Надежда Александровна Белякова
Кузнецкий мост и Маргарита
И Рита смотрела на парящего Михаила Архангела в немом восторге. И одновременно видела все происходящее его глазами, откуда-то сверху: и прочерченный путь железной дороги по заснеженной белизне, и железнодорожное полотно, по которому ползёт поезд, и белизну снегов, на которую ложится летящая тень Архангела Михаила.
Промелькнул перед ее глазами стрелочник-Архангел Михаил. На приступке, охраняя последний вагон, тоже стоит Михаил Архангел. Окна вагонов мелькают. А в первом вагоне поют, как ангелы те, "певуньи первого вагона" – они живы. Живы! И быть может не было и не будет того арт обстрела со смеющимся на бреющем полете немецкого летчика. За окошками видны – измученные лица людей, тюки. Это самая теплушка, в которой едет Рита со своими, то можно узнать в маленькой девочке, замотанной в теплый клетчатый платок Эльвиру с родителями, сосланными в Сибирь, то опять маленькую Риту. Они совершенно неотличимы. Голос Елизаветы Яковлевны на протяжении всего этого видения звучит, так близко, что стало радостно до слез. И тут Рита выпала из сна. И увидела, что Эльвира не слушала ее, а уткнувшись лицом на скрещенные на столе руки, уснула.
Рита вздохнула и так же сложила руки на столе. И так же, как и Эльвира положила голову. И неожиданно быстро так же сидя за столом, заснула, подложив руку под щеку.
И опять над головой теперь уже взрослой Риты начинается тот артналет…И Рита опять видит смеющегося немецкого лётчика, преследующего её и бабушку. Ей показалось, что отключилась она лишь на мгновение, но, когда открыла глаза, за окном наступил новый день марта 1953 года. Лучи света, по-весеннему щедро льющиеся в окно, разбудили Риту. Она очнулась, проснулась. Перед нею стоял остывший чай с куском чёрного хлеба. Комната была освещена холодным светом рассвета. Маргарита увидела обнаженных, обнявшихся и крепко спящих Сашу и Эльвиру.
Рита оглянулась и увидела, что и для неё была приготовлена раскладушка, на которой лежит полосатый матрац, а вместо одеяла, было наброшено лётное кожаное пальто Саши со свежими порезами на правом локте рукава. Перед раскладушкой – собранный из обрывков лист ее набросков будущих моделей шляп. Она тихонько вышла, столкнувшись в коридоре с заплаканной соседкой в бигуди. Маргарита для нее была не реальнее, чем призрак. Не замечая Риту, она, качая головой, причитала, трагически ударяя себя в грудь, укутанную старым свалявшимся пуховым платком, заткнутым за воротник пестрого байкового халата.
– Товарищ Сталин! Как же мы теперь без Вас? Как?
Маргарита открыла входную дверь и выскользнула на улицу.
Глава 9. День-ночь, сутки прочь
Август московского лета 1956 года, выдался жарким. И не только в смысле погоды. Жаркими были и споры, громким шепотом возникавшие по углам кухонь по всей стране после состоявшегося 20-го съезда, вписанного в перелом истории разоблачением Культа личности. Личности – для кого-то тирана, для кого-то – кумира. Но главное, что впервые Культ личности был подвергнут критике. Наступала Оттепель новой жизни.
Маргарита в тот день шла по улице Маяковского. Она спешила, чтобы добраться в свой библиотечный день до выставки. Посещение этой выставки она предвкушала всю свою рабочую неделю в ОДМО КУЗНЕЦКИЙ МОСТ. Но шумная толпа у памятника Маяковского привлекла ее внимание. Но, что-то в той толпе было манящее и привлекательное. Хорошие, интеллигентные лица, в основном молодые. То смеялись, то резко умолкали, слушая выступавших с чтением вслух своих стихов.
Кто-то даже, залезая на памятник, читал оттуда свои стихи. И вдруг в одном из активно влезающих на постамент памятника Маяковскому Маргарита узнала Сашу, который спас ее тогда в судьбоносном 1953 году. Залез и Саша. Он стал громко читать стихи о войне. Вдруг и он заметил внизу в толпе Маргариту, стоящую внизу среди слушателей. Она изменилась. Не лежали на ее плечах тугие косы. Стильно по тем временам модно причесана, ее роскошные русые волосы уложены в модную прическу «Бабетта идёт на войну» с чёрным бантиком. Маргарита была элегантно, но благопристойно одета. Полосатая блузка, Пышная юбка. Она смотрела на него восторженно, внимательно слушая его стихи. Толпа стала для него черно-белой и только Рита, пристально смотрящая на него, оставалась наполненной цветом, светом и красотой. Люди слушали стихи, стоя плечом к плечу.
