Надежда Александровна Белякова
Кузнецкий мост и Маргарита
Глава 6. Чудная барыня
Маргарита училась на втором курсе Швейного техникума, когда однажды, сидя за общим для всех снимающих ту комнату девочек столом, делала урок. Вошедшая в комнату девочка, не раздеваясь с мороза, молча через плечо перекинула Рите письмо. Оно упало в середину раскрытой книги. Маргарита обрадовалась, ведь письма из деревни были редкостью.
– Ой! Письмо! Из деревни! Почерк тёти Нюши. Не заболела ли бабушка? – встревожилась Рита.
Но прочтя письмо, Рита смогла только расплакаться. Больше у нее не было вопросов. Из письма Рита узнала, что, на ее беду, бабушка Анна Васильевна, то есть мать ее отца, из деревенского дома которой она отправилась на учебу, умерла. Похороны были уже позади. А это значило, что и двери дома в деревенском доме, что под Дмитровом, тоже закрылись для нее навсегда. Бабушка стала ее ангелом на небе, но ангелом, которому не по силам помочь ей сироте в ее бедах здесь, на земле. А ведь прежде по воскресеньям, после долгого пути на перекладных, она могла прижаться к родному ей человеку, зная, что здесь ее не оттолкнут, не обидят. А для сироты – это так много! И даже можно было поесть горячей домашней еды с бабушкиными пирогами и печеной картошки в чугунке. В воскресенье там её ждали, потом всю ее жизнь не забываемая, домашняя, взбитая бабушкой сметана. Сладкий сон на теплой печке. Теперь и все это счастье превратилось в лишь в счастливое воспоминание. Теперь она обречена скитаться по чужим углам, неизвестно на сколько приютившим ее. Проживание в общежитии давали только детям погибших на фронте. И на крохотную стипендию она снимала, как тогда называлось «угол» в одном из деревянных домов рядом со Швейным Техникумом. Там ютились такие, как и она бедолаги – полу сироты, ученицы того же техникума, которым не досталось мест в общежитии. Мест было мало и их распределяли между сиротами, потерявшими отцов, погибших в боях. А вот такое сиротство, ка у Маргариты не вписывалось в графу, годную для заселения в общежитие – ведь у нее был жив отец, а умерла мама, не военнообязанная, не воевавшая, а просто женщина, учительница. Хозяйка по утрам затапливала печь, на которой грелся чайник. Девочки доставали каждая свой кулёк с едой. И начиналось утро будущего дня с завтрака перед учёбой. Маргарита, когда хозяйка уже ушла, тоже налила себе чай из кипячённого на плите чайника. Подсели к ней почаёвничать ещё две девочки, так же снимающие угол и утро началось. Рита отметила, что:
– Этот чай пахнет больше дымом, чем чаем.
На что ей ответила одна из девочек:
– Ничего, главное до стипендии дотянуть.
На следующий день Маргарита, получив стипендию, вернулась домой с покупками. Доверчиво выложила их на стол. Хлеб. Овощи, чай, сушки – та роскошь, что возможна только в первый день стипендии. Живущая с нею в комнате девочка в этот момент примеряя новую кофточку, оглянувшись на Риту с ее сокровищами, спрятала под воротник не отрезанный магазинный ценник.
Внимательно посмотрев на Маргариту, подошла к ней. Рассматривая разложенную на столе, еду, предложила Рите:
– Так уж получилось, но у меня денег совсем нет. Но, зато моя мама приедет через две недели с кучей домашней еды. Так чего же жаться?! Давай эти две недели будем есть твое, а уж потом – моими харчами попируем! Отъедимся на моем – на домашнем!
И Маргарита согласилась, и разложила свою роскошь на столе. А девочка подошла к висящему на стене зеркальцу, и ножницами, незаметно для Маргариты срезала ценник с новой кофточки. Уселись вместе и с удовольствием голодных детей стали уплетать вместе стипендиальную роскошь Маргариты. Едят, пьют чай с девочкой-соседкой и болтают между собой. Маргарита призналась, что:
– Правда! Я так давно ничего домашнего не ела! И, быть может, не скоро придётся домашней еды поесть! А как моя бабушка вкусно готовила! На Ильин день вся родня у неё собиралась! И какой длиннющий стол она накрывала! Вся родня из других деревень на Ильин день к ней приезжала на праздничное застолье. Потому что храм Ильи Пророка у нас рядом был.
