Иван Сергеевич Торубаров
Властитель груш
Мятежный самогонщик
Солнце медленно поднималось из-за восточной стены и словно отгоняло от города огромную тучу. Свет уже проник в окна верхних этажей, разлился по камню стен и мостовых, вымытых ночным дождём, и понемногу просачивался даже в самые тесные и кривые улочки. Правда, холод отступал не так резво, как тьма.
У реки было особенно мерзко. Сорок мужчин кутались в плащи и передавали по цепочке одно-два ласковых в адрес коротышки, что затеял налёт в такую рань. Чего доброго, придётся ещё получить булыжником по голове и сдохнуть. А кому охота отдавать концы помятым, трезвым и замёрзшим?
Огромный детина нежно постучал в складские ворота. Гёц Шульц меж тем внимательно рассматривал небольшие окошки на высоте около двух ростов. Когда внутри так долго отмалчиваются, того и ждёшь, как где-то вдруг высунется высунется рожа с аркебузой1 и угостит тебя по-солдатски.
О том же думали многие за его спиной – только вот этот-то завтрак будет не для них.
– Ну, хватит, Берт.
Здоровяк послушно опустил молот и на всякий случай отошёл от дверей. Гёц же выступил вперёд с тяжким вздохом. Придётся-таки открывать глотку пошире:
– Курт, балбесина ты упрямая! Подойди к окну и глянь на проклятый мирный флаг! Барон послал меня говорить!
Запертая винокурня безмолвствовала недолго, только чтобы пощекотать у «переговорщиков» под ложечкой:
– Dagolo kann mich am schweißig Arsch lecken!
– Это что-то на верхнеаржском?
– Это что-то про задницу, – любезно пояснила рослая женщина в мужском костюме. – Я думала, ты все месканские говоры разбираешь?
Берет она сдвинула набекрень против солнца, так что слева ветерок гулял по коротко остриженной голове; рука почти грациозно придерживает меч на боку, пуговицы начищены – прямо рыцарь на утренней прогулке. Хоть кого-то это всё забавляет.
– Единым клянусь, если через пять минут ворота не откроешь, я подожгу твою вонючую хибару со всех сторон!
Гёц подал знак, и половина отряда поддержала ультиматум гулом одобрения и стуком дубинок о забор, бочки, остов телеги – кто до чего дотянулся. Остальные продожали сумрачно пялиться, следуя примеру своего молодого вождя.
Слегка опухшее лицо Карла Даголо, тяжёлая его походка издали подсказывали, где он видал такие утренние затеи и таких затейников. В ожидании ответа он покачивался с ноги на ногу, в такт покачивались и три алых пера диковинной птицы на огромной шляпе – каждое по цене молочного поросёнка. От вчерашней гулянки и теперешних волнений пальцы теребили украшенную перевязь меча, второго из двух на весь отряд.
Наконец щёголь замер и вложил всё негодование в смачный плевок точно между шикарных носатых башмаков:
– Мы в такую рань ещё и ждать будем, пока эта крыса нас пустит?
От хозяйского сынка проблем стоило ждать чуть ли не больше, чем от мятежного самогонщика. Тот хоть перед серьёзным делом не пьёт.
– Слышишь, Курт?! – невозмутимо гаркнул Шульц, игнорируя подначку. – У Карла рука уже к факелу тянется! Скоро мы с Эрной его не удержим!
Эрна меж тем косилась на грязно-белое полтнище с кое-как намалёванным священным крестом. «Проклятый мирный флаг» свисал с Т-образной палки, как на убогом крестьянском шествии в убогой деревеньке с дальней окраины. Только вот держал флажок не сельский дурачок, а громила с низким лбом и заштопанной рожей.
– Поверить не могу, – пробормотала она, – символ любви божьей в лапах Угольщика?
Гёц махнул рукой.
– Да хоть бес лысый, ему же не речь толкать. Для старых вояк главное – увидать тряпку.
Женщина фыркнула, но не успела ответить – из-за ворот вместо новых ругательств послышался лязг засова. Без единого выстрела винокурня Курта Мюнцера пала.
Гёц вошёл внутрь первым. Эрна с мечом на поясе и Берт с молотком в руках отставали лишь на полшага – так, чтобы триумфатор легко мог отступить и спрятаться за чьим-то широким плечом.
