Глеб Ковзик
Родная партия
– Ты обиделся на меня? – спросил он, вытирая мороженое салфеткой.
– У нас возникло недопонимание.
На пару минут установилась тишина.
– Сергей, в моей жизни случилась большая перемена. Думаю, и так заметил. Мы, комсомольцы, судьбой сплочены, но всё же я нуждаюсь в друге, товарище, напарнике, который пулеметную ленту подаст в трудную минуту. Вроде как договорились, что идем вперед вместе. Детский сад какой-то. Не завидуй своему товарищу. Доверие строится поступками. Пусть это будет нам уроком – друг от друга ничего не скрываем, всегда и везде боремся с врагом, как со своим личным, поддерживаем.
– Согласен, – Курочка протянул пятерню в знак примирения. – Клянусь считать тебя как своего брата.
– У тебя лапа грязная, – засмеялся я. – Вся в пломбире. Хрюшка.
– Пятачок свой видел? – пальцем мазнул мне по носу. – Во, погляди.
– Дай салфетку!
– Нет, так ходи.
Засмеялись. Машины шумно ездили по проспекту. Вечер вошел в силу, жара стала спадать.
– Андрей, а что будешь делать с Елфимовым? – Курочка посмотрел на меня. – Вернее, что мы будем делать?
– Ничего.
– Вот так?
– Ну да. Зачем его трогать? Ты хоть знаешь, чего ради он взбаламутил воду?
– Ему не понравились твои чудачества за последние месяцы. К Мишину ходит и рассказывает, какой безответственный Озёров, совсем нам не товарищ. Потому решил сбросить из аппарата, как только подвернулся случай с автомобильной аварией.
– Надо же, какой креативный товарищ Елфимов. Не осуждаю, это его выбор… но осуждаю.
– Стоило бы ответить ему за такое.
– Да зачем? – скривился я.
– Ну что ещё зачем?
– Предлагаешь по-сталински разобраться в центральном аппарате комсомола?
– Нет. Обойдемся без Сталина.
– Обойдемся без нападок на Елфимова, – отрезал я. – Это бесполезно. После него придет другой, третий, четвертый… Комсомол тесноват для подобных интриг. У него могут быть какие угодно полезные задачи, но только не тренировка в политике. Всё решает старший брат.
– Тогда что мы будем делать?
– Как что? Нас ждёт родная партия, Сережа. Только в ней имеется крыша от всех ураганов и дождей. Так что вперед, к победе коммунизма, комсомольцы выступают в поход. Не слышу твоих громких и бурных аплодисментов, товарищ Курочка!
Глава 11. Грани знакомства
Чем отличалась фигура Лиры от фигуры Татьяны?
У Татьяны всегда подчеркнуто деловой стиль и строгие контуры. Она ничем не выделялась, не было никакой особенности во внешности, простая красота молодости.
Тело Лиры очень гибкое: грани мягки, тонки, изящны и грациозны. Худоба шла ей, отражала суть личности – порхающая в синем небе свобода. Глядя на неё, спокойно раздевающуюся передо мной, я поймал себя на мысли: “Ну, была не была? Всё-таки по паспорту мы честные сожители, паспорт есть…” Но после этого спешно затряс головой, находя такую идею излишней.
Она набросила на голое тело белый халат, покрутила вентили в ванной, пуская горячую воду: пар шел клубами, заполняя пространство.
– Ты что, никогда так раньше не делал? – ноги Лиры лежали на моих коленях.
– Нет. Друзья так и не делают. Если только совсем навеселе.
– А я однажды с одним молодым писателем в Париже подружилась. Сидели в ванне. Доминик читал стихи, а я ничегошеньки не понимала, только восхищалась наигранностью.
У меня на лице выступило смущение, из-за чего Лира рассмеялась.
– В вашем мире сексуальной революции не было, что ли?
– Ещё какая была…
– Тогда почему ты такой скованный?
– Лира, не забывай, что я всё-таки другой человек. Удобно сравнивать с тем самым “Андреем Ивановичем”, но такое сравнение не очень корректно.
– Ой да брось, – Лира ковырялась в своей сумке и напряженно что-то искала. – Считай, ничего серьезного между нами не было. Нет поводов для ревности.
– Так я и не ревную.
