Уильям Дж. Кнаус
Как преодолеть навязчивые мысли с помощью терапии принятия и ответственности: чистое обсессивно-компульсивное расстройство. Навязчивые, нежелательные или беспокоящие мысли: набор инструментов для быстрого избавления
Навязчивое сожаление
Прилипчивость тревожных мыслей может сыграть и другую шутку, на этот раз после того, как мы приняли решение и вышли из коридора. Сделав выбор, доведя дело до конца и придя к результату, мы все еще не можем с уверенностью сказать, действительно ли сделанный нами выбор был лучшим. Даже если он привел к счастливому исходу, нет никакого способа узнать, была ли другая дверь еще более правильной, чем та, которую мы выбрали. Иногда мы убеждаемся, что правильным выбором был тот, который мы оставили за неоткрытой дверью, выйдя из коридора другим путем. Одна мысль об этом может вызвать сильную тревогу. В нашем общем опыте правильный выбор все еще там, ждет нас, как брошенный ребенок. Мы можем чувствовать острую потребность вернуться назад и принять другое решение. Сердце колотится, мышцы напрягаются. Мы изо всех сил пытаемся сделать другой выбор, отменить то, что было сделано, изменить то, что неизменно. В эти моменты прошлое, которое мы обычно переживаем как застывшее и фиксированное, словно уже написанная история, предстает как нечто пластичное, подверженное нашему влиянию и попыткам. Мысли о прошлом, имеющие место здесь и сейчас, сливаются с реальностью, к которой они относятся. Наше тело изо всех сил пытается действовать в прошлом так же, как оно действовало бы в настоящем. Это еще одна форма слияния времени.
Наш опыт времени
В 11-й книге своей «Исповеди» святой Августин задает вопрос: «Что такое время?» Он объясняет, что оно состоит из трех частей: прошлого, настоящего и будущего. Он также подмечает, что прошлого и будущего на самом деле не существует, поскольку мы можем переживать их только в настоящем моменте. Тем не менее мы ощущаем течение времени и даже измеряем его. Августин пришел к выводу, что это переживание хода времени и, возможно, само время являются творением нашего разума. Он сравнивает проблему с музыкальным опытом. Слушая музыку, мы воспринимаем отчетливые звуки. Что делает звук музыкой, так это его связь со звуками, которые были до и после него. Как получается, что, присутствуя в настоящем моменте, мы слышим музыку, а не просто звук? Музыка, по Августину, возможна благодаря разуму, который включает в себя как память, так и предвосхищение. Время, как и музыка, конструируется разумом из воспоминаний и ожиданий. Другими словами, время, как мы его ощущаем, состоит из мыслей.
Мы склонны думать и говорить о времени, используя пространство как метафору. Примером такой пространственной метафоры является «измерение» «прохождения» времени движением секундной стрелки по циферблату часов. Мы говорим о «движении вперед» в будущее, оставляя прошлое «позади». В своей остроумной и провокационной книге The Stuff of Thought[3] исследователь психолингвистики Стивен Пинкер (2007) изучает различные способы, которыми люди выражают свое восприятие времени. Он отмечает, что, хотя пространство повсеместно используется как метафора времени, способы применения различаются. В китайском языке будущее вверху, а прошлое внизу. На андском языке аймара будущее описывается как то, что позади нас, а прошлое – впереди. Пинкер объясняет, что формулировка аймара, вероятно, отражает наше восприятие событий в прошлом как реальных и познаваемых (например, рука «перед» вашим лицом), а событий в будущем как гипотетических и неизвестных (как если бы они были скрыты позади нас, вне поля зрения).
Это различие между свершившейся «реальностью» событий в прошлом и предварительной «воображаемой» природой явлений в будущем выражается еще в одной метафоре, когда мы воспринимаем события в прошлом как застывшие и фиксированные, а действия в будущем подвижными, в потоке. Британский астрофизик Артур Эддингтон (1929) описал такую осязаемую «асимметрию» времени как то, что придает ему ощущение одностороннего направления. По его замыслу, события кажутся все более случайными в одном направлении (будущее) и менее случайными в другом (прошлое). Он назвал это явление «стрелой времени» и пояснил, что оно отчетливо распознается сознанием и является ключом к нашим причинным рассуждениям. Подобное восприятие прошлого как фиксированного, а будущего как движущегося, кажется, разрушается в опыте слияния времени, заставляя нас в некоторых случаях рассматривать будущее как определенное и установленное, а в других прошлое – как подверженное изменениям.
Мы уже проанализировали, как это происходит у Мигеля. Он переживает свое будущее как фиксированное и определенное, зависящее от выбора, который он сделает в настоящем. Возможности и гипотезы – это истории, предположения, прогнозы. Они могут быть основаны на прошлом опыте, но, в отличие от прошлого, подвержены любым формам смещения и изменения. Мигель, вместо того чтобы переживать свое гипотетическое будущее как переменчивое и зависящее от его последующего выбора, воспринимает его как фиксированное и неизбежное. Поскольку по крайней мере одно из этих будущих воспринимается как «неправильное» и он не может быть уверен, какое именно, он становится все более беспокойным, избегая этого беспокойства через непринятие решения. В некоторых случаях это восприятие будущего как фиксированного и определенного может привести к чувству безнадежности, например, когда человек, находящийся в депрессии, считает, что ничего «никогда не получится», что бы он ни делал. Подобный опыт фиксированного будущего может иметь место даже при отсутствии конкретной гипотезы. Мигелю не нужно объяснять, что делает любой из его вариантов работы «неправильным», чтобы понять, что за одной из дверей скрывается общая «неправота». Идея, какой бы расплывчатой она ни была, и реальность, к которой она относится, сливаются воедино. Это приводит к аналитическому параличу, нерешительности и прокрастинации.
Слияние времени в обратном направлении заставляет нас воспринимать прошлое как нечто изменчивое или поправимое. Когда мы испытываем навязчивое, пассивное сожаление, память о прошлом событии и фактическое действие сливаются в нашем переживании. Поскольку мы обычно можем действовать в соответствии с реальными явлениями (в отличие от воспоминаний), то в момент происходящего реагируем на воспоминание возбуждением «бей или беги» и стремлением действовать, буквально изо всех сил пытаясь предотвратить или изменить событие. Так происходит даже тогда, когда мы «знаем», что событие невозможно предотвратить и изменить, поскольку оно уже случилось. Такой объединенный опыт прошлого также играет роль в борьбе с острым горем и посттравматическим стрессом. Возможно, самым крайним примером такого рода слияния является воспоминание, в котором человек полностью заново переживает травматическое событие, как если бы оно происходило в настоящий момент. Прошлое, которое существует только как воспоминание, переживается как реальное, постоянно меняющееся и требующее действия.