В сущности, не важно, что именно открыло ворота – священное знамя или угроза подпалить большой сарай с кучей грушевого бренди. Глаз Шульца притягивали к себе чаны и перегонные кубы, новенькие, свежие, блестящие – копоть не успела пока скрыть работу мастеров. Внушительные агрегаты аж из самой гильдии алхимиков Меланцы, если верить стукачу.
Карл присвистнул, выражая общее впечатление вслух.
– Отменные штуки у тебя тут, Курт! – воскликнул он и пристукнул согнутым пальцем по одному из чанов. – Сколько бренди ты теперь тут наваришь? Вдвое больше? Втрое? И тебе всё мало, даже теперь делиться не хочешь?
Ландскнехты-самогонщики2 расступились, и их командир вышел на свет с алебардой в руках. Ростом он превышал даже Берта – крепкий старый дуб. Грубую, мясистую рожу Мюнцера словно вылепил из красноватой глины неумелый скульптор с такими же ручищами, только под пику или кружку заточенными. А потом ещё сдуру сунул в печь – и выдающийся нос побагровел, а левая щека треснула, как бы после неловкого удара мечом.
Щербатый рот великана, впрочем, кривился в недоброй ухмылке. Не совсем то выражение, какое ждёшь от капитулирующего.
– Малыш Карл сегодня на подхвате? Папашка предпочёл старшего дядю?
Карл оскалился. Эрна покачала головой и прежде, чем франт успел взбрыкнуть, хмуро заметила:
– Зря ты задираешься, Курт – мы ведь уже внутри. Берт может ненароком навернуть плечом одну из твоих новых игрушек.
Досадно бы вышло. Даголо-старший скомандовал яснее ясного: либо заставить самогонщика снова платить, либо пустить его по ветру. Но Карл точно подметил, что такая винокурня напоит всех страждущих, да ещё останется про запас. Устроить тут погром – всё равно, что прирезать на суп курицу, несущую золотые яйца.
– Ладно, Курт, возбухнул и хватит, – медленно произнёс Гёц и примирительно распростёр руки в стороны, как для всепрощающего отеческого объятия. – Ты и сам всё видишь. Мы не договариваться пришли, а донести расклад: либо ты делишься со стариком, либо мы тут всё разнесём, и никто ничего не получит. Ну, Курт, часть чего-то всяко лучше, чем полное ничего и взбучка, правда?
Самогонщик обвёл посланников тяжким взглядом.
– А вы на сегодня простенькую работёнку задумали, да? Придём сюда толпой, покажем кулак старику Курту и скажем «плати»! А если не заплатит, то подпалим винокурню и дело с концом, да?
Он стукнул древком алебарды о пол, должно быть, воображая себя герольдом.
– А теперь слушайте вы. Тронете меня – и к вечеру Тиллер от половины Грушевого Сада камня на камне не оставит. Совсем другой расклад, Гёц, да?
Эрна взглянула на Шульца, нахмурив брови: неужели правду говорит? Гёц немного повёл плечами, так, чтобы заметила только она. Курт Мюнцер большим хитрецом себя считает, но не настолько, чтобы сочинять на ходу. Чтобы так сочинять, нужно уметь запихнуть всё имущество в нищенскую суму. Иначе не успеешь убежать достаточно далеко, прежде чем враньё раскроют.
Пока они перемигивались, Карл громко и зло рассмеялся:
– Кого ты наколоть пытаешься? Тиллер со своей шайкой сидит в трущобах по милости города. Высунется оттуда без спроса – и повиснет рядом с тобой! Думаешь, он станет со всем Кальваром бодаться за твоё вонючее пойло?
– Тронь моё вонючее пойло – тогда и увидишь, – угрюмо отрезал Курт.
Великан в упор смотрел на франта, а тот с нахальной улыбкой положил руку на меч.
Дело приобретало скверный оборот. Правда, теперь появился ещё один аргумент за то, чтобы ничего не сжигать, да только на другом конце аргумента встали поощрённый упрямец и угроза войны. Рудольфу Тиллеру, ещё одному капитану ландскнехтов, позволили расположиться в кальварском Дворе Чудес главным образом потому, что ему удалось неплохо навести там порядок. Так же легко он мог вылететь оттуда, если весь остальной город против него ополчится – только вот поди собери весь.
