Глеб Ковзик
Родная партия
– Мы должны подчиниться решению Центрального комитета, – пришлось настойчиво повторить, чтобы остановить эту ругань.
Из кабинета вышел ошарашенный Григорий Максимович.
– Что за брань, Вика? Что это такое? Прекрати немедленно.
Обещание мать Андрея не сдержала, но я и не надеялся. Но Виктория Револиевна включила русскую женщину – лишь додавив на неё до конца, заставив чувствовать возможную потерю самого ценного в жизни, она сбросила свою номенклатурную одежду, все маски упали и с хрустальным звуком разбились, и она открыла словесный огонь по Григорию Максимовичу. Теперь я уже боялся, как бы не началась драка между ними.
– Родители, успокойтесь, – смеялся Курочка.
– Вот когда родишь сам сына, тогда и будешь затыкать мне рот! Ты что?! Это наш единственный сын. Очнись!
– Я пытаюсь решить вопрос, – виновато промямлил Григорий Максимович. От всесильного директора автомобильного завода не осталось и следа. – Созвонился с двоюродным братом. Возможно, получится найти болезнь против Афгана.
– Не нужно ничего решать, – громко заявил я.
– Нужно, – ответила Виктория Револиевна.
– А ты правда хочешь служить? – спросил Григорий Максимович.
– Не служить. У меня командировка по линии комсомола. Налажу пропаганду в ДОМА, сразу домой. К новогодним обещали вернуть.
– Но это просто смешно! – воскликнула Виктория Револиевна, хлопнув в ладоши. – Что ещё за ДОМА?
– Демократическая организация молодежи Афганистана. Афганский комсомол. Они запросили помощи у ЦК, я организую работу комитетов в провинции.
– Даже не в Кабуле? – Виктория Револиевна схватилась за голову.
– Штаб располагается в столице. Успокойтесь, пожалуйста. Выслушайте меня. Чему быть, того не миновать. Я должен отправиться в командировку. Против решения члена Политбюро идти опасно. Нужно пережить это.
Зазвонил телефон в кабинете, но Григорий Максимович не тронулся с места. Курочка перестал улыбаться. Виктория Револиевна выхватила из моей руки бокал и залпом его осушила, растерла тушь на глазах, стирая капли слез.
И тут мне стало самому страшно. Похоже, никто не верил в такое будущее до этой минуты. Они надеялись на то, что решение можно обхитрить, изменить, оставить Андрюшу дома.
Телефон всё звонил, но мы смотрели друг на друга, переглядывались и пытались выдавить ещё хоть одно слово. Не получалось. Надежда иссякла. В их глазах погасли огни.
Глава 24. Перед отправкой
Оставшиеся дни я провел в кругу семьи, в квартире Озёровых, под опекой Виктории Револиевны. Посчитал, что им сейчас нужно больше поддержки, чем мне. У меня более-менее развита устойчивая психика, тогда как Озёровы в панической спешке побежали отбивать от командировки в Афганистан. В номенклатуре такое поведение условно нормальное, но карандашом пометку всё равно сделают.
То, что я решил остаться с семьей, несколько разрядило обстановку в квартире. Отпустив Леонида домой, я предложил Сереже посидеть и обсудить планы. Курочка, сославшись на поздний час, улыбчиво распрощался, но в нем ощущалась большая тревога. Кажется, он слегка дрожал. На прощание он сказал:
– Ты береги себя. На гражданке можно ошибаться, но в Афгане уже нет.
– Я ещё не уехал, Курочка. Заканчивай с похоронами. Обсудим комсомольские планы в понедельник?
Сергей неуверенно кивнул и закрыл за собой дверь. Наверное, он до сих пор не мог поверить, что это всё-таки произойдет.
Все оставшиеся дни Виктория Револиевна ходила грозной и решительной, тогда как Григорий Максимович впал в уныние. В его кабинете было тихо, больше не слышались телефонные переговоры, сам он стал молчаливым, ушедшим в себя. Вечером за ужином у него случилась перепалка с Викторией Револиевной:
– Ты холоден, потому что Андрюша не твой сын. Не твоя кровь.