Что именно Саша читал, трудно было расслышать среди комментариев толпы.
Да, еще к тому же, рядом тоже кто-то читает стихи, стараясь всех перекричать. Саша как-то скомкано «докрикивал» свои военные стихи:
Злая пуля парня повстречала.
Тяжело ударила в висок!
Сопротивляясь, попытке следующего поэта стащить, его, чтобы тоже читать стихи. Он, увидев в толпе слушающих стихи, стал читать стихи не читает свою лирику ей, только ей – Маргарите, глядя ей в глаза:
Электричка! Электричка!
Русокосую москвичку
ты умчала от меня!
Другой поэт тоже лез на постамент памятника, возмущаясь тем, что Сашка Лохматый слишком задержался на постаменте памятника Маяковскому, читая свои стихи. Возмущенный тем, что ему никак не удавалось прорваться к слушателям, чтобы и ему прочесть над площадью Москвы свои стихи, словно выпустить свою стаю голубей. Которые кружились бы над головами собравшихся людей, как парящие цветы над головами слушающих поэтов. Чтобы они эти стихи-птицы навсегда остались, замерли, запечатленные в памяти этих незнакомых людей. И он отчаянно кричал Саше:
– Слезай, Сашка! Лохматый, слушай! Совесть иметь надо! Эй! Ливанов! Не наглей! Слезай! А в это время другой поэт упорно помогал стащить Сашу, чтобы дать возможность и другому поэту почитать свои стихи. И тут Саша увидел ее. Его глаз выхватил ее из толпы. Поэтому теперь с новыми силами стал еще громче читать стихи, но теперь уже только для нее, а не для собравшихся на площади незнакомцах. И крики другого поэта:
– Эй! Карпыч! Не борзей! Дай и другим почитать! – Саша легко перекричал, скандируя свои стихи. Но заждавшиеся поэты вдвоём стянули его с памятника Маяковского, вернее – теперь уже – помогли слезть, потому что он уже не сопротивлялся, а спешил поскорее спуститься, чтобы не потерять его. Как только он спустился на площадь, сразу же стал пробираться сквозь толпу к Маргарите. Вскоре он пробрался к улыбающейся Рите. Неожиданно они буквально бросились друг к другу. Обнимались и целуясь, смеялись над возмущением слушавших поэзию, которым они невольно помешали:
– Товарищи, вы не любите поэзию! Здесь нужно слушать, а вы хулиганите! возмутилась пожилая библиотекарша в очках с толстыми стеклами и в – довоенной шляпке с заштопанной вуалью на седой голове.
На фоне читающих стихи о любви друзей Саши Рита, чтобы больше не «хулиганить», прошептала ему на ухо:
– Саша! Мне понравилась Ваша поэзия. Жаль, что не дали еще послушать!
– Что поделаешь, пишущих стихи много, а Маяковский один! На всех не хватает!
Правда понравились мои стихи? Так я Вам их читать буду! Пойдемте, прогуляемся.
Они ушли, нырнув в московское теплое лето, затерявшись в уличной толпе суетливого городского центра. Саша, жестикулируя, читал по памяти ей свои стихи.
Но вдруг Саша резко замолчал И Рита тоже. Они остановились у входа в метро. Расстаться в это мгновение они оба явно не были готовы. Саша вместо прощания сказал:
– Искупаться бы сейчас! У меня недалеко от дома пруды. Может быть, Вы слышали в Карачарово. Это за Таганкой. Пойдемте? Если, конечно, Вас Никто не ждёт? Вы по-прежнему снимаете комнату, где-то в Плетешках?
– Нет, я переехала. Вернее, хозяйка переехала сюда, на Маяковку и меня с собой взяла. Она такая добрая. Я ее мамой зову. – объяснила Маргарита, и тотчас спохватилась:
– А у меня купальника нет.
