Надежда Александровна Белякова
Кузнецкий мост и Маргарита
– Так…, как же так? Папа? Вера Федоровна плохо думает? Не верит в доброту?
– Доченька! На учительницу свою, Веру Федоровну, ты не обижайся и не суди её! Неизвестно, как она думает на самом деле. Быть может, ей так по работе нужно, чтобы на неё начальство не сердилось и не выгнало с работы. У нас в стране религия запрещена и считается плохим делом. И, пожалуйста, очень тебя прошу, доченька! Ни с кем это не обсуждай! Никому не рассказывай, что мы с тобой на Пасху в церковь ходили. Давай это будет наш секрет!
– Да, папа! Это наш секрет! – ответила я. Но, тотчас вспомнила того старика на скамейке. И подумала, что вот ему одному я рассказала бы, как нам всей семьей хорошо было в церкви на Пасху.
После праздничной службы в церкви, мы приближались к нашему дому на Хохловке, когда услыхали привычную кричалку, всегда сопровождавшую появление старьевщика во дворе.
– Шурум-бурум! Шурум-бурум! Старье берем!
И, войдя во двор нашего дома, увидели старьевщика. Старьевщик в повозке, с запряженной лошадью появлялся во дворе всегда неожиданно и уезжал, не назначая встречу в будущем. Он появлялся, как правило днем в будние дни. Именно днем. Потому что в основном в это время почти все родители были на работе. А дети той Москвы и тех родителей – это поколений тех, для кого: «Кто не работает – тот не ест» – было аксиомой жизни. Поэтому на шее у большинства детей того времени на шнуре висел ключ от дома со строгими инструкциями – «у незнакомых дядей конфеты не брать, не заходить в чужие дома пока родители на работе. Дверь никому, особенно не знакомым людям не открывать».
И у меня всё детство на шее тоже висел ключ от квартиры, от входной двери, потому что вторые ключи – от наших двух комнат в коммуналке, лежали под ковриком при входе в наши комнаты.
Старьевщик въезжал во двор на повозке с запряженной лошадью. И меня всегда удивляло и печалило его несходство с волшебником или Дедом Морозом, а ведь он привозил много самодельных игрушек, чтобы обменивать все эти сокровища на старье – поношенную одежду и обувь, разные сломанные вещи из дома.
Мне запомнился тот кряжистый, лохматый и бородатый мужик, насмешливой смотрящий из-под густых, нависающих бровей. Он сидел в повозке и крепко держал поводья, полу разговаривая со своей лошадью.
В грубо сколоченных ящиках были свалены игрушки. Они завораживали блеском разноцветной фольги, их обилие радовало глаз, так, что все формочки для куличиков, любимые совочки, жестяные ведра с букетами или надписями «1-ое мая!», «7 Ноября!» тотчас оставались забытыми в песочнице. Вся малышня и подростки бежали к повозке старьевщика. Повозку тянула лошадь, обычно старая и уныла. Но бесконечно интересная и поражающая воображение.
Насколько я помню; было три основных вида игрушек. Мои незабываемые и любимые глиняные обезьянки на резинке, они «прыгали» и смешно болтали лапками-пружинками. Их делали из куска глины, в который пока глина была сырой в неё – в тельце будущей обезьянки, вставлялись четыре пружинки, на конце которых комочки глины изображали лапки. Когда глина высыхала, ее раскрашивали и рисовали мордочку обезьянки. Я неизменно выбирала красную. Только многие годы спустя выяснилось, когда у нас в стране появились восточные гороскопы, что я по знаку как раз красная обезьяна, и мне сразу вспоминался тот мой выбор.
Другие игрушки тоже на резинке забавные разноцветные бомбошки, картонные баранчики и картонное подобие маленькой шарманки с вертящейся ручкой посередине и издававшей один единственных «Трынц-Брынц».
Я была из тех счастливчиков, кто покупал за деньги эти смешные поделки. Деньги – пятак или 5 копеек он принимал почтительно с полупоклоном.