– А жаль, – из сумки на свет вышел стеклянный узорчатый флакон. – Ты стал лучше. Ты его лучшая версия.
– В каком плане?
– Во внешнем уж точно! Прежний Андрей меры не знал. Его чрезмерность сдерживали исключительно родители. Пить он так и не научился, а убивал в себе горе страшнее, чем это делают в далеком медвежьем углу.
Я поинтересовался, что за горе случилось с “Андреем Ивановичем”, но Лира словно проигнорировала вопрос. Вместо этого она взяла извлеченную из недр бесконечной сумки бутылочку, и, потирая ручки, захихикала:
– Сейчас будем купаться в розовом масле, как тогда в Париже!
– Погоди-ка, что значит будем? – у меня в груди похолодело от одной только мысли лежать с ней в ванне.
– Ну да. А ты думал, для чего приглашен?
– Чай пить, квартиру посмотреть, познакомиться ближе… – смущенно отвернулся к окну. – С того дня, как приехала в Москву, мы не можем нормально поговорить. Ведь ты мне совсем малознакома.
– Ну походи, посмотри, пока с ванной тут вожусь.
Дом Лиры был впечатляющ. Не просто сталинка, а именно одна из сталинских сестер. Я жил в квартире директора автозавода, просторной и удобной, но даже у нас не было такого потолка и роскоши… По советским меркам, конечно.
Очевидно, что чем выше потолок, тем больше твой номенклатурный статус. Папенька у моей “жены” влиятелен донельзя.
Лира имеет колоссальное преимущество перед всеми в номенклатуре. Если золотую молодежь куда-то приставляли, к каким-то едва заметным должностям, принуждая изображать труд, то у неё и должности толком не было. Когда я спросил её, что за командировка у неё была в ГДР, она громко рассмеялась:
– Это не командировка, это одна большая советская шутка! Чтобы я работала, просто немыслимое явление.
Полагаю, что за смехом скрывается правда – она работает в каком-нибудь торгпредстве под видом секретарши, перекладывает бумаги со стола на стол и всё свободное время вживается в полный ущемлений и тягот жизненный период Ленина в Швейцарии. Получает моя “жена” официальную зарплату на сберкнижку, а живет на широкую ногу благодаря конвертам. Вполне может быть, что она ещё вдобавок относится к зарубежной агентуре КГБ. Не хочется превращаться в параноика, но и любовь к творческой интеллигенции можно трактовать двояко.
Мне не пришлось долго размышлять над тем, каким образом у Лиры получился такой привилегированный статус. Внебрачный ребенок. Стыд для советской семьи, позорное нарушение морального кодекса строителя коммунизма. В общем, этические нормы номенклатура перед ликом советского народа будто бы соблюдает. Это стало понятно хотя бы потому, что “Андрей Иванович” пил только в специально отведенных местах, не попадаясь на глаза силовикам или простым москвичам, а Леонид его тайно из ресторанов вез домой и в час, и в два, и в три ночи…
Но за внешним фасадом, построенным для советского человека, можно было делать гораздо больше. Лира тому пример. Всё равно Суслова уже нет как три года. Некому сделать вежливое одергивание – с ритуалом положения партбилета на стол.
Если Лира родилась вне брака, то советскому чиновнику оставалось только укрыть её от партийно-чекистского надзора. Либо вовсе отказаться, сдать в детдом, чтобы растворилась в сиротской безнадёге. По какой-то причине истинный отец этого не сделал. Более того, полюбил её, взял под своеобразную по моим меркам опеку. Формально она вне семьи: не носит фамилии, отчество чужое, участие в жизни отца околонулевое. Чертовски сложная форма отношений между отцом и дочерью. Смог бы я так? Точно нет. Послал бы сразу.
Лира ни в чем не нуждалась, щелчком пальцев могла достать себе и вкусное, и дорогое, однако с отцом вживую общалась очень редко. На всякий случай, с той стороны держали ощутимую дистанцию. Даже на нашу свадьбу тесть, чье имя до сих пор одна большая загадка, не приехал, чем сильно разозлил Григория Максимовича.
Лира не расстроилась ни капли. Она всё понимает. Всё-таки у отца настоящая семья есть, жена, которая однозначно заревнует к сопернице.
Я очень мало знал свою “жену”, и отчасти приехал не столько поглазеть на квартиру, проникнуться вайбом сталинского лухари-стайла с видом на Котельническую набережную, сколько поговорить с Лирой. Просто. По-человечески. По-дружески.
