Надежда Александровна Белякова
Кузнецкий мост и Маргарита
Глава 7. Практика в ОДМО «Кузнецкий мост»
Диван, на котором спала Маргарита в комнатушке Татьяны Васильевны, стоял ближе к окну. Его, чтобы Риточка высыпалась откуда-то «достала» Татьяна Васильевна. А ту раскладушку Рита отвезла обратно в Болшево. И они с Пимой Головкиной вернули ее прежним хозяевам. А кровать Татьяны Васильевны Фердинандовой находилась в глубине комнаты, ближе к двери. По утрам Рита любила погадать, как сложится новый день. Удачей было, открыв глаза, сразу же увидеть две большие картины, висевшие по-старинному с наклоном над круглым обеденным столом. Это были картины Николая Фердинандова – брата ее покойного мужа Владимира, музыканта в театре Таирова, где работал и их старших брат – великий Борис Фердинандов. Ближе к окну висел пейзаж в массивной деревянной раме, на которой был изображен откуда-то издалека и сверху вид на Иерусалим с золотым куполом, словно это было огромное золотое яйцо, на время улетевшей сказочно-гигантской птицы. А то, что вид был откуда-то сверху наводило Риту на мысль о том, что эта картина изображала полный нежности и тревоги прощальный взгляд таинственной птицы на покинутое ею яйцо. А рядом висела другая картина Николая Алексеевича Фердинандова, которую он написал лет в четырнадцать. Это был пейзаж его родных Богучар с хатами на фоне ясно голубого неба, выполненный пастелью. Если, просыпаясь Рита оказывалась перед этими картинами, то радовалась этой счастливой для нее примете, потому что для нее это обозначало, что день будет удачным или хотя бы спокойным, что тоже – большая удача. А, если, ворочаясь перед сном, она засыпала, уткнувшись носом в спинку дивана, и просыпалась, не видя тех прелестных картин, то уж точно, день не заладится и что-то пойдет наперекосяк. А, если проснулась, лежа на спине, глядя в потолок, то день будет скучноватый, но спокойный.
В то утро Рита проснулась, увидев к своей радости ярко голубое небо с белоснежными облаками над Богучарами в летний день конца прошлого века. И улыбнулась хорошей примете, с удовольствием потягиваясь на скрипучем диване.
Татьяна Васильевна, услыхав этот победный скрип нового утра, стала смелее расставлять посуду на столе, готовя завтрак, уже не боясь разбудить Риту.
– Доброе утро, Ритуля! Не стала тебя сегодня будить. Ведь тебе на практику не придется так далеко ехать, как на учебу в Болшево. Улица Кузнецкий мост – это совсем рядом. Никаких электричек, никаких вокзалов по утрам. Практика – это почти каникулы. Ну, вставай! Позавтракаем!
– Доброе утро! Да, выспалась сегодня по-королевски, сказала Рита, складывая постель.
– Сегодня первый день твоей практики. Господи, невероятная удача – то, что тебя распределили на практику в Дом Моделей «Кузнецкий Мост».
Главное, чтобы ты им понравилась, то есть, то, как ты работаешь и рисуешь.
Постарайся, девочка! Это серьезный экзамен в твоей жизни! Там работают замечательные художники – говорила Татьяна Васильевна, намазывая сваренное ею прошлым летом клубничное варенье на хлеб, для еще только заплетавшей в косы, свои роскошные волосы Рите.
– Даже если провалюсь на этом «экзамене судьбы», все равно – удача! Там можно будет поработать с хорошей фурнитурой, настоящими мехами. Здорово! Я так этого хотела! – ответила Рита, усаживаясь за круглый стол с белой скатертью со свисающими бахромой-кистями.