Папа, зная мою любовь к этим обезьянкам на резинке, достал последние пять копеек и дал пятак мне. Я тотчас, совершенно счастливая побежала к старьевщику, чтобы купить у него красную обезьянку. Как сейчас вижу девочку, несущую к повозке старьевщика на вытянутых руках хрустальную вазу – роскошь тех лет, вынесенную из дома, чтобы обменять её на бомбошку, украшенную фольгой. Наверное, потому она мне и запомнилась, потому что поразил ее выбор – она бомбошку выбрала вместо веселой красной обезьянки. И мне это показалось странным. Кто-то из детей выносил отцовский пиджак, кто-то мамино платье. Но кто-то из взрослых и сам отдавал ему старье, радуясь, что кому-то пригодится.
И так продолжалось это дворовое событие, пока не выбегали взрослые, обнаружившие в доме у их детишек новую игрушку и пропажу вещей одновременно. Они бежали, чтобы побить старьевщика и вернуть вещи в семью.
Но этот старьевщик был проворный дядька и повозка с лошадью, уже были развернуты в нужном направлении. Да и своя честность у старьевщиков все же была, потому что мне запомнилась соседка, выбежавшая из подъезда с криком:
– "Крепдешиновое!!!Нарядное!!!Трофейное!"
И старьевщик отбросил в её сторону красно-желтый ком, выдернув его из набранных за день своих трофеев.
Ветер подхватил и налету расправил то нарядное, трофейное платье. Это оказалось легкое, парящее красно-желтое платье. Оно летело, летело, его ловили все зеваки, пока его не поймали к радости хозяйки. А старьевщик уже исчез.
Маргарита смотрела на эту сцену с печалью, настолько глубоко задумавшись, что даже дергающая ее крепко сжатую руку дочка не могла вывести ее из погруженности в свои мысли. Саша, осторожно потряс ее за плечо, и спросил:
– Ритка, да что с тобой? Идем домой! О чем ты задумалась?
– Мы делаем современную моду, даже в Париже прошел просмотр, сам Кристиан Диор с таким воодушевлением принял нашу коллекцию, даже свои лекала подарил нам – Дому Моделей. Война давно прошла, ведь уже Гагарин в космос слетал, а трофейное платье, вывезенное из Берлина в 1945 году – все еще «нарядное».
– Сколько бы не прошло времени, а та война всегда будет рядом, пока мы живы, потому что она живет в нас. Так будет всегда.
– Да, Саша! Я это понимаю. Я о другом. О том, сколько же усилий, стараний целой огромной страны, чтобы сделать жизнь людей красивой.
– Да будет тебе, Ритка, ворчать! Такая жизнь кругом налаживается, все еще будет! Научно-технический прогресс – делает людей свободными! Нашьем еще нарядных платьев, новых, красивых! Не в том счастье! Пасха сегодня! И день – красивый!
Глава 22. Вахтеры
Чтобы пройти в цеха на Кутузовском, где работали конструктора верхней одежды, отдел головных уборов, пошивочные мастерские и кабинет начальника – нужно было сначала пройти через вахтеров, сидевших при входе – очень суровых и внимательно осматривающих не только пришедшего, но и содержимое сумок. Им же поручалось отмечать время прихода на работу сотрудников в 8 часов 30 минут и время ухода с работы. Делали они это очень тщательно, ведя записи в тетрадках, потому что за малейшее опоздание сотрудников лишали прогрессивки. Прогрессивка небольшая добавка к крошечной зарплате. Но у «опоздунов», как называли вахтеры опаздывающих на работу сотрудников, отбирали и эти крохи. Причем достаточно было опоздать один раз в месяц. Строгость вахтеров и их серьезность была обусловлена не только ловлей «опоздунов», которых иной раз по привычке принятого обращения с обращения «товарищ» порой сочетали с самодельным словцом – и получалось: «ТОВАРИЩ, ОПОЗДУН!» – и получался, веселивший всех смешной компот, но прежде всего тем, что там работали с мехами – лучшими в стране для создания новых моделей. А меха для работы ОДМО действительно поставлялись самые лучшие, порой уникальные новые разработки невероятной красоты. Но, конечно, и восхитительные ткани, и кожа для пошива новых моделей сюда поставлялись регулярно – лучшего качества, что только можно было найти в СССР. Так что – бдительным вахтерам было, что охранять.