– Ладно, похоже, у нас остался один способ всё уладить!
Говорить, думать и переставлять ноги приходилось одновременно, потому как поножовщиной в воздухе пахло уже гораздо сильнее, чем выпивкой. Бойцы Карла сгрудились за расфуфыренным командиром и свирепо сопели. Мрачные люди Мюнцера с клинками и палками образовали некое подобие строя меж двух чанов.
И так всякий раз, когда ведёшь одно стадо баранов на другое.
Гёц остановился прямо перед великаном, ткнул его пальцем в грудь и спокойно произнёс, глядя снизу вверх:
– Мы с тобой сойдёмся за винокурню и остальную твою халтуру. На кулаках. Сейчас.
Курт хохотнул, самогонщики поддержали хором смешков. В меньшинстве показывать видимость сплочённости как никогда полезно.
– Какого…
Карл прозвучал не очень-то весело. Шульц отмахнулся, призывая к тишине, но того, кажется, жест взбесил ещё сильнее:
– Гёц, ты с утра башкой ударился?! Будешь с этим псом драться, чтобы к верности принудить? Папаша тебе туза…
– Карл, завались! – рявкнул Гёц. – Кому папаша дело поручил? А?
Поднявшись до грозных воплей, он уже не мог себе позволить стать тише; металлические нотки ещё сильнее задребезжали в глотке, когда он снова обратился к Курту:
– Ну? А ты язык в задницу сунул?
Хитрый огонёк в левом глазу Мюнцера боролся с пламенем гордыни, полыхающим в правом зрачке. Под взглядами полусотни человек второе неудержимо брало верх. Нужно только чуть поднажать – и Шульц нажал, обернувшись к зрителям и воскликнув:
– Только поглядите – Курт Мюнцер зовёт на помощь трущобных вояк, не хочет сам за свою хибару постоять!
– Довольно! – проревел самогонщик.
Через секунду о пол громыхнула брошенная алебарда, и он начал прямо тут же стаскивать старый колет3, громко сопя и бранясь сквозь зубы:
– Горлодёр мелкий, да я тебя одной рукой размажу…
С каменным лицом Гёц отступил от пыхтящего великана. Руки машинально расстёгивали пояс с пистолетом и кинжалом, крючки на одежде – взгляд пытался охватить поле предстоящей битвы перед воротами.
– Если обделаешься, Даголо тебе оторвёт всё, что Курт не сумеет, – предусмотрительно заметила Эрна, принимая оружие из рук бойца.
– Угу.
Доля истины тут есть, но они ведь оба знали: Гёц Шульц не станет за проигрышную партию садиться.
И тем не менее…
– Если обделаюсь, пусть Берт позаботится, чтобы для Даголо что-нибудь осталось, – сухо ответил он и перебросил через её согнутый локоть дублет4, а за ним и рубаху.
Лицо женщины прорезала кривая ухмылка.
– Да, давай, петушись на здоровье. А я буду присматривать, чтобы тебе хвост не открутили.
– То есть… э-э… как обычно?
Люди собирались в большой круг. Неплохой способ выпустить пар без разбивания морд – и перегонных кубов тоже. Носатый Колум вовсю суетился и жал руки паре громил Даголо, принимая ставки. Трефы времени зря не теряют, даже если их главарю сейчас переломают кости.
Впрочем, за ставками Гёц не следил – сегодня ставили на него, так что ему достаётся забота другая.
Раздетый по пояс, Курт утратил остатки изящности: годы мало кому на пользу идут, особенно годы полной и насыщенной жизни ландскнехта. Но по сравнению с ветеранами с паперти он казался вполне способным соединить твой пуп с хребтом и проделать твоей головой несколько дырок в стенах, чтоб дышалось полегче. Под жирком на пузе и боках угадывалась настоящая броня из мышц, а россыпь уродливых шрамов яснее любых баек говорила о живучести здоровяка. Таких надвигающаяся старость сгибает с большим трудом, и только спустя не один год, потеряв наконец терпение, сметает с ног одним махом.
Самогонщик наклонил голову налево, потом направо, разминая бычью шею, помахал руками, обвёл гудящих зрителей хозяйским взглядом.
– Если ляжешь – Даголо ни пфеннига5 не получит! – крикнул он, оборачиваясь наконец лицом к противнику.