Тогда в начале 50-х в ОДМО «Кузнецкий Мост» искали молодых, ярких художников, не опасаясь внутренней конкуренции, искренно радуясь проявлениям творческой смелости и независимости в работах молодых художников. Осознание внутренних законов этого искусства; обостренный слух и способность предугадать черты стиля завтрашнего дня, проекция будущего на сегодняшнюю повседневность, вслушиваясь в ритмы событий, воплощать созвучные времени образы – это дар не зависит от условностей возраста. И Белякову Маргариту Андреевну всегда восхищал творческий азарт художников-модельеров старшего поколения, их готовность к смелым экспериментам в новых стилях и направлениях, с появившимися новыми материалами. Они не боялись конкуренции со стороны молодых художников, не опасались за возможную утрату своих приоритетов в моделировании в создании коллекций новой, модной одежды и утратить свои завоеванные высоты творческого авторитета перед натиском молодых творческих сил, потому что на первом месте у них было наполнение творческого русла в создании современной моды. Так «выбрали» они и Маргариту во время ее учебной практики в ОДМО, на которую она получила направление из Швейного техникума. Девчушку с длинными русыми косами сначала усадили на просмотрах зарисовщицей. И ей нужно было быстро схватывая налету суть конструкции и направления, стиль модели, которую проносили по подиуму «Зеленого зала» манекенщицы. И быстро зарисовать, так чтобы эти рисунки – непременно стильные и элегантно обобщенные – и чтобы они ясно отражали представленную модель. И легкий летящий рисунок, эффектно броско оживающий на листах ватмана, сразу же привлек внимание художников-модельеров своей свежестью и непосредственностью, но в то же время острой каллиграфичностью страстного рисовальщика. Ее рисунки обсуждались художниками, они понравились, но предстояло показать свои навыки и полученное в техникуме умение создавать головные уборы. К счастью, это доставляло Маргарите особую радость и восторг от того, что впервые ей был предоставлен сказочный, по сравнению с техникумом, выбор материалов и аксессуаров для работы. Поэтому её работы, созданные во время той практики, были наполненный таким азартом и восторгом ребенка, дорвавшегося до хороших игрушек или новых красок и карандашей, что не оставила равнодушными мастеров ОДМО, работавших там в 1952 году. Румяная, синеглазая девочка, очень робкая и испуганно-вежливая, словно преображалась в работе, теряя тотчас все свои сиротские страхи, смущение и робость. И поэтому к концу той практики принять ее на работу в ОДМО «Кузнецкий Мост» было делом решенным. И так Белякова Маргарита Андреевна пришла на работу ОДМО «Кузнецкий Мост» в качестве художника-модельера головных уборов после того, как проходила там учебную практику в 1953 году. Причем выбирала своих будущих коллег не администрация – «по знакомству», а сами художники-модельеры!
Но утверждал кандидатуру, за которую со старомодной трепетностью хлопотали-ходатайствовали художники-модельеры, конечно же главный художественный руководитель ОДМО «Кузнецкий Мост» Алексей Федорович Куличев. Он был создателем и организатором ОДМО «Кузнецкий Мост» в 1944 году. И ОДМО «Кузнецкий Мост» был его твоческим детищем.
Алексей Федорович Куличёв родился 24 февраля 1916 года и вырос в Серпухове. Этот одаренный юноша, увлекающийся живописью, идеями нового направления в современном искусстве – в дизайне, поступил в Московский Текстильный институт. Но, не закончив его, ушел на фронт-воевать, чтобы защищать страну, мир больших и светлых надежд. Будущее страны. Полученное на фронте ранение вернуло его в Москву, где в 1944 году его ждала огромная по своей значимости и масштабности задача – создание Общесоюзного Дома Моделей.
Дома моды совершенно нового типа, не имеющего аналогов в современном мире. Уникальность его состояла в том, домов моды, создаваемых разными модельерами, проводящих в создаваемых ими образах свой стиль, свою образность, а создание единого в масштабе страны ДОМА МОДЫ, аккумулирующего одновременно в своих стенах творчество художников-модельеров самых разных направлений и стилей. Да еще и соединить с этим сложнейшим организмом взаимодействия множества творческих личностей и прошивочные цеха – техническую базу, чтобы обеспечить полную независимость воплощения замыслов художников-модельеров. Эту огромную и многогранную задачу правительственного уровня и решал демобилизованный по ранению, вернувшийся в Москву фронтовик. С передовых войны судьба призвала его на другую передовую – творческую, интеллектуальную, потребовавшую от него проявления огромного организаторского таланта и упорства.