Тем более, что сразу за входом простирался большой зал пошивочного цеха, где всегда было многолюдного. Да еще к тому же всегда под пристальным вниманием вахтеров за стеклянной дверью, которые не только охраняли вход в цеха, но и присматривали, чтобы сотрудники не "гнали халтуру» прямо на работе. То есть ОДМО было практически режимным предприятием. Но именно там я в молодости в 80-х я проводила довольно много времени, любуясь просмотрами мод, видя процессы подготовки коллекций новой моды, которым предстояло покорять своей красотой и творческой смелостью весь мир, восхищалась и гордилась творчеством и талантом моей мамы, и работавших в то время в ОДМО «Кузнецкий Мост» художников модельеров – эти яркие впечатления детства навсегда остались во мне камертоном уровня служения искусству и своему таланту, ответственности и достоинства художника. Я шла по жизни с гордостью за то, что я дочь художника-модельера ОДМО «Кузнецкий Мост». С этим чувством жили и все дети художников-модельеров ОДМО.
То есть ОДМО было практически режимным предприятием. Но именно там я в молодости в 80-х я проводила довольно много времени, любуясь просмотрами мод, видя процессы подготовки коллекций новой моды, которым предстояло покорять своей красотой и творческой смелостью весь мир, восхищалась и гордилась творчеством и талантом моей мамы, и работавших в то время в ОДМО «Кузнецкий Мост» художников модельеров – эти яркие впечатления детства навсегда остались во мне камертоном уровня служения искусству и своему таланту, ответственности и достоинства художника. Я шла по жизни с гордостью за то, что я дочь художника-модельера ОДМО «Кузнецкий Мост». С этим чувством жили и все дети художников-модельеров ОДМО.
И ещё в штате ОДМО «Кузнецкий Мост» всегда были должности Завскладом и прочее, потому что нужно было хранить огромное количество моделей одежды, которые, как актеры, постоянно гастролировали по стране и за ее пределами, демонстрируя таланты наших отечественных модельеров всему миру.
По каким-то домашним делам, еще будучи подростком, я сама порой забегала к маме на работу. Вахтеры, работавшие там много лет, беспрепятственно позволяли мне проходить в цеха, зная меня с детства, как и всех детей сотрудников, работавших там. Дисциплина в Доме Моделей была строгая. Рабочий день начинался в 8 часов 30 минут. Уйти с работы раньше времени – об этом и подумать нельзя было, можно было только уехать на «Скорой Помощи». Висящий у входа график прихода-ухода сотрудников строго фиксировался, так же, как и обведенные красным карандашом фамилии сотрудников-«опоздунов» в тех же графиках, старательно расчерченные собственноручно теми же сидящими у входа вахтерами, охранявшими от появления нежелательных посторонних личностей. Тем более, что охранять в действительно было что. В ОДМО «Кузнецкий Мост» создавали и верхнюю одежду, и меховые головные уборы, и роскошные меховые манто, и куртки из самых элитных мехов, а порой из уникальных мехов – произведений селекционной работы отечественной меховой промышленности. И потому, просто отлучиться мама не могла в течение рабочего дня. Поэтому к маме по разным делам забегала я. Чаще всего, чтобы что-то передать или забрать болванку ее модели, упаковав ее в большую спортивную сумку, чтобы она могла по этой болванке сделать шляпу – «халтуру», чтобы подзаработать. Сделать «халтуру» – по своей же авторской модели повторить шляпу для клиентки, чтобы заработать. А поскольку дети и в ОДМО – это всегда святое, то и детей сотрудников, вернее, содержимое сумок детей сотрудников у вахтеров было негласно решено не проверять. Хотя, конечно, и не будучи Пинкертонами, все обо всем догадывались о нашем домашнем бизнесе. И о содержимом, висящей на моем плече объемной сумки. Через годы, сквозь былое и прошлое мне хочется послать им мою светлую благодарность за то понимание и человечность, которое проявляли они по отношению к нам с мамой.