И действительно через две недели приехала мать ее соседки-девчонки. И, как было обещано – с мешком еды, закинутым за крепкое крестьянское натруженное плечо. Ее приближение к дому рассматривала в окошко Маргарита, радуясь, что все сбывалось, словно это волшебный дед Мороз с мешком еды спешил к изголодавшимся девчонкам. Все, как обещала та девочка. И, глядя на приехавшую женщину с мешком еды, Рита подумала, что:
– Просто спасение! Ведь еда, оплаченная ее стипендией, уже закончилась!
Крестьянка вошла, тяжело потоптавшись у порога, вытирая ноги после долгого пути. Радостно здоровалась с дочерью и выкладывала гостинцы. И дивными запахами домашней еды, уже почти забытыми, наполнилась их комнатка. Маргарита, вымыв руки, и улыбаясь в ожидании милого праздника, села за стол, напевая: «За столом никто у нас не лишний!»
Но крестьянка, сделав глубокий вдох, и уткнув свои натруженные кулаки в свои крутые бока, злобно зыркнула, глядя на испуганную Маргариту, и прорычала ей:
– Чего расселась? А ну, пошла отсюда! Буду я тут голытьбу всякую кормить!
Рита, заплетающимся от смущения языком стала объяснять женщине, что между ею и ее дочерью есть уговор. Но та девочка сделала вид, что Рита – «нахалка, лезет на чужое». Маргарита ощутила весь ужас представленности самой себе тонуть без всякой надежды на помощь и спасение. И, когда мать той девочки уехала, ситуация не изменилась. Девочка делала вид, что не помнит об их уговоре. А жесткий голод, который пришлось испытать Рите, привел к опоясывающему лишаю. Но и в этот раз Рита выжила и дотянула до следующей стипендии.
А вот сама учеба была для нее просто удовольствие, вернее – целым букетом удовольствий, в которые входило и такая роскошь, как тепло в учебных аудиториях.
Но главное – общение с преподавателями. В просторной аудитории, среди болванок и швейных машинок. Стук в дверь смущенных студенток. Дверь аудитории распахивается и на пороге их приветствует Ирма Янсоновна и их приглашает войти, словно милая и любезная хозяйка милых ее сердцу гостей к себе домой. Тотчас опять стук и повторяется то же самое. Впускает и этих опоздавших, но на последних опоздавших иной раз негодовала даже всегда приветливая Ирма Янсоновна. Но из-за ее забавного акцента и ее негодование всегда выглядело комично:
– Щербакова! Ви как, каждый раз опаздывайт! А про что это! То есть – почему?
И Голёвкина и Щюрбина! Всегда потом, когда все уже в аудитории! Отвлекаете! Вот поглядеть: почему Маргеритт всегда первая в аудитории? – на что Маргарита мысленно отвечала ей:
– Да потому что здесь тепло и светло……
Потом, спустя годы Маргарита вспоминала преподавателя рисунка и живописи в Московском Швейном Техникуме рисунок и живопись преподавал там пожилой художник, Александр Иванович, который приезжал из Москвы. И даже иногда привозил с собой и натурщицу, которая переодевалась на занятиях в купальник. И на тех занятиях педагог очень подробно объяснял пропорции человеческого тела. Порой приезжал из Москвы на электричке с увесистым и тяжелым грузом. И тащил его в любую непогоду, тщательно завернутые в ткани и в несколько слоев прочитанных газет – прекрасные, да просто невероятные по тем послевоенным временам, художественные альбомы мастеров живописи, скульптуры, истории искусств, истории моды. Все, что он только мог найти у знакомых, взять в библиотеках, что бы показать им, радуясь; и их заинтересованности, и их восхищению перед тем, что удалось ему добыть для его уроков рисунка и живописи.
