Надежда Александровна Белякова
Кузнецкий мост и Маргарита
Глава 15. Цех головных уборов на Кутузовском
Когда именно перевели их отдел Головный уборов из Гнездиковского на Кутузовский проспект, рядом с кинотеатром «Киев», сейчас точно уж не припомню. Но, по-моему, где-то в конце 60-х годов.
Вот это был кошмар и полный подрыв здоровья. На старом месте в Гнездиковском было больше места, а главное – воздуха. Там были высокие потолки со старинной лепниной!
А на Кутузовском – на первом этаже сталинского дома пространство было разделено по горизонтали пополам. Внизу разместили цех пошива и конструкторов верней одежды, в котором работали швеи-мотористки.
А вот конструктора верхней одежды располагались и на первом, и на втором этажах.
Конструктора, те, кого я помню – Лидия Николаевна Мочалова, супруга начальника цеха конструкторов меховых изделий Семена Моисеевича Жуховичера и его жена Лидия Николаевна Мочалова, Екатерина Маторина, я ее хорошо помню. Был в ней удивительный контраст между внешней монументальностью, крупностью, и тем, что, когда она о чем-то рассказывала, становилось очевидно, какой удивительно тонкой и нежной души человеком она была. Трогательно и забавно было и то, как в момент волнения, не заметно для себя самой, она переходила на французский язык. Потому, что это был ее родной язык. Она дочь семьи портных из Белоруссии, эмигрировавших во Францию. Там, во Франции она и родилась. Но после войны семья вернулась в Россию. Я любила с ней bavarder en francais, когда она, по-дружбе с мамой, делала для меня немыслимый шик 1981 года – замшевое пальто с кожаными вставками. Они с мамой придумали это пальто для меня и называли его «инкрустация по замше». Екатерина Моторина умерла от рака, рано, не дожив и до 50-ти лет. Работали и дружили две Раисы – Раиса Курмаева и Раиса Мозгачева – великолепные конструкторы верхней одежды.
Неугомонная шутница и неутомимый балагур Эмма Гроздненская – ей принадлежит перл, который цитировал весь ОДМО:
– "Ой! Девочки! Вот мы все и сморжопились, как груши в компоте!" Работала там и тихая, старательно – тщательная Муся Пальчикова, и многие другие.
Наверху – помещение разделили еще раз пополам; по вертикали. В первой, вытянутой проходной комнате сидели конструктора верхней одежды. А во второй комната модельеров головных уборов, там же, с ними вместе сидели и конструктора верхней одежды – хрупкая с густыми и пушистыми, длинными волосами, кажется каштанового цвета, из которых она словно выглядывала, с большими задумчивыми глазами – это была конструктор верхней женской одежды с 1976 по 1991, Елена Рязанцева. Она двигалась по этому тесному для всех помещению, словно плавно обтекая; и углы рабочих столов, и сотрудников. Она всегда была погружена в себя, в работу и никогда не принимала участие в наших разговорах. Было во всем ее облике, что-то ускользающее, изящно тающее, как духи удаляющейся незнакомки. Наверное поэтому, когда я видела, ее в голове почему-то мелькало: "А…девушка-туман".
Все они здоровались со мной всегда весело и громко, конечно, потому они знали меня с самого рождения, когда я забегала по каким-либо делам к маме на работу. Подчеркнуто уважительно здоровалась со мной Вера Ивановна Гринберг, позже она вернула свою девичью фамилию-Савина. Это была яркая женщина, талантливый модельер с красивым, решительным, античным профилем. И начальник отдела или цеха, как это там называлось – Нина Яковлевна Заморская. На ее щеках всегда играл яркий, свежий румянец, что было удивительно в тех условиях, где ничто не располагало к такому прекрасному цвету лица, но который у нее сохранился до старости. И седина у нее была особенная – очень красивая-ровная сталь, не серебро, не а-ля Индира Ганди, а настоящая сталь-седина, свойственная решительным руководящим личностям.