За их добрые улыбки и обычные человеческие вопросы-расспросы:
– «Ты, Надюша в каком классе? Как дела в школе? Как учеба? Как ты выросла!» – Спасибо вам, добрые люди, за этот особый такт – вовремя отвернуться, чтобы потом не озадачиваться дурацким лермонтовским запоздалым вопросом:
– «Зачем я побеспокоил честных контрабандистов?»
И так, однажды я забежала к маме на работу по каким-то делам. А я в свои 13 лет была увесистой толстушкой, что очень огорчало маму, привыкшую в своей работе проводить большую часть своей жизни среди первых красавиц страны; Регины Збарской, лукавой и прелестной лисички Милы Романовской, Тоши Маркушевой, Эллы Згуриди и многих других, с которыми ее связывали и помимо работы приятельские отношения и другими красавицами-манекенщицами.
Тогда-то досталось и мне от Абрама Моисеевича его фирменного остроумия. Увидев меня, Абрам Моисеевич Бершадский замер с моделью одного из своих великолепных авторских кепи в руках. Ненадолго застыв в лучших традициях немого кино в позе крайнего изумления, потом, нарочито рассматривая меня, но не здороваясь, буквально завопил, трагически возведя глаза к низкому потолку в их комнате:
– Рита!!! Так сколько же она весит?!
Мама, подыгрывая ему, ответила честно:
– Пока всего 63 килограмма.
– 63?!!Так что же ты тут сидишь: Рита?! Глупостями занимаешься! Девку замуж выдавать пора!
– Абрам Моисеевич, а что девок теперь по весу замуж отдавать стали? – смеясь, переспросила мама.
– Так умные люди только по весу и берут! Все остальное один обман!
Надо признаться, что после этого я стала в отсутствие мамы заводить любимого и по сей день Тома Джонса и в одиночестве выдавать такой шейк и твист, что постройнеть мне все же удалось. Правда, соседям пришлось нелегко. Но маму мое преображение очень радовало. И, когда я забегала к ней на работу, мама с гордостью демонстрировала, мое достижение своим сотрудникам, которые пошучивали, что теперь мне пора на подиум, украшать их модели.
Глава 23. Халтура
Маргарита, как и все модельеры ОДМО «Кузнецкий Мост» и конструктора верхней одежды, была вынуждена халтурить, просто, чтобы выжить на крохотную среднюю зарплату тех лет. Она брала за создание головного убора меньше, чем в ателье. Но она рисковала. Ателье – это официальная работа, а она работала под угрозой налета финансового инспектора из ОБХС. Но, судя по их телефонным разговорам с сотрудницами, которые приходилось с детства слышать мне – ее дочери, «халтурили» в ОДМО все; и модельеры, и конструктора, швеи-мотористки – все подрабатывали халтурой, потому что актуальная шутка-проклятье тех лет: «чтоб тебе жить на одну зарплату!» была понятна основной части населения без пояснений. Тем более, что и бродила клиентура прямо там же – на работе. Да, и сама же клиентура напрашивалась.
Так из Дома Моделей именитые, а порой и звездные клиенты перекочевали в нашу хрущобу в закоулках в районе Белорусского вокзала, где с 1964 года жила и Маргарита с дочерью. Постоянными клиентками стали на Белорусской жена и дочь маршала Батицкого. Удивительно добрые и милые тетушки. то ли жена, вернее вдова была слишком моложава, то ли оттого, что дочка не пользовалась косметикой. Этого я так и не поняла, но смотрелись они, как добрые приятельницы. Всегда были вместе.
Они пару раз даже путевки в санаторий к Черному морю «доставали» для нас. С начала в санаторий «Береговой», а потом в «Песчанное» в Крыму. Это была немыслимая роскошь тех лет, тем более что в ОДМО за 42 года работы ни разу, ни одной путевки в санаторий или в Дом Отдыха Маргарите так и не предложили – всё забирала себе администрация. А на художников блага социалистического распределения не распространялись. Считалось, что художники осчастливлены самой возможностью быть художниками. Жена министра иностранных дел Трояновская – очаровательная, благородная русская красавиц, прелестная интеллектуалка. Нора – личная переводчица Тодора Живкова, с которой Маргарита подружилась и еще долго переписывалась. Наши кинозвезды тех лет; восхитительная Наталья Фатеева, душевная и добрая Татьяна Конюхова. Потрясающе элегантная в жизни Клара Лучко, и многие, многие другие – яркие женщины тех лет.