Маргарите на всю жизнь запомнился ливень жуткий, время занятий живописью уже наступило, преподаватель опаздывал. Мольберты расставлены в аудитории. Разложены краски и кисти. Стоят натюрморты, гипсы висят на стенах. Стоят в углах, на подоконниках, на некоторых красовались кокетливо наброшены шляпки начала пятидесятых и шарфы учениц. По углам расставлены мокрые зонтики учениц. И тут вдруг Маргарита, стоявшая у окна, что-то разглядела вдалеке, резко повернувшись в класс, крикнула девочкам:
– Девочки! Там Александр Иванович! Под дождём тащит что-то тяжёлое.
Наверное, опять альбомы. Бежим помогать!
И они – такие молодые и красивые, смеющиеся под дождём в одних платьях выбежали навстречу учителю и забрали у него груз. Это действительно были тяжёлые тома по искусству. Все бегом в здание техникума. Александр Иванович сердечно благодарил девчонок, разворачивая большие тома, снимая с них по нескольку слоёв газеты:
– Вот, спасибо! Девоньки! Умницы, вы мои! А то руки заняты, даже зонт достать не могу.
Боялся за книги. Они же чужие. Но зато, что мы сейчас с вами увидим! Сегодня мы счастливчики! Собрал эти альбомы у друзей художников, чтобы сегодня вам показать!
Девочки сдвинули стулья вокруг его учительского стола. На котором он раскрывал перед ними те альбомы, листая их рассказывая о художнике, о его времени, о самой картине. И любуются картинами Рембрандта, Рафаэля. Леонардо да Винчи. И эти мгновения откладываются, как мед в соты, в то, что запомнится навсегда и Маргаритой, и всеми теми девочками, как счастливые воспоминания.
Маргарите удивительно повезло с учебой в швейном техникуме. Потому что преподаватели техникума оказались на редкость хорошие, добрые, одаренные люди. В основном это были те, кому после революционных бурь пришлось искать и обживать свою новую житейскую нишу в профессии преподавателей Московского швейного техникума. Техникум, называвшийся МОСКОВСКИЙ ШВЕЙНЫЙ ТЕХНИКУМ находился не в Москве, а на окраине Москвы. В те годы это была дачная местность Подмосковья. В Косино. Это рядом с Болшево, где ютилась до войны и семья Марины Цветаевой, да и многих других скитальцев, чью жизни и судьбы разметала революция и ее последствия. Поэтому, не смотря на удаленность от столицы, преподавали там были люди яркие, талантливые, способные искренне радоваться проявлениям молодых дарований. В основном преподавать они приезжали из Москвы. Словом, ни тени флера заштатного провинциального учебного заведения, благодаря их высокому уровню, стараниям и любви к своему делу – не было в атмосфере, царившей в том техникуме. Поэтому учащиеся вспоминали их потом всю свою жизнь с большим теплом и сердечностью. А Маргарита до последних своих дней, пока была на ногах, посещая церковь, всегда в поминальных записочках, уже сама став старушкой, поминала своих педагогов, среди имен своих самых близких людей.
Благодаря их работе, у выпускников Московского Швейного техникума был достойный уровень подготовки, который позволил впоследствии многим стать сотрудниками Дома Моделей на Кузнецком Мосту, и других Домах Моды необъятной страны. В самых разных областях работали выпускники Московского швейного техникума: и моделирование, и конструирование верхней одежды всех видов.
Модистки, которые вели курс моделирования верхних головных уборов, на который мама поступила были – Агриппина Николаевна Трухачёва и Лино Ирма Янсоновна, Бог весть, какими судьбами, осевшая в России, но так и не научилась бегло и чисто говорить по-русски. Это частенько было поводом для шуток и передразниваний со стороны учениц, но это всегда было простосердечное дурачество, не более того.
Старомодное " Мадемуазель!" – частенько слетало с ее губ, когда она обращалась к ученице, девичью грудь которой украшал комсомольский значок.
– Мадемуазель! Девис! Девис! Ви мня открушайт, а я – фам показайт! – это было приглашение девицам, приблизиться, чтобы Ирма Янсоновна могла показать детали кропотливой работы модистки; как делать тот или иной стежок, как формировать линии, формы шляпы, рождающие новый образ рукотворного объема. Или незаметно прикрепить украшение, бант, фурнитуру. Забавным было и то, как произносила она «стишок» вместо стежок, когда учила навыкам сшивания меха или фетра, и проговаривала: "Делать стишок, стишок и еще стишок".
