Надежда Александровна Белякова
Кузнецкий мост и Маргарита
Глава 14. Старики ОДМО
Лет с 10-ти-11-ти я начала особенно прочувствовано рисовать. И не важно хорошо или плохо, но осознанно. Хотела быть художником. И мама надеялась, что я после школы буду поступать в Текстильный. И поэтому очень часто приводила меня на просмотры в «Зеленый зал» на Кузнецком Мосту. Но это была не моя тема и потому в Текстильный институт я не собиралась.
В это же время в конце – 60-х и в начале 70-х в стенах ОДМО расцвел яркий талант Славы Зайцева. Его огромная даровитость и самобытность сразу выделили его даже из того великолепного, талантливого и очень многочисленного коллектива художников-модельеров ОДМО. Одновременно с ним творили и Тамара Файдель, помню на просмотрах в «Зеленом зале» ее потрясающую серию вечерних платьев. Единство независимости, смелости, с привкусом парадоксальности пропорций, балансирующей на грани гротеска, но остающиеся в рамках элегантности du comme il faut.
Немного экстравагантное, но в то же время неожиданно романтичное направление вещей Татьяны Осьмеркиной. Помню ультра-понятное в наши дни длинное черное вечернее платье Галины Чернопятовой, сделанное из какой, то плотной не «сыплющейся» ткани, которую она просто взяла и покрыла ажурно-узорчатым вырезанием ножницами. Что стало актуально в последние годы, то есть спустя 50–40 лет! Она сама вырезала узоры, с нарочито брутально крупным рисунком на платье, надетом на тело манекенщицы, создав своим вырезанием смелую авангардную графику, сквозь которую мелькали изгибы идеально прекрасных тел манекенщиц. Что заставило зал просто взвыть от восторга и искренно аплодировать, чтобы удержать манекенщицу на подиуме, как можно дольше, чтобы налюбоваться этим воплощением творческой дерзости и красоты. Потрясающе, получилось, в хорошем смысле, даже как-то сценично. А на дворе 68-й! Мятежный 68 год!
Мамина подруга, замечательный модельер – Юлия Николаевна Денисова, тихая, деликатная, но сильный, с несколько даже авангардным направлением модельер, начинала свой творческий путь в экспериментальном цехе ОДМО.
Восхитительно работала в области молодежной моды и замечательный модельер – дочь Алексея Федоровича Куличёва.
Это была потрясающая, как теперь сказали бы, команда. Но, когда "на язык" выходили новые модели Славы Зайцева, по рядам кресел проносился шепоток: "Зайцев! Зайцев!" И все как-то вытягивали шеи и смотрели особенно внимательно напряженно.
Он творил незабываемые вещи. Просмотр его вещей был всегда событием в ОДМО времен СССР.
Но думаю, что писать о его работе, я не должна. Это слишком большая искусствоведческая тема. Моя же тема: воспоминания, просто человеческие воспоминания об ОДМО «КУЗНЕЦКИЙ МОСТ» и моей маме, работавшей там – Маргарите Беляковой.