Частенько судачили соседки у подъезда Маргариты, под окнами, с любопытством рассматривая правительственные черные Волги с гос. номерами, стоящие у обшарпанного и щедро прописанного местными алкашами вонючего подъезда.
Эти строгие черные Волги, водители которых терпеливо ждали возвращения своих клиенток, сильно контрастировали с двором дома, в котором проживала Маргарита. А сколько раз, когда Маргарита задерживалась на работе, а я, в ожидании возвращения мамы с работы, поила чаем высокопоставленных дам. Или быстренько доделывала и вшивала к их приходу подкладку в новую шляпу. Это та часть работы, которую моя мама, Маргарита Андреевна Белякова, смело доверяла мне – своей дочери школьнице. Подпарить подкладку для шляпы на пару, который вырывался из носика чайника, кипящего на включенной конфорке, чтобы она была в рифму с формой шляпы. Этому я – ее дочка научилась, уже где-то к 12 годам. Но самое главное, что входило в обязанности дочери в этом «стихийном семейном бизнесе» – это вежливая беседа с шляпными клиентками по телефону. Записать, кто звонил, когда зайдут или, когда и во сколько нужно будет заехать к ним, чтобы отвезти готовую шляпу и забрать деньги. И частенько, учитывая мамину занятость, эти поездки делала я, будучи школьницей. И всё это нужно было держать в голове, чтобы вовремя напомнить маме. А иной раз безукоризненно вежливо соврать, что «Маргариты Андреевны нет дома». Или правдоподобно пояснить, что мама немного задержит заказ, из-за неожиданной командировки. «Ложь во спасение», чтобы дать передышку маме. Ведь часто она садилась за «халтуру» после рабочего дня. И мне – ее дочери всегда было очень жаль усталую маму. «Тук-тук, тук-тук» – стучал посреди ночи ее молоточек, вбивающий булавки в мокрый натянутый на форму мех. Молоточек продолжал стучать и, когда почти все окошки в десятиэтажке напротив уже погасли. И мне, её дочери, было стыдно спать, зная, что мама до утра будет работать. Потому, что понимала, что после бессонной ночи, мама рано утром встанет и пойдет на работу. Переживала что маме будет очень тяжело работать после бессонной ночи. И как я мечтала, о том, что буду зарабатывать, как только закончу школу, чтобы маме жилось хоть немного легче.
Иной раз дамы-заказчицы были столь высокопоставленные, что Маргарита стеснялась приглашать к себе в бедновато обставленную квартиру. Да и идти в незнакомое место, тоже было боязно. И очень часто я сопровождала художника-модельера Маргариту Белякову к клиенткам. И боязнь эта возникла не на пустом месте. Эта боязнь осталась, как печальный опыт в нескольких крайне неприятных ситуациях. И эти горькие навсегда воспоминания врезались в память и Маргариты, и в мою. Это случилось в первые годы работы Маргариты в ОДМО.
Вот, например, вспоминается довольно типичная неприятность, которую пришлось пережить.
Как-то раз, халтуря, Маргарита «нарвалась» на мадам Онищенко. Ее порекомендовала ее же подруга Юлия Николаевна Денисова. То же художник-модельер ОДМО "Кузнецкий мост", очень талантливая. И человек хороший, но, как и Маргарита, она была во многом доверчивой и наивной. Она нисколько не виновата была: ее попросили познакомить с модельером головных уборов, чтобы сделать шляпу из норки. И она передала телефон моей мамы той самой Онищенко.
