Иван Сергеевич Торубаров
Властитель груш
Затихший голос
Гёц уже и не помнил, когда в последний раз ходил вместе с Валетом в бордель. Альфи, быть может, помнил, и в другой раз уж точно не упустил бы случая отпустить пару острот по такому случаю. Покосившись на лицо друга, делец произнёс:
– Я надеюсь, ты эту скорбную мину снимешь, когда мы зайдём?
– Разумеется, – буркнул Валет. Сейчас он больше смотрел под ноги, чем вперёд. – Я своим лицом преотлично распоряжаюсь.
Хотя до дверей «Драгоценности» оставалось с добрых пару сотен шагов, Шульц предпочёл провести это время в молчании, вместо каких-то проникновенных бесед. Центр города, да ещё в разгар погожего дня – вообще не место для таких разговоров. Для них разве что потайная кухня Альфи и годится, просто оттого, что само пребывание в ней сопряжено с наступлением в тайны по колено.
В полутёмной прохладе весёлого дома мужчины обнаружили самую заурядную картину для полуденного часа в середине недели. Пара благородных лоботрясов убивают время с помощью карт, вина и стайки девок. Баклер в противоположной стороне большого зала прихлёбывает что-то из кружки, вертит золотой перстень на толстом пальце, посматривает на клиентов. Вероятно, размышляет о многообразии жизненных удовольствий и о том, скольких он лишён.
Появление Треф произвело на толстяка эффект мешка с серебром, хорошенько встряхнутого над ухом. Резво поднявшись с насеста, он поспешил навстречу.
Альфи натянул обыкновенную расслабленно-нахальную маску, а вот на лице Баклера первая вспышка радости постепенно угасала. Пришедшие не имели привычки ни вдвоём драть одну девку, ни заказывать себе соседние комнаты, чтобы ни на минуту не переставать чувствовать крепкую дружескую поддержку – пускай бы хоть через тонкую стену, – а в разгар дня даже чем-то более приземлённым и скучным обычно не тешились.
Значит, визит исключительно деловой. А деловые визиты не всегда доходные, а приятными бывают и того реже.
Тем не менее, в дежурном радушии евнуху никто бы не отказал:
– Гёц, Альфи! Вы, и вдвоём, и в такой час? Чем могу?..
– Мамаша у себя?
– У себя…
«Ну вот, никаких потрахушек, как я и думал», – прочитал Гёц на широком и очень вежливом лице. Само собой, вслух помощник выдал нечто совсем иное:
– Пойдём, постучимся к ней.
Баклер брякнул по дверце условным стуком и через миг исчез в покоях фрау Беккер. Изнутри раздались приглушённые донельзя голоса; лысенькая круглая голова снова возникла в щели между приоткрывшейся дверью и косяком.
– Прошу.
Начальница шлюх гордо восседала посреди роскошной барахолки. На столе перед ней лежала книга с большой яркой картинкой на развороте, которую рассмотреть не удалось – женщина захлопнула её, заложив страницы большим белым пером.
С её коротенькой шеи в полускромный вырез платья свисал крупный изумруд в золотой оправе. Новенькая прелесть. А зная Мамашу Беккер, с уверенностью можно сказать, что такую вещицу она не упрячет в тайник.
– Какое прелестное колье! – воскликнул шулер, от чьих глаз камушек точно бы не укрылся.
Довольно улыбнувшись, Агнетта провела по тонкой цепочке, задержала большой палец у изумруда и немного приподняла его от груди, чтобы дать рассмотреть получше. Наверняка её печалило, что ей самой не обойтись без зеркала.
– И наверняка бесовски дорогое, – мимоходом заметил Гёц.
«И, кажется, я знаю, с какого барыша ты его прикупила», – мысленно добавил он, опустив руку на спинку большого чёрного стула. Палец немедленно нащупал на дереве прихотливые завитки.
– Да, это верно, – отозвалась женщина.
Жестом она пригласила обоих мужчин присесть напротив. Верный евнух сложил руки на груди, прислонившись к заставленному книжками и прочей утварью окну.
– Но ты же знаешь, я никогда не могла устоять перед красивыми вещицами!
Такой способ потратить уйму денег и впрямь гораздо разумнее, чем накупить барахла и выставить на обозрение. Если вдруг придётся бросать всё и бежать, над драгоценной мебелью останется лишь пролить слезу, а драгоценность на шее останется при тебе, даже если позабудешь о ней в суматохе.