– Лира, как насчет того, чтобы ты плавала дельфинчиком в ванной, а я рядом присяду на стульчик? Буду рисовать тебя.
– Умеешь рисовать?
– Не-а. Всё бывает в первый раз.
Лира сбросила халат. Я попытался изобразить на лице что-то вроде “Не удивлен, знакомо, ага, да-да, всё на месте”.
– Раздевайся и залезай, – одной ногой Лира уже вошла в горячую ванну. – Дверь ещё прикрой, пожалуйста.
– Лира, я полный аутист, – в растерянности встал стрелой. – Вот что ты этим мне хочешь сказать? Приглашение на секс?
– Вовсе нет, дурашка, – её тело погрузилось в воду, белая пена вспученной горой закрывала оголенные плечи и грудь.
– А если у меня будет не та реакция?
Лира сделала суровое лицо, даже наклонило чуть вперед голову:
– Андрей Григорьевич, немедленно прыгайте ко мне в ванну! Именем советской власти, приказываю: исполнять супружеские обязанности, а именно дружить, ласкать и веселиться.
С большим вздохом сбросил одежду. Высокая температура ущипнула ноги.
– Ой, а что ты от меня скрываешь? – она шлёпнула меня по рукам. – Будто я тебя не видела раньше!
– Ох, Лира, ты один сплошной поведенческий эксперимент…
Погрузился в воду. Мы смотрели друг на друга, а между нами большими облаками витала пена.
– В кипятке моешься, значит? – казалось, будто мое тело варится как у рака.
– Какой же ты неженка, я не могу, – Лира вылила розовое масло, сразу весь флакон. – Какое счастье, что нет во мне крови Понтия Пилата! Да расцветет букет алых роз в купальне! Боже, перед глазами вспыхивает Париж. Ах, город любимый, как же по нему скучаю.
Её ноги стали играть с моими, а я всё никак не мог расслабиться. Пытаясь понять, что не так, разум постоянно приходил к мысли: “Не вкрашился, нет привязанности, чуждый человек” К тому же все статусы перепутались. Я её муж. Ага. Тут хотя бы подружиться для начала. Она меня старше на десять лет. Физиологически же мы равны.
– Красивый слоник, – кивком указал на статую. Большой мастодонт держал стойку, хоботом обливая себя.
– Это памятная вещица. В знак советско-индийской дружбы. От посла. Неважно, я её всё равно не люблю. При первой возможности сдам куда-нибудь, – Лира достала маленький металлический портсигар, положила на тумбочку стеклянную пепельницу и закурила. – Ну, рассказывай.
– О чем? – удивился я.
– Обо всём! – из воды вынырнул витиеватый дамский жест рукой вверх, с большим намеком на то, что пора вести душевный разговор. – Как жилось в твоей стране? Люди были счастливы?
Внутри меня повисла мрачная тишина. Розовое масло от воспоминаний остро, почти болезненно ударило в нос.
– На самом деле, плохо. Очень плохо.
– Не верю, – большая затяжка, выдох и клубок дыма отправился на потолок. – Ах черт, форточку открыть забыла.
С тяжестью вылез из ванны, наспех вытерся и раскрыл окно. Июльский шум сразу же ворвался в комнату. Запрыгнул обратно, растянул улыбку до ушей. Сейчас сгорю со стыда.
Только нет, я не в порядке. В ужасе мое сердце колотится от того, что сижу с красивой девушкой, которая вдобавок “жена”, и не знаю, как правильно себя вести. Одно для себя понял, что к хукап-культуре не отношусь. Одного присутствия мало – нужно влюбиться. Но нужно ли?
Ладно, поведенческий эксперимент продолжается.
– Ты похудел! – заметила Лира.
– Что за лев этот тигр, да? Я занялся собой. Довёл количество отжиманий до двадцати. Прошлый владелец тела отжимал только бутылки.
– Да… Вернемся к теме. Не верю тебе. Что может быть хуже совка? – Лира бросила в меня большой кусок пены. – Ну скажи мне, что?
– Ядерная война. Невыносимое воспоминание, поверь.
– И кто начал? Мы?
– Да с чего вдруг? – огрызнулся я.