Не забываем был и его юмор. Он устроил свой личный показ-капустник на тему неглиже советской женщины. Тема белья, как аксессуара чувственности и радости жизни в нашем отечестве периода, когда секса в стране не было, еще не было затронуто и разработано советским моделированием. И очень странно, но одно и тоже белье было не только бельем под одеждой, но и было отчасти и спортивной одеждой. Поэтому мужчины появлялись на пляже в синих или черных «семейных» трусах. И под стать им резвились летом по берегам рек и озер их спутницы; кокетливые нимфы в атласных пронзительно розовых или голубых, жестко отстроченных кружевами, в очень плотных, вечно что-то где-то зверски до крови натиравших плечи красавиц тех лет. Те лифчик, на трех крупных, надежных пуговицах, с огромными петлями-застежками на спине, порой, аж, с четырьмя дырочками для удобства в пришивании и крепости застежки. Чтобы надежно застегнуть и удержать в рамках приличия истинную красоту А форма груди в советских атласный бюстгальтерах, старательно простеганных, чтобы жестко держали форму, ведь пластичный эластан еще не стал в те годы повседневным явлением. О! Мама мия! Караул! Я видела эти строгие, твердые, готовые заколоть-уколоть противника конусы. Тогда еще не были разработаны эластичные ткани, которые изменили облик белья после 90-х годов. А во времена 60–70-х царил восторг перед только, что появившимся капроном и разного типа синтетикой и эластиком. Длинные панталоны до колен, а сверху по причине стыдливости длинная комбинация самых романтических цветов – высший пилотаж роскошества ГДРовская комбинашка, ну, или польская, чтоб не стыдно показаться, вернее – изыскано обнажиться на пляже. И всю эту броню стыдливости моментально пикантно обнажала вода. Купальщица выходила из воды во всем этом, прилипшим к телу и становившимся прозрачным. Ну, а уж об интимных стрижках – и закоренелые развратники тех лет и не помышляли. Такими «одетыми» частенько выглядели люди на пляжах во время отдыха, и я такими их запомнила это было такая чувственность, что секса и вправду – и не надо было в СССР, потому что все и так было очень хорошо! Купальники появились массово, где-то в конце 60-х годов.
Как выглядел пояс для чулок советского производства, даже не буду описывать, потому что его смело можно было отнести к теме: "пояс верности средневековья". Так вот Зайцев, теперь, конечно, Вячеслав Михайлович, накупил всей этой роскоши и показывал сам, блистательно сыграв разнообразие походок и характеров, манекенщиц, и просто женщин-жертв советской индустрии, а главное, всю абракадабристость советского белья, вид которого заявлял, что не то, что в «СССР секса нет», но и не будет никогда на шестой части коммунистической суши.
Как мама смеялась, да и, как все они смеялись на этом показе. Даже просто вспоминая, смеялись, как тогда, такие молодые, талантливые! Они тогда много и радостно смеялись. Именно смеялись, а не посмеивались. Я помню много смеющихся лиц в начале 60-х. В память об этом они все накупили этих, теперь уже атласных раритетов. Бюстгальтеров с пуговицами, с четырьмя дырочками, а, кстати, у меня до сих пор хранятся розовые с щедрым начесом и на резинках, как на талии, так и в области колен, панталоны – детище советского производства в шкафу. Это сохранилось мамой в память о том капустнике. Как ищу, что-нибудь срочно нужное, вечно они под руку лезут. Но не выбрасываю! Антиквариат теперь, однако!
С мамой работали одни и те же манекенщицы, потому что показать, пронести головной убор не каждая манекенщица могла. Тут нужно было особенное артистическое чувство стиля предлагаемого образа, демонстрируя головной убор и нужно было обладать каким-то особенным шармом врожденного аристократизма. И его нужно было немного по-актерски обыграть. Поэтому на рабочих примерках у мамы я чаще всего видела одних и тех же манекенщиц. Мне запомнилось, что, чтобы погладить меня по голове, им приходилось нагибаться ко мне чуть дольше, чем обычным тетям – соседкам или воспитательницам в детском саду. А мне, чтобы полюбоваться ими – высоко задирать голову.
Помню глаза Регины Збарской – горячие, карие, пронзительно внимательные и грустные одновременно. Словно глубоко всматривающиеся в человека, заглядывающие в него. Впрочем, грустными они мне могли запомниться потому, что смотрела она на меня. А обращавшие на меня внимание сотрудники ОДМО советских лет, немного жалели меня. Потому что вместо игр с детьми, я просиживала день у мамы на работе, стараясь быть незаметной. И совершенно напрасно жалели. Мне там было все интересно. И все увиденное сливалось в удивительное зрелище. Оно ничем на мой взгляд не отличалось от культурных походов с мамой в ее творческий день или в воскресенье. Я даже черные обтянутые тканью портняжные манекены с наколотыми на них образцами тканей, что делало их похожими на пестрые современные инсталляции, принимала их за «черные скульптуры». Как-то раз до этого мы с мамой в один из ее творческих дней были в Пушкинском музее. Там она показывала мне скульптуры в зале Античных слепков. Поэтому женские торсы без рук, ног и головы показались мне скульптурой, только черной и, сделанные из ткани.