И место на корабле она тебе купит вернее, чем стул или канделябр… Хотя на этот камень можно купить небольшое судно целиком.
– Что у вас за дело ко мне, мальчики?..
Прежде, чем заговорить, делец обменялся с Валетом коротким, но многозначительным взглядом. Хорошая затравка для такого разговора.
– Дело такое: мы тут с Альфи решили попробовать изжарить птичку на вертеле… – начал Гёц сухо и сдержанно, как если бы оглашал вступление к обычной сделке.
Краем глаза он отметил, как ошеломлённый Баклер невольно приоткрыл рот и захлопал глазами.
– И постеснялись с Баклером это решить? – Мамаша усмехнулась. – Ну, раз уж вы моего совета хотите…
– Собственно, мы уже решили, кого жарить будем, – бросил Ренер; он развалился на втором стуле так вольготно, как только позволяла ширина сидушки.
– Вот как?
– Лили Серну, – спокойно сообщил Готфрид.
Кажется, даже имя Колёсного Дирка или самого канцлера империи не упало бы на пол так тяжело. Тревога нахлынула на широкие рожи женщины и евнуха, возопив: «Сукин сын не просто так её вспомнил!»
В глазах Агнетты, впрочем, мигнул проблеск надежды на простую случайность.
– Боюсь, сегодня она ушла погулять, Гёц, – хладнокровно посетовала она и хотела тут же что-то добавить, но делец не собирался давать ей и шанса.
– А завтра?
– И завтра тоже…
– А послезавтра? – вставил Альфи, не сводя с женщины глаз.
Краска сошла с её щёк, оттеснённая волнением к ушам. Тускло поблёскивавший фонарик надежды угас совсем.
– Мы ведь оба знаем, – медленно произнёс Готфрид, – что какой день не назови, её здесь не будет, да?
С минуту они молча смотрели друг на друга, насупившись, пока наконец Мамаша не повернула голову к Баклеру:
– Дорогой, позаботься, чтобы нас никто не отвлекал.
Толстяк мотнул головой и ретировался, тревожно потрясая на ходу щеками.
– Ну, ладно, поймал ты меня за руку, – проговорила женщина, бессильно откидываясь на спинку кресла. Её небольшие глазки, вмиг сделавшись враждебными и колючими, нацелились на Короля Треф. – Пришёл слупить с меня за молчание?
– Даголо ведь запретил посылать баб в трущобы, – упрекнул её Альфи.
– Всё было бы в порядке, если б тамошние пришибленные скоты вели себя как следует, – раздражённо прошипела она, в ответ сверкнув очами на шулера. – Не моя вина в том, что кое-кому за счастье девчонке кровь пустить.
– Только вот это была не простая девчонка, правда? – сухо заметил Гёц, спокойно выдерживая взгляд фрау Беккер. – Я знаю, что Старик к ней шибко привязался. Что он с тобой сделает, если узнает?
Она молчала, подняв глаза к портрету вельможи у них за спиной. Хороший вопрос.
– Честно говоря, я и сам не представляю, – делец сам же и ответил на него, пожав плечами. – Может, просто наорёт и заставит раскошелиться на шикарные похороны. А может, так взбеленится, что отправит за тобой Эрну с топором. Старик в последнее время непредсказуем. То перед смазливой мордашкой поплывёт, как пацан, то прирезать кого велит…
Сосредоточенное выражение никуда не делось с лица женщины, но буйная игра красок выдавала её с головой. С полнокровными пухлячками одно удовольствие играть в карты.
– Довольно неприятно, что за такой небольшой просчёт можно жизнью расплатиться, да?
Альфи нахмурился при словах о «просчёте», но в его сторону Мамаша теперь и не глядела. Тяжко вздохнув, она проворчала:
– Говори уже, к чему клонишь.
– Ты отвечаешь за праздник у Даголо.
– Допустим…
– Так оно и есть. Я хочу, чтобы ты устроила им такую гулянку, чтоб через пару-тройку часов половина парней совсем лыка не вязала. Особое внимание, конечно, нужно уделить вожакам – Старику, Карлу, Стефану, Дачсу. Пусть выпивка льётся рекой, пусть девки из них все соки выжмут. Запаси дурмана – кое-кто с радостью поставится.