– А кто же ещё? – дымок улетел в потолок. – Ты знаешь, о чем сейчас говорят на Западе? В моем 1985-м?
– Что-то припоминаю…
– Да, Андрюша. В Берлине, Париже, Лондоне, во всех европейских городах рассказывают о наших ракетах. Довелось перед отъездом почитать газеты. “Либерасьон”, “Таймс” и “Форвертс”, наверное, знаком с ними в будущем. Заголовки вовсе не богемные, весьма приземленные. Ядерные ракеты средней дальности нацелены на их страны. И это ни разу не озабоченность. Это страх. Как мне не предположить, что наших рук дело?
– С их стороны ведь тоже ракеты стоят. Першинги не воздушный шарик.
Лира усмехнулась. Она потушила сигарету, нырнула под воду, а после почти что выпрыгнула.
– Так кто в твоем 2028-м начал? Уж не товарищ Лигачев?
– Трамп.
– Кто это?
– Президент США.
Секундное замешательство.
– И зачем ему уничтожать мир?
– Придурок, дегенерат, шиз. Я не знаю, Лира. Официально мы якобы потопили американскую подлодку. События прошли очень быстро.
– Ясно… – у Лиры словно испортилось настроение. – Нет, зай, давай зайдем с другой стороны. Расскажи, как там жилось до того, как случилась ядерная война. Вы же не под бомбардировками находились последние годы.
– Ну как сказать, – пришел мой черед усмехнуться. – Когда-то “Таурус” падал, когда-то “Си Шторм” бабахал, а ещё дроны периодически делают об здание шлёп.
– Что такое дрон?
– Беспилотник. Летающая машина, человек управляет дистанционно.
Лира многозначительно кивнула. Я попытался выключить кран, но она тут же остановила: “Не стоит. Шум прекрасно мешает лишним ушам”
– Люди всё так же друг друга стараются уничтожить? – в её вопросе отчетливо слышалось разочарование.
– Не все. Да ладно, это я надушнил сейчас. Иногда было прекрасно. Интернет, постоянная смена занятий, сериалы, Майнкрафт, жизнь в комьюнити… Просто пойми, меня уничтожило ядерной бомбой, буквально на молекулы разбросало по Москве. Но! Вместо того, чтобы исчезнуть, я вынужденно оказался в СССР, в теле какого-то комсомольца-алкаша. Ну такое.
– И как тебе? Гляжу, ты не столь категоричен в отношении него по сравнению со мной.
– В отношении “Андрея Ивановича”?
– Ой, да забудь о нем, – в меня снова полетел комок пены. – Страшный сон, а не человек. Всё, нет его. Есть Андрей Григорьевич Озёров, мой муж и настоящий душка.
– Между нами разница другого характера, Лира.
– И какая же?
– Вот как тебе объяснить? – я потер напотевший лоб. – Смотри. У вас, номенклатуры, взор обращен на Запад. Хотите жить по-западному, получать удовольствие от прелестей богатой устроенности.
– Что же в этом плохого, дорогой? – Лира фыркнула в пену.
– Плохо не то, что хочется жить по-западному. Ужасно, что большинство из вас, судя по моему опыту общения, совсем не хочет сделать так в своей стране. Вот мое отличие. Если я позволю вам повторить всё так, как было в моей истории, то закончится апокалипсисом. У меня только один выбор – менять, делать иначе, пытаться создать другую хронологическую ветку.
– Это неизменяемая страна, – Лира со всей силы сопротивлялась. – Не жалею, что родилась в России. Но тихо сидеть, уткнувшись в самиздатовскую книжку, не хочу. Мне нужно летать, парить, быть свободной. А менять… У реформаторов жизнь несчастливая. Думаешь, Горбачев что-то изменит?
– Попытается. Советского Союза не станет, – я кинул в неё комок пены. – Коммунизм окончательно умрет. Всё как ты мечтаешь.
Лира громко засмеялась: “А Ильича похоронят?”
– Нет, из пушки выстрелят в сторону Швейцарии, – сыронизировал я.
– Да ты что?! Нет, постой, ты мне врешь. Ты улыбаешься!
– Конечно вру. И в двадцать восьмом лежал.
– Ну вот видишь? Россия не меняется.
– Там поменялось так много, что всего не счесть. Чтобы рассказать, одного вечера будет мало.