И А. Ф. Куличёв не только справился с этой огромной задачей, но и смог создать блистательный творческий коллектив, задачи которого воплощали безупречно работавшие пошивочные цеха, благодаря чему ОДМО «Кузнецкий Мост» ежегодно представлял уже в мирные послевоенные годы сезонные коллекции советской моды, как нового, независимого, но достойного уровня высокого искусства. На протяжении 11 лет Алексей Федорович Куличёв был бессменным художественным руководителем ОДМО «КУЗНЕЦКИЙ МОСТ» – под его руководством были объединены в единый творческий организм несколько поколений лучших творческих сил СССР в области моды. С 1963 года Алексей Федорович ушел преподавать в Московский Текстильный институт. Многое смог осуществить Алесей Федорович, многое, но осталась не реализованной одна большая и светлая мечта юноши-серпуховчанина. Это мечта и надежда, которые он пронес через всю жизнь – выставка его проведений в стенах его любимого Серпуховского художественно-исторического музея. Выставка его живописи художника Алексей Федоровича Куличёва, которым он оставался всю жизнь, не смотря на невероятные задачи и государственные и исторические масштабы его работы.
Очевидно, что это было бы не только светлой данью памяти его прекрасной и созидательной личности, это необходимо и самим жителям Серпухова и не только им, чтобы помнить и гордиться своим земляком – серпуховчанином Алексеем Федоровичем Куличёвым – прекрасным мечтателем-художником, достойно осуществившем поставленные Судьбой перед ним задачи. Ставший русским Диором, прославлявшим нашу страну в области моды в самые трудные военные годы, в годы послевоенной разрухи, а даже во времена «Холодной Войны» нес свой значительный вклад в мир мировой моды, участвуя не только лично своим талантом модельера, но и прекрасным творчеством отечественных модельеров, объединенных им в единый творческий коллектив, искусство которого было наполнено красотой духа и талантом нашего народа.
Глава 8. Встреча. Саша
Москва. Март 1953 года. Центр Москвы превратился в сплошное месиво человеческих тел, замкнутых в оказавшиеся тесными улиц города для нахлынувшей и все пребывающей толпы, желавших проститься с товарищем Сталиным. После сообщения о смерти Сталина, погнавшего многих людей Москвы, проститься с ним в толпе траурной церемонии прощания со Сталиным воцарились хаос и смятение. Люди стекались в центр со всех улиц и улочек, сливаясь в растущую на глазах, ставшую неуправляемой толпу, эмоционально взвинченных людей. Их тела, смыкались все плотнее, становясь плотной, стихийно движущейся стеной. Кругом лишь перекошенные от ужаса лица, но теперь уже не от ужаса утраты и страха главенствующего сиротства, а на их отразился предсмертный страх и отчаяние перед тем, что в этом водовороте тел в сверх плотной толпе, в движущейся стене – стало очевидным, что путь назад невозможен. Право на возможность вернуться, остановиться – отрезан, потому что малейшее колыхание толпы может стать самоубийственным месивом. И движение вперед становилось все опаснее и опаснее. Под ногами уже появились упавшие, которых невольно, но затаптывали до смерти те, кто еще надеялись спастись в этой стихийно возникшей мясорубке, в которую превратился обряд прощания с покойным.
Маргарита оказалась в толпе случайно. Она вовсе не собиралась идти прощаться с покойным Сталиным. Просто в тот день, она была так окрылена удачным для нее обсуждением ее новых моделей шляп для показа за границей, что она захотела прогуляться по городу. Она шла по Кузнецкому Мосту в полной задумчивости. В блаженной отключенности брела по любимым закоулкам Москвы, мечтая о новых смелых, еще не осуществленных никем до нее форм, ничуть не помышляя о траурном прощании и не заметила, что людей на улице становилось все больше и больше. Но реальность резко одернула ее. Ее затянуло так стремительно, что она очнулась, слишком поздно поняв, что ее, как болото затягивает и несет толпа в каком-то своем направлении. Её длинные толстые косы, как канаты застряли между плотно сжатыми телами, которые двигаются в разные стороны. Белый пуховый платок, связанный Елизаветой Яковлевной из заячьего пуха, оказался сорван с ее головы. Пальто было не просто расстегнуто, но и с оторванными пуговицами из-за того, что слишком плотно были сдавлены тела в этой толпе, рвущихся к спасению людей. Она осознала, что неотвратимо становится частью этого людского месива. От все уплотняющейся сдавленности между телами и ей, и всем в этом потоке отчаяния становилось и душно, и страшно.