– Что ты задумал? – проговорила Агнетта, заместо ладанки перебирая пальцами оправленный изумруд.
– Назовём это небольшим представлением.
– Я бы и так постаралась, но…
– Это не всё, – Готфрид прервал возражение на середине. – Мне нужно, чтобы в определённый момент вы позаботились о ребятах в карауле. Там наверняка будут Сик, Крюц и ещё пара скучных ребят, кто за отдельную плату ограничится одним стаканчиком и пойдёт присматривать за порядком. Их тоже надо чем-то занять.
– Это дело скверно пахнет, – женщина сильнее стиснула пальцами камушек.
– Тебе-то оно в любом случае ничем не грозит, – возразил Валет, непринуждённо болтая одной ногой. – Большой успех на скачках – все молодцы, заслужили хорошую пирушку, а ты и рада постараться. Случись что, про тебя никто и не вспомнит.
– Что случится?
– Это уж не твоя забота, – мягко отозвался Гёц, а Альфи молча усмехнулся. – Просто накачай их хорошенько и развлеки охрану.
Отняв руку от изумруда, фрау Беккер нервно почесала подбородок слегка подрагивающими пальцами. Поддержку Мюнцера Трефам обеспечивали его алчность и ненависть к Даголо. В случае Мамаши одного сребролюбия ни за что не хватит: слишком уж она боялась старого барона. Но пока, видать, не слишком верила, что даже за свою любимицу тот сделает с ней что-нибудь страшное.
– Так уж вышло, я узнал, где вы с ландскнехтами тело прикопали, – холодно произнёс делец, подталкивая её в нужную сторону. – Не шибко мне охота снова Серну тревожить, но я ведь не постесняюсь её из земли вынуть и к Старику притащить.
– Скотина ты безбожная, вот что, – процедила женщина сквозь зубы. – Сделаю я, как просишь. Но ты знаешь, сколько надо спиртного и дури, чтобы столько мужиков укатать?
– Знаю прекрасно.
Гёц Шульц, счастливый владелец второго по величине кабака в городе, утвердительно кивнул. Разумеется, это не поучение, а прозрачный намёк: страх страхом, а всё же неплохо бы подсластить пилюлю денежкой.
– Я возмещу половину твоих расходов. Остальное сама покроешь – ты же и так неплохо слупила за Серну с ребят Тиллера?
– Ладно, – пухлая ладошка потянулась к изумруду. Значит, и правда оттуда.
По лицу Альфи проскользнула гримаса омерзения, но и та уступила место нахальной лёгкой улыбке, когда Агнетта взглянула на него.
– Мессерам угодно что-то ещё?
Тон её потерял былую мягкость и любезность. Знакомая перемена: каждый второй раз примерно так её медовая личина и обращалась в нечто более откровенное и менее сладкое по мере того, как приходилось что-то уступать.
– Нет, мы довольно наговорили, – заметил Готфрид, поднимаясь со стула. – Альфи зайдёт к тебе позже, насчёт караульных.
Баклер как ни в чём не бывало сидел в кресле напротив Шикарной Комнаты и теребил перстень. Все детали разговора отпечатались на его лоснящейся харе наискось, от брылей до наморщенного лба.
– Баклер, дорогой! – позвал его Валет, прикрывая за собой дверь. – Слыхал, о чём мы толковали?
– Ну, так… – с видимой ленцой протянул евнух.
В отказ уходить всё равно без толку, а прямо заявить: «Само собой, я всё это время грел ухо на слуховой трубе, зачем я тут, по-твоему?» – чересчур прямо и смело для хитрожопого толстяка.
– Отлично, – Гёц подошёл ближе, чтобы звучать как можно менее уютно. – Если Мамаша вдруг засомневается, напомни ей о моей родне из Хафелена. Да скажи ещё, что Даголо всего двое, а Лахтсегелей – почти с десяток, не считая баб.
– Убедительная арифметика, – сипло отозвался Баклер.
Альфи издал последний смешок, мужчины коснулись пальцами беретов, отвечая отсалютовавшему им дворянчику, и вышли из борделя прочь.