– А что останется вместо СССР? – Лира заиграла пальцами в струе воды.
– Всё пойдет не так, как могло бы быть в лучшем виде. Пятнадцать независимых стран с гигантской кучей проблем. Некоторые из них повоюют друг с другом.
“Жена” озабоченно взглянула на меня. “О как. Что ж. Это стоило ожидать”, – грустно вздыхая, она окунулась. Пена осталась на её мокрых волосах.
– У тебя не было девушки, – внезапное заявление вызвало во мне оторопь.
– Вообще-то да, – не стал юлить перед ней. – Предпочел бы в двадцать лет посмотреть на мир, пожить для себя, осознать как личность.
– Безумно интересно, почему. В твоей эпохе нормально не иметь отношений до двадцати?
– У всех по-разному. Как у людей. Но да, мое поколение не очень спешит прыгать в отношения. Лучше подходить к этому осознанно.
– А я другая. Живу красивыми моментами, охочусь за мигом прекрасного. Человеческий удел короток. Была бы моя воля, то всем советским людям подарила свой взгляд на жизнь. Вот почему мы такие мрачные? Даже немцы не так суровы, как мы.
Она резко замолчала.
Да и зачем удерживать в семье? – зализала свои волосы назад. – У меня классический пример русской безотцовщины. Иной раз подумаешь, кому на Руси быть хорошо. Точно не мне.
– Как же, заботливый папик ведь имеется. Квартира такая, что простому рабочему даже не мечтать.
– Мы оба понимаем, что его присутствие в моей жизни номинально. Эти подарочки-отдарочки лишь игра с замаливанием грехов перед той женщиной, которую я должна называть мамой.
– Ты её знаешь?
– Нет, и не хочу, – безразлично пожала плечиками Лира. – Устала. Будущее у тебя мрачное, разум . Ничего не поняла, наверное, твоя душа ещё не готова раскрыться.
Когда мы вышли из ванны, Лира принялась мазаться кремами и высушивать волосы. Я ждал её на кухне, в ожидании пил чай и заедал время; заметив, что пролил воды и рассыпал печенье на столе, “жена” с укором отметила:
– Мужчины.
Наступила полночь. Лира разложила мне диван в гостиной. Перед тем, как разойтись по комнатам, неуверенным голосом сказал:
– Пожалуйста, не уезжай.
Это остановило её у двери. Подойдя ко мне, ласково погладила волосы.
– Что такое?
– Меня притягивает к твоей необычности. Не в интимном смысле. Ты необычная, понимающая и способная слушать. Я тут совсем один, поговорить не с кем.
– А ты никому не рассказал?
– Нет. И тебе было ужасно страшно признаваться. Тяжело. Болезненно прям.
– Бедняга, дай обниму, – от неё слишком сильно пахло розами. – Правильно поступил, что никому не рассказывал. Могут счесть умалишенным. Разозлятся, захотят спрятать куда-нибудь подальше от всех. Вялотекущая шизофрения, если слышал о таком диагнозе… Но мы же договорились, Андрюша. Помнишь? После брака у каждого своя дорога.
– Мне нужно черпать откуда-то силу. Ты не представляешь, каково это – быть единственным в мире. Я знаю будущее, и оно ужасно; чтобы пережить испытанное, положить конец апокалипсису и вернуться назад, мне нужно действовать, и действовать в команде. Лира, с тобой и мне свободнее.
Последние слова вызвали в ней умиление. Поцеловав в лоб, она обещала подумать.
Лежа в темноте, глядел в потолок и чувствовал обманутым в ожиданиях. Спугнул птицу. Лира слишком любит свободу от всего. От досады я перевернулся и с размаху ударился лицом в подушку.
Глава 12. Квартирная сепарация
Утром меня ждал завтрак от Лиры. Яичница. Пережаренная и пересоленная.
– Ну, зая… – сказал ей, пытаясь подобрать нужные слова.
– Вкусно? – улыбалась она.
– Не то слово. А к чаю что?
Из холодильника выплыл шоколадный торт.
– Вчера привез “Прагу” один приятель, – чашки наполнились чаем. – Давно ко мне подвязывается, пытается найти узы любви между нами.
– И как? Получается?
– Он сумрачный гений из советского НИИ. Тихий, мрачный и хитрый. Очень умный и смотрящий в глубину. У него душа двухсотлетнего. Напоминает ворона. Любит зализывать волосы.