Это были прекрасные мастера с замечательной школой, вынесенной из работы в дореволюционных Домах Мод. Преподавали они так хорошо, что, выпускницы техникума были уже готовыми мастерами в моделировании головных уборов. Поэтому и сокурсницы Маргариты; Вера Савина, а позже по мужу – Гринберг и Нина Заморская после учебы были приняты на работу в ОДМО «Кузнецкий Мост». Они пришли на работу в Дом Моделей и сразу же высокий профессиональный уровень позволил им проявить и свой талант и творческий почерк; Маргарита Андреевна Белякова, Нина Яковлевна Заморская, Вера Ивановна Савина, но позже она была известна под фамилией мужа – Гринберг.
Помнила Маргарита всю жизнь и о преподавателе математики, фамилия его была Цицкиридзе по имени – Симон. А его грузинское отчество было настолько трудно произносимым для учениц, что он, чтобы не отвлекать учениц ненужными трудностями, сразу же говорил ученикам, что он по национальности грузин и поэтому будет проще и удобнее звать его Симон Грузинович. Так его и звали. Был он очень добрым человеком, и, бывало, так, что к нему даже обращались с просьбой не ставить им тройки. Потому что с тройками им не дадут стипендию. И тогда Симон Грузинович начинал заниматься с отстающими учениками индивидуально, после занятий задерживаясь на работе. Старательно объясняя и разъясняя пройденный, но не усвоенный учащимися материал. Но оценки ставил не зависимо от ответов – только четверки. И они благодарили его и говорили: «Мы Вас никогда не забудем!»
И это было правдой – сколько бы лет не прошло со времени учебы, но уж, если сталкивала судьба годы спустя его учеников, то всегда при встречах они с теплом вспоминали Симона Грузиновича Цицкиридзе.
Трудности в учебе Маргариты были связаны не с учебой, а бытовыми тяготами послевоенных лет. Общежитие в послевоенные годы предоставлялось не всем. Прежде всего сиротам, детям погибших на войне. Ее мама умерла в 1942 году. А отец ее был жив. Но кому могла объяснить бездомная сирота, что мачеха, женщина с психическими отклонениями, всласть поиздевавшись над сиротой объяснила ей девятилетней девочке, что:
– В этом доме ничего твоего, кроме тебя самой, нет!
Рисовала Маргарита с огромным удовольствием. Уроки, рисунка и овладения навыками работы с акварелью, данные когда-то бабушкой Елизаветой Яковлевной, очень пригодились. И ее успехами преподаватель рисунка и живописи был доволен. Писали на его уроках акварелью в основном натюрморты. Но у Маргариты, еще долго скитавшейся по чужим углам, ничего из ее рисунков и акварелей не уцелело.
Всю жизнь хранились у Маргариты маленькие фотокарточки ее соучениц с трогательными надписями: "Где память есть, там слов не надо!", и иные девичьи нежности в таком же духе написанные старательным девичьим почерком на обратной стороне фотографий подруг по учебе – комсорга Нины Асташовой, красавицы Валентины Зобары. Их совместные фотографии на фоне здания техникума, построенном в авангардном конструктивистском стиле, хранились у каждой выпускницы. То, что готовили в техникуме не просто мастеров пошива или, прет-а-портэ, говорят и многочисленные фотографии их поездки на практику весной 1952 года в Ленинград. Сколько осталось этих фотографий! И сколько светлых воспоминаний осталось у Маргариты о той счастливой поездке, организованной техникумом для того, чтобы они, будущие художники-модельеры посмотрели Эрмитаж и Русский Музей. Побродили среди Питерской красоты. Но приближалось время преддипломной практики. И Маргарита всегда с благодарностью вспоминала, как рассматривая ее рисунки, акварели и эскизы костюмов с головными уборами, сокрушались Агриппина Николаевна Трухачёва и Ирма Густавсоновна Лино:
– О! Маргеритта! О! Марго! Ты такой тонечкий артист! Тю а талан!.. и тибья на фабрик?!Фабрик убивайт талянт. Не можно! Не можно быть! Там грубо и зло!