– Купальник? Ну, это предрассудок! Я недавно в Пушкинском музее. Именно там я в этом и убедился. А ведь там сплошная классика выставлена. А учиться, как известно нужно у классиков! У нас, слава Богу, пока с этим просто! Поедемте вместе! Купнёмся!
На берегу Карачаровских прудов Саша и Рита выбрали место для купания, облюбовав тенистое место рядом с густым кустарником.
Но берег оказался густо заселен уже отдыхающими парочками и семействами с разложенными натюрмортами на расстеленных на земле полотенцах. Где-то рядом рыдал и бормотал невнятно аккордеон, когда музыкант никак не мог вывести до боли знакомую каждому мелодию.
Смех и визг купающихся сливался со всеми звуками беззаботного стихийного досуга на берегу водоема. Купальные костюмы дам, как на подбор кружевные пастельных тонов комбинации, под которыми притаились атласные разноцветные, мощные лифчики на трёх пуговицах на спине. А у тех, что постарше; у кого-то трусики, у кого-то панталоны до колен. Но у многих молодых купальщиц ничего нет, кроме красоты и молодости, которые подчеркивают мокрые после купания кружевные комбинации, которые, по обычаям, того времени использовали вместо купальников, еще не внедренных в советскую действительность. Мужчины – в семейных сатиновых трусах. Синих или чёрных. Многие играли в волейбол. Но одно пустующее место приглянулось Саше. Расстегивая брюки, он замети Рите:
– Кто-то из великих, кажется, что это – эстет Оскар Уайт или Бернард Шоу, сказал, что: «Хорошо одет тот, кто одет, как все окружающие!» – нарочито театрально произнес Саша, и гротескно-комически, подняв руки, изображая атлета, дал своим брюкам упасть на землю, скорчив при этом озадаченную мину. Обескураженная его выходкой Рита тотчас отвернулась, сделав вид, что аккуратно собирает оставленные огрызки натюрмортов и пустые бутылки, чтобы убрать площадку для их отдыха. Вдохнув, и, точно про себя, шепнув:
– «Шоу!», достала из модного в то время сумочки-чемоданчика журнал «Огонек». И, выбирая что-то вырвала из журнала листы, с явным сожалением, чтобы завернуть оставленное предыдущими отдыхающими безобразие. А Саша с шумом и брызгами во все стороны прыгнул в воду. Стоя по пояс в воде, с нескрываемым восхищение смотрел на неё, хлопочущую на берегу, предвкушая ее раздевание. Словно поторапливая ее, крикнул ей, стоя в теплой, ласковой воде:
– Риточка! Вы поклонница журнала «Огонек»? Меня тоже там как-то раз тоже напечатали. С тех пор я его полюбил.
Начиная раздеваться, Рита ответила, стыдливо отстегивая чулки:
– Во-первых отвернитесь! А во-вторых: там статья о «Международном фестивале молодежи и студентов». И так интересно написали о коллекции, которую мы готовим в Доме Моделей. Разрабатываем молодежную моду, такую радостную, праздничную. И даже мои головные уборы напечатали. Поэтому жалко было журнал рвать.
А страницы о Доме Моделей я оставила! Но меня возмущает это хамство!
Ведь можно было за собой убрать! Искусство требует жертв? Нет! Это-хамство требует жертв!!!
Пока она это говорила, сосредоточенно раздеваясь, Саша тихо вышел из воды и подошел сзади, буквально пожирая ее глазами. На ней была кружевная комбинация.
Под нею просвечивал советские атласный лифчик и трусы. Её роскошной груди было явно тесновато в жестком атласном лифчике. И Саша проворно расстегнул ловким движением крупные пуговицы лифчика, буквально сорвав его с растерянной Риты, успевая произнести.
– Да, Вы с ума сошли, Рита! Это же Ваша публикация!!!Завтра же скупим, все номера, что еще остались в городе! И долой, к черту, эту подпругу, этот «черезседельник»!!! В этой упряжке не поплаваешь!