– Звучит так, словно он характерный. Разве ты не любишь таких?
– Каких?
– Ну, необычных. У которых личность четкая, яркая.
– Я люблю характерных, но не отталкивающих, – Лира сморщилась. – Что уж ты. Мне бы ещё за генерала выйти.
– Поздно, Лира, уже поздно.
Мы засмеялись. На пальце всё так же непривычно сидело обручальное кольцо. Да, Андрей, привыкай к переменам. Попал в перестроечную страну, перестраивайся и сам.
– Вкусный торт, – будучи сладкоежкой, мне сложно не угодить в сладком, но эта “Прага” всерьез порадовала.
– Ещё бы. Достать его чертовски сложно.
– Дефицит?
– Он же ресторанный. “Андрей Иванович” тоже любил приносить его. У него была договоренность с рестораном. Наверное, если ты обратишься к ним, то вспомнят её, эту договоренность, будут выдавать без очереди.
Какие интересные прелести жизни выясняются. “Прага” из “Праги”.
– Как по-коммунистически, – заметил я, улыбаясь.
– Ты про блат? – Лира отрезала мне второй кусок. – Звезда, горевшая одиноко, высилась над черной тьмой… и утонула. Конец.
Раздался звонок, она побежала разговаривать: громкий веселый голос с шутками и вспоминаниями намекал мне, что это всерьез и надолго. Я ел торт, подумывая над тем, какие вопросы с ней ещё не обсуждены. Их, на самом деле, было много.
О прошлой жизни всегда можно успеть рассказать позже. Более всего интересует вопрос о готовности тестя поддержать мою кандидатуру. Блат есть блат. Если советская система принуждает меня играть по таким правилам, то я буду это делать. Это не значит, что такое положение дел устраивает, но в открытую атаковать сейчас бессмысленно. Сожрут и не подавятся. Уже имею прецедент, когда грязным способом попробовали выпроводить за дверь.
СССР – гигантская сверхцентрализованная система. Даже мало-мальские изменения должны быть согласованы с центром, судя по последним месяцам, каждый шаг перемен исходит только из Кремля. Никогда не думал, что всё настолько серьезно. Поэтому в ЦК комсомола мои полномочия минимальны и подчинены вышестоящим директивам.
Этим сверхцентром теперь является Горбачев. Ну что ж. Ждите, Михаил Сергеевич.
Короче говоря, надежда – на то, что отец Лиры поспособствует моему партийному росту. Я пока вижу карьерный трек так: в ЦК КПСС попаду через Ивана, поработаю год-два на стартовых должностях, всеми силами пробьюсь на высоту, в Секретариат или даже Политбюро. Самый молодой член Политбюро… Чтобы такое провернуть, нужно занимать какую-нибудь очень весомую должность. Я смотрел на два отдела – пропаганды и общий. Сейчас у меня бэкграунд как раз агитпроповский. По логике партийной лестницы закинуть должны именно в агитпроп.
Но для преобразований важно поставить своих людей в промышленные отделы. Этим получу заметные преимущества. Во-первых, увеличится вес на голосовании, во-вторых, появятся в доступе капиталы для реформ, в-третьих, не допустить появления корпоратов. В противном случае, сметут не только СССР, но и меня с ним. И снова выйдем на традиционный исторический трек…
Нужно разобраться с КГБ. Если папа Лиры не выступил против, это не значит, что всё успешно разрешилось. Возможно, ему просто не сообщили. Информация о том, что меня брали под наблюдение, должна была сохраниться где-нибудь в бюрократических недрах организации. Это создает особую проблему: меня могут скомпрометировать на самом важном моменте, например, когда буду брать высокую должность.
С другой стороны, чекистам невыгодно сообщать о провале наблюдения. Подслушивающее устройство разнесло в автоаварии. Ай-ай, какая неудача! А вдруг ещё найдут какие-нибудь детали? Плохо. Лучше ничего наверх не докладывать, мало ли. Погоны сдерут за провал операции.
Ещё нужна квартира. Служебная либо личная, разницы никакой. Сепарация от родителей назрела. Желание ливнуть из квартиры Озёровых назрело почти сразу после выписки из больницы. Идеальный вариант в сожительстве с Лирой: меньше вопросов, крепче легенда о дружной и здоровой советской семье, к тому же жить на Котельнической набережной и правда здорово. Получу ли согласие от Лиры?