И до сих пор, когда приходится видеть «маститых» с такой типичной сединой, сразу в памяти всплывает – "как у Заморской". Они с мамой были сокурсницами в швейном техникуме.
Мама сидела в углу у окошка, об этом мне недавно напомнила Елена Рязанцева. И везде царил застарелый запах пыли. Там трудно было убраться. Мешала и теснота. Да и уборщицы советского периода старательностью не отличались. Впрочем: советские уборщицы – это нечто со страниц не написанной поэмы, вернее драмы. Окрыленные приоритетом гегемона-застрельщика в советском обществе над гнилой интеллигенцией, уборщицы частенько были весьма разговорчивы. И, шлепая мокрой потертой и скверно промытой мешковиной по щербатым полам, они часто ворчали, негодуя что сотрудники во время работы развели такую грязь, то есть много обрезков мехов, фетра, тканей оставалось на полу в процессе работы. Убрать действительно было трудно, потому что все было заставлено столами, заваленными выкройками, тканями и мехами. И над всем этим, как стражи вечного беспорядка, чернели портняжные манекены. Сюда же приходили и манекенщицы на примерку, и модельеры верхней одежды, чтобы поработать с конструкторами над лекалами будущих вещей.
Но, вместо высоких потолков в Гнездиковском, позволявших им всем дышать, разделенное по горизонтали пополам на два этажа пространство первого этажа сталинского дома.
Эти самодельные этажи, вернее эти самодельные жердочки-полы, прогибавшиеся под ногами, соединяла узкая деревянная «дачная» лесенка. Грубо сколоченная и очень крутая. Из не струганных досок, но почему-то нелепо густо лакированных. Время от времени кто-то из сотрудников спотыкался на этой лестнице и падал. То, что мамин хлеб – это горький хлеб, я хорошо понимала уже в детстве, потому что видела эти условия работы моей мамы с детства. Всякий раз, когда я, позже, уже подростком или студенткой забегала к маме на работу, я очень жалела ее то, что она целые дни проводит в таких скотских условиях: в пыли и в вони – в запахах мокрого меха.
Комнаты, где они работали, или – отделы, вернее: цеха, как это называлось, тогда были крохотными клетушками с потолком, как говорила мама, «лежащим на макушке».
Эти помещение, не отвечали никаким нормам элементарной пожарной безопасности. Даже существующие в то время вытяжки-и те не ставили. А, отпускаемые время от времени деньги из директорского фонда на реорганизацию, обустройство рабочих мест. Но средства моментально просто регулярно разворовывались администрацией советского периода.
Подчеркиваю, что я описываю рабочую обстановку в ОДМО времен СССР, потому что после приватизации ОДМО и прекращения деятельности прежнего государственного учреждения ОДМО «КУЗНЕЦКИЙ МОСТ» в 2002 году – Дом Моды «КУЗНЕЦКИЙ МОСТ» стал частным заведением, живущим по совершенно иным правилам, под руководством новых владельцев в новой наступившей реальности. И, конечно, описанные мною трудности остались в прошлом и не имеют отношения к нынешнему Домы Моды на «Кузнецком Мосту» под одноименным названием.