Тела слева и справа. Её голову с застрявшими косами дергали и невольно тянули в разные стороны. Она закричала куда-то высоко в небо. Но даже она сама не услыхала своего голоса, утонувшего среди шума толпы. С трудом попыталась освободить свои косы. Но тотчас между телами, как между жерновами застрял и свернутый в рулон ватман с ее рисунками. Неожиданно неизвестный молодой человек, оказавшийся плечом к плечу с Ритой, попытался выхватить, застрявший между телами людей ее ватман. Но в руке у него остались лишь обрывки ее рисунков. Но он продолжал упорствовать несмотря ни на что. Это словно забавляло ее. Он дернул застрявшие между телами обрывки ватмана и выдернул остальные обрывки рисунков. Он посмотрел на Маргариту и крикнул ей через чью-то голову, возникшую между ними:
– Да, тесновато, не пошевелиться, раз уж все так сложилось, девушка, давайте знакомиться: я – Саша! Жалко рисунок! Но склеить можно! Вам куда, девушка? – спросил он. А?!Куда?!! В Саймоновский проезд? Да туда не прорваться, задавят! Маргарита ответила:
– Тогда в Плетешки, я там угол снимаю!
Саша смог удачно повернуться и резко прижал ее к себе, защищая от опасности, исходивших от других, толкавшихся тел. Пытаясь выдержать натиск толпы. Рядом падает старушка. Её прижимает толпа к стене и невольно раздавливает, с воем неизбежности ужаса и горя.
Саша закрыл Рите лицо рукавом своего чёрного кожаного, еще лётного пальто, чтобы она не видела. Её косы попадают между телами отчаянно пытающихся двигаться людей. Саша хватает её косы и пытается быстро засунуть их за пазуху её пальто. Он пытается запихнуть косы, но остолбенел от красоты это молодой Рубенсовской красавицы. Но его отрезвило ворчание старика, притертого толпой к его спине:
– Нашли место! Здесь, где смерть и гибель!
– Не завидуйте так громко! Извините, девушка, – сказал Саша смущенной Маргарите, и решительно предложил план спасения из надвигающейся мясорубки:
– Вот там виден открытый подъезд. Наша задача держаться вместе, прорваться в подъезд. А там, главное, чтобы нас впустили в любую квартиру на нижних этажах.
– Зачем?
Как зачем? Через окно во двор можно вылезти, пока не поздно! Будем закоулками на Таганку ко мне прорываться, я здесь каждый закоулок знаю. Живу на Верхней Хохловке.