«Лучше бы тебе лечь, – раздражённо отметил Гёц, – не то Даголо сперва мне отвернёт башку, а потом придёт сюда сам и тебя в твоём же бренди утопит».
– Ты скалься, Курт, пока есть чем, – коротко проворчал он вслух и вышел вперёд на полусогнутых, поднимая сжатые кулаки на уровень лица. К чьему бы то ни было разуму взывать поздновато.
Осторожно семеня по небольшому пятачку, они обменялись парой коротких пробных тычков, чтобы прощупать друг друга и заодно разогреть толпу. Курт смотрел сверху вниз, краешек его рта то и дело норовил уползти к весело блестящему глазу. Гёц отвечал сосредоточенным взглядом снизу, держа челюсти и губы плотно сомкнутыми.
Мюнцер наконец ударил серьёзно, целясь в голову. Шульц резко присел и низко зарядил в ответ левой, целясь в живот – кулак соскользнул по вовремя выставленному локтю, но он тут же добавил правой чуть сбоку.
«Угх», – сдержанно оценил великан удар по рёбрам. «У-у-ух!» – громко вздохнула толпа, прикидывая, верно ли поставлены денежки.
Курт ударил снова, на этот раз метя чуть ниже; Гёц отразил выпад и тут же отшатнулся назад, уходя от следующего удара правой – этот бы точно выбил из его головы… что-нибудь скверно закреплённое. Левой он коротко ударил в ответ, отступил перед следующим ударом и снова ткнул, не особо рассчитывая, что удар достигнет цели – нужно пока лишь раззадорить великана.
Старый ландскнехт самую малость припадал на правую ногу. Чем больше приходилось наступать, тем сильнее ему это надоедало, тем больше хотелось задавить малявку и прекратить утомительную пляску.
Понемногу отходя назад и забирая влево, чтобы не врезаться в людской круг, Гёц своего добивался – Курт насел ещё сильнее, вознамерился отмолотить его как следует. Огромная правая ручища – наверное, последнее, что видели многие, прежде чем нырнуть во тьму; но на этот раз сокрушающий кулак летел в цель слишком долго.
Делец шагнул вправо, с лёгкостью отводя голову из-под лавины, и саданул хуком в правую скулу. Всё равно, что в стену треснуть; и всё же великан пошатнулся. Рыкнув, он неуклюже ударил сбоку, но Гёц присел и достал его тычком в грудь.
Свист, хохот и улюлюканье хлынули со всех сторон – наконец пошла настоящая драка!
Вместе с шумом на Шульца навалился и противник: пропустив несколько сочных плюх, он резко сократил дистанцию и тяжело обрушился сверху. Гёц качнулся в сторону от первого удара, отбил второй, коротко ткнул в ответ, но тут же пропустил третий – в плечо, в паре дюймов6 от головы.
Пусть в выпад не была вложена вся внушительная масса этой туши, его хватило, чтобы пошатнуть невысокого капитана Треф и вырвать немного времени. Гёц отпрянул назад, но от того здоровенный кулак лишь немногим слабее напоролся на его висок.
«Ох, ё…» – оценка не успела промелькнуть в его голове целиком прежде, чем он рухнул вправо под чей-то истошный вопль: «Курт!!»
В глазах потемнело, звуки окончательно смешались в один звенящий поток. Шульц оттолкнул себя от грязного пола правой рукой и левым коленом, парой нетвёрдых шагов отошёл назад, отходя прочь от медленно надвигающегося Мюнцера. Тот больше не ухмылялся, на одну ногу ступал заметно тяжелее – начал-таки выдыхаться. Хороший момент, чтобы напасть, налететь с градом ударов, но пришлось использовать вырванные секунды, чтобы перевести дух и отогнать сотни мелких блуждающих огоньков, слетевшихся на звук хорошего щелчка по башке.
Гёц качнулся прочь от нового взмаха молота и снова зашёл справа, чтобы несколько раз садануть в толком не прикрытый корпус великана – резко, зло. У другого, без толстой шкуры и добротного жирка под ней, уже кости бы затрещали!
Курт трескаться не собирался. Не без труда Шульц отвёл неуклюжий тычок в грудь, а после шагнул вперёд и достал правой до челюсти. Здоровяк выдержал – и в ответ просто сгрёб его за шею.