Когда в ОДМО времен СССР возникали вопросы к администрации на тему охраны труда сотрудников, о необходимости соблюдения противопожарных мер, а главное о том, что недопустимо в крошечном помещении, где нос к носу целый рабочий день работают несколько человек. Да еще и рядом с ними держать работающие сушильные шкафы, то вопросы «закрывались» легко и просто. С пожарниками расплачивались меховыми изделиями из коллекций мод, которые быстренько списывали, как поврежденные или что-то в этом роде, как утратившие свою кондиционность в рабочем процессе демонстрации одежды. То есть, расплачивались трудом и творчеством сотрудников, художников-модельеров. То, что там не случилось пожаров – это было просто чудо! Потому что вместо стен были установлены фанерные перегородки, которые представляли из себя какие-то самодельные щелястые конструкции из досок и фанеры, соседствующие с пышущими жаром сушильными шкафами, в которых сушились натянутые на болванки фетры и меха будущих шляп. Даже существующие в то время вытяжки-и те не ставили. А, отпускаемые время от времени деньги из директорского фонда на реорганизацию, обустройство рабочих мест…Ох! Да они просто регулярно разворовывались администрацией, себе в карман, а карманы те были и бездонными, и бессовестными. Мошеннически списывала администрация и, как якобы поврежденные меховые манто, шляпы, жакеты, да и прочие модели одежды из прошлых коллекций, «встретившие» своих почитателей, оказавшихся и щедрыми покупателями. Но не только чудом превращения в деньги или во взаимные услуги, что было бесценно в обществе, где царил тотальный дефицит – обладали модели одежды, создаваемые художниками-модельерами. Модельеров в одной комнате всегда было 4–5 человек, а это значит, что включены сушильные шкафы были очень часто в течении рабочего дня. И в этой рабочей комнате становилось не просто душно, а невыносимо душно. Потому что, кроме этого, еще и обострялись запахи застарелой пыли, «ароматы» какой-то химической бурды, которой скорняки выделывали шкурки меха, из которых изготовлялись шляпы при сушке будущих моделей выделяли какой-то особо ядовитый запах, от которого болела голова до головокружения и дурноты. Эту кошмарно смрадную вонь я запомнила на всю жизнь.
И, к огромному сожалению, последствия этого для здоровья сотрудников ОДМО «Кузнецкий Мост» проявились с годами самые ужасные. Практически все они, как и Маргарита Андреевна Белякова, становились со временем инвалидами от работы в таком постоянном химическом отравлении. Особенно художники-модельеры головных уборов из-за их постоянного контакта с сушильными шкафами, которые находились в том же крошечном помещении, где они все вместе работали, вдыхая в течении рабочего дня химические пары, вылетавшие из сушильного шкафа, в которых сушились и меха, мездра которой подвергалась химической обработке, и натянутые на форму фетры, в создании которого применялись и ртуть, и свинец, и вся таблица Менделеева. Поэтому пары из сушильных шкафов отравляли людей, находящихся рядом. Администрации ОДМО «КУЗНЕЦКИЙ МОСТ» было глубоко наплевать на здоровье и жизнь сотрудников. Администрация не озадачивались тем, чтобы обустроить работу сотрудников. Хотя бы выделить отдельную комнатушку для сушильных шкафов, чтобы спасти здоровье и жизнь людей и не подвергать их ежедневной химической атаке в течении рабочего дня. Причем то, что это химическая атака, крайне опасная для людей – все отлично понимали. Поэтому под натиском Перестройки художникам-модельерам стали выдавать молоко «за вредность», что в СССР делали только на «вредных хим. производствах» с повышенной опасностью химического отравления.
А уйти и работать в ателье?
– Ни в одном провинциальном ателье сотрудников в таком скотстве не содержат!» – часто с горечью говорила Маргарита, но оставалась там же. Потому что она была художник, творец, а вокруг Совок! Идти было не куда! ОДМО – единственное место на шестой части суши. где можно было творчески заниматься моделированием на мировом уровне в пространстве борьбы с нетрудовыми доходами. Да ужасные были условия! Весь их отдел в одной комнате. Работа друг у друга на глазах, что, разумеется, частенько приводило к конфликтам на тему «авторского права». Готовые коллекции ОДМО существовали под общей маркой: «Авторский коллектив Дома моделей «Кузнецкий мост».
Маргарита Белякова любила именно изобретать, делать, что-то совершенно новое. Такое, что еще никто не делал.