Еще крепче обняв её так, что они, став единым целым, они стали пробираются сквозь толпу. По мере их попытки проплыть, рассекая волны людей в толпе, оба они почувствовали, что их страх отступает, а его место вытесняет жаркий кураж и дерзость выжить, вырваться из этого траурного ада. Кругом, даже на деревьях виднелись башмаки, шарфы, шапки. Кто-то, опираясь друг о друга с трудом ковыляя, пытались покинуть площадь смертельной опасности. У кого-то голова пробита. Кто-то с отбитыми ногами. Но все же два потока людей двигались в разные стороны, кто-то упрямо прорывался вперед, чтобы проститься со Сталиным, а, кто-то пытался спастись и отступал пред невозможностью преодолеть сопротивление толпы. Но; и те, и другие шли, спотыкаясь об упавших, искалеченных, еще живых и трупам затертых, затаптываемых людей. План Саши оказался верным. Но и в подъезд войти не было возможности. Тут Саша пошел на отчаянный шаг, успев крикнуть Рите:
– Девушка! Мертвой хваткой держитесь за меня! Отцепитесь – погибните! – крикнул он, странно натягивая рукав своего летного кожаного пальто на кулак. Поравнявшись с окнами старинного старомосковского особнячка, он резко разбил рукой, защищенной рукавом окно на первом этаже, и вовремя, повернувшись, ухватил уносимую потоком людей Риту. Она крепко схватилась за его руку, потом, обвив руками его шею, а он подхватил ее и подняв на руках, и буквально забросил ее в окно чужой квартиры. И, схватившись за подоконник, ловко подтянулся, и сам влез в квартиру, где замершие, напуганные хозяева нисколько не смутились такому внезапному погрому, удивительно нормально восприняли ситуацию. Хозяин квартиры, словно в досаде на самого себя, что сам не сообразил поступить так же, с молотком в руке, уже – где выбивал заклеенные еще в начале зимы окна, а где-то просто распахивал поддающиеся окна. Так же стали поступать и с другими окнами первых этажей. Саша резко повернулся, уже оказавшись внутри чужой, но спасительной квартиры и с проворностью еще недавнего фронтовика, стал вытягивать попавшихся под руку людей из толпы, чтобы втянуть их в квартиру. Не до торчащих острых, как кинжалы осколков было. На помощь Саше подоспели и другие молодые мужчины. И это было так вовремя. Он почувствовал, что силы его начали покидать. Он оглянулся, поискав глазами русокосую синеглазую красавицу. И, увидев ее стоящую у двери, провожающую спасенных им и другими не растерявшихся в этой беде молодцами, улыбнулся ей, пробираясь к спасительному выходу по коридору в комнату, с уже раскрытыми окнами во двор. Там во дворе тоже уже успела собраться толпа, но это были спасенные люди, а не обреченные быть растерзанными и раздавленными во все нараставшей и усиливавшейся панике плотной, огромной, нескончаемой и не организованной толпы.
Им, пережившим только что этот морок, уже не нужно было что-то говорить друг другу.
Они оба вылезли через окно комнаты, каких-то милых старушек в пенсне, в вязанных кружевных шалях, забившихся в угол с иконой, чтобы не мешать плотной очередью идущим через их комнату к спасению, словно слившихся в одну кружевную старушку, так плотно прижавшихся друг к другу, в надежде стать в три раза сильнее от их сплоченного единства.
– Спасибо, вам – милые «Три сестры!» За ваше «окно в Европу!» – крикнул им Саша на прощание, помогая Рите и кому-то еще, оказавшемуся рядом, пытавшемуся преодолеть подоконник. И опередив ее, спрыгнул вниз на землю. Протянул руки, чтобы принять ее, взяв на руки.
Почувствовав, что опасность миновала, Маргарита, словно очнувшись, смутилась, что предложение поехать к незнакомому молодому человеку, это может быть слишком экстравагантно, даже в такой ситуации. И она спросила:
– А как же к Вам? Неудобно как-то. А Ваша семья? Спасибо. Но все же – нет! Я пересижу тут до утра. Неудобно.
В ответ Саша показал ей на лежащего на тротуаре раздавленного человека, лежащего без движения, с наброшенным на лицо павловским платком с яркими розами. Но все же кем-то, так любившего его, протащившего его тело с улицы через те окна первого этажа. Спасшего его от безымянного захоронения:
– Неудобно???? Вот, что значит – «неудобно»! Неудобно вот так посреди улицы лежать затоптанным на смерть «бывшим человеком»! – ответил он растрепанной девушке, с прекрасными разметавшимся по плечам густыми русым косам. На испуганном лице девушки с ярко синими глазами и с густым румянцем, по которому полились слезы, отразились измученность и все пережитое.
– Я – фронтовик. Я – солдат. Я не могу не защитить девушку. Идемте! – решительно приказал Саша.