Так же сетовала и Агриппина Николаевна:
– Даже представить не могу, что Вы, Риточка, можете оказаться на фабрике! Нет, фабрика…это место не для Вас.
Места для преддипломной практики были разные; это и распределение на фабрики головных уборов, и появилось два места в Московский Дом Моделей, который и открылся-то совсем недавно – в 1944 году. Но говорили о нем в техникуме часто, как о недостижимой высоте.
Но настал день, когда Маргарита собрала эскизы, упаковала свои работы и отправилась на практику в Дом Моделей "Кузнецкий Мост", куда направили ее педагоги техникума на учебную практику.
На уроке шитья не принято было разговаривать между собой. Но шепот, как музыкальный фон, сопровождал те уроки в Швейном техникуме всегда. Так было и в тот день, когда Маргарита и Пима Головкина обсуждали произошедшие печальные перемены в жизни Риты:
– Ах, Пимочка! Не знаю, как быть, куда деваться. Буду прятаться где-то здесь после учёбы. Здесь ночевать придется, Пима! Ты знаешь ничего найти не могу. А у хозяйки дочка замуж вышла. Поближе к Москве перебираются. Нужно теперь и мне перебираться. А всё занято, никто ничего не сдаёт.
Пима Головкина искренно переживала за подругу:
– Да, как же ты будешь? А если выгонят? А место в общежитии? Так и не освободилось? А если еще попросить?
– Вчера говорила с завучем. Она строго сказала: – «НЕТ». Только – «НЕТ!»
Вдруг Пима Головкина вспомнила:
– А ты знаешь, у моей тетки в Москве есть соседка по дому. Она странная такая. Они ее так и зовут "чудна́я барыня". Так вот она всех принимает. Ну, пускает к себе жить. Но, как-то даже не ради денег – у нее не дорого. А так; если человек ей по душе, так обязательно поможет. Я поговорю, и, если можно, ты съездишь. А вдруг повезет?
Пима Головкина неожиданно очень быстро договорилась о встрече с "чудно́й барыней". И Маргарита поехала в Москву знакомиться с нею. Она приехала в Плетешки, как по-домашнему называли обитатели тех мест Плетешковский переулок в Измайлово. Вошла в двухэтажный бревенчатый дом, одна стена которого была странно выпуклой, причем очень выпуклой. За это дом обитатели тех мест называли «беременным» домом. Кстати, я и сама видела и запомнила эту затянувшуюся «беременность» Плетешковского дома, когда мне было лет пять и мама приводила меня туда. Не крашенный, до черноты потемневший дом. Но – дом! Конечно, его уж лет сорок, как нет больше в Москве.
Когда Маргарита вошла в комнату к Татьяне Васильевне Фердинандовой, она сидела за столом и курила. А курила она всегда так, что это было просто завораживающее зрелище. Балетное прошлое считывалось моментально. Ученица великих Мордкина и Балашовой – драгоценных имен русского балета! Ее руки словно танцевали и рассказывали о чем-то далеком и прекрасном, о том, что не пришлось станцевать на сцене. Голод после революции привел к страшному артрозу. Но её не забываемые прекрасные руки… Они обладали какой-то завораживающей пластикой, которая сохранялась у нее до глубокой старости. Я могла часами любоваться ее курением.
С первого взгляда она поняла, что это действительно барыня. Да только не чудна́я, а чу́дная! И отнюдь не тетенька, никакая не товарищ, совершенно не гражданочка, а благородная, порядочная дама. И строгое ее лицо – из тех лиц, что было так похожи на утраченный Ритой мир учителей, круга родителей Маргариты. Рита, что-то рассказывала о себе, о том, что она ищет «угол» за плату, где и как учится. Что учится на модельера и будет заниматься головными уборами, которые будет придумывать сама.
Комната-маленькая, плохо освещенная даже днём. Вся увешенная фотографиями стена рассказывала о многом. На этих фото – актеры в ролях, их явно театральный грим на их лицах и нарочитые позы, все это завораживало и привносило ощущение, что одновременно здесь же происходит какое-то загадочное действие. На одной юная Татьяна Васильевна в балетной пачке на пуантах, а рядом по моде модерн в шляпе с перьями и бантами на широких полях – ее учительница балерина Балашова. На другом фото ее педагог, замерший в полете виртуозного балетного прыжка-Мордкин.