И этим пользовались. Только мама начнет работать над новым образом, экспериментировать с формой, сочетанием материалов, как неплохой администратор и тоже художник-модельер, пользуясь положением маленького, но начальничка – начинала «обезьянничать», как это называла мама. То есть – повторять талантливые и смелые мамины находки, – которые и сформировали стиль МАРГАРИТА БЕЛЯКОВА прямо здесь же, готовя ту же коллекцию. Но с вариациями в отделке и в деталях. Тем же, к сожалению, иной раз грешила и другой неплохой модельер головных уборов, ее соученица по швейному техникуму. Но особую досаду, доводящую ситуацию, до скандала между сотрудниками, вызывало то, что они за спиной у мамы, время от времени, объединившись под девизом «против кого дружите», потихоньку от мамы уносили её модели, которые открыто хранились на общих стеллажах в их же комнате – «Цехе моделирования головных уборов». И отдавали и её модели вместе со своим снимать в различных журналах, но авторство приписывали не абстрактному «Авторскому коллективу Дома моделей «Кузнецкий мост», а только себе. Как ни скрывали они это от нее, но номера этих журналов, всё равно или кто-то из модельеров принесет и с удивлением покажет, помня эти вещи по просмотрам. «Компромат» просачивался самыми неожиданными путями. И обман, вернее этот подлог, все равно всплывал наружу. И мне не однократно приходилось быть свидетелем их телефонных «доругиваний» уже по домашнему телефону после работы или в творческий день. Это были звонки полные увещевания и обычно они сводились к тому, что:
– «Подумай, Маргарита! Ведь нам всем работать в одной комнате и дальше!» И потому она, Маргарита Андреевна Белякова, не должна мелочиться! Тем более, что придумывает она новое с такой легкостью, что не стоит портить отношения ради каких-то снимков в журнале. Тем более что, чтобы они все не делали в конечном счете все это «Авторский коллектив Дома моделей «Кузнецкий мост». И поэтому она не должна «зацикливаться» на своем авторстве.
Но и Маргарита на язык была и остра, и зла, коль уж разобидится. И мне не раз приходилось слышать, как она кричала сотруднице в телефонную трубку:
– «Ты, способная моделировать лишь квадратно-гнездовым способом!!!!»
Любопытно, что подобных ситуаций не возникало; ни с Ириной Смородиной, так же работавшей с ними, так же – «нос к носу» в 80-тые годы, с Екатериной Никитичной Татушкиной, так же досидевшей в той комнате до конца существования ОДМО, ни с другими появлявшимися в их отделе сотрудниками – никаких столкновений не было.
Выйдя на пенсию, мама с ними обеими не перезванивались, не поздравляли друг друга с праздниками. Так что – трудными были условия работы во всех смыслах. Но всё осталось в прошлом. Там бы только не ругались, не сотрясали бы небеса.
Глупо и досадно. Тем более, что мама была всегда человеком дружелюбным, часто излишне романтическим и наивным в отношениях с людьми. Со многими модельерами и конструкторами она дружила до глубокой старости, даже уже, будучи на пенсии. До сих пор лежит в моем домашнем архиве и переписка со Смородиной, уехавшей на ПМЖ в Израиль, да и с Екатериной Никитичной, помню, что перезванивались.
Сегодня всех троих уже нет на этом Белом Свете. И как смешны и нелепы теперь «все эти глупости и мелкие злодейства». Потому, что все трое – составлявшие цех моделирования головных уборов ОДМО времен СССР теперь – все они там, где ничто не утаить!
Да и здесь, на этом Белом Свете всегда найдутся глаза, которые видели, и уши, которые слышали, как все было на самом деле. Ох, не стоит, не стоило и не следовало! Но!
Но, рассказываю я это не из злопамятства, а чтобы пояснить, что, как не парадоксально, отчасти эти трудности заставляли маму постоянно искать пути, создания совершенно неповторимых вещей. Что бы на просмотрах представить свои идеи повторенными сотрудниками, не заранее растиражированными.
Да и то, что сидеть и сидеть им в одной общей комнате – тоже было правдой; в общей сложности 40 лет проработали они в одной комнате.