Маргарита и Саша вошли в подъезд желтого двухэтажного дома немецкой, послевоенного постройки. Стены дома были украшены рустом, и кружевными балкончиками с выгнутыми барочными металлическими оградками по-немецки тщательно и опрятно выполненными.
Они поднялись на второй этаж. Саша открыл дверь своим ключом, и они вошли в коммуналку. Он привычным движением толкнул не запертую дверь своей комнаты. Стопки книг вдоль стен высились, как вторые стены. Стопки рукописей и толстых тетрадей лежали сверху и возвышались рядом. Рите в глаза сразу бросилось, что шторы на окнах по-холостяцки отсутствовали.
Посередине комнаты стоял круглый стол под свисающем с потолка тканевым оранжевым абажуром с бахромой. В углу стояла самодельная грубо сколоченная кровать. Но за столом сидела, раскачиваясь на скрипучем табурете, роскошная холёная блондинка. Эта забредшая в советскую коммуналку Мэрлин Монро, совершенно непринужденно, нисколько не смущаясь появлению Саши и нежданной гостьи, пила шампанское из крупной красивой хрустальной рюмки с явным удовольствием. Наброшенное на нее, явно великоватое, атласное с драконами пронзительно желтое кимоно, военный трофей Саши, воевавшего во время войны на фронте с Японией – чувственно обнажало плечо. Это обволакивающее ее наготу, кимоно, лишь подчеркивало ее обнаженность под этим волнующим шелком.
Ее красивые стройные ноги украшали нарядные красные туфли на вызывающе высоких каблуках. Она была так красива, что Рита скорее почувствовала восхищение ее красотой, чем неловкость ситуации, но тотчас смутилась, видя, как раздражённо она курит, пристально глядя на неё. Открытая бутылка шампанского, стоящая перед нею, была полу пуста. Второй пустой фужер и алюминиевая кружка тоже стояли тут же на столе рядом с открытой консервной банкой шпрот.
– Проходите, Маргарита! Не смущайтесь. Это моя жена Эльвира! Познакомься, Эла, это Маргарита! – представил он из друг другу, но, видя непристойный вид жены, сделал ей замечание:
– Ну, Элька! Эва, запахнись! Как ты принимаешь гостей? Ну, запахнись же, эва!!! Не позорься! И меня не позорь! Слышала, что в Москве твориться? По радио передавали? Там толпы людей стихийно собрались на похороны. Стекались толпы со всех улиц. Вся Москва пришла провожать. А оцепление и все в городе не было готово к такому натиску, к появлению такой толпы. Началась давка! Поднялась паника и стало еще ужаснее. Столько людей покалечило. Подавило в толпе насмерть! Там был ужас. Люди стали метаться и, словом – началась паника массового безумия, толпа затаптывала упавших, оступившихся людей. Ужас самоуничтожения. Как огромное языческое жертвоприношение, возникшее в современном городе. – буквально тараторил Саша, одновременно пытаясь немного прибраться в комнате и организовать чайный стол.
Эльвира, томно потянувшись, как грациозная кошка, встряхнув белокурыми волосами, успела вовремя подхватить на мгновение распахнувшиеся полы кимоно с вытканными хризантемами и ярко синими павлинами. И с выраженным эстонским акцентом Эльвира поприветствовала вошедших:
– О! Такой дэнь! Гости пришли! Тэпер праздновай будем, как правильно! Ура! Заводи музыку! Танцевать будем!
Саша, резко закрывая не плотно закрытую дверь комнаты, понизив голос резко ответил ей, покрутив пальцем у виска:
– Тихо! Эва! С ума сошла! Соседи услышат!
– Садитесь, Рита, отдыхайте. Ах! Да, познакомьтесь моя жена-Эльвира. Эв – это Маргарита. Там на улицах мясорубка, мы едва спаслись. Прорывались, как на передовой! – продолжал Саша делиться впечатлениями от пережитого ужаса с Эвелиной, которая помахала рукой Маргарите, явно не откликаясь на переживания мужа:
– Жертвоприношение, на которое явился целый город. Сам город пришел быть сожранным. Ха-ха-ха! После всех злодейств! Ха-ха! – и, обратившись к мужу, заметила с саркастической ухмылкой:
– Отчего же ты, Саша, в целой мясорубке такой большой этой вашей Москвы, как три моих Эстонии, но ты не спас брюнетку с карими, чёрными-чёрными глазами? А? А я Вам, Марго объясню. А потому, что ты Марго, ты его идеал, ты в его вкусе!!! Саша обожает блондинок! Просто голову теряет!
