанные пред входом в сей городок, угрожали нас кровопролитною встречею, и, приматься надобно, что нам сие не весьма было приятно; и тем паче, что мы такого сопротивления никак не ожидали, и потому от часу более роптали на командиров своих и порочили их за то, что они упустили неприятеля без погони и не умели, воспользуясь тогдашнею его расстройкою и трусостью, овладеть еще тогда ж сим важным местом.
В сей неизвестности о том, что будет происходить, препроводили мы весь сей день. Но в вечеру разрешилось наше сомнение и неожиданный приказ, отданный во всей армии, привел нас в новое удивление, а именно: всем нам приказано было на утро готовиться к походу, и объявлено, что вся армия с светом вдруг выступит тихим образом в поход.
На сем месте дозвольте мне, любезный приятель, пресечь мое письмо. Мне хочется оставить вас в нетерпеливости узнать, что последует далее. Сие услышите вы в последующем письме, а между тем остаюсь ваш верный и покорный слуга.