И «пересидела» она их лет на пять. Мама ушла на пенсию в 60 лет. Она любила свою профессию. И долго не могла расстаться с ОДМО. Кстати, что касается «Авторского права», то – неожиданно у меня появилась возможность защитить его. Когда мама уходила на пенсию, по договоренности с администрацией, ей разрешили выкупить около сотни ее деревянных форм, ее моделей. А, когда болванщик передавал готовую форму, созданную им по авторскому макету модельера, он всегда надписывал имя автора модели. Что было ясно, кому из них принадлежало авторство и чья это модель. На маминых неизменно, как клеймо мастера – стояло «РИТЕ» и иногда дата. Мама попросила меня выкупить эти ее модели. И я выкупила их. Как она была счастлива и благодарна. Уже дома, раскладывая их, прижимая их к себе, и поглаживая, как детей, она сказала: «Вся моя жизнь в них. Вот мое свидетельство и мое авторское право!»
Хотя ее ценили и уважали, как талантливого художника, несмотря на возникавшие рабочие дрязги. Помню, как мама стала создавать меховые полотна из сшитых вручную тонких полосок разноцветной норки. Это были очень темпераментные композиции. А ритмичность графики и акцентированность цвета этих композиций получала дополнительное звучание, когда меховое полотно ее абстракции ложилось, обволакивая форму болванки, специально продуманной и созданной для этих «полотен».
Как она в шутку называла эту работу: «Мой чукотский народный труд». Бывало и так, что делала она эту работу дома. Хотя вещи предназначались для сезонной коллекции на "Кузнецком Мосту". И в уже готовой шляпе – «гвоздь сезона», она гордо являлась прямо на работу утром дня, на который назначен просмотр – на дефиле в «Зеленом Зале» на «Кузнецком Мосту». За кулисами подиума снимала с головы и надевала на прелестную голову красавицы манекенщицы. И так выпускала свою новую, еще никем не увиденную модель на показ под восторг и овации зала. А домой после работы возвращалась, скромно, повязав платок на голову или с непокрытой головой, если это было лето. Бывала и такая «защита авторских прав». Эта конспирация должна была защитить её честь и достоинство. Потому, что хоть и не занималась она паблисити, но те «кражи» доставляли Маргарите Беляковой большую досаду и воспринимала она эти «заимствования», крайне болезненно. И к созданию коллекции она относилась, как художник к предстоящей выставке.
Она вдохновлялась живописью Хуана Миро, Кандинского Аристарха Лентулова, которых мы с нею смотрели в альбомах живописи или на выставках в Москве, как Аристарха Лентулова, например.
И, когда она принесла на работу, точно сейчас не помню: две или три готовых таких меховых полотна, и натянула их на форму, то у ее оппоненток просто не осталось времени слямзить идеи. И эти работы вызвали фурор на просмотре. Кстати, тогда стали много работать с разноцветными композициями из разноцветного меха и в верхней одежде. Что так же вошло в моду в последние годы. Но первенство в создании этого художественного образа в работе с мехом для головных уборов бесспорно принадлежит Маргарите Беляковой. Кстати, в последнее время этот творческий метод моделирования головных уборов перешагнул границы узко элитарных просмотров и стал массовой модой современности и повседневности. Что, конечно, радует!
Бывало, что мама «подгадывала» время отпуска, жертвуя коротким летом, чтобы сделать модели «без милых дам», то есть – сотрудниц. И пустить эти модели на показе моды неожиданно для всех.
Но бывало, что модели её оказывались слишком кропотливыми и действительно – «тиражированию» не поддавались. Это ее радовало.
Словом: «Да здравствует «Авторское право!» во веки веков! Аминь!
Глава 16. Застой
Дом Моделей периода «застоя», то есть 70–80-х годов ХХ века во времена СССР, хорошо помню то время. Это были времена моей молодости. И мама часто приглашала меня на просмотры на Кузнецкий в знаменитый «Зеленый зал» с подиумом по середине, чтобы показать свои работы – новые модели головных уборов во время сезонных показов коллекций.