Саша, крепко схватив ее за руки, потащил в воду. Они плавали. Он был удивлен, как хорошо она плавает. Потом поплыли к берегу, засмотревшись на компанию на берегу. Еще не выйдя на берег, засмотрелись на появившийся на берегу ЗИЛ с веселой компанией стиляг. «Золотая молодежь» Москвы – той поры. Из ЗИЛа выскочили две девушки. Одна из них была в невероятном, просто шокирующем в то время бикини, а другая – в цельнокроеном купальнике из плотного эластика, только еще входящим в моду. Девушки пластично и завораживающе красиво играли в бадминтон. Пока Саша и Маргарита выходили из воды она, словно, извиняясь за свою неодетость произнесла:
– Да. Вот купальники наши художники модельеры разработали ещё в прошлом году… Какие они красивые! Я к ним сделала девять моделей разных; и широкополых, и всяких разных пляжных шляп! И даже вариации: а-ля кокошники! Работы по фольклорным мотивам у нас обязательно должны быть в коллекции. Когда показывали пляжную тему, в Зеленом зале на «Кузнецком» яблоку упасть было не где!
Но, ведь у нас плановое хозяйство! Так, что планируем заранее то, что появится на прилавке через два года. Как раз к «Фестивалю» прикроемся и приоденемся.
Они остановились у кромки воды. Замерли, словно разглядывая друг друга. Мокрая комбинация на Маргарите потрясающе смело и нежно «обнажала» ее. И вдруг, они поцеловались. Да так, что бадминтон замер. И воланчик упал в воду рядом с ними. Его рука распустила ее волосы.
– Колдунья… – выдохнул Саша.
Они проснулись в той самой комнате на Хохловке. В комнате было темно. Вдруг он, смеясь, спросил Риту, припомнив их разговор о Ритиной работы:
– А почему девять? Почему именно 9 моделей в месяц твой план? Это символ? Или десятую шляпу не одолела? Хм…девять кругов ада…Девять месяцев созревания будущей жизни. А?
Ему ответила Рита, неожиданно спев на мелодию песню Майи Кристалинской, подражая ей: «Вечер мне ни к чему. Вечер мал, как песчинка».
Потом, подхватив простынь под мышки, подняла с пола лежащую плетеную тарелку для фруктов. И, выложив из нее единственное яблоко, то, надевая, как шляпку; то надвигая на нос, то на бок и кокетничая, подражая манерам манекенщиц, спела продолжение своей импровизации:
Дантэ здесь не при чём!
Просто пла-а-ан у меня!
Девять штук,
разных шляп…
Каждый месяц
я сделать должна!
Ля-ля! Тра-ля-ля!
Тру-ля-ля!
Саша изумился. Услышанное потрясло его. И он серьезно переспросил ее:
– Опля-ля! Девять авторских Моделей каждый месяц! Все придумать, нарисовать! Какая нагрузка. А кто начальник у вас там? По фамилии – не Салтычиха ли случайно? Вы же там как крепостные художники.
Маргарита была явно обрадована, встретив понимание, в котором, присутствовало и уважение к ее работе:
– Нарисовать?! Это что! Да, сначала я придумываю, и зарисовываю эскиз. Потом сшиваю из спартри всю шляпу. Получается макет для болванщика.
– А это, кто такой – «Болванщик»? В смысле – болван? Дурак-начальник? А! Я понял! Это твой любовник!!! Задушу!!!!Я – мавр! Я – Отелло! – вскричал Саша, набросив на себя простынь, как римскую тогу. И Рита неожиданно для него подыграла, трагически заломив свои красивые белые руки над головой. И нарочито театрально и торжественно произнесла:
– О, пощади, Отелло! Клянусь, я все по пунктам отмолю! Болванщик из цельного куска липы вытачивает форму модели моей шляпы, соблюдая…
Но раскрыть все тайны мастерства ей не удалось. Маргариту обнял Саша и, целуя ее, остановил ее производственные откровения:
Формы? Формы прекрасные! О, и все твои прихоти, ты доверяешь болванщику! О! Развратница!
Маргарита, с хохотом, вырываясь из его объятий, пояснила:
– Да, нас же в отделе четыре модельера, плюс-Абрам Моисеевич Бершадский!
Поэтому болванщик спокойно точит для всех нас болванки по придуманным нами моделям! А потом, меха или фетр мы натягиваем на его уже готовые формы.
Услыхав, эти признания, Саша с наигранным гневом вскричал, размахивая своей простынкой-тогой:
– Натягиваете на его готовые формы?!!!! Охо-хо! Чем Вы там занимаетесь! Это у вас там «Вертеп разврата» процветает! Какой-то Абрам Моисеевич – главарь банды? Но с этим покончено! Я теперь буду твоим болванщиком! Ты должна пользоваться только моими готовыми формами!!!!И никакой липы! РРРРРРРРРРРРРРРРРРР!!!!