Почуяв смертельную хватку, он впервые за полгода ощутил лёгкое дуновение паники и принялся остервенело молотить в открытый живот.
Медведь зарычал, но ослабил объятия и оттолкнул его – заехав напоследок волосатым кулаком в лицо.
«Сука, зубы!» – только и успело пронестись в наполненной звоном голове, пока Гёц неловко взмахивал руками, теряя равновесие, и брякался на задницу. Самогонщик громко стенал, согнувшись и придерживая брюхо.
Люди вокруг большей частью то ли притихли, то ли просто оказались заглушены ударами сердца – Гёц не вполне разбирал. Да и хрен бы с ним. Сейчас его занимало только одно – встать раньше, чем Курт очухается.
Оказавшись снова на ногах, он нетвёрдо шагнул вперёд, к полусогбенному здоровяку. Руки осторожно прикрывали подбородок и живот от ещё одной хорошей затрещины – после такой подыматься будет куда как тяжелее.
На хороший удар великана, однако, не хватило – только на неловкий взмах свободной рукой. Шульц оттолкнул её и с удовольствием засветил ландскнехту под глаз, а следом наотмашь приложил левой в середину широкой морды, да так, что кровь хлынула из прибитого носа.
Уже не в силах противиться силе удара, обмякшая туша грузно повалилась на пол, и лихое гиканье Треф понесло её по реке поражения к устью тягостных болезненных раздумий. А их Король, склонив голову и опираясь ладонями о колени, не мог решить, порадоваться ли тихонько своему успеху или громко проблеваться.
Остатки изрядно потрясённого разума робко подсказывали, что ни то, ни другое не очень подходит, а потому он с трудом выпрямился, запрокинул голову и возопил:
– Эрна-а-а!
Прошло несколько непростых и очень, очень мутных мгновений, пока он не почувствовал под рукой крепкий локоть и не позволил себе навалиться на него половиной массы. Не то, чтоб она больше не выдержала, конечно. Просто целиком повеситься на бабу сейчас означало попрощаться со всем авторитетом, выбитым из внепланового боя в неравном весе.
– Живой? – негромко спросила женщина – хотя, может, и прокричала ему в ухо со всей дури?
«Пойдёт», – промычал Гёц в ответ и качнул головой, чтобы совсем всё стало ясно.
Сфокусировав взгляд на приунывшей и попритихшей части круга, он поднял руку вверх и громко проговорил, когда гомон прекратился и за спиной:
– Уф-ф… Вы! Когда этот хер моржовый очнётся, передайте ему, что барон ждёт свою долю до заката!
Он моргнул, сгоняя пелену с глаз, и угрожающе прищурился на самогонщиков. Как они смотрят? Со страхом, или едва сдерживают злобу?
– Эй! Я понятно выражаюсь?!
– Да, Гёц, мы усекли!
Смелость взял на себя низенький солдат в зелёном чепце. Его имя болталось где-то на краю памяти и никак не шло на ум, но это и не важно.
Наклонив голову, Гёц сплюнул скопившуюся во рту слизь с мощным привкусом железа. «Вот же срань Бёльсова!» – с отвращением подумал он, наблюдая за мерзкой тягучей ниткой, свесившейся от нижней губы до колен, и нетерпеливо утёр рот запястьем.
– О, мой герой! – едко оценила Эрна и осторожно потянула его в сторону выхода.
Шульц мягко высвободил локоть – кажется, он всё же сумеет пройти ещё десяток-другой шагов самостоятельно. А там, глядишь, не придётся обратный путь проделать у Берта на плечах.
– Всё, война закончена на сегодня! – крикнул он уже своим.
Одобряющий гул был ему ответом. Но стало бы куда веселее, догадайся кто-нибудь тряхнуть кошель с выигрышем.
***
– Да благословит Единый кулак Короля Треф и его железную башку! – воскликнул Носатый Колум со стола, размахивая звенящим мешком с мелочью.
Трефы дружно замолотили кружками, создавая триумфальный шум – щитов и мечей они сроду не имели. Более многочисленные громилы Даголо поддержали нестройным гулом одобрения и смешками.
Гёц лениво помахал куском сырого мяса и приложил его обратно к лицу. Со скамьёй под задом и кружкой пива в руках он почти мог почувствовать себя в порядке. Только бы теперь не дёргаться.