Я забегала и на работу к маме на Кутузовский. Маргарите Андреевне – моей маме очень хотелось, чтобы я поступала в Текстильный институт, что, кстати, облегчило бы ее жизнь в плане моего образования. Потому что в этой области у нее были связи, а в те времена без протекции в «весомые», то есть – в престижные вузы, было не попасть при любых способностях и таланте.
Да и просто показать мне новые творческие работы ей тоже хотелось. Поэтому при мне обсуждалось сотрудниками и мамой, что Администрация ОДМО того советского периода очень отличалась от первоначальных традиций отношений между художниками и начальством. Да и сами они, художники, с некоторой иронией относили себя к «крепостным художникам»:
– «Работаем за похлебку!» – частенько горько пошучивали они. И потому: «Что б тебе жить на одну зарплату!» – рожденное самой жизнью, было близко и работникам ОДМО «Кузнецкий Мост».
Все это «мрачное закулисье», а вещи художниками создавались прекрасные, талантливые, в которых запечатлелось то, лучшее, что витало в воздухе тех лет, о чем мечталось. А что до тех пропойц и наглого ворья – администрации Дома Моделей того периода, так кто ж теперь вспомнит их имена! Не стоят они того! Конечно, именно это чванство и скотство администрации в конце концов и уничтожило Дом Моделей «Кузнецкий Мост» к 2002 году. Но, сколько бы не менялись имена новых владельцев прекрасного здания на Кузнецком мосту, созданного Эрихсоном, а имена художников-модельеров останутся навсегда. Мир рукоплескал их искусству, и в этом истина!
Тут надо бы пояснить, что помимо основных направлений деятельности Дома Моделей периода СССР; создание сезонных коллекций модной одежды или, как они сами называли; «готовить показ», который потом гастролировал по всей планете – они так же занимались развитием и пропагандой советской моды в организованных в других 14-ти советских республиках ДОМАХ МОДЕЛЕЙ.
А значит помимо объема работы еще и частые командировки с просмотрами в республики. Чтобы предъявить миру «социализм с человеческим лицом», а учитывая какие легендарные красавицы и были этим лицом на подиумах всего мира! Это лицо – прекрасные лица наших манекенщиц – это было не забываемо!
В начале 60-х знаменитые шляпки Маргариты Андреевны Беляковой в стиле коктейль в форме маленьких, изящных куполов «а-ля рюс», гастролируя по всему миру в составе сезонных коллекций ОДМО «Кузнецкий Мост», произвели фурор. Большим успехом пользовалась целая серия разноцветных, очень самобытных, но элегантных головных уборов на тему русского головного убора. Разноцветные шляпки «коктейль» в форме куполов православных русских храмов в единстве с серией вечерних платьев и элегантных костюмов – это было смело, но неожиданно гармонично даже для раскрепощенного периода хрущевской оттепели. И, видимо, поэтому так надолго запомнились. Блага – только для администрации!
Полупрезрительное отношение к художникам, которые «что-то там выдумывают и фантазируют в то время, пока «серьезные» люди делают большие деньги», обслуживая сильных мира сего, выражалось и в том, как художников-модельеров головных уборов стали называть: «наши шляпницы». Что очень коробило маму, и она, огрызаясь, поясняла, что «шляпницы на рынке шапками торгуют!»