Заведение скрылось за тем углом, что остался позади. Из-за другого угла в полусотне шагов показалась верхушка могучего портала собора. Сквозь витраж едва пробивалось мерцание – сам Святой Дидерик обращал к ним суровый рубиновый взор. На второй год в Кальваре Гёц привык и обычно просто туда не смотрел, но шулер не выдержал:
– Тебе не кажется, что в этот раз мы лишку хватили?
– Брось. Хватит с неё и половины.
– Я не о Мамаше и её тратах говорю, – сердито оборвал он на полуслове.
– А.
Гёц устало моргнул и опустил взгляд от осуждающих глаз Дидерика к мостовой – от возвышенных мыслей о том, не сам ли Святой-покровитель города снизошёл до них в лице своего тёзки Ткача, к тем делишкам, что тянули вниз.
– Это было нужно, чтобы прижать Мамашу, не больше и не меньше. Жаль девчонку, конечно, но кто-то всегда остаётся за бортом. В этот раз не повезло ей.
– В этот раз что-то чувствую я, словно дерьма наелся, – уныло протянул Валет.
Готфрид замедлил шаг, остановился и повернулся лицом к спутнику.
– А что, по сути, изменилось? Чем Серна отличается от того купчины, который до исподнего нам в карты проигрался, а потом повесился на вожжах? – Шулер отвёл глаза. – Большими глазами и упругими титьками? Это епископ тебе сказал, что-де душа в глазах и титьках заключена, а потому посягать на них больший грех, чем торгаша в петлю засунуть?
– Ну, да, теперь, когда ты меня пристыдил, всё стало гораздо легче и яснее, – проворчал Альфи. Заложив руки за спину, он побрёл вперёд, пиная на ходу камушек.
Подавив тяжкий вздох, Шульц поспешил следом.
– Если так уж тошно, сходи в церковь… Когда всё закончится. Или попробуй себя убедить, что это я во всём виноват. Хреновое утешение, но если повторить пару сотен раз…
– А к тебе, значит, грех не липнет?
Гёц пожал плечами.
– У меня будет время с Единым всё уладить. После того, как победим.
***
Что может быть лучше, чем с утра попозже окунуть рожу в бочку с прохладной водой, окатить ею череп, а после засунуть внутрь руки по самое плечо и выругаться, обнаружив ближе ко дну нечто, рядом с чем плескаться не так весело? Пускай даже для многих других это давно не утро.
Распрямившись, Эрна провела ладонью по лицу и вискам, смахивая остатки воды, шумно высморкалась в сторонку. Берт безучастно наблюдал, прислонившись к стене. Из других зрителей на заднем дворике Вихря – разве что свиные потроха, дремотная псина и верный меч на гвоздике. Человека, который раньше им владел, зрелище полураздетой плещущейся бабы равнодушным бы не оставило, но железяке-то всё равно.
Великан бросил отрез чистого полотна, которым мечница медленно вытерла голову и шею. Назойливая тупая боль в висках и мразотный привкус во рту никуда не делись, но теперь они как будто бы угасли. Можно мириться, можно попробовать прожить остаток дня.
– Ты в норме? – осведомился Берт.
Неподобающе высокий голосок сильнее обычного резанул слух.
– Может, внормее тебя, – фыркнула она, метнув в него скомканную ткань, и принялась натягивать чистую рубашку. – Проблеваться ещё ночью успела. У самого-то нога как?
– Пойдёт, – ровно отозвался великан.
От него это могло значить целую кучу состояний, от «мне каждый второй мать-его-шаг с мукой даётся» вплоть до «дерьмо вопрос, меня словно бы и не пырнули три недели назад до самой кости».
– Старик ждёт долю со Скобяного тупика. Сегодня к вечеру. Просил передать.
Эрна сплюнула и потянулась за дублетом.
– Старый хер мне теперь будет про каждое сопливое дело напоминать?
Берт молча пожал плечами.
– Туда сейчас и пойдём. К вечеру Сивый со своими, чего доброго, умотает куда-нибудь. А Мамаша никуда не денется.
– Угу.
Само красноречие, здоровяк сложил руки на груди. Половину её рассуждений вслух и вопросов он примерно так и комментировал. Не его вина, что большинство хоть кем-то да уважаемых людей покатывается со смеху, когда здоровенный мужик открывает рот и звучит ну прям как баба. Но они так долго бродили вместе, что нельзя было не привыкнуть к его молчаливости. Да и так много лучше, чем с трещоткой вроде Альфи Ренера.