– Молодца, Готфрид, хорошо выпендрился, – заметил Карл и отсалютовал кружкой.
– Я прям до усёру счастлив, как видишь. И вообще, кто это говорит? – Шульц демонстративно провёл рукой перед глазами. – В глазах дым стоит до сих пор. Эрна, это ты?
– Нет, я здесь, – подала Эрна голос сбоку. – Ты б ещё с Мюнцером нашего принца спутал!
От улыбки её лицо становилось почти приятным, но уж точно не женственным. Короткий приплюснутый нос, подбородок широкий и сильный, разве что только без щетины, высокий лоб словно делит надвое уродливый косой рубец – явно не от пьяной драки след. Если смотреть издали, и не скажешь, мол, «экая баба страшная» – обычный душегуб в чулках, потёртом бычьем колете и при мече, даже голос невысокий и резкий. У башмачников и медников, к которым она приходит за долгами, похабные мысли вряд ли случаются.
Франт двумя пальцами заправил длинную светлую прядь за ухо и бросил в женщину сухарь.
– Зря ты ёрничаешь, – добавила она, смеясь. – Мюнцер получил по морде, бухтеть больше не будет. Старик и дальше будет получать долю и бренди. Чего рожу кривишь?
– Да, на какое-то время его присмирили, – проворчал Карл в ответ. – А через месяц снова в бутылку полезет. И мы снова попрёмся всем Грушевым Садом на матч-реванш?
Гёц вдруг обнаружил, что от слова «реванш» его слегка подташнивает. Что-то новенькое – может быть, возраст сказывается?
Эрна сжала пальцы в кулак и жёстко произнесла:
– Реваншей не будет. Ещё одна выходка – и я лично засажу ему в глаз из арбалета.
– Угу, – пробормотал Шульц из-за мясного ломтя. – Никто не скажет, что его не предупреждали. И у остальных меньше будет охоты бегать на поклон к Тиллеру или другому какому бесу.
– Её не было бы вовсе, устрой мы показательную порку, – возразил Карл.
Порой казалось, ему не терпится тоже как-нибудь попортить смазливое личико, чтобы поднабрать солидности. Бледный, с тонкими чертами и низкими скулами, он больше походил на кальварского дворянина, чем папашу-южанина – кроме, конечно, больших синих глаз и страсти вырядиться так, чтобы все обалдели.
Будь Готфрид человеком более сентиментальным и наивным, мог бы, пожалуй, разглядеть на месте младшего Даголо меньшого брата, не так давно вышедшего из поры юношеских кутежей и выходок и теперь рвущегося себя проявить, сходу набить очков новеньким мечом. «Знаю, что ты жаждешь украсить башмаки чужой кровью, – сказал бы он ему, – но, если надеешься занять место папки и стать настоящим бароном, пора бы начать соизмерять варианты».
Ну, или как-нибудь попроще и покороче. Казалось бы, разницы между ними всего лет шесть, но и того довольно, чтобы приходилось цедить слова средним ситом. Понятно, если ещё надеешься, что их не пропустят мимо ушей.
Но Карл Даголо не был его младшим братом, а значит великие мудрости лучше оставить при себе.
– Вот и мяфо! – громко прошамкали у Шульца над ухом.
Скособоченный лысый старичок ловко подсунул румяные отбивные женщине и франту, а после замер с самым большим и сочным куском в руках.
– Гоффит, ишо есть, шем шефать?
Делец оскалился полным рядом зубов.
– Зубная Фея его пока бережёт, – хмыкнула Эрна, осторожно тыкая ножом в дымящееся мясо.
Старичок широко улыбнулся в ответ, демонстрируя несколько кривых жёлтых отростков, которые только чудо в дёснах удерживало. Вилли-Мясник был лучшим кулачным бойцом в пору их с Даголо-старшим молодости, а потом случилось страшное – он постарел, не отыскав занятия получше.
Впрочем, Вилли так лучился жизнелюбием, будто о большем и не мечтал. Но его четыре зуба, трижды переломанный нос, не разгибающаяся рука и прыгающая походка наводили Готфрида на определённые размышления. Например, о том, как он жрёт проклятое мясо, которое обожает до визга? Неужели даёт жевать собаке, как болтают?