Промелькнули за пол века лица из администрации и забылись. А созданное трудом и талантом искусство моды осталось в нами на всегда. Разные, порой и забавные встречались руководители. Поэтому не могу не поделиться воспоминаниями мой мамы, потому что их портреты воссоздают атмосферу, в которой приходилось творить советским художникам-модельерам. Припоминается то, как директорствовал тогда не то Грицко, не то какой-то Грицюк – словом, имя забылось, зато прозвище осталось: «златозубый наш» или еще нежнее – «наш «златозуб», как «нежно» называли его за глаза художники за провинциальные фиксы, которые ну никак не сочетались с миром высокой моды, которой его назначили руководить. Директорствовал «наш златозуб» довольно долго. Так же, как во времена перестройки; как-то вдруг все начальники оказались родом из Екатеринбурга, так же и в Хрущевские, так и Брежневские времена – преобладало начальство из Украины и особенно, из Днепропетровска. Потому что это была Родина Леонида Ильича Брежнева – потому и оказалась основной кузницей руководящих кадров для всей страны. Мама говорила, что и он откуда-то оттуда.
Во всяком случае говорить по-русски без глухого «ХГХэ» этот директор ОДМО он так и не научился. Изъяснялся на так называемом «суржике».
К моде не имел никакого отношения, но был назначен «сверху», как товарищ партийно-закаленный и политически грамотный, идеологически устойчивый. Я запомнила мамины воспоминания о нем, потому что с ним был связан забавный эпизод.
На дворе были буйные семидесятые; в Европе хиппи, а Америке – шумит и бузит Вудсток – словом, результатом сексуальной революции стало весьма вольное отношение к ношению белья. Бюстгальтеры стали не только необязательной частью туалета, а их отсутствие под блузкой, стало даже стилем того времени. Во всяком случае из поездок заграницу, после последнего показа новой коллекции, манекенщицы ОДМО вернулись на Родину без бюстгальтеров.
Идет показ. Манекенщицы проходят по языку, демонстрируя модели. Искусствовед ведет показ, анализируя тенденции моды…
Но резкий окрик товарища директора резко остановил просмотр и выступление искусствоведа:
– «А чой-то манэкеэщыцы без бузхгхатэров рахгхуливают?!!!»
«Шоб усем надеть!!! Сам лично проверять буду!!!» – прозвучал его приказ.
Я не присутствовала на этом показе, но мама, со свойственным ей артистизмом, рассказала мне об этом анекдотце и показывала в лицах.
Но мне приходилось, и самой слышать как, художники-модельеры, во время разговоров, что-нибудь обсуждая между собой, передразнивали его, так: посреди фразы, бесцеремонно прерывали друг друга, грубым окриком: «А ты в бузхгхалтэрэ или нэ в бузхгхалтэрэ?!!! ХГХляди! Завтра проверю! И щёб усем…!»
Да и пото, за чаем у нас дома, годы спустя, с подругой Юлией Николаевной Денисовой, очень талантливой художницей-модельером ОДМО, они смеялись передразнивая их незабываемого «златозубого» или «златозуба» и его забавные сентенции!
Но работали художники-модельеры напряженно. Приходили и новые, интересно работающие художники. Помню Нару Исаеву, мама любила придумывать и делать модели новых головных уборов для ее моделей верхней одежды. Элегантная и утонченная интеллектуалка, хрупкая, коротко постриженная блондинка. В ее образе, как-то особенно отчетливо воплотился образ интеллигентной женщины тех лет. В красоте, которой на первом месте всегда была причастность к среде творческой интеллигентности – женщина в искусстве, прекрасная, загадочная, но сама четко выстраивающая линию своей судьбы.
Много работала мама и с Еленой Плахтеевой. Ярко вошла мир моды того времени новатор-модельер Наталья Орская. И мне она запомнилась определением – «рукав Орской».