Маргарита завизжала от щекотки. Но, одновременно раздался стук и в стену со стороны соседей, и в дверь. Это пришли сокурсники по Литературному Институту, разразившиеся смехом от услышанного возмущения соседей по коммуналке, где жил Саша, кричавших на всю квартиру:
– Ну, Сашка, совсем обалдел?! Ну, что опять милицию вызывать?! Ночь на дворе, а ты – орешь, дом трясешь, и визжишь со своей бесстыжей! Вот вернется Эльвира! И мы твоей Эльке – всё расскажем!
Маргарита опустила голову, обхватив ее руками, словно очнулась. Только теперь она вспомнила об Эльвире. Она прошептала ему под крики и соседей, и его друзей за дверью:
– А где она…Эльвира?
Саша, пожимая плечами, быстро одеваясь, крикнул друзьям:
– Ребята! Сейчас открою! Подождите! и полу шепотом, обратившись к Маргарите, корча уморительные рожи, продолжил это серьезное объяснение явно комически:
– Ау-у! Эльвира Эдуардовна! Где же Вы? Умчались в свою Эстонию и: ни ответа, ни привета! Тю-тю! Как же я с Вами гражданочка Коннэ разводиться-то теперь буду????
– Ребята! Подождите! Я сейчас! – крикнул, продолжая свое объяснение с Ритой.
Он, демонстративно поднимая то подушку, то одеяло, комично показывал всем своим видом, что он что-то ищет. Потом, словно походя, спросил Риту:
– Ума не приложу, куда она запропастилась, закатилась куда-то. Ты Эльвиру Эдуардовну не видала? – спросил он Риту, наигранно-озабоченно заглядывая под кровать.
Кого? – переспросила Рита, одеваясь и приводя в порядок длинные, распущенные волосы.
– Эльвиру, конечно! Видишь, ее нигде нет! Сам давно ее второй год не вижу! – делая вид, что повсюду ищет её глазами. Но, Рита и сама «убеждается», что Эльвиры нигде нет. Но Саша продолжал играть в затянувшиеся поиски Эльвиры, резко приподнимая простынь, потом подушку. Так он показывал, что старательно «ищет Эльвиру «и там». Маргарита вскакивает и одевается, пока он рассказывал Рите:
– Наши в Кохтла Ярве газопровод проводили, а я там внедрял свои инженерные разработки. Ведь я инженер, а не только поэт. Вот и встретились – Вот и разошлись.
Друзья Саши ещё настойчивее стали стучать в дверь его комнаты, пошучивая:
– Сашка, открывай! «Рассвет уже полощется!»
Александр Ревич, раскуривая трубку добавил:
– Мы знаем, что ты там! Познакомь нас со своей красавицей! Мы все видели, как вы уплывали вдаль от Маяковки. От нас всех! Тут и Цыбин с нами! Рвется читать новую поэму. Этой ночью написал!!! А мы…… И, раздавшийся звон удара бутылки о бутылку, все объяснил лучше всяких слов.
Но Саша не спешил открывать дверь, а доигрывал пантомиму «поиска» потерянной Эльвиры. Но это совсем не веселило. И Рита сдернула сумку, повешенную ею на спинку стула Маргариту. Она резко почти впрыгнула в свои изящные туфельки и застегнула полосатую блузку, когда резко распахнулась дверь Сашиной комнаты. И Рита столкнулась с друзьями Саши.
Рита растерялась, но Александр Ревич с обычной для него галантностью, поцеловал ей руку. И ее точно водоворотом, хлынувших в комнату друзей Саши, втолкнуло обратно в комнату.
Поэт Цыбин, доставая разрозненные листы, пестрящие зачеркнутыми и вновь написанными словами в столбиках стихов. Но, подняв глаза на Маргариту, замер, выдохнув:
– У Вас, девушка, такие красивые глаза. Прошлой ночью я мечтал увидеть такие… Небесно-голубые. И написал об этом стихи. Я еще не знал, что пишу эти стихи Вам! Прекрасная незнакомка!