Некоторые ответы лучше не знать, пожалуй.
– Спасибо, Вилли, отбил так отбил, как всегда, – сдержанно поблагодарил Гёц. Мясник хехекнул, фамильярно хлопнул его по плечу и поскакал обратно на кухню.
– Эй, Вилли! – крикнул Колум вдогонку. – Десять к одному на поросёнка!
– Тфа шуба штафлю! – бодро отозвался старик, вызывая очередной приступ хохота.
Шульц проводил его мрачным взглядом и отхлебнул из кружки.
– Кажется, пора завязывать с кулачными боями. Пока могу ходить прямо и есть по-людски.
– Ха, это-то, скорее, заслуга Дворбака, – усмехнулся Карл. – Каково, интересно, позволять цвергу шерудить у себя во рту?
– Не терпится узнать – могу дать повод, – бесцветно ответил Гёц и бросил сырое мясо на стол.
Цверг, не цверг, лесная фея или ещё какая диковинная скотина – какая к Бёльсу разница? Это же Кальвар, если хорошо умеешь делать своё дело – никто не спросит, растёт ли борода у твоей мамаши и сколько клиентов у неё бывало за день. А Дворбак при всей незамутнённо цвергской наружности зубы ставил лучше, чем любой умелец нормального роста отсюда и до самого сердца империи.
– Носатый, поди-ка сюда! – крикнул делец, подцепил отбивную ножом и осторожно опробовал зубы на краешке куска.
С неудовольствием он отметил лёгкую боль в дёснах. Явно ещё пару дней будет донимать, и всё же она не помешает ему сжевать проклятый шмат мяса, как подобает победителю и состоятельному кальварскому господину.
– Тут, капитан.
Колум замер в шаге от стола, обвёл капитанов лисьим взглядом и лениво стянул чёрный берет с головы.
– Какой улов?
Носатый потряс мешочком. Мелочёвка, что у кого нашлось по карманам. Вот тем и плохи спонтанные поединки. Если люди идут работать, а не глазеть, серьёзные деньги никто с собой не потащит.
– Одиннадцать пфеннигов с мюнцерят, двадцать пфеннигов и четыре талера7 – с ребят Даголо…
– Сколько-сколько? – На протянутой ладони среди потёртых двушек, трёшек и увесистых грошей8 лежали настоящие белые монеты. Архиепископ Аргебуржский с талера показал Готфриду благочестивый жест и отвернулся боком, обратно в чеканную позу.
– Карл, ты против меня ставил, что ли?
Франт пожал плечами. Колум помахал беретом и вежливо произнёс:
– Спасибо, герр Даголо, сегодня я буду спать не один.
Да уж действительно, только шлюху и можно на эти слёзки купить. Делец отодвинул мясо, одним махом проглотил то, что оставалось в кружке, и поднялся из-за стола.
– Недожарено, – хватит вкуса крови на сегодня. – Пускай Мясник сам это жрёт.
– Не станешь отца дожидаться? – буркнул Карл с набитым ртом.
– Дойдёшь сам до Вихря, или Берта позвать? – добавила Эрна, окидывая его внимательным взглядом.
Будь мессер Шульц человеком более сентиментальным и наивным, попытался бы разглядеть в этом вопросе заботу – но для этого слишком уж хорошо он её знал.
– Ждать не буду, папенька. По дороге не свалюсь, маменька. Другие вопросы? Нет? – Он нахлобучил на голову чёрный берет – такой же, как у Колума, только украшенный кованой железной трефой. – Тогда мне пора сделать ещё денег.
***
По счастью, своим кусочком Грушевого Сада Готфрид мог управлять, сидя в кресле и держа одной рукой что-то холодное у головы. Какое-то время. Во всяком случае, пока каждый, кого с этого кресла нельзя окинуть пристальным властным взглядом, не начнёт чувствовать себя слишком независимым и ничем ему не обязанным. Трефы – банда небольшая и сплочённая, в какой-то мере даже «приятельская». Пока она оставалась такой, у их капитана в запасе всегда имелось достаточно времени, чтобы оклематься после боя.