Особенно интересной было мамина работа с Ириной Крутиковой, которая с самого начала своей работы в ОДМО смело проявила свое смелое, но всегда беспорное элегантное дарование сочетать смелое новаторство и классическое благородство. Она создавала в своих моделях гармонию «единства противоположностей»
Мама, Маргарита Белякова, тогда в 70-х начала экспериментировала с разноцветными мехами, фактурой и цветом различных мехов – тогда это был немыслимой смелости находки на грани эпатажа. То, что только теперь стало ведущей темой в современной моде. Составляли смелые композиции из различных фетров, тканей и мехов. Скручивала или сшивала разноцветные меха в косы, немыслимые плетенки, формируя новые образы в стиле поп-арт, по цветовой гамме близкие к раскрепощенности стиля хиппи. Как скульптор она играла с рельефами защипов, драпировок, струящихся по форме ее головных уборов. Неожиданные композиции и сочетания меха с замшей и кожей. Азарт, который она переживала в процессе создания своих моделей, воплощалась в ее творчестве. И в них чувствовалась особая радость первооткрывателя и задор энергии в ее работах.
Это было новаторским подходом, потому что, до того цветные меха применялись в основном в детской моде, но это были одноцветные модели.
И раньше цветными были в основном искусственные меха. Эта новая в те годы тема, поскольку до того подобного разнообразия покраски и обработки меха не было. В основном меха были натуральных цветов. Выводили, путем скрещивания новые сорта-хребтовая норка-очень декоративная-на белом фоне черный с тональным размывом ближе к пузику зверька. Или различных оттенков голубые норки радовали модельеров тех лет. Цветные натуральные меха просто взрывали сознание модельеров тех лет бурным фейерверком идей и творческих фантазий.
Эта разнообразная палитра разноцветных натуральных норок, песцов, крашенных бельков и т. д. давала большой простор для воображения и смелого новаторства в создании новых моделей. Эта тема была очень близка и творчеству Ирины Крутиковой. И они увлеченно сотрудничали в пространстве этой новой палитры возможностей. Незабываемы манто Ирины Крутиковой тех лет. Они воплотили образ моды второй половины 80-хи начало 90-х, с тем особым обаянием свойственным ее моделям – летящим линиями, причудливой игрой фактур, ворса – и обаянием создаваемых ею образов новой моды. Это были модели, адресованные современницам, готовых к почти танцевальным движениям, к яркому, но красивому, не эпатажному диалогу с действительностью. Рискну назвать эту интонацию в моде – элегантный оптимизм.
Мама тогда же увлеклась сшиванием абстрактных композиций из разноцветного меха. Именно абстрактных, а не орнаментальных, что весьма упростило бы задачу. Это были немыслимо красивые, но очень кропотливые работы. То есть – художественно-живописно создаваемые абстрактные композиции. У меня хранятся куски этих композиций. Потрясающе! К этому периоду относятся и очень интересные ее работы с фетром. Она смело резала головку фетровой заготовки пропускала длинные шнуры и сплетала, создавая орнаменты и узоры. Изумительная серия. Она тогда пользовалась большим успехом на просмотрах. Но, конечно, в производство не внедрялось. Слишком сложное плетение. Ажурное вырезание на готовой шляпе – тоже ее любимый метод художественного оформления головного убора. А вот последние годы – это оформление стало появляться и распространяться. Почти тридцать лет спустя!
Белякова Маргарита Андреевна: художник-модельер головных уборов ОДМО «Кузнецкий Мост», увлекалась этой темой и в середине семидесятых, но возвращалась к ней всякий раз на новом уровне. Тема исторического костюма, осознание его пластики, игры объемов и всегда свойственная народному костюму строгая функциональность – часто волновали и одаривали художников-модельеров во все времена. Обращалась и моя мама к теме созвучия национального костюма и образа современности не раз на своем творческом пути. Увлеченно разрабатывала направление, которое она называла «Боярка», навеянные темой кокошников, боярских шапок, вариации на тему Шапки Мономаха. Очень интересна и авангардна ее серия, как фетровых, так и меховых шляп, как мне показалось «не чужих» и навеянные творческим наследием «Русскими сезонами» в Париже 1914 года, и всей пост эмигрантской модой первой половины 20 века с её поисками интеграции национальной стилистики в современную моду. Мне запомнился этот сокровенный процесс творческого «самовозгорания» и воплощения образа в реальных моделях.