Эта Онищенко, имя ее затерялось-забылось с годами, зато история врезалась в память. Она принесла для своей будущей шляпы хорошую норку. Мездра, которой была мелко о исписана ее фамилией. Мелко и много раз. Маргарита насторожилась и заподозрила неладное, но не решилась отказывать. Деньги были очень нужны. Обычно Маргарита сама во избежание неприятностей тут же в присутствии клиентки измеряла принесенные шкурки, записывала для клиентки размер в дециметрах. И после этого Маргарита всегда просила владелицу принесенного меха подписать мездру шариковой ручкой. Клиентки посмеивались, пытаясь отказаться заниматься такой ерундой. Но Маргарита всегда на этом настаивала. Чтобы потом не было претензий и зряшных подозрений в том, что мех заменен или обрезки не все оказались отданы, да и мало ли еще какая чушь взбредет в голову клиентке. Когда шляпа была готова, и эта Онищенко пришла к нам домой, то, примерив шляпу, заявила, что она убеждена, что Маргарита украла, то есть заменила ее хороший мех на плохой. Мало того, что оскорбление было чудовищно гадко, так она еще резко перешла на скандал, нарочито громко выкрикивая что-то и про ОБХС и прокуратуру. Маргарита дрожащими руками тотчас распорола готовую шляпу и продемонстрировала Онищенко ее подписи и штамп государственной продажи, который всегда стоял на мездре шкурки купленных в магазине мехов.
– Сшивайте, через два дня должно быть готово! – потребовала эта Онищенко. Опасаясь скандала, пришлось Маргарите терпеть и унижение, и выполнить работу дважды. Когда эта Онищенко явилась к Маргарите домой, чтобы забрать шляпу, оказалось, что кошмар только начался.
– Вы, Риточка, испортили мою шляпу, своим дурацким распарыванием! Поэтому о деньгах и речи быть не может! – заявила она. Для Маргариты было главным, чтобы она ушла и исчезла бы навсегда. Не до денег было.
Маргарите пришлось приложить еще немало сил, чтобы выставить эту дрянь из квартиры. Но та стала кричать на весь подъезд, что напишет про «нетрудовые доходы, куда следует».
Опасаясь вмешательства соседей, пришлось Маргарите впустить эту дрянь Онищенко в квартиру обратно. Тут, моментально успокоившись, эта явно профессиональная мошенница, удобно усевшись, пояснила:
– Думаю, что надо бы Вас, милая Риточка, сдать в прокуратуру! Ваше место в тюрьме, на исправительных работах. Я сообщу, куда следует и завтра же здесь будет ОБХС! И Вас посадят в тюрьму за частное предпринимательство! Вы ведь не забыли, что у нас в СССР есть статья о частном предпринимательстве. Ведь то, что Вы дома шляпки делаете – за это уголовная ответственность! Впрочем, Вы еще можете избежать неприятностей! У меня сведения, что в Дом Моделей должна на днях поступить новая партия коллекционных элитных норок. Вы украдете 10 норок по десять дециметров. Для меня разумеется! И на этом мы мирно расстанемся!
После своего ухода, она звонила с угрозами Маргарите каждый день. И требовала от нее украденных, по ее заказу 10 шкурок норок. Она требовала, чтобы Маргарита совершила кражу, а иначе прокуратура, ОБХС, суд, тюрьма и так далее. Но Маргарита Андреевна Белякова и кража – «две вещи не совместны». Много здоровья отняла у Маргариты и у меня эта Онищенко.
Маргарита звонила Юлии Николаевне Денисовой, но та и сама была очень напугана. Все работники ОДМО, вынужденные халтурить, чтобы подработать к своим крохотным зарплатам смертельно боялись ОБХС и засветиться в какой-либо подобной истории. Опасались на столько, что даже обрезки меха и тканей боялись выбросить в мусор в своей квартире или в помойные контейнеры рядом с домом, как обычный мусор. А относили обрезки в мусорные контейнеры в других дворах, чтобы никто не мог и заподозрить, что кто-то в домах вокруг делает какие-то работы с мехом. И прочих, теперь кажущихся забавными, мер предосторожности было предостаточно. Юлия Николаевна пыталась лично договориться с негодяйкой Онищенко, умоляя ее оставить Маргариту в покое. Но…
Звонки Онищенко с угрозами Маргарите не прекращались. Конечно, и описать невозможно, что мы пережили тогда. В милицию за помощью обратиться было нельзя, потому, что это была преступная деятельность, которая каралась уголовным наказанием, арестом и тюрьмой по статье "нетрудовые доходы". А ведь просто одинокая женщина с дочерью первокурсницей, пытаясь выжить, работала после работы. Зарплата – 140 рублей! Считалось, что художники должны быть довольны, что удостоены чести работать в ОДМО, остальное на стороне заработают: «Шляпка-маленькое изделие! За что платить?!» – как говаривало начальство ОДМО «Кузнецкий Мост»
Это теперь можно работать, сколько силы позволяют, заниматься частным предпринимательством. А тогда мы жили тогда в постоянном страхе перед обыском ОБХС. Тем более, что арест за нетрудовые доходы, то есть за пошив на дому, действительно при советской власти за это сажали в тюрьму, как во времена Хрущёва, так и при Брежневе, не взирая ни на какие «Оттепели». Мне, дочери Маргариты Беляковой, тогда исполнилось уже 18 лет.