Фото Мордкина в его легендарном прыжке. А рядом, как украшение, висели на стене-розовые балетные туфли, почти новые, совсем не изношенные. Пока Маргарита представлялась хозяйке дома, та расставляла на столе чайные чашки. Маргарита, рассматривая фото, сказала:
– А мои родители-учителя. Отец – директор школы. Бабушка со стороны мамы – из семьи иконописцев. А еще у меня были очень добрые бабушка и дедушка. Там, под Дмитровом, в деревне. Меня отец увез туда потому, что после маминой смерти…Женился.
Татьяна Васильевна, пристально глядя на нее, молча, не улыбаясь, не перебивая ее – слушала и курила. Потом резко, как о деле уже решенном, Татьяна Васильевна спросила:
– Девочка! А подушка у тебя есть? Да и раскладушка пригодилась бы. Мой диван совсем плох. Пружины вылезли. Мы с тобой его выбросим!
– У меня всё есть! – радостно воскликнула Маргарита.
Татьяна Васильевна, поперхнулась от смеха, но, качая головой, высказалась:
– О! Так ты богачка! С богачами нужно дружить! Так переезжай скорее! И я с тобой обогащусь! Завтра же и переезжай. Платить будешь, столько же, сколько своей хозяйке платила. Вот перекидной календарь, в нем и отметим, когда платить будешь. Число у нас нынче …15-ое. Нет! Вернее: ты, какого числа стипендию получаешь? В этом день-вечер и будешь мне платить! – ответила ей Татьяна Васильевна спокойно, невозмутимо, но с юмором и оттенком иронии, как умела только она – артистично и элегантно. Так, что казалось, что благородные жесты ее трудолюбивых рук во время курения танцевали неведомые па и фуэте, которые не дано было ей исполнить на сцене. Тогда же, в первый день знакомства с Ритой, она четко договорилась с нею о сумме и дне платежа.
И желанное завтра наступило. Станция Болшево большая и добрые люди и там живут, вернее – проживали в то время, потому что нашлись сердобольные люди и отдали Пиме Головкиной раскладушку для Риты, узнав от Пимы, что нужно сироте помочь. Пима Головкина помогала Рите собраться и пошла проводить подругу и донести раскладушку. В этот сесть в переполненную электричку было не просто. Но и тут помогли девчонкам. Рита втянули с вещами в тамбур, а какие-то мужики раскладушку передали в окно вагона. Что очень обрадовало девочек. Несмотря на то, что многие в вагоне нещадно ругались. Толкались. Но вот уже Маргарита пробилась к своей раскладушке и смогла помахать Пиме Головкиной через окошко вагона и поблагодарить тех мужиков, что помогли ей решить мебельный вопрос, пожелав им по-деревенски сердечно – здоровья. И поезд тронулся в сторону Москвы.
Когда Маргарита, нагруженная раскладушкой, маленьким дамским чемоданчиком, который по моде того времени являлся дамской сумочкой, и большущим тюком, перекинутым через плечо, вошла в комнату той густонаселенной коммуналки, она смутилась. Потому, что подумала, что хозяйка ждет гостей. Стоящий по середине комнаты круглый стол был накрыт, как потом узнала Рита именно праздничной скатертью. На столе – забытое счастье: домашний обед. А главное – бесподобные, еще теплые вкусно пахнущие пироги. Так Татьяна Васильевна Фердинандова встретила «жиличку», как тогда это называлось.
Она строго пересчитала принесенные "за угол деньги" и убрала их в ящик резного буфета. На следующий день Татьяна Васильевна пришла со свертком. Отдала его удивленной маме и пояснила:
– Я посмотрела. У тебя, Риточка, ножка 35-гой размера. А твои туфли могут по дороге свалиться, уж такие разношенные. Примерь! Будущая модистка обязана быть модницей. И пусть эти туфли не вершина элегантности, но – хотя бы это новые туфли. Для начала и это не плохо!