– Он мой, – тихо ответил Григорий Максимович.
Вилка в его руке скользила по тарелке, никак не могла зацепить пельмень.
– Будь это правдой, Гриша, ты бы сражался как лев. Как левище! – Виктория Револиевна показала нам руками, насколько большим бы он был. – А от тебя никакой помощи.
– Я звонил людям. Зачем ты так со мной?
– Звонил он. Это не твоя кровинушка, потому и усилий ноль. Будь Андрюша твоим сыном, вцепился бы в него и ни шагу назад. Ни шагу! А у тебя на лице чеховская трагедия, всё ходишь в пустых муках и сомнениях. Решительным надо быть, Гриша!
– Прекратите, – вставил я свое слово.
Разговор закончился. Всё остальное время мы ели молча.
Во вторник директор автозавода, нацепив личину отстраненности, уехал к себе на работу, где решил утопиться в рутине. Больше я о нём до самого отъезда ничего не слышал. Виктория Револиевна коротала вечера на кухне, заливала бокал за бокалом, жаловалась на судьбу, на то, как проклята эта несчастная Москва, и что не стоило ей ездить в столицу лимитчицей, а лучше бы осталась в своей Смоленщине.
Домохозяйка Римма, узнав о случившемся, втайне ото всех зашла в мою комнату и положила желтый конверт; внутри оказалась маленькая и старая икона, растрескавшаяся и с облупленным лаком. Мне стало не по себе. Я решил не обижать старушку, но брать подаренное категорически отказался. Во-первых, от левачества мне досталось твердое убеждение: “Ни богов, ни королей, только человек”. Если буду ссылаться на бога, то передам свою жизнь в руки неясной судьбы. Во-вторых, за ношение религиозной атрибутики могли устроить очень серьезную взбучку. До 1988-го ещё два с лишним года. Никакого примирения партии с церковью не было и пока не предвидится. Прежде всего хотелось сейчас избежать любых ссор, конфликтов и разбирательств по поводу религии. В-третьих, я не испытывал тяги к иконе и вере, мне придавали силы люди, которые окружали. Их бы я предпочел забрать с собой, а не икону. Чтобы не кривить душой, положил конверт в дальний угол книжного шкафа, подальше от чужих глаз.
Впрочем, это очевидный утопизм. Как я возьму с собой Татьяну Гиоргадзе? А Сергея Курочку? Нужно быть реалистом. Лучше определить для них задачи, которые следовало бы выполнить даже в случае моей смерти. Это самый отрицательный сценарий из всех возможных. Но глупо ведь его игнорировать. В Афганистане люди гибнут, возвращаются покалеченными. Это война, а не симулятор.
Перед самым отъездом мне довелось пообщаться с афганскими ветеранами из комсомольцев. И очень крепко запомнился разговор с одним из них. С абсолютным спокойствием русоволосый парень рассказывал, как их отряд положил караван с моджахедами, расстреляв на подлёте с пулеметов: “Пули одинаково ложили и верблюдóв, и душманов, короче всех загасили. Они пытались наш борт обстрелять с земли…”
Совершенно хладнокровно он говорил про тяжелый бой, в котором наглотался песка на всю жизнь вперед, и как в этой грязной мордобойке отряд забыл бойца в точке эвакуации: “Просто не успел добежать! Вот в жизни как бывает…” И тот же самый человек затем с полным чувством воодушевления описывал горы, прекрасные и с белыми шапками, а у их подножья холмы, покрытые тюльпановыми коврами, с запахом чистейшей азиатской весны. И про кошку, что пригрелась у трех желтых тюльпанов, настырно бившую хвостом об землю, этот русоволосый ветеран вспоминал с трепетом, достойным поэтического внимания.
Поразительно, что это был один и тот же человек. Он восхищался красотами страны, а потом совершенно спокойно говорил про разрыв тела от пули калибра 7,62. И ничто его не смущало, даже запах крепкого, исходящий от него во время встречи. Увиденное пугало меня, страшно напрягало страхом, что если и выживу в Афганистане, то сломаюсь, разрушусь на части, утрачу идентичность, устойчивость, буду ходить как этот самый ветеран – без будущего, без надежды на понимание, с пустым и отчаянным взглядом озирающийся на счастливых мирных жителей страны, которую он якобы защищал.