И, переживая за маму, я набралась смелости, и сама позвонила Юлии Николаевне Денисовой, пока мамы не было дома. И объяснила ей, что все, кто знаком с Онищенко должны знать эту историю. Звоните и рассказывайте всем, всем, всем!!!! Огласка этой мошеннице Онищенко ни к чему.
И единственный способ защитить Маргариту, – это ни в коем случае не отсиживаться и дрожать, а всем общим с этой мошенницей знакомым, рассказывать об этом шантаже и о том, как она заставляет маму украсть норки из Дома Моделей. Онищенко побоится, что узнают о ее мошенничестве, о том, что она заставляет Маргариту заставляет совершить кражу в ОДМО. Вернее, Онищенко побоится терять среду, где она сможет, чем-нибудь еще поживиться. Закрытие темы, таким образом, должно быть и в ее интересах.
– Запугивать и требовать, чтобы мама совершила кражу! Да, узнав об этом, нормальные люди от нее, как от чумы шарахаться будут. Главное, чтобы это обсуждалось общими знакомыми! Чтобы знало, как можно больше народа и тогда ей и кража норок из ОДМО станет не нужна! – объясняла я маминой приятельнице.
И, видимо, действительно: мошеннице эта огласка была опасна. Потому что звонки вскоре резко прекратились.
А сколько было случаев, когда, забирая, готовый головной убор, заказчица отказывалась платить, торговалась, кричала на лестничной площадке про нетрудовые доходы!!! И все эти «комедии» устраивали, чтобы Маргарита поскорее сама выставила обнаглевшую клиентку вон, не взяв денег. Эту комедию мы с мамой тоже хорошо изучили. Но случались и откровенно потешные случаи. Как например, когда одна номенклатурная тетка, знойной Одесской наружности, с внушительным бюстом, кстати, по очень высокопоставленной «генеральской» протекции, от постоянной номенклатурной клиентки ОДМО, явилась к нам домой.
Головной убор, сделанный для нее Маргаритой, ей очень понравился. Но денег, чтобы заплатить за работу, ей было откровенно жалко. И совершенно неважно: маленьких или больших…Да, любых ей было жалко! Она, страдая причмокивала, и, рассматривая шляпу, приговаривала:
– Ой-ой! 25 р-р-р-ублей! Это же большие деньги!!! – искренно страдая выкрикивала она, хотя о цене за работу была заранее предупреждена. И, сокрушаясь, что нужно заплатить, покачивала седоватой головкой в перманенте с кучеряшками «мелким бесом». Покачивала так, что старинные, крупные антикварные, сверкающие бриллиантовые сережки с красными круглыми рубинами по середине, посверкивали в ее старых отвислых мочках, в такт ее причитаниям. Потом, многозначительно поясняя, словно одаривая нас своей вековой мудростью и смекалкой, она открыла сумочку и достала нечто, завернутое в газету «Правда». И так же картавя, пояснила:
– Вот хоррроший ГэДээРрррвский лифчик! Мне этот бюстгальтер не подошел! Мне он мал. А Вам, Маррргарррита, как ррраз будет-в порррру! И мы будем в расчёте! И я Вам ничего не буду должна! И Вы мне ничего!
И она положила тот лифчик, бюстгальтер перед Маргаритой на стол. Маргарита вежливо ответила ей:
– Спасибо.