В Кальваре много людей, и каждый усердно пашет, как завещал Господь всякому нормальному человеку. Пускай от сохи его и отделила уж пара-тройка предков. А после праведных трудов всякий нормальный бюргер9 желает дать себе волю, отдохнуть всласть и немножко впасть во грех, чтоб было о чём рассказать на исповеди в седьмой день. Пропустить бренди или хоть кружку пива, поблудить, метнуть карты или кости, поставить на лошадь и поорать на ипподроме, молотя кулаком по ограждению; для тех же, кому хотелось крови, в Кальваре дрались псы, петухи и люди. И за всем этим тоже нужно кому-то приглядывать.
Двадцать лет назад лихой кондотьер10 Пьетро Даголо любезно предложил свою кандидатуру и перевешал конкурентов на грушах, которые в Грушевом Саду тогда ещё не повырубили окончательно. Так валонский авантюрист стал видным герром в вольном городе далеко к северу от родных краёв. Кальвар рос на привилегиях, как на дрожжах, и маленькое владение Даголо росло вместе с ним. Теперь ему потребовались собственные «вассалы», чтобы управлять делами, пока сам «барон» сидит в помпезном особняке и утирает сливки с седых усов.
Трефам, скромным и сметливым ребятам в тёмных костюмах и лихо заломленных беретах, достались несколько кабаков и лавок, а ещё закладная контора, в которой Король Треф и расположил «ставку». Самый простой расчёт – где больше всего денег и проще всего оборону держать, там и надо спать. С кинжалом под подушкой и парочкой громил в соседней комнате.
Тем не менее, вечером того же дня Шульц проводил время не там, в блаженной полутёмной тишине наедине со златом, а в трактире «Вихрь Бовриса» на противоположной стороне улицы. Именно сюда местные обычно и залетают радостным вихрем, узнав, что их лошадь пришла первой… или неторопливо заходят с хмурыми рожами при любом ином исходе.
Во внушительном зале «Вихря» и пили, и спорили, и резались в карты за тонким бортиком, отделяющим для порядка игорный угол. Много людей, много шума – совсем не то, что нужно голове после пары отменных затрещин, но «королевская приёмная» – маленькая пристройка к залу, выдающаяся на улицу – как раз на этот случай была обшита со всех сторон толстенными досками. И ещё чтобы никто не услышал лишнего снаружи.
И на случай, если кто-то ухитрится протащить в кабак аркебузу и наугад пальнуть сквозь дверь. Как хороший организатор игр, Готфрид старался предусмотреть все варианты.
Распахнулась маленькая дверца, прорезанная между пристройкой и баром – чтобы не гонять мальчишку за добавкой каждый раз, а просто протягивать руку и орать на трактирщика лично. Данек как раз просунул в окошко широкую плоскую рожу и озабоченно сообщил:
– Самогонщики здесь!
– Курт пусть заходит, остальным пива налей. Только пива. И кружку сюда, – бросил Гёц, откладывая конторскую книгу. Записи о деньгах – каким же ещё увлекательным чтивом занять себя в ожидании? Почему-то от душеспасительных книжек прибытки не растут.
Через минуту Мюнцер протиснулся внутрь, громко сопя, сжимая в кулаке поблекший солдатский берет. Тёмные волосы с густой проседью торчали во все стороны, словно у дверей кабака он долго мялся и чесал макушку и лишь затем решился зайти.
Оценивающим взглядом одного левого глаза он окинул Короля Треф и крякнул:
– Клянусь Святым Дидериком, отлично выглядишь!
От любого другого такие слова прозвучали бы откровенной издёвкой. Но на мясистом лице самогонщика уже расцвели три впечатляющих синяка, правый глаз заплыл вовсе, а расквашенный нос покраснел вдвое круче, чем обычно. Под вечер вместо чёрных волосков из ноздрей торчали во все стороны кусочки губки.
Не дожидаясь приглашения, великан плюхнулся напротив и указал пальцем на губку.
– Неплохо ты меня разукрасил, признаю. А это что же, мне? – Подняв кружку со стола, он заглянул внутрь, пожал плечами и сделал солидный глоток. – Ну, нос-то воротить не буду, но это… Гм… Это ты что же, умаслить меня думал? Этим?
– Просто вежливость. Мои ребята сняли с твоих пару грошей, когда ты лёг.
Кроме того, смазанный пивом разговор и потечёт легче… И больше шансов, что упрямец наконец будет слушать не только себя.