Рита окаменела от охвативших ее смущению и ужаса одновременно. Она отчетливо увидела, что в этой красавице закипает злая веселость, с которой все ни по чем и жди беды. Но все же Рита, вспоминая ужас пережитого в этот день, почувствовала, что промолчать будет нечестно по отношению к погибшим в этот день. Ей отчетливо вспомнилось то, как Саша выбил окно. Как затаскивал людей в незнакомую квартиру, спасая их. И она тихо, но твердо произнесла:
– Знаете, Эльвира! А ведь Саша сегодня многих людей спас. А не только меня.
Не слушая ее, Саша достал из-за пазухи обрывки рисунков Риты, пытаясь разложить их на кровати. И понять, что же было нарисовано. Рита замерла на табурете, поджав под себя ноги. Она была совершенно обессилена и почувствовала, что у нее нет сил, даже просто чтобы уйти.
Эльвира налила шампанское во второй фужер и подвинула наполненный бокал к Маргарите, сама же нарочито театрально поднял фужер и, словно вспомнив, обратилась к Саше, но чувствуя, что она уже не может пить:
– Ну, уж в такой-то день! Только Шампанское! – бравурно выкрикнула Эльвира. Потом наигранно громко прошептала Рите:
– Дракула упился кровью своих подданных! И захлебнулся, бр-р. Злой каннибал утонул в нашей и в вашей крови! Ха-ха! Интересно знать, Александр! И, как это ты собираться быть поэтом, если не пьёшь шампанское. Вы знаете, Рита, Саша и водку не пьет, какой из него писатель, Марго?!
Реализм без водки! Это как? Хм…Такого не бывает, это ясно даже мне – эстонке из Кохтла – Ярве. Впрочем, по годам, проведенным в ссылке – меня можно считать чукчей! А еще в Литературном институте учится.
Кажется, что, услыхав это, Маргарита только теперь рассмотрела Сашу по-настоящему. То, что он явно не обласкан своей женой – это было очевидно. А Саша в это время сидел на кровати и упрямо складывал рисунок, внимательно его разглядывая. Но на реплику Эльвиры все же отреагировал:
– Ну, Элька! Не пить же нас там учат! Ты представляешь, тебя послушать, так в Литературном институте, должны быть курсовые по стихотворным тостам с шампанским.
– Ага, и защита диплома по прозаической опохмелке! – рассмеялась Эльвира.
– Элька! Прекрати пошлости нести! Столько людей сегодня подавило! Вот уж действительно траур! И это в мирном городе…Злая ты, Элька! Не смущай Маргариту!
Видишь, устал человек. Что это?!!! – воскликнул Саша, рассматривая обрывки рисунков Маргариты, которые он чудом спас, засунув за пазуху.
Так это, что: какие-то шляпы???? А я-то подумал чертежи серьёзные. Я на фронт ушел со второго курса кораблестроительного в Николаеве. Любил чертить. Рисовать выдуманные корабли. И мне показалось, что это киль корабля. Главное, что-я-то подумал: «какой красивый киль». Знаете, это очень важно, чтобы рисунок был красив, вернее – придуманная форма должна быть завораживающе прекрасной. И только тогда – поплывет нормально! Только красивым кораблям суждено долгое плавание. А тут вижу – красиво! Да только, это не корабль, а шляпа – сказал Саша, рассматривая сложенные им клочки разорванного рисунка, рассмеялся Саша.
Спохватывается, берет чайник зеленый эмалированный, не раз оброненный, сильно облупившийся с вмятинами по бокам. Рита объяснила:
– Я художник-модельер головных уборов. Это мои модели. В Доме Моделей «Кузнецкий мост» я работаю – и неожиданно рассмеявшись, пошутила: «Я головная уборщица!»