– Пойдём, что ли?
Женщина обернула ремень с мечом вокруг пояса. Колокол собора как раз отбивал одиннадцатый удар. Самое время для деловой прогулки. Если повезёт, Сивый только-только начал думать о том, не пойти ли ему перекусить – а будучи голодным, не станет лишний раз выделываться, прежде чем отвалит плату.
– Надеюсь, надолго это нас не займёт…
– Сивый вроде кого-то выставил. Надо забрать долю.
– Тогда займёт, – изрядно помрачнев, Эрна ногой растворила парадную дверь «Вихря». К счастью, оскорблённых криков снаружи не последовало. – И ты, конечно, не знаешь, ни кого выставили, ни что взяли?
– Не.
– Ну, чудно. Обожаю после пьянки подробности налётов выпытывать.
Ей захотелось ещё раз сплюнуть, но запас злой слюны иссяк. Запоздало возникла мысль, что стоило захватить-таки с собой ковшик воды.
– Так зачем пила?
Женщина оглянулась. Далековато возвращаться. И после такого грозного пинка заходить обратно, смущённо прикашливать и осипшим пуще прежнего голоском выпрашивать немного водички… Ну уж нет.
– Да вот взбрело мне вчера побродить рядом с Прядильным квадратом и залепить камень в окно кому-нибудь из ткачей. А там на ночь глядя Гёц шастал.
– Зачем?
В отличие от Карла, вопросы о главаре Треф не вызывали у великана лихорадочного блеска в глазах или тряски в пальцах и коленках. Оттого и внимание они привлекали лучше. Если, конечно, ответы находились – а с Готфридом всё чаще сводилось к одному.
– За деньгами, вестимо, – буркнула она и решительно отвернулась от кабака в последний раз. – А ты чем развлекался?
– Рыбку удил.
Дорога много времени не заняла: Скобяной тупичок, территория Треф, винокурня Мюнцера у реки – все эти прелестные угодья составляли «западные марки» Грушевого Сада, раскинувшиеся вдоль границы с купеческим кварталом с севера на юг.
Просквозив через пару узких извилистых улочек от кабака в центре владений Шульца, Эрна и Берт обошли большой загруженный воз, совершенно напрасно оставленный без присмотра, перешагнули несколько подозрительных луж и оказались перед россыпью домов с лавками на первых этажах. На небольшом холмике в середине торчали самые старые строения, возведённые первыми скобянщиками Кальвара: так плотно друг к другу, что вошь в щель не протиснется.
В отличие от новостроя вокруг, старые дома образовывали глухой квадратный двор, как пикинеры, сбившиеся в огромную непоколебимую баталию. Ходила в городе байка о том, как в последний раз войско герцога Арлонского сумело ворваться в город лет семьдесят назад. Небольшой отряд рыцарей, опьянённых удачным штурмом, по неосторожности галопом заехал в Тупик, а засевшие там скобянщики и сапожники насовали им арбалетных болтов, камней, палок, железного лома и горшков с кипящим дерьмом по самые шлемы.
Даже глаз Эрны, несколько замутнённый с минувшей ночи, прекрасно видел: через такой проём рыцари могли бы залететь внутрь только верхом на свиньях. Но кальварцы очень любят истории о том, как их предки так или эдак отодрали арлонских нобилей.
– Кинем монетку? – предложил великан.
Писк раздался очень уж внезапно после продолжительного пути в молчании, и Эрна невольно вздрогнула.
– Нет, раз у Сивого добыча, сама к нему пойду.
Берт быстро кивнул и без лишних слов отправился к дому, нависающему над самой шикарной лавкой. Женщина же побрела прямо к Тупику.
О домах в центре заботится Гюнтер Сивый, о тех, что вокруг – Войцех Холемец; оба, так сказать, собирают налоги тут и передают Даголо, а если запаздывают, то Даголо посылает Эрну, или Карла, или Стефана, или… В общем, у Старика хватает тех, кого можно послать. И за каждым закреплён свой кусочек Сада.
По правде говоря, помнить о том, кто сколько в этом месяце не доплатил, совсем не его забота. Видать, после треклятых скачек ему почему-то взбрело в голову, что сама она всего в голове не удержит.