По дороге домой, рассказывая маме, что мне в тот день более всего запомнилось и понравилось, я ей как-то призналась, что, конечно, не считая тетей-моделей, мне больше всего понравились "черные скульптуры".
Но мама понять не могла, что за черные скульптуры. И, махнув рукой сказала: «Опять сочиняешь! Там нет никаких скульптур!»
Дома, вспоминая увиденное, я продолжала рисовать красавиц-манекенщиц, которые полуодетыми демонстрировали полу готовые модели одежды, что меня нисколько не удивляло, потому что приученная быть на выставках, все по той же причине, что меня «не куда было девать» я все это воспринимала, как те же выставки или спектакли, на которых мне приходилось бывать с мамой.
Впрочем, показы и готовились, именно; и как зрелище, и как творческий отчет – предложение пиршества идей, как для ценящих это искусство осознания образа современности и претворения желанных образов в жизнь, так и для дальнейшего внедрения моделей в производство. Деятельность дома Моделей не была оторвана от соц. Действительности, в ней существовал также, как и на всех социалистических предприятиях той поры – план, потому что советская система планирования и здесь накладывала свои, порой парадоксальные законы. Так, например в творческом процессе существовал план, то есть внедрялись принципы советского планирования в создании модных моделей. Так показы моды должны были представлять не просто современные тенденции текущих дней, а планируемые модели, которые должны будут быть через два года и, соответственно, выходить с конвейеров фабрик нашей необъятной в то время страны для поступления в розничную торговлю. Два года – это был минимально быстрый срок внедрения моделей в производство. Вот такое медленное было время! То есть; абсурд заключался в том, что планировались заранее обреченные на старомодность вещи. А согласиться с тем, что социалистическая система планирования противоречит самой сути моды в условиях социализма было недопустимой ересью.
Но, к счастью, строгость наших законов, как известно, компенсируется необязательностью их исполнения. Поэтому смеялись художники над этим между собой и творили, творили вопреки всему! А любимым ругательством «между собой» у модельеров было профессиональное ругательство: «Внедрить твою модель на фабрику!» Злобность этого ругательства была вызвана тем, что, как правило модели одежды, поступая на разработку и внедрение на фабрики – в массовое производство и в последующее распространение, то есть в продажу, претерпевали немыслимые искажения.
Они производились на фабриках в целях экономии; и ткань, и фурнитуру, многое из того, что и в голову не придет, что это возможно заменить. Вот такими изуродованными образцами отредактированного действительностью тех дней творчества наших художников-модельеров сначала заполняли магазины, а оттуда, вскоре, прямиком поступали в отделы уцененных товаров, что тоже, бывало, источником «черного юмора» тех дней на тему, что» Дом Моделей «Кузнецкий Мост» – это основной поставщик моделей для отделов уценённых товаров – уценёнки. Но одно – самим шутить, а другое – критика со стороны со стороны советского народа о том, что: «художник – от слова худо.» А ведь каждому встречному не объяснить, как на самом деле работали наши прекрасные художники.
Маргарита Белякова, встречая свои модели в обычных советских магазинах и на головах прохожих, обезображенные соц. реальностью головные уборы, часто возмущалась и с горечью сетовала и говорила:
– Можно подумать, что весь Дом Моделей работает на отдел уцененных товаров в магазине! В те годы в больших магазинах товаров народного потребления, действительно были и отделы «УЦЕНЕННЫХ ТОВАРОВ»
Сама я смутно припоминаю, потому что слишком мала была, и потому не могла помнить, когда именно отдел моделирования головных уборов перевели в Гнездиковский, «поселив» весь немногочисленный отдел в одну общую комнату. Но где-то лет с пяти, работу отдела в Гнездиковском я запомнила хорошо, а значит с началом 60-х годов. Работу в Гнездиковском переулке, или, как они сами называли на Станиславке, мама вспоминала с теплом.