Так и повелось – на листах перекидного календаря были на год вперед были обведены даты, когда Рите предстояло получить стипендию. И Татьяна Васильевна Фердинандова неукоснительно строго в этот день всё время Ритиной учебы «взимала» эту оговоренную в первый день их знакомства плату за угол с особо серьезным и даже строгим лицом. И всякий раз платёж превращался в обнову, стоимость которой зачастую превышала арендную плату Риты. Забыть не могла Маргарита до конца своих дней и отрез чисто шерстяной ткани цвета терракот, из которого они сами сшили ей теплое платье. И что-то еще, еще и еще – теплое, нарядное – такое необходимое всеми забытой сироте. Всю жизнь Маргарита с благодарностью вспоминала эти дары и заботу. А ведь кроме – этого Татьяна Васильевна Фердинандова еще и кормила сироту. Маргарита всегда с благодарностью вспоминая о том счастье и спасении, что послала ей судьба: об этой встрече с Татьяной Васильевной Фердинандовой, говорила, что в то время даже растолстела. Но бабуля очень старалась «откормить» ее. Как-то раз пили они чай с пирогами, которые испекла Татьяна Васильевна, к этому времени ставшая для Маргариты мамулей, мамочкой, и вспоминали о своих семьях:
– Рита! А ты быть может кофе любишь? А то, всё, как себе, чай, да чай?
Тут и вспомнилось Маргарите то, что рассказывала ей ее родная бабушка Елизавета Яковлевна:
– А знаете, в моем роду чай очень много значит. Может быть, если б не чай, и меня не было бы. Правда! Моя бабушка рассказывала. Первым художником в нашем роду, о ком еще помнится: был Яков Бегутов.
Сын горничной – плод любви приехавшего погостить на лето к сестрицам в поместье братца, имя которого затерялось.
Поэтому он, мой прапрадед странным образом, воспитывался в барском доме под присмотром двух барынь-старых дев. Способности к рисованию проявил еще в раннем возрасте. И заниматься живописью начал еще там в усадьбе. И Рита рассказала Татьяне Васильевне то, что вспоминала ее бабушка Елизавета Яковлевна тогда, в холодной и голодной эвакуации, в обледенелой теплушке, увозившей их в Сибирь. Все дальше и дальше от прежней мирной жизни, от дома. И Рита повторяла, то, что говорила Елизавета Яковлевна, слово в слово, словно это были не просто слова, а милые сердцу ценности от дорого и любимого человека. И Рита рассказывала историю своей семьи:
– Не смотря на положение крепостного, отличался он довольно бурным и независимым нравом. С тех пор у нас в роду все художники. И бабушка моя. И сестра хорошо рисует. И мама такие декорации в школьные спектакли делала! Как в театре! И я художником буду – сказала Рита, и на глазах ее щеки покрылись ярким румянцем. И она смутилась своей смелости. Но Татьяна Васильевна ее поддержала:
– Будешь! Обязательно станешь! Я в тебя верю! Знаешь, а мне с твоими картинами так хорошо. Даже, когда тебя нет. Посмотришь на них, и кажется, что в доме хороший человек совсем рядом, только, о чем-то молчащий.
И они обе не сговариваясь замолчали, каждая о чем-то своем. Это молчание прервала Маргарита:
– А я ведь не первая, кому Вы так помогаете. Почему?
Татьяна Васильевна, вздохнула, и немного подумав, ответила Рите:
– Моя дочь Татьяна вышла замуж. Так неожиданно для меня. Вот так вдруг пришла и сказала: «Мама! Я вышла замуж!». И исчезла. Наверное, это я виновата, что ей пришлось скрывать от меня, прятаться, таиться. Слишком была строга с нею, ведь полюбила она моего ровесника. Оперного певца, а они такие капризные. Да и запутанные, сложные отношения с прежней семьей. Она такая молоденькая, неопытная. Так глупо! Вот я и рассердилась. Выпалила, что певцы только в театре хороши! Поссорились. Поэтому и оказалось это внезапной новостью для меня. А я не привыкла жить одна. Даже в коммуналке. Вот слышишь? – спросила она Риту, имея ввиду шум соседской перебранки, доносившийся из общей кухни. Одна – это не значит одна, а одна без «своих», без своего круга. Ведь я же классовый враг – из дворян! И Рита прислушалась к доносившимся с кухни голосам, в которой так легко было различить пьяную брань, в оркестре звона стаканов, лязга крышек и кастрюль – обычные звуки коммуналки.