Оказавшись во дворике, мечница подошла к хозяйской двери (разумеется, на первом этаже – чтоб проще было туда-сюда добро таскать) и пару раз шарахнула по ней кулаком. Она выждала немного, прислушиваясь к паническим шорохам по ту сторону, и решительно дёрнула на себя ручку. Дверь подалась даже слишком легко.
– Кого там… – Сивый поднял на неё глаза, осёкся на полуслове и ухмыльнулся. – А, это ты. Отлично. А я как раз собирался послать кого-нибудь занести долю…
– Неужели?
Сипела она безбожно, но это всё равно много лучше, чем полчаса назад. Остатков вчера, застрявших поперёк горла, теперь стало как раз достаточно, чтобы говорить грубовато и неприветливо, но не жалко.
– Чего дверь не заперли? – добавила она и кивнула на стол с полуразвёрнутым рулоном ткани.
В углу валялся наполовину выпотрошенный тюк, из которого тоже торчало сукно. Выглядело всё подозрительно, но Эрна пока не спешила ругаться.
– Да на кой?
Гюнтер Сивый, плечистый мужик примерно одного с нею роста, фыркнул самым беспечным образом. К середине жизни он чем только не успел позаниматься, но преуспел лишь на ренте и грабежах по ситуации.
– Здесь ко мне никто без приглашения не сунется. А от тебя мне прятать вроде как и нечего, да?
– Угу.
Женщина ткнула пальцем в сторону тюка.
– Где взяли?
– У грисколького купчины, – хмыкнул Сивый, отечески приобнял детину с юношеским пушком над верхней губой, возившегося с тканью на столе, и небрежно взъерошил его соломенные волосы. – Эт’ племяш мой, Хюгел, тему нам надыбал. Грисколец-дурак припёрся со своим товаром. Приказчик Глауба хотел зелёным кушакам стукануть, но Хюгел тоже рядом крутился. Так что мы первые поспели.
Хюгел смущённо покраснел ушами, но зыркнул нагло и крайне самодовольно. Какой милый мальчик.
– Ладно, чего лясы точить, – Гюнтер отстранился от племянника, пошарил в сундуке у окна и вынул на свет божий кошель. – Вот, старикова мзда за месяц.
Она ловко поймала брошенный мешочек и подкинула его на ладони, недовольно хмурясь. Гёц как-то прихвастнул, что по весу мешка может определить сумму с точностью до талера. Её Господь обделил таким талантом, но тут недоставало столько, что и тяжёлая рука мечницы разницу уловила.
Не говоря ни слова, она развязала тесёмки и высыпала монеты поверх разворота ткани. Тут уж пришёл черёд Сивого рожу морщить.
– Остальное где?
– О-ох, ну, знаешь… – он взял небольшую паузу, громко почесал щетину на подбородке. – Скобянщики в этом месяце тоже не донесли. У нас же тут не трущобы, чтоб я им сразу пня давал, пришлось разрешить отсрочку…
– Я сюда пришла про отсрочки слушать, по-твоему?
– Да я вообще не знаю, чего ты пришла, – заметил вожак, скрестив руки на груди. – Я ж сказал Карлу, что через пару дней сам занесу, что должен.
– Какого хрена ты вообще к Карлу сунулся вместо меня?
– Ну-у, ты была так шибко занята…
Он нахально прищурился.
– С Трефами. На Кавальелле.
Эрна стиснула зубы, чувствуя, как свирепеет от этой ухмылочки, глубоко вздохнула и кашлянула, коснувшись пальцами горла.
– Дай горло промочить, – услышала она свой голос, чуть надломившийся по новой.
– Конечно – хочешь винца?
Удивительно, но вместо того, чтоб при словах о жажде схватиться за гульфик, Гюнтер потянулся к кувшину на окне. Женщина молча кивнула и отхлебнула из грубоватой глиняной кружки, глазами проследив поверх заднего её края за Сивым. Тот опустил кувшин на стол, повернулся к ней и подбоченился, чтобы из-за ссутуленных плеч не проиграть в росте.
Третий ворюга, чуть помладше Гюнтера, но с солидной плешью, скорбно вздохнул и занялся сбором монеток.
В мутноватой красной жидкости без труда угадывался плод тяжких трудов местных крестьян с местными чахлыми виноградниками, на вкус вязковатый и кислый. Горло тут же напряглось, размышляя, не выкашлять ли ему обратно то, что дрянная хозяйка задумала проглотить.