Там, в Гнездиковском переулке они работали в общей комнате, все вместе в общей темной, но длинной, вытянутой от большого старинного окна до двери. От окна тянулся длинный стол, или столы, за которым они все сидели со своими моделями, болванками. Комната утопала в обрезках меха, как лес во мхах. Перед каждым модельером на столе стояло большое зеркало, чтобы лучше видеть создаваемую модель головного убора, потому что в процессе создания шляпы, примеряли шляпу на себя. У каждого были разложены свои инструменты – любимые ножницы, с неизменным репсовым бантиком на одном из колечек, «чтобы никто не увел», разных цветов. У мамы всегда голубого цвета. Маленький, «дамский» молоток, для женских, но очень рабочих ручек. Плоскогубцы, остро заточенные ножи для разрезания меха, специальные, заказанные каждой для себя самой у каких-то таинственных мастеров, выполненные частным образом, меховые расчески, причудливые загогулины для снятия отформованного меха с форм-болванок. Массово такие специальные инструменты не изготовлялись. И не выдавались сотрудникам на работе. Эти задачи обеспечения сотрудников нужными инструментами администрацию ОДМО ничуть не заботили. И каждый должен был сам частным образом заказывать себе инструмент, что-то рационализируя, что-то от себя изобретая. И нескончаемые, повсюду, как муравьи летом – булавки. Повсюду валяющиеся булавки с круглой петелькой на конце. Никаких отдельных комнат! Все в одной комнате работали за длинным-предлинным столом. Здесь же вместе с модельерами головных уборов сидели и исполнители, как это было принято в дореволюционных Домах Моды. Эта традиция сохранялась и в 50-е годы. Но интриги и скандалы, которые устраивали зачастую амбициозные исполнители, считающие, что они сами так же достойны быть художниками-модельерами, а не оставаться в роли исполнителей, были так утомительны, а порой и отвратительны, что, когда зашла речь о исполнителях для вновь поступивших на работу в цех головных уборов молодых модельеров, от них предпочли отказаться. Но зато на память о том, что исполнители все же были, осталась забавная история, перекочевавшая в нашу повседневность на все оставшиеся годы. Исполнительница, работавшая с художницей-модельером в ОДМО, работавшей там со дня основания ОДМО в 1944 году. Как только та из комнаты выходила, её исполнительница грозила ей вслед на уже закрытую дверь сухоньким кулачком и от всей души произносила свой сакральный слоган, основанный на идеологии тех лет:
– Ух! Эксплуататорша проклятая! – чем вызывала дружный смех других сотрудников. Рабочий стол ее был завален не только материалами, но и обращениями в администрацию с жалобами «на эксплуаторшу проклятую» с просьбами – уволить «эксплуататоршу проклятую», а ее заслуженно перевести в уважаемые художники-модельеры. Там же хранились и кляузы…Словом, Маргарита Белякова, Вера Савина (Гринберг) и Нина Заморская посоветовались между собой и приняли решение, налюбовавшись эту на жертву «проклятой эксплуатации» отказаться от помощи исполнителей. Решение заключалось в том, что такие исполнители больше нервов испортят и здоровье подорвут, больше, чем окажут помощи. Да и в рабочей комнате с ними было бы чрезвычайно многолюдно. Поэтому лучше отказаться от исполнителей в будущем и спокойно работать без таких вмешательств. И от услуг, и помощи исполнителей – все они отказались. Эту должность сократили. Забылись имена и «эксплуататорши проклятой», и ее «жертвы», а обращение «эксплуаторша проклятая!» – осталось нашей семейной шуткой, ответом на какую-то пустяковую просьбу, хотя сама просьба, конечно, выполнялась; принести чай, разогреть суп или какая-нибудь другая ерунда. Вот тогда сразу же всплывала та нелепая шутка из далёкого прошлого.
Из сидевших в рабочей комнате модельеров, из «стариков» ОДМО хорошо помню Прасковью Борисовну Кременчугскую, модельера головных уборов старшего поколения. Я рада поводу вспомнить ее фамилию, чтобы извлечь из небытия этого замечательного мастера и хранительницу памяти о развитии моды в прежней России. Я помню ее изящное с мелкими чертами лицо, очень немолодое усталое, без косметики с «пучком» полуседых волос на затылке. Лицо, о котором мама говорила: «со следами былой красоты». Эта туманная и загадочная, но притягательная фраза, вводила меня в заблуждение. Потому, что на ее лице были рассыпаны, немного, но все же заметно, следы от оспы. И я думала о странностях красоты, которая может оставлять и такие несимпатичные следы. «Странная вещь – красота…» – думалось мне, слушая ее, когда я буквально утопала в ее рассказах о прежней ее работе, растворяясь в ритме ее милого тихого голоса, «что бы не мешать другим работать», когда она вполголоса вспоминала былое.