И Татьяна Васильевна Фердинандова продолжила:
– Была бы я одна… Хм! Только эту гадость и слушала бы. А мы с тобой беседуем о многом, о разном. Ты молодая художница. Как-то твоя жизнь сложится? А я – воспитана и выращена в традициях дворянского уклада жизни, в мире усадеб и собственных домов в Москве. Привыкла, что в доме вместе с самой семьей всегда жили родственники, близкие люди, попавшие в беду знакомые и просто приживалки. Годами гостившие в родительском доме, и часто затянувшееся гостевание было вынужденным в силу каких-нибудь не радостных обстоятельств. "Попавшим в беду нужно помогать!" – это кредо дворянского уклада жизни!
– И мне умудряетесь помогать! Если б не Вы…
Татьяна Васильевна перебила ее, чтобы не осложнять их беседу ее благодарностью:
– Живу, скромно, на зарплату бухгалтера хлебопекарни близ Измайлово. Но, потребность соблюдать устои прежней, утраченной жизни, наверное, это сильнее нас.
Посмотри, в театр билеты не достать на «Пиковую Даму»! И это несмотря на то, что в беду попала вся страна! Сидит полный зал, у каждого за плечами своё горе, а они хотят услышать, как она в буклях и фижмах поёт:
– «Ночью и днём только о нём!»
И, действительно, а как иначе» срастить искалеченное время, чтобы опять жить? Вот я про твой «ЧАЙ» слушала. И думала: "Кто знает; быть может, это мои предки приказывали пороть и насильно женить". Вот и отмаливаем их грехи. Ах! Рита! Да, что это я…Не слушай меня! – воскликнула Татьяна Васильевна, взмахнув рукой и закурив другую сигарету. Но и без нахлынувших на нее воспоминаний продолжать разговор было бы мудрено, потому что раздался бабий визг, звон бьющейся посуды. Началась какая-то кухонная свара. Какой-то пьяный мужик страшно ругался с визжащей женщиной.
– А вот и граф Компот явился! Он всегда невыносимо шумит, ужасно шумит. – усмехнулась Татьяна Васильевна, поясняя Рите суть произошедшего в коммуналке.
– Граф Компот? Настоящий граф? – удивилась Рита, потому что пьяная брань никак не вязалась с ее представлением о графьях.
– Нет, настоящий Компот! Да его все так зовут. В шутку я как-то раз назвала так и неожиданно прижилось, его уж давно никто по имени и не зовет. – рассмеялась в ответ Татьяна Васильевна по казала Рите. Вот, видишь этот старинный, резной поставец в углу. Это я у них, у соседей моих – у графа Компота и у его гражданской жены Катерины купила.
– А, у девицы Катерины? – рассмеялась Рита, изумляясь таким причудливым именам соседей по коммуналке Татьяны Васильевны.
У них – у девицы Катерины и Графа Компота в комнате этот поставец в стиле модернЪ не умещался. – объяснила Татьяна Васильевна, выпустив идеально круглое колечко дыма, задумчиво глядя куда-то вглубь него, словно так был иной мир.
– Да он очень красив. Ой, да ведь я в Третьяковке видела эскиз такого же поставца!!! Мне кажется, что это эскиз Елены Дмитриевны Поленовой. Это родная сестра Василия Поленова! Очень похоже…В зале графики второй половины 19 века я видела. Но, нужно бы проверить. А давайте в воскресенье посетим Третьяковку. Посмотрим вместе тот эскиз, он в постоянной экспозиции выставлен. Посмотрим вместе, быть может я ошиблась. – засомневалась Рита, но теперь уже с особенно пристальным вниманием рассматривая этот красивый поставец, словно чудом перелетевший из старинных русских сказок в мрак советской послевоенной коммуналки. Резной рисунок, украшавший поставец и темные, металлические накладки, напоминавшие заставки в древне-русских книгах – завораживали своей красотой.