И он стал читать стихи, нежно держа её за руку. Тут только Маргарита вспомнила, что у неё распущены волосы. Она высвободила руку и быстро заплела косу. И только тут он заметила, что, бантик от её вчерашней «Бабетты» лежит у кровати на полу. Саша, слушавший вместе со всеми стихи друга, перехватив ее взгляд и проворно поднял с пола бантик. Поцеловав свой трофей сунул его под подушку. Поэт и Рита, как Поэт и Муза, сидели рядом на потертых табуретках с облупившимися слоями разных покрасок, неизбывный атрибут московских коммуналок того времени. Цибин все еще читает стихи, а вокруг праздничная суета студенческой вечеринки студентов Литературного института. Привычно, по-студенчески все вместе накрывали стол, бесшабашно и весело. Ведь это сокурсники по лит. Институту. Ему всегда была приятна вся эта суета. Да и друзья явно были хорошо знакомы с Сашиным холостяцким укладом жизни. Поэтому, как-то привычно разворачивали принесенные свертки «селедочной» бумаги с закусками. И выкладывали еду на стол, кто-то резал хлеб. Кто-то откупоривал бутылки. Ревич хотел порезать докторской колбасы, и, машинально взял тот самый журнал «Огонек» вместо разделочной доски. Это заметил Саша, и он крикнул Ревичу:
– Этот номер неприкосновенен! Там публикация моделей модных шляп Маргариты! Кстати, я и сам со вчерашнего дня мечтаю посмотреть! Всё времени не было!
Ревич, листая журнал, спросил, перекрикивая голоса друзей:
– О! Теперь мы знаем! Вы – Маргарита! А что у вас опубликовано? Поэзия, проза?
Но Саша ответил за смущенную Риту:
– Маргарита, художник-модельер дамских головных уборов! А я теперь ее самый большой болванщик. Хихиканье неуместно! Это очень серьезно! Дай-ка посмотреть журнал.
Ревич передал ему журнал, одновременно, обращаясь к товарищу, всё еще читающему Маргарите стихи. Маргарите почувствовала, что нравится ей эта поэтическая шатия-братия. Что ей здесь хорошо. Она, почти не слушая Цыбина, разглядывала этих людей – московскую творческую интеллигенцию. Которую, как и Маргариту, судьба привела и собрала здесь в Москве. Таких разных. Кого-то к счастью легко, кого-то трудными, а порой и мучительными путями, чтобы собрать из их голосов, творчества, метаний их молодых душ – создать образ современника, аккумулировать в многообразии их жизней – образ времени.
Мимо Маргариты и читающего ей свои стихи приятеля, вальсируя с красавицей на высоких, тонких каблуках, проплыл Ревич. С удовольствием разглядывая накрытый общими усилиями стол, он, шутя, громко сказал приятелю:
– Надо было честно предупредить, что ты не стихи про голубые глазки, а долгоиграющую поэму-нетленку сваял. Пожалей девушку!
Пользуясь замешательством, Рита подсела на постель к Саше, прилегшего с журналом, который он листам с большим вниманием.
Саша смотрел тот самый журнал с публикациями о моделях Риты с фотографиями задумчивых и улыбчивых манекенщиц, головы которых украшали шляпы Маргариты. Саша воскликнул:
– Красиво! Знаешь, когда я до войны учился в Николаеве на кораблестроительном, правда не доучился, потому что на войну пошёл. Вот тогда я и понял главное; если корабль не красив, то он не поплывет! И никакие расчеты, усилия инженеров не помогут. А в твоих, шляпах есть образ и завораживающая красота формы! Да, что ты смущаешься! Я тебе как инженер это говорю. Ведь кроме Литературного института, у меня и полезные профессии есть. Я и Юрфак закончил. Теперь – после войны, так хочется всё успеть, догнать. Учиться!!! Вот счастье!
Ревич, вальсируя уже с другой красавицей, оказавшись рядом, заметил, то ли с иронией, то ли желая придать веса и респектабельности другу, заметил, что:
– Кстати, действительно; институтов, хоть и заочных, но у тебя явный перебор. А про Иняз забыл?
– Да я его уже покинул! Не моё! А я что-то не понимаю; ты, Маргарита, что-свободный художник? «И на работу каждый день не ходишь?» – спросил у Риты Саша.
Маргариту рассмешил этот неожиданный для нее вопрос:
– Свободный художник?! Я?! Ха-ха! Каждый день в 8 часов тридцать минут утра нас «фиксируют» на проходной. За опоздание снимают прогрессивку и премии лишают. Через час мне пора на работу. Вот посижу еще немного и поеду.