Всю ценность ее воспоминаний, которая сохранилась отдельными сверкающими осколками, я смогла оценить по-настоящему только много позже, многие годы спустя. Когда, будучи студенткой Полиграфического института, отделения книжного оформления и иллюстрации, мы изучали историю моды и стилей, как в России, так и Европы. Тогда, ко мне пришло нежное, щемящее чувство deja vue, когда коснулись материалов моды в России начала ХХ века. Но вспоминалось, не как учебный материал, а вплетенная в ткань жизни женская судьба. Когда за работой, она просто вспоминала, рассказывая сотрудникам о былом.
Воспоминания Прасковьи Борисовны Кременчугской были очень точны, как поняла я потом, штудируя историю развития Моды в России на занятиях по истории костюма в Полиграфическом институте. Она была старше Абрама Моисеевича Бершадского, и воспоминания ее относятся к более ранним временам. Я запомнила ее; всегда с болванкой в руках, то натягивающих мех на форму, то снимающих или сшивающих отформованный ею мех.
Руки ее были постоянно в работе, а она сама, как-то утонченно печальная, с тем особым взглядом куда-то в глубь себя, и с тем особым молчанием, за которым столько пережитого. И потому – она и ее работа, словно протекали в разных временных измерениях. И ее виртуозным и быстрым рукам не удавалось подчинить и ее саму – этому бешенному ритму работы, растворить ее в рабочей суете. Она, старшая по возрасту в их отделе, в той комнате, прекрасно справлялась с этой сымпровизированной ролью бабушки, выпадавшей ей в эти дни. Она, не отвлекаясь от работы, рассказывала о том, как поступали они, подростки – сначала в ученики в модистки в «заведение к Мадам». А таких заведений до революции по всей революции было множество.
Учили строго: рабочий день подростка длился наравне с мастерами. Но учеба эта была особенной. В нее входили и были непременными поездки на Парижские салоны мод для развития вкуса тех, кто будет работать в мастерской и достойно в будущем представлять лицо фирмы. У владельцев заведения было принято вместе с учениками и мастерами, на которых возлагали надежды в развитии своего Дома Моды за счет заведения, выезжать в Париж за образцами новейших моделей два раза в год, и привозили огромное множество фурнитуры, лент, аксессуаров, перьев разнообразных эспри и даже декоративных чучелок птиц для отделки готового головного убора. Множество разнообразных и очаровательных безделушек для украшения шляп – немыслимое в советское время великолепие. Каждый серьезный дом Моды приобретал соответственно своему стилю детали, формирующие образ и лицо фирмы. Дом Моды, не полагаясь на ассортимент в соседних, пусть даже роскошных магазинов, чтобы сохранять и утверждать уникальность предлагаемого стиля и неповторимость почерка.
Это были незабываемые ею поездки по Франции, законодательнице мод, с посещением фабрик и мануфактур, где приобреталось все необходимое, чтобы создать свою неповторимую палитру личного творческого почерка и уникальность палитры, тех, кто создавал моду в России тех лет. Конечно, эти фейерверки воспоминаний, в основном были вызваны их сожалениями о том, что ныне, то есть в 50–60 годы: «Не с чем работать!»
Какими невероятными казались эти воспоминания в 50-в начале 60 – х. В те годы, когда страна еще только пыталась подняться после разрухи и морока войны.
Да! В том мире дефицита эпохи социализма, и не важно-развернутого или свернутого, доминировал некий униформизм в образе людей. Что, кстати, вполне, отвечало идеологической задаче обезличивания личности, которой предписывалось существование в узких рамках советского бытия строго за «железным занавесом». Улица, одетая в любимый цвет советского народа: «Немаркий». А точнее: черно-серо-коричневые вибрации. Еще бытовали в валенки с калошами, во всяком случая зимняя детская обувь была в основном такова войлочная.