Сделав над собой усилие, она обуздала непокорную глотку и мужественно дошла до дна.
– Совсем жажда замучила? – сочувственно поинтересовался Сивый, демонстрируя неполный комплект зубов, когда Эрна сделала шаг ему навстречу и потянулась за кувшином.
С плотно сжатыми зубами она подняла глиняный сосуд со стола – и с огромным удовольствием раскрошила его вдребезги о голову вожака.
Хюгел и номер третий рыпнулись с обеих сторон стола почти сразу. Именно это «почти» и отделяло их от главной душегубки Даголо. Когда Сивый растянулся на полу и заревел от боли, левая рука женщины уже сжимала стилет, сияющий, как офицерская кираса.
Острие нацелилось на шею парня чуть пониже кадыка. «Тихо ты!» – мысленно цыкнула она мечу, свирепо гудящему с пояса: «Пусти кровь, давай!»
– Ну-ка брось эту штуку!
Плешивый, вооружившийся дубовой скамеечкой, недружелюбно засопел.
– Не то племяш кровью захлебнётся!
Скамейку покорно опустили на место. Хюгел застыл с разведёнными руками, пуча на неё разом испугавшиеся глаза и почти не дыша. Вот теперь точно хорошие мальчики.
– Сивый! Живой?
Эрна покосилась на Гюнтера, шарившего по полу вокруг себя в поисках опоры. Ни следа надлома в голосе не осталось – питьё, хоть и дрянное, всё же немного помогало. Прекрасная тошнотворная смазка для горла.
– С-сука… – простонал Сивый в ответ. Что ж, звук достаточно жизнеобразный.
– Тут кой-чего не хватает. Грошей на семь, если я считать не разучилась? Старик должен получить всё и сразу.
– Глюм, отсыпь ей… м-мать…
Плешивый Глюм медленно подошёл к сундуку, не спуская с неё глаз, достал другой свёрток с деньгами и украдкой принялся копаться в нём. Как будто она отсюда не видит, что там такая мошна припрятана, с какой можно целый сезон на боку лежать.
Держась одной рукой за голову, Гюнтер сумел отползти в сторонку и прислониться спиной к стене под окном.
– Глюм, у меня рука устала. Ты б не ковырялся там, как курица в дерьме.
Буркнув что-то неразборчивое, плешивый наконец вернулся к столу и демонстративно ссыпал обратно в кошель и то, что они поначалу хотели всучить, и «добавку».
– Отличненько!
Эрна резко отвела клинок от горла парня. Короткий алый штрих на коже тут же пустил скупую слезу.
Она обогнула стол и присела на корточки подле вожака. Кровь врезала по ушам недовольным гулом, но тихо клокотавший в груди гнев пока заглушал прочие позывы.
– Посмотри на меня, хер сивый, – негромко прошипела она, держа стилет наготове. Пальцы правой руки нетерпеливо постукивали по колену.
Сивый, перемазанный кровью и местным вином – поди разбери, что из этого дряннее, – медленно поднял голову. Один глаз залило, под кожей ходят желваки, правая ладонь сжалась в кулак так, что костяшки побелели.
«Давай, ударь меня», – раздался изнутри её другой голос; однако вслух она ничего не сказала, а Гюнтер без призыва и всего лишь с парой подпевышей дёргаться не стал.
– Если хочешь что-то перетереть, идёшь ко мне. Не к Карлу, не к Стефану, не к Старику или ещё какому фуфелу, а ко мне. Усёк?
– Усёк.
Он внимательно глядел на неё одним левым глазом. Смирением тут и не пахло, но оно ни к чему. Смирение только монаху на пользу.
– И в следующий раз, когда я сюда приду, я рассчитываю увидеть должное уважение, а не сраные девчачьи шпильки по поводу скачек и остального дерьма, усёк?
– Усёк…
– Славно!
Она занесла руку, чтобы напоследок расквасить Сивому нос, но за миг до удара передумала и похлопала зажмурившегося негодяя по щеке.
– Когда сбагришь сукно, я жду твою половину для Старика. Не заставляй меня за тобой бегать. Чем больше я бегаю, тем жирнее сбор.