– Не торопись! – ответил Саша:
– Э! Да у вас там в Доме Моделей-всё, как у людей, стало быть. А как же вчера? Целый день ты была свободна?
Она не успела ответить, потому что в их разговор ворвался молодой скульптор, Коля Селиванов. Он привел к Саше друга. Это был молодой саксофонист с саксофоном в одной руке и с потертым чемоданчиком в другой. Это соседи Саши из соседнего подъезда, они, молодые скульпторы, Коля и его жена – оба выпускники Строгановки. Сашины друзья. Коля прервал их беседу, нетерпеливо вторгшись в их разговор:
– Саш, а Саш! Выручи человека! Приехал человек в Москву на гастроли. А гостиницы-сам знаешь. Словом, негде человеку остановиться. А нужно все лишь до утреннего завтрашнего поезда перекантоваться где-нибудь. А то он с гастролей из Мурманска прибыл, сам-то он из Ленинграда. У тебя раскладушка, где-то была. А вот же она! – обрадовался Коля, доставая раскладушку из-под кровати. Домовито разложил ее в стороне, объясняя саксофонисту, где в квартире, туалет, где кухня, какая из кухонных тумбочек с чаем, с сахаром и солью. И, какого цвета чайник, принадлежит Саше. А Саша и Маргарита продолжили свой разговор:
– Просто вчера была среда! А по средам у нас творческий день! Я тогда шла к метро, чтобы поехать в Пушкинский. Средневековье хотела посмотреть, там на старинных портретах такие причудливые головные уборы. Посмотреть идеи тех художников.
Мы за творческие дни отчитываемся. Пишем, какие культурные мероприятия посетили.
И вдруг, увидела, как вы у Маяковского стихи читаете, вот и не попала в Пушкинский.
– А, что, Рита? Чем не культурное мероприятие? Творческий день удался! Да?!
Маргарита смутилась, отмахнулась рукой и отвернулась. Только теперь с удивлением она обнаружила, что народу в комнате прибавилось: и читающих стихи, и слушающих. И такие красивые девушки, одна стройная, как балерина, а другая-толстушка. Толстушку всей хохочущей компанией учат танцевать рок-эн-ролл, неумело подпевая себе, показывают движения, увиденные в кино. И даже та соседка, опять в своих вечных бигуди и в стоптанных тапочках, пробралась сюда. Конечно, все равно уже не поспать, да и весело тут. Икая, она громко кому-то поясняет, подцепляя вилкой колбасу:
– Мы – гегемон, мы – застрельщик! Мы вас всех дармоедов кормим! Так что, ясно-понятно, что все ваши стихи – это наши стихи! Наливай!
Поэт из числа Сашиных сокурсников, тоже уже успевший «набравшись», охотно налил, «освежил бокал даме». Поинтересовавшись при этом:
– А ты мою поэму слушать будешь?
И соседка, участливо и радостно, опрокидывая рюмку с «елеем поэзии», решительно ответила ему:
– Буду! Но – сначала, наливай еще!
– И еще не написанные стихи? И они тоже ваши? А впрочем, Вы правы! Ведь стихи принадлежат миру! Авторство – это лишь пошлая условность! За поэзию!
Послышалось «буль-буль-буль». И вдруг всех заставил умолкнуть, зазвучавший в комнате саксофон, играющий «Голубое в голубом».
А Саша уже шепотом продолжил беседовать с Ритой:
– Надо же! Творческий день! И действительно – творческий. И как же ты отчет писать будешь? Тут ведь сразу в Органы сигнализировать нужно про аморальный образ жизни!
И Маргарита, рассмеялась в ответ, поясняя:
– Этот творческий день всегда и до революции существовал в домах Моды! Сохранить для модельеров творческий день поэтому было решено, когда создавали в 1942 году наш советский, самый первый Дом Моды. Да, да! Во время войны!
– Саша? А почему ты лег на кровать? Это же неприлично, как-то. У тебя же полный дом гостей. – изумилась Рита.