И каким ярким и смелым протестом, стихийным выплеском народного свободолюбия и таланта было появление «пижонов», но это отдельная большая тема. Пижоны – разумеется обоих полов, в сущности – создавали свое народное или даже – антинародное искусство, врывавшееся и взрывавшее повседневность тех лет. Что категорически противоречило стилистике жизни в Советском Союзе. Прасковья Борисовна Кременчугская рассказывала, одаривая меня, будущего художника, волшебством преодоления временных условностей, погружая меня в иной ушедший мир. Она рассказывала о том, как менее солидные дома моды, а проще-конкуренты, старались подсмотреть новые образцы и быстренько их повторить у себя в своих мастерских. Сезонность в моделировании и создание сезонных коллекций – тоже наследие установленного порядка работы в Домах Моды тех старинных лет. Основные периоды, которым спешили закончить создание новой коллекции с марта по июнь – то есть весенне-летняя коллекция, и с сентября по начало декабря, поскольку потребители делали заказы в острый момент смены сезона, дабы угнаться за модой, и успеть получить и поносить модные образцы прет-а-портэ.
И, конечно, и те, чьи лица я хорошо помню, но, к моей большой досаде, время стерло из моей памяти их имена. А ведь рассказывая после работы моему отцу «что новенького было за день», мама часто произносила те имена – Тамара Кузнецова, создававшая и внедрявшая в советскую действительность элегантный образ классического элегантного английского костюма для женщин типа – руководящий работник на ответственном посту. Цеткина – смелый новатор, экспериментировала с декоративностью ярких тканей, создавала пленительно женственные и элегантные вечерние и концертные платья. И это были для меня имена из нашей повседневности. Досадно, но что ж! Попробую покопаться в архивах, и, надеюсь, что Фортуна не покинет меня ради того, чтобы извлечь их имена из забвения, и поможет мне.
Это были мастера, которых учили работать в частных заведениях моды дореволюционной России. Конечно, это были особенные люди. Именно они, их интонация отношения друг к другу и к работе во многом и определили творческое лицо Дома Моделей «Кузнецкий Мост» на многие годы вперед. С учетом их опыта и воспоминаний о том, как были устроены ДОМА МОД дореволюционного периода – был обустроен и новый прогрессивный ДОМ МОДЕЛЕЙ «КУЗНЕЦКИЙ МОСТ» Советского Союза. Например, традиция обязательного для модельеров творческого дня в течении рабочей недели была унаследована ОДМО «КУЗНЕЦКИЙ МОСТ» именно оттуда. И соблюдалась эта преемственность неукоснительно, потому что понимали, что для создания новых образов в моделировании необходимо вдохновение и постоянный приток творческих, художественных впечатлений, дарующих импульс к развитию и творческому росту, что защищает художника от рутины повседневности в его работе. И Художник-модельер прежде всего обязан быть художником, постоянно развивающимся, а значит – посещение художественных выставок, театров, концертов, не просто его личное удовольствие, а необходимое условие творчества, то есть – моделирования одежды, как формирование образа современника людей будущего. Для этого всегда для художников-модельеров в ОДМО времен СССР был один день в неделю назначен творческий день, по результатам проведения которого художники были обязаны писать отчеты о том, какие именно выставки они увидели, какие спектакли или концерты они посетили. А значит «творческий день, действительно оказался творческим.
«Старики ОДМО «Кузнецкий Мост» очень тщательно выбирали тех, кто придет им на смену. Искали именно молодых, ярких художников, до странности не опасаясь конкуренции, искренно радуясь проявлениям творческой смелости и независимости молодых художников. Видимо, глубоко понимая внутренние законы этого искусства: особый обостренный слух и способность предугадать черты стиля почерка завтрашнего дня. Это особое предчувствие рождения новых образов наступающего дня, будущего в реальности, в повседневной жизни людей.