Ведь русоволосый прямо как тот, что из моего времени, постоянно со страхом ища в окружающей обстановке скорого возвращения войны. Как сказал мне в вагоне метро: “Только вернулся оттуда, а она за мной, сволочь проклятая, сюда пришла” Бежал парень от смерти, далеко убежал, но всё равно настигла.
Я не хочу себе такой участи. Да и другим тоже. Чтобы не впасть в уныние, решил для себя побыть полезным человеком, спросил, что больше всего нужно ветеранам. Хоть мне как зумеру и претит бегать автоматчиком, но пустяковое дело поможет отвлечься и разгрузить голову. Я спросил “афганца”, чего больше всего в быту не хватает в Афганистане. Помолчав с минуту, ветеран внезапно сказал:
– Адидасы.
– Что, прям кроссы?
– Ну да, кроссовки. Стандартная экипировка бесполезна в горной местности.
С этой просьбой пошел к Мишину. Виктор Максимович спокойно отнесся к моим словам, или скорее с пониманием. Через Управление Дел ЦК ВЛКСМ была заказана партия кроссовок, которую отправят вместе со мной.
– Ты о себе подумал? – спросил первый секретарь.
– Да что-то ничего в голову не пришло.
– Ну так подумай ещё.
– Есть одно желание. Обеспечите сообщение с Лирой?
– Мне проще запросить ей командировку в Афганистан, – засмеялся Мишин. – А что, такая большая любовь? Так забери с собой, в чём проблема?
– Ни в коем. У неё плохое самочувствие от жары, – соврал я. – В Афганистане Лира будет болеть, придется отвлекаться от должностных обязанностей.
– Хм. Ну хорошо. Я решу вопрос.
Перед моим выходом Мишин внезапно сказал:
– Знаешь, горжусь тем, что ты согласился поехать в Афган. По-товарищески поступил. Мое мнение о тебе улучшилось.
– И вам спасибо за записку, – пытался как можно сильнее скрыть сарказм от Мишина.
Первый секретарь смутился.
– Какую ещё записку?
– Ту, что мне передали перед разговором с Лигачевым.
– Никаких записок не передавал, Андрей.
– О как.
Интересный поворот. Зачем Татьяна соврала мне про бумажку от первого секретаря?
В понедельник на совещании официально сообщили, что Андрей Григорьевич Озёров командирован советником ЦК ВЛКСМ в Афганистан. Лицо Елфимова сначала исказило удивление, а затем облегчение.. Его можно понять. За Ручкова, за крушение надежд меня есть за что не любить. Но в секретариате стало заметно сильное замешательство. Не все были согласны с моей командировкой: кто-то по прагматическим причинам, желая выкатиться на успешной пропагандистской акции, а кто-то из непонимания причин, по которым меня следовало отправить в горячую точку.
– Итак, зачитаю проект постановления Центрального комитета ВЛКСМ “О направлении в Афганистан советника Озёрова А.Г.”. Первое. Направить в Афганистан в августе с.г. на четыре месяца советника ЦК ВЛКСМ по агитационно-пропагандистским вопросам с переводчиком для работы в провинциальных комитетах Демократической организации молодежи Афганистана. Второе. ЦК ВЛКСМ ежемесячно перечислять в Посольство СССР в Афганистане причитающуюся выезжающему товарищу зарплату в инвалютных рублях в соответствии с существующими нормами. Прикрепленный переводчик обеспечивается по линии Министерства иностранных дел СССР. Третье. Выплатить советнику ЦК ВЛКСМ и переводчику подъемные в соответствии с существующими нормами. Четвертое. По возвращении на родину предоставить Озёрову А.Г. отпуск из расчета 36 рабочих дней за год работы за рубежом. Пятое. Управлению Делами ЦК ВЛКСМ приобрести авиабилеты и оплатить в соответствующими нормами перевес багажа по маршруту Москва-Кабул-Москва.
Слово на совещании внезапно взяла Наталья Янина:
– Товарищи, решение ЦК КПСС мы исполним обязательно, но замечу, что в организационном плане здесь заметна определенная путаница. Андрей Григорьевич опытный пропагандист. В последние дни, а именно на фестивале, он продемонстрировал высокое мастерство в работе с иностранной молодежью. Однако в Афганистане другие условия, соответственно нужны иные люди, иные специалисты. Здесь нужна весомая подготовка. В идейном отношении товарищ Озёров абсолютно чист и верен борьбе за коммунизм, однако в Афганистане требуются и другие навыки.
– Почему так считаете, Наталья Васильевна? – удивленный репликой Мишин прервал дальнейшее чтение по бумажке.
– Потому что у нас есть отдел по связям с молодежными организациями соцстран. Товарищи из этого отдела имеют больший опыт по налаживанию работы комсомольских органов в зарубежных странах.
У Курочки глаза округлились.
– Кроме того, товарищ Озёров только поженился. Стоило ли разделять молодую бездетную семью?
– Мысль верная, Наталья Васильевна, но решение принято по конкретной проблеме, – вставил Мишин. – Оно продиктовано четкой просьбой афганских товарищей, нуждающихся в решении задач идеологической борьбы с контрреволюционным движением. Моджахеды усиливают позиции за счет симпатий в народе. Согласно решению ЦК, мы обязаны подготовить Андрея Григорьевича к выполнению поставленных задач. Следует наладить идеологическое руководство ДОМА, установить мощную пропаганду против контрреволюционных сил. Других задач ему исполнять не положено.
Заведующая сектором кадров тонко пожала плечиками. Больше она не препиралась. Никто не понял, чего ради Янина хотела выгородить меня от служебной командировки. Только потом, после совещания, она подошла ко мне:
– Андрюша, я же с боевым опытом в комсомол пришла. Великая Отечественная по мне горячо прошлась. И вижу в твоих глазах боль и правду. Можешь не скрывать передо мной. Я понимаю тебя.
– Спасибо.
– Наша коммунистическая молодежь… – Наталья Васильевна запнулась, пытаясь подобрать корректные слова. – Наши дети не должны знать тягот и лишений, перенесенных моим поколением. Но партия считает, что вы нужны афганским товарищам. Поэтому я поддержу такое решение. Мы, коммунисты, являемся интернационалистами и должны протянуть руку помощи.
Я покивал головой. После долгих рассуждений старушка перешла к делу. Она под диктовку рассказывала систему документооборота и ведение персональных дел комсомольских работников. Иногда становилось скучно, тогда Наталья Васильевна делилась опытом работы с комсомольцами-ветеранами. Это куда сильнее привлекало мое внимание.
– Вас на афганской земле будут звать мушавером. Вы для них советский советник, а для моджахедов ничем не отличаетесь от шурави.
– Не понимаю этих терминов, кроме моджахеда.
– Слушайте и записывайте. Мушавер – советник. Человек, который помогает афганцем наладить деятельность. Иногда вам придётся делать всё самому. Комсомольские работники в разговорах со мной неоднократно отмечали необходимость владения многими навыками. Понимаете, Андрей Григорьевич, Афганистан – это крайне отсталая страна со сложным климатом и географией. Эти особенности вам предстоит учесть в работе с местным населением.
Следующее. Моджахеды основная противостоящая сила против действующей власти в Демократической Республике Афганистан. Кабул сражается с моджахедами, а мы им помогаем в этом ограниченным контингентом. Об этом вам в целом должно быть известно. Шурави – это советские люди, так называют нас афганцы. Часто в оскорбительном тоне, но раньше оно звучало иначе.
– То есть раньше шурави был как комплимент?
– Всех тонкостей не знаю, Андрей Григорьевич, но раньше советских граждан ценили в Афганистане. Шурави не звучало оскорблением.
– Хм. Всё изменилось из-за войны?
Наталья Васильевна едва заметно кивнула. Она продолжила передавать мне знания о положениях, протоколах о сотрудничестве ВЛКСМ и ДОМА, инструкциях и прочем. Я исправно всё запоминал.
Так прошло время до отъезда. Наконец, когда ей показалось, что моя голова более-менее готова к работе в афганских условиях, она сказала:
– Я всегда буду поддерживать тебя и твоих родителей. Буду всегда звонить и навещать, если получится.
– Виктории Револиевне это необходимо. У неё сильная тревожность.
– Конечно. Она же мать, а вы у неё единственный ребенок. У любого здравомыслящего родителя будет такой страх.
Помолчав с минуту, Наталья Васильевна вдруг сказала:
– Вы меня очень простите, Андрей Григорьевич, но вы совершенно не готовы к должности советника. Мне стыдно это говорить заведующему отделом, и я должна знать правила приличия и должностной этикет… Однако нет сил терпеть. Меня бы никто не послушал. Честно, я пыталась отвадить вас от Афганистана.
– Считаете меня слабым?
– Нет. Вы как раз-таки настоящий комсомолец. Не чиновник, а именно комсомолец. У вас голова работает. И комсомолец тот, кто понимает, как всё живёт. Вы не прячетесь за устоявшейся традицией, и это хорошо. С вами люди могут поговорить, получить понимание. Но для Афганистана нужны другие люди. И что мне удалось передать вам за неделю до командировки? Почти ничего.
– Если так беспокоитесь за меня, то посоветуйте, как пережить Афганистан.
Старушка вздохнула.
– Будь всё так легко, честно говоря… – она положила мне морщинистую руку на грудь. – Андрей Григорьевич, держитесь за простых, добрых и хороших людей. На таких держится весь наш мир.
Дорога до Внуково занимала часа. Вёз Леонид, решивший проводить меня с остальными. Поехали Озёровы и Римма, несмотря на немой протест со стороны матери; по её мнению, прислуге незачем участвовать в семейных делах.
На своей “Волге” поехал Курочка, а с ним и Татьяна Гиоргадзе. Для них я приготовил специальный конверт с планом действий. Дома стояла служебная печатная машинка, на ней я кое-как отбил с ошибками и опечатками текст, часто с матом вспоминая старый-добрый Ворд.
В конверте лежали два отдельно запечатанных, в каждом по сценарию: с учетом моего выживания в Афганистане или наоборот, в связи с моей смертью. Я оценивал свои шансы как умеренные, четких факторов в мою пользу не было, но и серьезных опасностей пока не наблюдал. Да, это война, чужой мир с другой культурой, но там и советских войск полно. Ради меня одного духи попрут брать штурмом Кабул? Ответ очевиден.
И всё же я предусмотрительно оставил два сценария. Так будет лучше. Человечеству нужно дать шанс – со мной или после моей смерти, но попытку спасения следует предпринять.
– Вы, надеюсь, поняли меня? – спросил я у Курочки и Татьяны.
Мы стояли в зале ожидания. Шумно, людно, родители томно ожидали. Курочка с Татьяной кивнули.
– Всё будет хорошо. Пожалуйста, после моего вылета распечатайте конверт А. Если придет информация о смерти…
– Андрюха! Перестань говорить так, – Сергей принялся канючить.
– Вы обещали действовать так, как я вам сказал. Пожалуйста, сделайте всё по инструкции. Конверт А – после моего вылета. Конверт Б – в случае смерти. Всё же ясно?
– К чему такие шпионские страсти…
– Всему есть причины.
– Андрей Григорьевич, должна вам кое-что сказать, – Татьяна застеснялась. – Наверное, вы знаете сами, или родители сказали.
– О чем речь?
– Лира не успеет прилететь. Но обещала прибыть в Москву, посетит Григория Максимовича и Викторию Револиевну.
“Будто её кто-то ждёт из Озёровых, – раздраженно подумал я. – Надеюсь, Мишин наладит между нами связь”
– Мне пора, – сказал я всем.
Обнялись. Попрощались. Снова обнялись. С чемоданом и дневником я пошел вперед, в мир неопределенности и самых больших мужских страхов.
Глава 25. Кабульский зной
Уазик довез меня до районного комитета ДОМА, где ожидалась первая встреча с афганскими комсомольцами. Кабул накалялся под потоком солнечного света. Совсем отпало желание говорить с кем-либо в таком состоянии – я пропотел как свинья. Слезно вспоминаю свои дезики из 2028-го. Боже, от меня несёт школьной раздевалкой.
Два дня мне дали на привыкание, ещё два дня я разбирался с местными документами. В помощь мне приставили помощницу, переводчицу Инну Александровну Поршневу. Молодая незамужняя женщина, носившая легкую светлую одежду, молчаливая, но имевшая ершистый нрав, она мне не понравилась после первой встречи. Я попытался построить с ней хороший диалог, однако настроение всё время было паршивое. Получилось плохо.
Черт побери, как же хочется помыться.
Местный куратор, помнится, после знакомства с Инной спросил меня:
– Ничего страшного? Слышал, вы женаты.
– И что? – сболтнул я неразумно.
– Ой. Понимаю. Простите, не хотел вас в чем-то заподозрить или обвинить.
– Инна Поршнева – прикомандированная сотрудница от МИД. Её задача переводить, а не развлекать.
– Совершенно верно, Андрей Григорьевич. Извините. Я хотел всё обдумать наперед. Но на всякий случай добавлю, что у нас есть переводчик-мужчина.
– Достаточно.
После этого никого не смущало, что женатый человек находился рядом с незамужней Инной..
Водитель вез так неаккуратно, что я в поездке отбил себе локоть. Саднила ссадина, в душе проклинал и Афган, и водятла, и свою совершенно бесперспективную миссию, в которой легко могу погибнуть; вспоминал о Леониде, чей сын где-то здесь либо в плену, либо уже в земле, думал о том, как бы защититься от солнца и жары, мечтал о том, чтобы каким-нибудь чит-кодом перенести выпавшее на мою жизнь испытание.
Быть может, стоило воспользоваться рвением Озёровых отмазать меня от Афгана. Удивительно, что желание родилось здесь, на сухой азиатской земле.
Бродя по пыльным коридорам, я ловил сильные флэшбеки: вот гоняю по Садовому кольцу на бэхе Аслана, вот провожаю универский экватор, вот сижу часами в околополитчатах со своей правдой, вот слушаю очередное беспокойство мамы, увидевшей новость про Трампа:
– Ну подожди! Ну посмотри, что делается. Вдруг этот урод Трамп что-то важное скажет! Андрюша, что творится? Ты б уехал, отдохнул подальше от столицы. Ладно с ним, с университетом! Может, уедешь в Сербию к сестре?
На волне происходящих с моей жизнью событий совсем забылось прошлое, где существовали другие люди. Сестра в Белграде… Вспомнил о ней только полгода спустя. Уж по Белграду бы не бомбили, наверное. Может быть, если бы я уехал раньше, то не попал в хронологическую яму? Кто знает. У Сербии свои секреты. Да и когда мне пришлось думать о прошлом, когда я оказался в самой истории?
Дверь распахнулась сама. Невысокий мужчина с тонкими и короткими усами по-восточному пригласил внутрь. После чрезмерно вежливого приветствия я осмотрел помещение. В кабинете сидело всего двое, хотя было обещано пятнадцать человек.
– Инна, спроси у них, почему так мало людей.
– Говорят, что местный комитет распался.
– Это ещё как? – удивился я.
Нам поставили чай с большими кусками сахара, а также тарелку с яблоками, зелёным виноградом и почти черную вишню. Оса летала туда-сюда, пытаясь полакомиться не то мной, не то этой сладостью. Рядом лежали папки с бумагами.
Абдул принялся рассказывать о положении дел в ДОМА. На удивление он показал себя более чем умным и честным человеком. Хотя в аналитических справках говорилось о крайне низкой политической грамотности местных кадров, этот афганец прекрасно осознавал тяжесть положения.
Ко мне он относился с явно восточным подходом. Улыбка, улыбка, улыбка… Знаем мы такое. Нужны поступки. То, что он говорит сейчас, меня определенно радует. Абдул старается сказать правду, хотя и поглядывает с опаской на второго товарища.
– В ДОМА нарушена координация между местными комитетами, провинции едва сообщают о своих действиях в центр. На слабом уровне политическое просвещение молодежи. Сильно влияние исламской реакции со стороны духовенства, контрреволюционных сил в провинциях, особенно на юге. Но всё это пустяки, товарищи, потому что у нас очень мало поддержки в народе. Крестьянское население ищет
– Как вы планировали её повысить?
Инна быстро переводила с пушту на русский и наоборот. Свою работу девушка исполняла честно.
– Этот вопрос я хотел задать вам.
– То есть у вас нет конкретных предложений.
– В Афганистане всё сложно, – увиливал Абдул. – Терпеть – тяжелая участь. Мы работаем не покладая рук, товарищи, но народное доверие восстановить сложно.
– Помнится, у вас ещё и раскол имеется на халькистов и парчамистов. Это так?
Переводчица посмотрела на меня с удивлением, но перевела.
– Да, всё так. Но в этой провинции проблема решена.
– Ясно.
Наступила неловкая тишина. Абдул и его товарищ точно ожидал моего приказа. Повернула голову переводчица.
– Андрей Григорьевич?
– Что? – с возмущением отреагировал я. – Контекста мало.
– Товарищ Абдул Назар, Андрей Григорьевич просит больше объяснений.
Усы на лице афганца словно вспыхнули.
– А что ему ещё сказать? У нас очень маленькие возможности. Мы ожидали поддержку Советского Союза, всего социалистического содружества. К тому же в вашей стране большой опыт борьбы с контрреволюцией.
– Он не всегда может быть полезен для других, товарищ Назар.
Я выпил чаю, закусив его куском сахара. На удивление вкусно. Афганцы принялись тоже пить. В возникшую минуту для раздумий я взялся за папку с бумагами и стал перекладывать листы так, будто читаю: “Просьба не мешать”.
Абдул прав. Борьба с контрреволюцией всегда была одной из самых сильных сторон в России. Но мне как историку известно, что в историческом сюжете всегда бывает сторона не только А, но и В. Победителей стараются не судить, конечно. В учебниках могут дать намек: “Возможен был другой исход”… Но дальше тихого голоса рассуждений ничего. А зря.
Уничтожение “контрреволюции” позволило установить жесткую, или даже жестокую власть в Союзе. Были разные результаты, и положительные, и очень отрицательные, но общий знаменатель – государства не стало. Ни коммунизма, ни марксизма-ленинизма, ни научного социализма. Зато всеобъемлющий олигархат и в нескольких бывших республиках тихий уголок с намеком на лучшее будущее. В 2028 году, я сужу по тому, что меня выбросило в самое начало Перестройки, а не куда-нибудь ещё, распад СССР оказал фатальное значение для истории. Иначе зачем я тут оказался?
Нет, определенно нужен другой подход. Афганистану можно предложить что-то другое, отличающееся от сценария, реализованного с 79-го по 89-й. Не только винтовки и медикаменты, а также советских солдат как заслон для сохранения собственной тонкошейчатой власти.
– Вы говорите, что здесь сильны позиции исламских контрреволюционных сил? – спросил я у Абдула.
– Да. В Кабуле ещё относительно спокойно, но в провинции работать намного сложнее.
– А что именно они предлагают?
– Сопротивляться иностранному влиянию. Защищать веру, выступать против безбожников.
– Хм. А они прямо-таки единым фронтом идут?
– Что это значит? – переспросил Абдул у переводчицы.
– Андрей Григорьевич, объясните им проще.
– Хорошо. Абдул, контрреволюция действует сообща, из единого центра?
– О нет, моджахеды мобилизуют людей из местного населения. Но здесь живут самые разные народы, и у них много противоречий! Очень большие противоречия. У моджахедов много и от перебежчиков из афганской армии. Есть много разных политических движений, многие находятся не у нас, а в Пакистане.
– Ясно. Значит, нужно действовать так, что оккупанты не мы, а они.
У переводчицы лицо побелело, несмотря на духоту в кабинете. Инна осторожно перевела мои слова. Абдул тоже смутился.
– Вы всё правильно поняли, товарищи. Инна, так и переводите. Нужны люди против контрреволюции? Давайте их искать. Мобилизовать необходимые кадры следует через подтверждение вашей независимости от меня, к примеру. Молодежь, если пойдет в ваш комитет ДОМА, должна знать, что борется не за какой-нибудь марксизм-ленинизм и социализм, который рассказали мушаверы из Советского Союза. Молодые люди будут сражаться за Афганистан, за свое будущее. Не за мое или за будущее товарищей из социалистической Европы. Понимаете?
– Мне тяжело вас понять, – мучился Абдул. Рядом с ним его товарищ от напряжения выпил пятую чашку чая.
– Вот в этом и проблема. Вы несамостоятельные. Слишком напираете на наши идеи. Афганский народ их не понимает, судя по вашим же сообщениям нашим советникам.
– Но как же иначе. Саурская революция…
– Сначала установить мирную жизнь, потом перейти к завоеваниям социализма, – перебил я.
Абдул протяженно молчал.
– Постепенно наладим жизнь таким образом, что вы будете полновластными распорядителями своей страны. Вы, а не мы. Когда на улицах стоят советские танки, то вряд ли это воодушевляет афганцев работать сообща. Если мы снимем это противоречие в общей картине, то у моджахедов будет выбита почва из-под ног. Они же кричат про то, что мы здесь иностранные оккупанты? Что ж, вам пора быть более самостоятельными в решениях. И ещё, я бы обратил внимание на то, как работают ваши агитаторы в районе.
– Ну да… – неопределенно промычал Абдул. – Давайте займемся насущными задачами. У нас есть вопросы к вам.
Мы приступили к бумажной волоките. Изредка я поглядывал на Абдула Назара. Он либо обиделся, либо ушел в свои раздумья. Если второе, то это определенно победа. Лучше них никто в Афганистане не разбирается. Советские советники хоть и существуют ближе всех с афганцами, но статус иностранца никак и никогда ты не снимешь. Нужно, чтобы государство в Афганистане принадлежало самим афганцам.
Сквозь дальнейшие бюрократические дела я уловил себя на мысли – может ли такое случиться, что коммунисты сами виноваты в собственном провале? Афганистан медленно двигался вперед, случилась революция, потом переворот, затем советские войска приходят для стабилизации режима, но вместо этого обратный эффект.
Кто именно допустил тут ошибку? Афганские коммунисты? Черт побери, часть их идей мне правда импонирует. Революционные изменения необходимы, потому что народ тут откровенно нищенствует. Но я же зумер, мне ближе всего Европа с постмодерном и сытой жизнью, а не исламский Восток. Афганцам, опять же, виднее в путях развития страны. Зачем вытягивать за уши человека, которому удобно сидеть на своем месте?
С другой стороны, есть советские коммунисты. Напугались переворота и сунулись аж целой армией в соседнюю страну. Гениальный ход. Теперь мы тут теряем своих пацанов за чужой холивар, пусть его начали идейно близкие к коммунистам политические афганцы, тратим ресурсы, которые пошли бы на реформы… О, как я заговорил у себя в голове. Да я уже почти что государственник!
Уже на выходе из здания, прямо у машины Инна внезапно заявила:
– Вы были совершенно бестактны, товарищ Озёров.
– К чему это сейчас сказано, Инна?
– Инна Александровна. Вас в ЦК ВЛКСМ совсем распустили? Что за постоянное ребячество.
Я встал в позу. Солнце било в глаза, но мне решительно хотелось защититься от претензии:
– Не считаю, что мое поведение ребяческое. Почему вы так решили?
– Кто же так разговаривает с нашими товарищами?
– Инна, если их не толкать к самостоятельности, то они до двухтысячного года будут сидеть за нашими спинами.
– Да пусть хоть до конца двадцать первого века будут сидеть, Андрей Григорьевич. Есть решения партии, есть указания двадцать шестого съезда, мы исполняем интернациональный долг. Вы идейно верный товарищ?
– Вы не контрольно-ревизионная комиссия, чтобы меня отчитывать, – взбесился я. – Закончим на этом.
– Нельзя просто так говорить им, что они должны взять себя в руки и сражаться. Они пытаются сделать, что могут.