Потом, у нее на глазах взяла двумя пальчиками этот «ГэДэ-э-эРовский» лифчик». Открыла балконную дверь и, размахнувшись, выбросила этот бюстгальтер на улицу. Но он не упал, а зацепился и повис на ветвях растущего под окном дерева. После чего я проводила эту бриллиантово-рубиновую жмотину до двери нашей квартиры. Когда я вернулась в комнату, увидела, что мама смеётся, поясняя что:
– Представляешь?! Заранее лифчик приготовила, чтобы не платить!
Тетка ушла, явно довольная, что платить не пришлось. Внизу ее ждала черная «Волга» с персональным водителем, с гос. номерами, как полагалось высокопоставленной номенклатуре тех лет. Услугами таких водителей обычно пользовалась совершенно бесплатно все члены семей номенклатурщиков. Помню, как одна из таких номенклатурных дам, забирая готовую мамину шляпу, торопилась и искренно пожаловалась нам, что водитель совсем охамел и распустился. Отказывался выезжать в свой выходной день из дома, чтобы отвести её – жену своего начальника к модистке, что очень возмутило номенклатурную женушку.
– Да, в старину у господ это называлось – «прислуга хамит»! И из-за этого и случилась революция 1917 года! – не отказала себе в удовольствии съязвить Маргарита, высказав полную солидарность с нещадно эксплуатируемым сверх нормы водителем.
Это было время тотального дефицита. Поэтому, Маргарита утром, уходя на работу, не увидела, висящим на ветвях дерева под нашим окном тот самый ГЭДЭЭРОВСКИЙ лифчик. Хорошо, если кому-то он пригодился, украсил чью-то прекрасную грудь тот лифчик из ГДР.
Примерно тогда же в мои студенческие годы, как я сегодня припоминаю, одна из моих соучениц, дочь очень знаменитого и действительно замечательного актера, как член номенклатурной семьи, получила возможность сшить шубу в ОДМО «КУЗНЕЦКИЙ МОСТ». Имя ее отца заслуженно и сегодня хрестоматийно в истории отечественного кино и театрального искусства. Он прославившийся исполнением ролей простых и честных председателей колхозов и честных красных комиссаров. И, конечно, вполне заслуженно, достиг высокого уровня не только в искусстве, но и высоко поднялся по лестнице советской иерархии, став номенклатурным членом общества. И так же, как член номенклатурной семьи, оказалась в числе клиенток Дома Моделей оказалась и первокурсница его дочь. Ей в ОДМО "Кузнецкий Мост" шили шубу в меховом цехе, рядом с которым был и отдел моделирования головных уборов, в котором работала и моя мама – Маргарита Андреевна Белякова. Девушка пришла на примерку со своей мамой – так же некогда известной артисткой кино еще 50-х годов, ведь дело серьезное – создать модель из енота для молодой художницы-студентки, девушки для артистической среды. И Маргарита, увидев девочку из института, где учится и ее дочь, позволила себе здороваясь с нею, обратиться к ней по имени, но на «Вы». В ответ она услышала гневный оклик ее матери:
– Как Вы смеете, так фамильярно – просто по имени обращаться к моей дочери?! Только по отчеству можно обращаться к моей дочери! – разгневанная номенклатурная мать, воспитывая одновременно и дочь, и прислугу, к которой, по ее мнению, относились и художники-модельеры ОДМО «Кузнецкий Мост».
– Извините, но Вы не представили мне Вашу дочь по имени-отчеству.
– А то Вы, не знаете, кто ее отец?! Ее отец великий актер! Не забывайтесь! – прикрикнула эта жена великого.
Отвратительно было не только это чванство, но и то, что хоть и бывшая, но все же актриса, не поленилась пожаловаться начальству о том, что «прислуга хамит», что позволяют себе обращаться к ее дочери студентке не по отчеству, а просто – по имени. Уволить, конечно, маму не уволили, а лишили прогрессивки, как тогда называлась поощрительная система оплаты, то есть небольшой дополнительной поощрительной добавки к основной официальной крошечной зарплате. Но за малейшую оплошность, включая опоздание на три-пять минут так же тотчас прогрессивки лишали.