Эта шутка рассмешила и одновременно удивила Сашу. И с улыбкой он ушел на кухню, чтобы сделать чай. А Эльвира, преодолевая туман опьянения, задумалась, и, словно пробиваясь в сумерках своего сознания, разоткровенничалась с Маргаритой:
– Художница? Хм! А я? А я – жена! Только не помню чья. Всё!!! Это праздник! Я его заработала! Это мой праздник! Что ты, Марго, так смотришь на меня? Ты-то, как там оказалась? Ведь ты же художница! Интеллигенция! И ты пошла кланяться, выражать почтение в траурной церемонии прощания?
Рита, немного подумав, ответила:
– Нет. Все было не так. Я оказалась там случайно. Совершенно случайно, но меня затянула толпа. Там легко можно было погибнуть. И многие погибли у меня на глазах. Это было так страшно! Их крики в ушах звучат и сейчас.
– Случайно забрела на похороны…А я бы тоже пошла. Да, пошла бы! Чтобы убедиться, что он правда – «всё»! Капут! Что мы свободны от страха. Свободны! Как ты думаешь, Марго; быть может все те люди – сегодня там в городе, а быть может они не из-за траура пришли? Не на прощание все явились, а проверить; а не обманул ли он всех? Действительно умер? А?
Нет, Марго, ты так смотришь на меня – вижу, что ты не согласна со мной. Осуждаешь?
– Тебе, Марго, не понять! Ты не знаешь, какой он – холод теплушки, везущий завтрашние труппы в Сибирь! Нас выселили из Эстонии, за наш маленький магазин, за то, что мы – имели заработанную нашими дедами и прадедами собственность. Частное предпринимательство – как стратегический враг такой большой России, ой, то есть – СССР. Такие маленькие иголочки и булавки мы продавали в нашем магазине, разноцветные катушечки ниток, разноцветные, как цветочки на летнем лугу пуговки – еще моя бабушка продавала, кружева, ленты – я так любила играть ими в детстве. Прятала в ладошке, чтобы бабушка угадала, какого цвета катушка. Но эта мелочь – это – опасность для такой большой страны, победившей фашизм. А мы с нашими кружевами и пуговицами, и кнопками – мы страшные враги! Мы – частное предпринимательство! А при социализме – частное предпринимательство запрещено! Это «родимое пятно капитализма» – за это «пиф-паф» Магазин…Который был давно, давно у нас, а нас вышвырнули в сибирский снег, приказав уцелевшим, самим строить себе жилище, если сможем – выжить. И выжившие построили, лесоповал… – продолжала вспоминать Эльвира. И что-то свое объясняя Маргарите, переходя на родной Эстонки, утирая слезы и запивая водкой, взамен уже закончившегося шампанского на этой диких поминках, обиженных покойным тираном.
Маргарита слушала ее молча, понимая, что это не диалог, а монолог. И самое лучшее, что она может сделать для этой истерзанной воспоминаниями эстонки – это просто выслушать ее. Тем более, что то, что вспоминала Эльвира было так похоже на воспоминания об эвакуации и самой Маргариты. Она слушала Эльвиру, а в воспоминаниях Маргариты проносились картины жизни ее семьи в тех же теплушках.
Единственное, что ответила ей Маргарита:
– Я знаю холод теплушек. И артобстрелы поезда, едущего в эвакуацию. И смерть, смерть. Такая разная; и от голода, и от болезней, и…
Маргарита мысленно опять оказалась в той теплушке. Рядом Елизавета Яковлевна, ее бабушка. И она опять показывает девочкам икону своего письма. Архангел Михаил. И опять рассказывает девочкам. Маленькая Маргарита гладит крылья Архангела Михаила, словно рисуя, обводя его по контуру. И Архангел Михаил отделяется от иконы и летит. Летит, распахнув свои крылья и, простирая их над тем поездом, везущим их в эвакуацию.
И Рита отчетливо видит и понимает, что эти крылья – молитва о заступничестве о них Михаила Архангела.