Подхватив со стола мешок с деньгами, налившийся жизненными соками и подобающей тяжестью, мечница подошла к двери, только тут заткнула стилет за пояс и обернулась к троим мужчинам. Те дружно ответили ей взглядами, полными страха и ненависти.
Так и должно быть. Так, собственно, пару месяцев назад и было. Посмотришь – и душа радуется.
– Не налегали б на эту мерзость, – посоветовала она, так и не вспомнив, чем ещё хотела напутствовать их с порога, и постучала согнутым пальцем по виску. – Голова болеть будет.
***
С двенадцатым ударом соборного колокола Гёц спустился с Большого рёйстерского моста. От пяток до кончиков ушей его тут же объял воздух Красильного Угла, густо насыщенный запахами возгоняемого зелёного змия, нагретой мочи и дубильного состава из кожевенных мастерских в восточной части квартала. Столько денежных мест на одном маленьком пятачке, и каждое смердит так, словно там у Бёльса личный нужник.
Местный кабачок Лелой возвёл на холмике посреди зловонного района. Раньше тут жил ростовщик Брюггер – его вздёрнули ещё до приезда Готфрида в город. Видимо, смысл в том, чтобы в месте культурного отдыха уважаемых красильщиков и скорняков гулял ветерок и хоть немного разгонял миазмы.
Эффект не шибко впечатлял, но кальварцы любят говорить, что они хотя бы попытались.
В последний раз делец прокрутил в голове заход к соблазняющей беседе, ощупал кончиком языка верхние резцы и постучался в непривычно запертую дверь.
Приоткрылась она очень не сразу. В щели возникло смуглое лицо с серьгой в ухе, зато без половины носа. Харя амморийского разбойника, которого Лелой взял в подручные за полное отсутствие совести – такой просто так на двери не стоит.
– Ты, – спокойно заметил Диего Спанс и оглянулся куда-то внутрь зала. – Хотел чего?
– Лелой тут?
Спанс снова покрутил головой, вытянул губы в трубочку. Не слишком похоже на колебания. Скорее, на придуривание или страшный затуп. О пристрастиях полуносого амморийца Гёц не больно-то знал, но по крайней мере его зрачки сейчас имели нормальный размер.
– Заходи.
Перешагнув порог, делец обнаружил того, с кем смуглый играл в гляделки.
Джакомо Лелеотто собственной персоной стоял у противоположной стены, у самого входа на кухню, и замызганной тряпкой неторопливо тёр кровь на правой руке. Из-под окровавленного передника снизу выглядывали пёстрые чулки, сверху – простая рубаха и лицо, усталое и не слишком мудрёное.
Судя по оливковой коже, жёстким чёрным волосам, грубо вытесанным носу и лбу, нависшему над глазами, его предки жили гораздо южнее родины Даголо, и всё больше трудились в поте лица, чем воевали и молились. Проделав путь в тысячу миль на северо-запад, Лелой нашёл себе нового бледнолицего господина. Но всё-таки теперь он не очередная чёрная рожа на посылках, а единственная в ряду белых и розовых местных физиономий.
«Любит ли он стряпать?» – прикинул Шульц первым делом. Мысль пришлось отбросить: потроши Лелой поросёнка на заднем дворе, руки бы он испачкал с другой стороны.
– Тихо как-то стало, – заметил Диего и с шумом захлопнул дверь.
В самом деле, одна только муха под потолком жужжала, да на заднем дворе, за кухней, кто-то скрипел колодезным воротом.
– Он снова отрубился, – спокойно пояснил Лелой, заткнул тряпку за пояс и поднял глаза на гостя. – Гёц! Да ты как знал, что я за тобой послать хочу…
В сущности, кого там стукают или потрошат на заднем дворе – Готфрида совершенно не волновало. Но коль скоро избиение имело отношение к нему, оно просто не могло не интриговать.
– А ты чего хотел?
– А…
Лелой покрутил в воздухе рукой, как валонский купец, просто слов не находящий, чтобы ещё как-то расхвалить товар, и наконец кивнул на кухню:
– Пойдём, покажу.
Гёц последовал за ним, предусмотрительно держа руку у кинжала на поясе; одним глазом он косил на амморийца позади. Как ни странно, в этот раз никто не норовил исподтишка огреть его по маковке дубинкой, заманив в тесное тёмное место предложением «позырить, какую цацу нашли».