Эта чуткость и способность вслушиваться в ритмы событий, чувствовать дыхание реальности и воплощать эти созвучные времени образы – это особый дар. И он не зависит от условностей возраста. Так «выбрали» они и мою маму во время ее практики, на которую ее послали из Швейного техникума в Дом Моделей. Поэтому маму всегда поражала готовность этих немолодых людей с почти юношеским азартом экспериментировать с новыми формами: материалами, образами, хотя за их плечами был значительный собственный и человеческий и творческий опыт, с непростыми, в контексте истории всей страны, прожитыми судьбами.
Потом, годы спустя мама, и их имена добавила в поминальные списки пока была на ногах, подавала в церкви поминальные записки с их именами, в благодарность за неожиданно выпавшее в ее судьбе счастье встретить таких людей.
Так, благодаря им, сохранялись, далеко уходящие вглубь традиции и связи с прошлым несмотря на то, что главная задача Дома Моделей – поиск, отражение и создание нового, порой только пробуждающегося образа современности.
А именно обостренное чувствование современности – и есть основа традиции, наследниками, которых они были. И продолжение которых они хотели видеть в работе, тех кому предстояло работать и после них.
Мама потом время от времени вспоминала их рассказы, наполненные колоритом и очарованием прошедшей старины, а главное об укладе жизни, работы и взаимоотношений, как между модельерами тех лет, так и между владельцами фирмы и тех, кто на них работал. Понимание того, что мода и пошив одежды далеко не одно и тоже. Поэтому подбор учеников требовал от хозяина или хозяйки большого внимания. Единство таланта, творческий независимости и высокое качество исполнения – только эта взаимосвязь могла привести к успеху. Внимательное отношение к сотрудникам выражалось и в том, что непременным было одаривание своего работника или работницы ко дню свадьбы дорогим и щедрым приданным. Об этом красочно и всегда с радостью вспоминали работавшие с мамой к комнате модельеры первой волны создания Дома моделей. Перечислялись; и обязательный меховой салоп, которому потом «сноса не было» и не один режим он переживал и потом эти дары еще долго подкармливал моль на дачных чердаках, «потому, что выбросить жалко". Дарились и сервизы; праздничные и сервизы повседневной посуды.
Владельцам Модных Домов было важен и облик, создающих стиль их заведения и их образ жизни что тоже создавало формируемый ими образ. И, конечно, замуж выходили в свадебном платье, созданным в той же фирме. Да мне и потом, еще раз, самой пришлось слушать подобные воспоминания, невероятно колоритного рассказчика модельера мужских головных уборов Абрама Моисеевича Бершадского, этого бесподобного златоуста тех стен. Это был мастер презабавных баек и, как теперь сказали бы, слогонов.
Он частенько вспоминал, как его хозяин, модного в 20-е годы Дома Моды в Одессе, эмигрировавший после революции, узнав, что Абрам задумал жениться, был обижен, что молодой сотрудник сам лично не поставил его в известность об этом событии, считая это делом сугубо личным. И тем самым чуть было не лишил его возможности соблюсти те, правила взаимоотношений со своими работниками, которые были приняты в его профессиональной среде. Он, по-Одесски торжественно, приветствовал его, когда тот, как обычно пришел на работу:
– Эй, босяк! А почему это я должен от посторонних узнавать о твоей свадьбе?!
И с этими словами шторы примерочной театрально распахнулись и перед взором изумленного молодого Абраши предстало приданное: пока еще сметанное на живую нитку подвенечное платье для невесты, с фатой, тонкое шелковое белье и белье постельное. И, приготовленный для костюма новобрачного отрез, забытого нынче габардина. И, конечно, сервиз, на столько – на сколько полагается в приличном доме персон! И обязательный атрибут хозяйской щедрости. И выражение того, как хозяин ценит своего работника; меховой жакет для молодой – то есть для невесты, аналог традиционного салопа для невесты, времена-то были уж не те! Фирма в Одессе с отъездом хозяина закрылась и молодой Абрам Моисеевич, а тогда – просто Абраша, вместе с женой Дорой, отправился покорять Москву. Потом еще долго в холодные Московские зимы согревал его обожаемую Дорочку тот меховой жакет – щедрое приданное подаренное хозяином.