Это действительно было странно; то, что Саша, совершенно одетый – в брюках и белой рубашке, вдруг укладывается на кровать, продолжая беседовать с Ритой, не обращая внимания на гостей. Но, правда, похоже, что и их это нисколько не удивило, видимо не в первый раз, видя такое. Натягивая на себя плед, Саша объяснил ей:
– Понимаешь, я не смогу тебя проводить. Я сейчас должен спать. Не удивляйся! Потому, что днём я должен спать. У меня очень строгий распорядок дня! Вот наступит утро, уже скоро и ты скоро пойдешь на работу. И народ разбредется по домам. А я засну. Я работаю на Газопроводе ночным диспетчером. Знаешь, там задремлешь и… Жизни людей могут оказаться на твоей совести.
– Спать здесь???Здесь же не уснуть! – удивилась Маргарита.
– Да я с пяти лет детдомовец. Потом общежитие в Николаеве, а оттуда прямиком в казарму. Всю войну до мобилизации в 49-ом служил на аэродроме в Монголии. Заканчивал войну бортмехаником. Мы там с Японией воевали. Сначала-штурман, а после ранения-старший приборист полка. Там что это приятный шум, мирный! Я о нём столько лет мечтал! Маргарита, взглянула на свои ручные часики, и встревожилась:
– Всё мне пора на работу! Пока!
– Погоди, сейчас напишу тебе телефона в этой квартире! – сказал Саша, прощаясь с нею.
Как только она ушла, Саша повернулся лицом к стене, укрывшись пледом с головой. И, действительно, быстро заснул.
Его спящая фигура виднелась сквозь мелькающие фигуры гостей, танцующие пары, под хороший саксофон, играющий спиричуэл. Он спал, не видя, не слыша, как в его комнату ворвался сосед старик в тельняшке, в стоптанных домашних валенках и трениках.
Но тельняшка была в орденах. В руках у него был аккордеон. Его радостно приветствовала его жена, украшенная бигуди. Она помахала мужу рукой, приглашая принять участие в слушании стихов, которые всё ещё читал какой-то недавно забредший на эту вечеринку поэт-монологист.
Развели тут буржуйскую музыку! У нас, что своих хороших песен нет?! – Крикнул сосед. И «рванул» аккордеон, перекрыв все звуки и шум разгоревшегося праздника. Возникшую паузу тишины, он наполнил песней и музыкой «Выходила на берег Катюша» Сосед старательно выводил мелодию на аккордеоне. К его игре прислушался и саксофонист. И начал импровизировать. Получился неожиданно немыслимо красивый дуэт.
Но Саша спал. Ему снилась война. Он в своем самолете. Воздушный бой. Но это «немое кино». Звучит только «Катюша». Но звуки музыки вытесняют звуки войны. В его сне музыки больше нет. Он сбрасывает бомбы. Летит низко на бреющем полете. Видит кусты, в которых он же пытается спрятаться от своего же бомбардировщика. Который гудит над его головой – его же бомбардировщик. Всё происходит на белом фоне. То это его мятая простыня, то холодное туманное утро, облачное небо. Он корчится во сне от муки. Простынь сползает с него. Она оказывается бесконечной. Он обнажённый ворочается во сне не то на ней, не то в облаках, пытаясь догнать того немецкого бомбардировщика, чтобы просто набить ему морду, чтобы понял он, что творит. Но он лишь ворочается во сне в досаде от бессилия. Видя это, к нему подошел сосед, тот самый сосед-"аккордеонист". Он уже хотел уходить, ведь все гости разошлись. И комната опустела. Он вернулся от двери и бережно укрыл его, приговаривая шепотом:
– Ничего, ничего, Сашок! Спи!
К нему подошла его жена с двумя полными авоськами в обеих руках, набитыми пустыми бутылками, оставшимися после Сашиных посиделок. Соседка, участливо спросила мужа:
– Может разбудить его, что б не маялся?
Но муж возразил ей:
– Да, нет. Ему ж каждую ночь война снится. Он сам мне говорил, что или то, как он бомбит из своего самолета, или, как его обстрелял немец, или сбор в военкомате каждую ночь снится.
И действительно. Так и было. И в этот раз он видел тот самый военный аэродром. И то, как солдат с письмом выкрикнул его имя:
– Ливанов! Пляши! Тебе письмо!
Саша, обрадован и, высоко подпрыгивая, взлетая, прямо в воздухе пляшет. Весело, очень весело. Делает еще прыжок, и ловко выхватывает налету письмо из рук солдата. Садится читать, но удивляется и насторожился, тому, что увидел, что на конверте почерк незнакомый. Саша, раскрывая письмо пробормотал:
