Глеб Ковзик
Родная партия
– Одни проблемы с вами, Римма, сущий кошмар какой-то. Запеканка – легкая гастрономия. Тут сложностей быть не должно. Семейный ужин, а простой ну катастрофический, – ложка в руке Виктории Револиевны елозила по запеканке так, будто тупым ножом режут корову.
– Я прошу прощения. Виктория Револиевна, позвольте ножом подрезать…
– Не надо! – закричала хозяйка.
Ситуация зашла в тупик. Или прорываться с боем, и тогда Григорий Максимович может вновь психануть и полезть с кулаками, или отступить, и тогда поступлюсь принципами, словлю отвратительнейший тильт неуважения себя. Или дать компромисс. Что им нужно взамен? Умоляю, только не ребенка.
– Всё равно этот вопрос следует решить, папа и мама.
– Так решай же. Только нормально решай, по-человечески, с умом! – лицо Григория Максимовича покраснело от гнева.
– Я съеду от вас, как только получу новую должность.
Трое посмотрели на меня так, будто совершенно признание в диком, невероятном преступлении. Сожрал рыбок из аквариума Виктории Револиевны. Или всё-таки изнасиловал Лиру.
– Какую ещё должность? – спросил папа “Андрея Ивановича”.
– Какая разница? Как только утвердят в новой должности, то подам заявление на предоставление служебной квартиры.
– Я никогда не верил в миражи… – пропел Григорий Максимович. – Пусть так. Хорошо. По рукам.
– Гриша? – рот Виктории Револиевны исказился от страха.
– Пусть. Он ведь уже женился, перестал пить и перестал попадать в неприятности. Пусть. И Лира может ужать его молодую безбашенность. Хорошо, пусть получит сначала должность, а потом переезжает вместе с женой в отдельную квартиру.
Мне стало плохо. Подступила тошнота, в груди болело. Хотелось сбежать из квартиры. Римма поддела кусок запеканки, положила на тарелку и отстранилась.
– Андрюша, что за должность, ты хоть скажи нам, – Виктория Револиевна от волнения случайно мокнула палец в свой суп.
– Какая… – мою реплику прервал телефон.
Звонок шел из коридора. Римма поспешила к нему:
– Добрый вечер, с кем я разговариваю? Да, всё верно. Представьтесь, пожалуйста. Молодой человек, Иванов в одной Москве тысячи. Хорошо, сейчас передам, – Римма позвала меня. – Андрей Григорьевич, вас к телефону. Мужчина представился как Иван Витальевич.
– Кто это? – вопрос “отца” оставил без ответа.
В трубку громко дышали, да и посторонний шум сильно фонил. Кажется, это был звук рычащей дороги.
– Привет, – прозвучало на той стороне провода.
– Иван? – я не узнал его голос. – Как вовремя ты позвонил. Привет.
– Буду короток. У меня новость.
– Надеюсь, что хорошая. Других я слушать пока не хочу и не буду.
– Послезавтра я отправлюсь в командировку. У меня был разговор. Наверху произойдет передвижка.
– Что это значит?
– Это значит, Андрей, что появился шанс исполнить задуманное. Постарайся сделать всё как надо.
– Как же я пойму, что нужно сделать? – разговор загадками раздражал меня.
Повисло молчание.
– Алле?
– Ты поймешь. Позовут. Соберись. Мне стоило больших трудов узнать про передвижку.
– Ясно. Спасибо тебе, Вань. Слушай… – постарался спросить как можно тише. – А есть ли в вашем каком-нибудь НИИ служебная квартира? Может, ты знаешь.
Снова молчание.
– Я не справочное бюро, – с придыханием повесили трубку.
В гостиной все ждали. Сев за стол, взялся за запеканку. Недурно. Теперь у меня появился реальный шанс отыграть сегодняшний трэш с родителями. В скором времени дадут повышение, я получу козырь на руки, перееду в квартиру.
Но внутри всё равно осталась боль… Прогнулся. Обеспечил всем необходимым хотелку Григория Максимовича. Энная уступка в его пользу. Хуже того, приходится брать на себя чужую вину, молча соглашаться с тем, что да, бывший пьяница, развратник и пропащий.
– Андрюша, кто это? – Виктория Револиевна, дабы сбросить накопившуюся злобную атмосферу, показательно взялась за вилку. – По работе?
– Готовьтесь к моему переезду, – сухо ответил я, доедая запеканку.
Глава 13. Маневрирую и побеждаю
Клочок бумаги, подложенный в ящичек стола, красноречиво сообщил: “Стукалина убирают”. Интэрестинг. Кто принес, кто такой Стукалин, почему уберут…
У меня было не очень много сведений об этом человеке. За несколько месяцев поработать с заведующим Отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС удалось только на общих совещаниях. Можно сказать, на истфаке его не обсуждали, фамилия не всплывала. Это далеко не брежневская фигура уровня Суслова, хотя и Стукалин выходец из той же застойной эпохи. Побыть наедине с ним не довелось, но по документам я точно знал, что он ведает в ЦК КПСС агитпропом.
Что ещё? По осторожным оценкам, у Стукалина крайне консервативные взгляды на идеологию. Его уход поможет взять под контроль культурное воздействие на общество.
Судя по почерку и цвету чернил, записку оставил Курочка. У Татьяны удалось выяснить, что он приходил в кабинет “в не самое удачное время”, когда ей пришлось отлучиться, а больше оставлять было некому. Откуда мой друг узнал про скорую опалу Стукалина, мне непонятно. Спрошу при встрече, какая птичка принесла ему на хвостике инсайд.
Я развалился в кресле, расслабив галстук и закинув руки за голову. Что поделать, товарищ Стукалин… Коммунистическая номенклатура любила подсаживать своих же в угоду ещё большей власти. Капиталы в СССР в частных руках не очень-то накопишь, обменять их сложно, зато власть – настоящий и ценнейший ресурс, волшебный в деле избавления от дефицита.
В попытках вспомнить, что стоит за выходом Стукалина из игры, на ум приходит только одна фамилия – Яковлев. Но что случилось? Александр Николаевич подсадил конкурента? Стукалин потерял доверие Горбачева? Стукалин был жестким сторонником марксизма-ленинизма и непримиримости к реформизму? Возможно, наступил на пятку генсеку, а тот его не простил. Снова жалею, что нет под рукой айпада и Wi-Fi. Пределы человеческой памяти сужают качество принимаемых мной решений.
Но такова природа любой элиты, склонной не к консенсусу, а к конкуренции, номенклатурные коммунисты почти что братья-близнецы каким-нибудь финансово-промышленным элитариям из стран Западной Европы. Удивительно, но попаданчество дало большие уроки в политике. Номенклатурщики те ещё лисы: хитрые, коварные, меркантильные и крайне дисциплинированные. Последнее качество развито до военного уровня. Партбилет как погоны, потерять категорически запрещено, ибо утрата подобна смерти, не только политической, но и часто социальной. После партбилета второй по значимости статус является принадлежность к какой-либо группировке.
Андрей Иванович держался за счет отца, столичного директора крупного производства. Московская прописка Григория Максимовича, а также его пролетарско-индустриальная биография способствовали крепкой спайке с большим числом известных номенклатурщиков. На этом, пожалуй, всё, связи его заканчивались. Поэтому мой “отец” так настойчиво давил на скорую женитьбу с Лирой. Прославившийся в прошлом как отчаянный и пьющий золотой ребенок, Андрею Ивановичу было бы чертовски сложно найти выгодную пассию.
Я сделал качественный рывок. Чтобы избавиться от маргинальности, пришлось действовать самым ярым сторонником антиалкогольной кампании. С седьмого мая почаще вставлял в свою речь “серьезную озабоченность” проблемой пьянства и алкоголизма, что долг каждого коммуниста в демонстрации на личном примере активной борьбы с подобными пороками. Проще говоря, просто цитировал постановление ЦК. Людей такое прибегание к речению положительно устраивало, я же относился к партийно-канцелярскому попугайничеству с огромным рофлом.
– Да, Серёжа, советский народ единодушен в том, что употребление спиртного нетерпимо для него. А ты, получается, оторван от советского народа. Кто ты? Буржуазный прихвостень, лицемерный дружок класса капиталистов и помещиков?
Курочка, давясь от смеха, обильно запивал положительные эмоции шампанским.
Одно стало ясно – вот оно, то самое окно возможностей, сообщенное Иваном. Если ему и было известно, то только от отца, работающего в Международном отделе ЦК. Наверное, слухи пошли быстро по аппарату, а он, давший обещание мне, решил исполнить задуманное через появление освободившегося места в руководстве партии.
Но как я реагирую на полученный инсайд? Самым что ни на есть парадоксальным образом. Вроде как должен радоваться, потому что выхожу на финальный круг по проблеме выживания в советском обществе: бронь от надзора КГБ, получение реальных рычагов власти, привилегии высшей номенклатуры, работа над изменением истории. Но вместе с тем меня одолевают поистине философские переживания.
Куда всё же подевался истинный Андрей Иванович? Я живу в его теле, используя его биографию, занимая социальный статус и роли, наконец, не давая возможности ему жить. У него нет никаких способов действовать и существовать в нашем мире. Теоретически Андрей Иванович умер. Ещё одна гипотеза – он застрял в разуме, находится как бы в тюрьме, задавлен моим сознанием. Можно ли отыскать его? Разговор с ним открыл большие тайны.
Если он умер, то я хочу знать, как именно. Например, он часто юзал алкоголь. Лег спать, остановка сердца и смерть. Примерно в тот же миг мое сознание перемещается в тело Андрея Ивановича. Либо он уснул, а я фактически убил его, вторгшись в пределы его разума. Мне не нравится такая мысль, но как вероятный сценарий рассматривать вполне можно.
Условное предположение – Стукалин не вписался в команду Горбачева. У нового генсека сейчас разворачиваются большие планы на перемены. Это ещё не Перестройка. Как верно в “Праге” предсказал Иван, началась попытка перезапустить политику Андропова. Пустая трата времени. Авторитарная модернизация. Хороший ход, когда знаешь, к чему идешь. А знал ли Андропов, куда ведет страну своими реформами? Принципиальных изменений, впрочем, сейчас ожидать не стоит. Это минус для страны, но плюс для меня: важнее всего задействовать свой потенциал на важнейших хронологических точках – событиях.
И здесь вновь всплывает болезненный вопрос. Зачем я вообще лезу в историю? Прошлое как процесс, в котором учесть всё на сто процентов крайне сложно. Вторгаясь в событие, я неизбежно создам… хм, как бы это назвать? Волна? Создам волну, что пройдется по ткани хронотопа, связи между временем и пространством. Что сделает эта волна, скажем, добравшись до Ленинграда? Или до Вашингтона? Что станет с Трампом в 1987-м, например, после моего предполагаемого вхождения в ЦК КПСС? Возможно, измененное событие спровоцирует цепочку мелких событий, а они паутиной разбегутся в недоступные участки – в такие, в какие не подберешься и не изменишь.
Масштабность изменений тоже важный фактор в сдерживании моих амбиций. Интервенция в историю может привести к ещё более худшему концу, чем он был у меня в 2028-м. Пока единственный способ, придуманный мной для того, чтобы купировать возможные последствия от изменений, заключается в бездействии. Нет дела – нет и тела.
Пора заканчивать с философией. Вышел в приемную, ищу глазами Татьяну. Её нет. Через пять минут она вернулась в кабинет, держа в руках весомую папку.
– Не подписала, – в голосе расстройство.
– Что случилось?
– Самой бы понять, Андрей Григорьевич. Отправилась к Виктору Максимовичу с документами на подпись, а там дверь закрыта, к секретарше тоже не зайти. И ещё Иван Иванович стоит, будто стережет.
– Иван Иванович?
– Елфимов.
– Ах да, точно. Только как понять, что стережет?
Татьяна пожала плечами:
– Я его таким вижу впервые.
– Может, приехал кто?
– Раз приехал человек, то очень важный. Мишин почти всегда доступен для контакта
– Например?
– Может быть, приехал член Политбюро. Это предположение и только.
– Понятно. Приготовьте чай, я буду у себя.
Хм. Как странно. Иван говорил, что скоро наступит момент для действий. Сегодня получил записку про Стукалина. Босс всех комсомольцев Мишин заперся в кабинете – возможно с кем-то важным. Член Политбюро, либо секретарь ЦК в стенах центрального аппарата комсомола… Елфимов, однажды попробовавший атаковать меня, стоит под дверью Мишина; со слов Курочки, Иван Иванович практически в шаге от того, чтобы занять должность заведующего Сектором учета кадров. Получение им таких полномочий даст контроль над кадровой политикой. Ему станет под силу формировать в нужном ключе кандидатуры на номенклатурные должности в аппарате комсомола и в союзных республиках.
А что, если Елфимов знает о незванном госте? Новая попытка выбросить Озёрова из комсомола. Пока раскидывал карандашом за и против, явился Курочка.
– Какое-то безумное величие, Андрй. Какой-то провинциальный королек заявился к Елфимову, – пожали мне руку.
– Ты о чем?
– Да зашел в отдел комсомольских органов, хожу по кабинетам, и в одном из них встречаю замурованного демона. Парень с южным акцентом, кудрявый такой, в сшитом костюмчике и надухаренный сидит на стульчике и потрясывает ножкой.
– Так и что? – новость о госте не удивила меня. – Рядовой случай.
– Да согласился бы с тобой, но…
– Что но?
– Ну, я стал расспрашивать демона, почему он задержан в кабинете. А у него такая речь довольная, будто самого Мишина подсидел.
– Понять бы, как ты пришел к такому выводу.
– Он надменно заявил, что ждёт распоряжения о переводе в ЦК.
– В наш?
– Да хоть бы в наш. В партийный ЦК.
Молчание. Одна новость интереснее другой. И тут меня осенило. Я раскрыл рот в удивлении, заулыбался, а потом быстро заговорил:
– Сережа, спасай. Бери этого демона и замуруй в кабинете. Держи так долго, сколько сможешь.
– Чего? Зачем? За что птичку хочешь посадить в клетку.
– Потом объясню! – я рванул на выход.
На бегу сорвал со стола Татьяны папку, сунул в подмышку и молнией полетел на этаж, где был кабинет Мишина. В смущении секретарша никак не отреагировала.
Елфимов кого-то хочет протолкнуть наверх. Так-то этим должна заниматься Наталия Васильевна из Сектора учета кадров, но мой недруг перенимает у неё должностные обязанности. Он вызвал лояльный кадр на встречу, и теперь ждёт нужного момента.
Его план необходимо разрушить.
А вот и Елфимов.
– День добрый, Иван Иванович, – протянул я руку, чтобы поздороваться.
В ответ с большой задержкой пожали руку. На лице Елфимова сильное смущение.
– Андрей Григорьевич, а что вы тут делаете? Думал, вы на совещании.
– Что вы, уже закончилось.
– Но оно же длится три часа, ещё полчаса минимум…
– Иван Иванович, позвольте узнать, почему ждёте Виктора Максимовича у двери его приемной?
– Да я… Мне надо по одному делу… – Елфимов весь напрягся.
Он что-то скрывает!
– Так заходите, – вежливо пригласил его в кабинет Мишина. – Пойдемьте, мне тоже туда.
– Э-э-э, нет, Андрей, остановитесь.
– Чего так?
– У Виктора Максимовича важная встреча.
– Важная?
– Да. Очень.
– И никому нельзя?
– Ну, получается так, – лицо Елфимова побледнело.
Нужно срочно принять решение, которое повлияет на всю оставшуюся жизнь в этом мире. Назад дороги нет. Или вступаю в борьбу за власть и будущее, или отступаю в надежде, что со второй попытки Перестройка сама собой получится.
Стук сердца ускоряется. Пот пробился наружу. Курочка, не подведи!
– Вы знаете, Иван Иванович, а я всё равно пройду, у меня дело срочное, – попытался обойти его.
Елфимов преградил мне дорогу.
– Да вы что? – сокрушался он. – Какое же может быть дело, когда идет совещание с высшим партийное руководство.
– Касающееся фестиваля молодежи. Срочный вопрос по финансам.
Пробую двигаться вперед, но Елфимов ограждает собой дверь.
– Довольно, Андрей, потом зайдете, – голос его всё больше суровел.
Не отступаем. Давим ещё сильнее.
– Иван Иванович, освободите путь.
– Всё же я настаиваю…
– Вы настаиваете секретарю ЦК Комсомола? Иван Иванович, займитесь лучше чем-нибудь полезным.
– Я всё равно вас не пущу, – взглядом Елфимов рыскал по коридорам, ища кого-то. Патрон потерял клиента. Курочка, ты герой.
Последняя атака. Вперёд, Андрюха, только вперёд!
– Отойди немедленно, – прорычал я. – У тебя остался один шанс до крупной ссоры.
Елфимов от ужаса потерял дар речи. Этим временным параличом я и воспользовался, толкнув в сторону препятствие. Дверь приемной открылась, показалась суровая головка секретарши:
– Прекратите шуметь.
– Да-да, Иван Иванович, обязательно поговорим про наших переводчиков в Афганистане, – стеатральничал я перед секретаршей Мишина. – Мне срочно к Виктору Максимовичу.
– Нельзя, нет! Тише говорите.
– Там кто-то есть?
Секретарша прошептала: “Егор Кузьмич у него”.
Идеальная комбинация. Продолжаем блицкриг.
– Милая, мне пора, – потянулся я за ручку двери.
– Андрей Григорьевич!
– Дело срочное!
Войдя в кабинет Мишина, тут же закрыл дверь. На меня посмотрели двое: мой главный босс в комсомоле и по всей видимости Лигачев.
– Добрый день, Виктор Максимович, здравствуйте, Егор Кузьмич.
Двое сидели молча. Тишину прервал Лигачев:
– Это кто?
– Андрей Ива… Григорьевич Озёров. Наш заведующий Отделом пропаганды.
– Молодой человек подождать не может? – насупился Лигачев.
– Товарищи, дело очень срочное, – врать пришлось ежесекундно, главное не запутаться в придумывании. – С нашей стороны предложена инициатива по секции “Свободная трибуна”.
– Какая ещё трибуна? – возмущенный Мишин указал на дверь.
– Для фестиваля молодежи, Виктор Максимович.
– Боевитые у нас комсомольцы, прорывные на смекалку, настоящие коммунисты,– усмехнулся Лигачев. – Мне аж интересно стало. Я считаю, что инициативу товарища Озёрова можно заслушать.
– Спасибо, Егор Кузьмич, – не давая очухаться своему биг боссу, сначала принялся наобум говорить правильные фразы, слепленные из заученных цитат. Про коммунизм, про ускорение, про социалистическое соревнование, о враждебном капиталистическом лагере обязательно упомянул. Мысли летели из головы, и через несколько секунд вспомнился последний разговор с Татьяной, что нужна политически грамотная тема для фестиваля.
И я стал говорить про экологическую повестку. Что тематику всегда дают обобщенно, а нужны конкретные и нетривиальные меры, с их помощью можно завлечь на свою сторону иностранную молодежь. Очень грубо, упрощенно и бравурно, давя эмоциями, словно агитатор перед гражданами рассказал про зелёные зоны, возобновляемые источники энергии, ветряки, экостандарты и пластиковые выбросы. Тема, похоже зашла сидящим. Лигачев пальцем показал на стул, я тут же сел.
– Звучит свежо. Конкретные темы для международного фестиваля. Нам терять имидж Чья инициатива, говорите? – Лигачев разглядывал мое лицо.
– Я сам предложил. Провел несколько дней в Ленинке, собирал материалы для научной обоснованности. С такими темами мы можем продемонстрировать прогрессивность нашего строя перед иностранной молодежью.
Лигачев внимательно выслушал.
– Вот такие молодые коммунисты у нас должны быть, понимаете. Мне нравится. Андрей Григорьевич, раз инициатива ваша, то несёте персональную ответственность. Только проведите потом капитальный разговор, чтобы задача была политически грамотно решена. Подготовьте комсомольцев для обсуждения и обмена мнениями на фестивале. Виктор Максимович, как охарактеризуете работу товарища?
Биг босс комсомола в страхе запутался, как дальше действовать. Ну же, дай положительную характеристику, не жадничай…
– Претензий, партийных взысканий не имеет, работает хорошо, старается вникнуть в суть дел, политически грамотен, – медленно произнес Мишин.
– Вот. Нам такие нужны. Значит, персонально несете ответственность за инициативу, Андрей Григорьевич. Если всё получится, то примем положительные выводы.
– Партия сказала: надо! Комсомол ответил: есть!
У Мишина лицо багровым цветом налилось, а Лигачев, напротив, заулыбался. Он попросил оставить их наедине.
Выйдя из кабинета, я глубоко выдохнул. Елфимов, весь сокрушенный, трясся и всё также не рисковал войти; рядом с ним стоял молодой парень, от которого несло духами и свежестью, но взгляд был как у побитой собаки. Осознав проигрыш, они куда-то ушли.
До меня дошло, что наголову разбил его попытку поиграть в политику. На радости подпрыгнув, я удовлетворенно пошел в свой кабинет, мурлыча простой мелодией.
Глава 14. Покалеченные судьбы
Почти сразу после отъезда Лигачева мне устроили форменный разнос. Звонок прозвенел на телефоне Татьяны, одновременно затрещал и мой. Не успел поднять трубку, а уже послышался окрик.
Мишин не стеснялся в выражениях, оценивая поступок как грубейшее нарушение партийной и комсомольской дисциплины. Меня вызвали в кабинет к первому секретарю – немедленно, бросая все возможные и невозможные дела. Зайти внутрь ещё удалось в спокойном состоянии, но выйти пришлось в состоянии полностью выжатого человека.
Мишин врубил на полную мощность режим агрессивного босса, недовольного “отсутствием субординации”. Я почувствовал сильное напряжение: в моем времени, поговори со мной так начальник, на его столе через десять минут лежало бы заявление с подрисованным мужским половым органом. Но в СССР положение строго зависит от наличия должности, от статуса в номенклатурной иерархии, и потеря даже комсомольского поста приведет к концу. Хочешь спасти мир – выслушивай нотации в советском духе.
Крик был настолько громким, что возле кабинета собрались люди. Больше всех происходящему радовался Елфимов: уже после моего пропесочивания Курочка рассказал, что тот звенел от счастья и возникшей перспективы избавиться от конкурента, намекая на скорый исход.
Естественно, мечты остались мечтами. План Елфимова по удалению меня из комсомола абсолютно провалился, а ругань Мишина останется только пустым окриком. В этом я полностью уверен. От Лигачева дано партийное указание по исполнению задуманной политической акции. Да-да, Егор Кузьмич так мою задумку и обозвал – политическая акция. Мне без разницы, как она будет зваться, лишь бы результат имелся. И он даже сейчас превзошел мои ожидания.
Теперь Мишин со мной в вынужденной связке. Как мне кажется, никто из руководителей не захочет потерять репутацию из-за плохих подчиненных. Лигачев вряд ли оценит по достоинству ситуацию, когда в комсомоле заведующий агитпропом секретарь ЦК берется за задачу, а потом со свистом её проваливает. Ведь какой вывод произойдет в отношении Мишина? Оргвывод, разумеется.
Но ставки выросли и для меня. Уже не отозвать свои слова, не отступить и не сдаться. Разочаровать члена Политбюро ЦК КПСС, да ещё и второго человека в партии, на мой взгляд, просто непозволительно. Другого шанса может не быть. К тому же на пятки давит КГБ. Вчера прослушивали, сегодня добились увольнения из комсомола, а завтра арестуют под предлогом антисоветской деятельности. В квартирнике у Штейнберга побывал, должны были зафиксировать. Стоит предположить, что могли подслушать и другие разговоры. Я в этом мире неизбежно говорю как антисоветчик или западник.
Впрочем, был ли у меня выбор? Иногда кажется, что состоялись выборы без выборов. Давление извне влияло на ход моей мысли, на принимаемые решения, на само поведение целиком. Часто в этом мире я действовал скорее вынужденно, нежели осознанно. Кто бы вообще спросил из советских людей, чего хочет на самом деле Андрей Григорьевич…
– Какое ещё осознанное поведение, какие ещё ветряки? – голос Мишина всё ещё звенел в ушах. – Как можно было додуматься до такого? Как можно было вбежать в кабинет, игнорируя требования Валентины Павловны? Вы совсем совесть потеряли, она же вам в бабушки годится. И всё это происходит прямо перед фестивалем!
– Уверен, что в научно-популярной литературе найдется обсуждение таких тем, – защищался я.
– Вы бы ещё “Технику – молодежи” подсунули Лигачеву. Головой надо думать, Андрей! Это член Политбюро ЦК! У него информированность в таких темах куда выше, чем журналов. И вы предложили ему такое, совершили непростительную и бездумную инициативу. Последствия будут такими, что никакой звонок отца уже не поможет. Вы понимаете, о чем я?
– Виктор Максимович, задача комсомола в том, чтобы молодежь активно работала, добросовестно и с полной отдачей. Михаил Сергеевич ведь что на апрельском пленуме партии сказал? Необходимо ускорение социально-экономического развития страны. Мы же на совещании не единожды обсуждали, что нужно учесть решения апрельского пленума.
– Да при чем тут это, Андрей? – разъярился первый секретарь. – Ты подставил весь Центральный комитет комсомола!
– При том, Виктор Максимович, что наша инициатива полностью этому содействует. И в выигрыше окажемся все мы, а не только я. Моя инициатива служит сугубо интересам партии и государства. Беспокойство излишне. Справлюсь, честное слово.
Мишин наконец умолк. Говорить больше нечего. Он сложил руки словно в молитве, сосредоточился на чем-то. Я спросил, могу ли уйти, в ответ только тишина.
Я знал, на что шел. Но готов ли понести жертвы за свое геройство?
– Ты меня с ума сведешь, Андрей, – Курочка похлопал по плечу, пытаясь ободрить. В моем кабинете мы собрались вдвоем, Татьяна обещала скрыть факт нашего местонахождения. – Совсем уже со скуки одичал. Иногда думаю, лучше бы ты оставался кутежником, чем творил такие выкрутасы!
– Да брось, всё будет хорошо.
– Какой брось? Лигачев не просто так сюда приезжал. Ты нарушил план целой группировки! Елфимов, думаешь, просто так стоял и сторожил дверь Мишина?
– Всё узналось внезапно, Курочка. Ты подсказал, Татьяна упомянула, мой мозг всё сложил в одну картинку.
– Ты и планы Мишина нарушил…
– Чушь. Каким это образом?
– Я думаю, они делали ставку на своего человека. Планировали познакомить с Егором Кузьмичом, предложить кандидатуру на рассмотрение.
– Сергей Георгиевич, откуда такие познания? – я был недоволен другом. Слишком плохо налажена между нами коммуникация. Мне нужно получать информацию – быстро и скрытно, и намного быстрее, чем оппоненты. Сейчас удалось обыграть группу Елфимова. Черт знает, кто стоит за ними, может сам Лигачев. – Почему узнаю так поздно?
– Да это мои предложения, Андрей. Ну скажи, зачем внезапно приглашать малоизвестный кадр из провинции, под самую встречу, внеплановую к тому же, с Лигачевым? Уж если у нас происходит совещание с секретарями ЦК, то всех на уши ставят, а тут узнают буквально единицы.
– Тогда понятно, почему Мишин настолько зол.
– Ты спутал ему карты, – Курочка налил себе воды из графина, выпил и вытер рот рукой. – Всю последовательность разрушил. Наверное, ему пришлось представлять уже тебя как того самого кандидата, ради которого были устроены смотрины.
– Что ж. Спасибо тебе за то, что удержал в кабинете соперника.
– Ты пойми правильно, на тебя глядеть пристально будут, – Курочка принял самый суровый вид из всех возможных. – Пока не наступит день фестиваля, пока не подготовишь всё на сто, а лучше двести процентов, пока не проведешь эту самую политическую акцию, спокойствие не обретешь.
– Ладно, Сергей, мне надоел разговор. Всё и так ясно. Сделаю как надо, и пойду наверх. От тебя жду поддержки.
– Хорошо. Что теперь? Надо как-то отпраздновать твое восхождение в гору.
– У моей Курочки есть предложение?
Честно сказать, мне и правда следовало бы встряхнуться. В моей голове сейчас запрос-картинка – теплый муд с друзьями где-нибудь в отдалении от общества. Так что я охотно согласился на предложение Курочки.
Кто ж знал, что будет дальше…
Коричневый трехэтажный дом, окруженный лесом и опоясанный белесым туманом. Бетонная площадка, на которой стояли припаркованные машины. Поблизости ни души. Только наша небольшая компания из четырех.
Большинство уже разъехалось с устроенной встречи. И теперь я сижу на софе, а передо мной, упершись злобным взглядом, стоял Владимир Ручков, тот самый протеже Елфимова.
Я не раз спросил Курочку: “Ты зачем его пригласил? Что он здесь делает” Мой друг виновато пожимал плечами: “Это не я. Оказывается, он знаком с Колей!” Николай же, будучи организатором вечеринки, имел простой, можно сказать быдловатый подход к жизни. Он не был из золотой молодежи, но имел доступ к полузапретным вещам. Через него проводили различные операции, про которые люди в должности предпочитали никогда не говорить.
Весь вечер вышел для меня стрессовым. Я не понимал, что мне делать, как реагировать на присутствие Владимира. Заметно, как он смотрит на меня волком. Маленького роста, уже лысый и с нездоровой кожей. Что у него происходит в голове?
Я даже не пытаюсь установить с ним контакт.
– Коля, когда закругляемся? – стоя на балконе, мы молча наблюдали за ночным лесом. Деревья шумели, периодически говорили на шелестящем языке. Коля был высок и строен, часто хвастался тем, что хорошо изучил каратэ. Аслан же из моего мира говорил, что каратэ был запрещен. Интересное наблюдение, конечно.
– Да скоро, думаю. А что жену не пригласил?
– Уехала в командировку, – соврал я.
– Ты знаешь, приятно с тобой познакомиться. Нужно связями обрастать, давно решил дял себя. Сережка ведь про тебя говорил в последние месяцы много.
– В хорошем ключе? – я удивился, что Курочка о чем-то делился с этим человеком.
– Ага. Особенно в последний месяц. Говорит, ты из наших.
– Ну смотря что мы подразумеваем под нашими.
– Короче, в нашей команде.
– Если так говорить, то да. Хотя команды толком и нет.
– Пока ещё нет, а через годика два сделаемся большими людьми, – Коля сделал затяг. – Вот вы подрастете, окажетесь наверху, сможете делишки проворачивать. Там и братьев и друзей не забудете, надеюсь.
– Нам не довелось раньше встречаться?
– А? Не, ты че. Курочка меня стесняется, – окурок Коля потушил о балконные перила.
– Это ещё почему?
– Ну я же спекулянт по-русски говоря. И шабушной немного. Ты вроде тоже протестовал против Системы, по-своему конечно.
– Да не то чтобы… – попытался смягчить такое отношение про себя.
– Ну пил ты конкретно, будто слон или “афганец” после разговора с душманами. А вот пить перестал, и Курочка к тебе стал смотреть как на ровню.
– Ты весьма прямолинеен, я смотрю.
– А то, ещё одна причина, почему Курочка придерживает меня в тени, – Коля ни с того, ни с сего принялся делать отжимания.
– Слушай, а что тут делает Владимир? – мне хотелось выяснить, можно ли купировать проблему через организатора.
Постепенно складывалось впечатление, что Владимир приехал неспроста. Кто-то видимо слил наш с Курочкой отъезд.
– Че так, не нравится? Вроде нормальный пацан.
– Сегодня между нами случилась неприятная история.
– Правда? – это был его тридцатый или тридцать пятый отжим. – Ну-ка поподробнее. Давай, присоединяйся к отжиманию, не стой.
Я усмехнулся. Неплохо он включает так в свою орбиту людей. Отжался до тридцати, в носу резко зачесалось.
Чихнул. Сопли навылет, Коля орёт с меня. Его смех показался мне знакомым, как у школьных друзей, стал смеяться над ситуацией.
– Ну так че случилось-то? – Коля перестал отжиматься, громко дышал и разминал шею.
– Ты всегда такой гиперактивный? – спросил я.