Наконец, полезно бы разобраться с просьбой Леонида. Обещание дал – исполняй. Мой водитель пошел на огромные жертвы ради меня. К Григорию Максимовичу с таким запросом лезть бесполезно, у Ивана же задача в проталкивании кандидатуры в ЦК. Не стоит его перенапрягать.
Впрочем, он ещё ничего и не сделал.
Начну с самого полезного. Помогу Леониду.
– Лира? – я позвал пропавшую.
– Да, тут.
– Могу тебя о кое-чем попросить?
– Давай, – в её руке уже дымилась тонкая сигаретка.
– Есть карандаш и листок?
Написал всё известное о Евгении. Кто, откуда, где пропал. Без указания источника информации. И добавил пометку “срочно!!!”.
– Кто это? – удивилась Лира.
– Маловероятно, что тебя интересуют такие личности.
– Ты просишь о помощи, но не говоришь про свой интерес. Необычно. Неприятно. Сложно привыкнуть, что передо мной не Андрей Иванович.
– Просто думаю, зачем перегружать лишней информацией.
– Я разве идеальная девочка, Андрюша? Всё делать, как надо, не буду. Большая ошибка, если ожидаешь от меня игры в приказы.
– Усложняешь.
Листок вернули обратно.
– Ну ладно! – пошел на мировую. – Играешь в драму, Лира. Короче, это сын моего водителя. Он служил в Афганистане, пока не пропал. Обещал исполнить просьбу, найти парня.
– Так кто теперь передо мной? Робин Гуд? Помогаешь бедным? – усмехнулась Лира.
– Леонид здорово помог мне в трудную минуту. И да, хочу помочь простому человеку. В той жизни у меня простая судьба обычного чела. Я в 2028-м не элитарий.
Лира медленно покивала. Похоже, ей не нравилось такое прошение.
– Что ж, в горести и радости, – сказала она, забирая листок. – Сообщу как смогу. И ничего не обещаю. Кстати, тебе пора.
– Так скоро? – расстроился я. – Мы могли поговорить о будущей истории всего. И ты так и не дала ответ об отъезде.
– Не сегодня. Скоро приедет гость, – Лира засуетилась, забегала по квартире, наспех пытаясь прибраться.
На прощание меня обняли, вручили ещё один кусок шоколадного торта и улыбчиво закрыли перед носом дверь. Собака соседки отчаянно залаяла через дверь рядом.
Вот такая у меня “жена”. Спасибо и на том.
После свадьбы Григорий Максимович, как и полагается семейному тирану, успешно продавивший свое желание, расцвел как настоящий розовый пион на клумбе. От него теперь исходил исключительно позитивный и “добрячковый” вайб – прежде суровый мужчина настолько расслабился, что принялся чаще улыбаться, играть в розовые ласки с Викторией Револиевной, по-доброму разговаривал со мной, даже с редкой каплей директорского уважения. Подлинно дистиллированное счастье.
Чем дальше от свадьбы, тем больше ненависти. Я его не простил. Психологический урод – он и в советское время урод. Всё никак не нарадуется тому, что принудил меня по всем фронтам. “Папа Андрея Ивановича” воспользовался слабым положением, протолкнув все самые желанные хотелки, и сейчас в состоянии эйфории проводил беседу за ужином:
– Ты сегодня от у Лиры приехал?
– Да.
Улыбка до ушей. Виктория Револиевна мягко тронула мужа в плечо; в ответ пошла целая речь про будущие поколения Озёровых, про внуков и правнуков, будущих советских дипломатов и министров. Кринж. Чувствую себя рабом, племенным быком для размножения.
– Бесконечно рад за тебя, Андрей. Наконец-то встал на путь истинный. Когда отправитесь с Лирой в путешествие? – за завтраком его самочувствие обычно лучше, чем вечером, после работы на заводе.
– Бесконечно рад за тебя, папа. Пока не знаю.
– Съездите в Крым, посетите Ялту. Или на Кавказ. Как насчет Сочи? Может, подсобить чем-нибудь?
– Спасибо, но мы решим самостоятельно.
– Что ж… – ему не хватало долгой выдержки. Он явно подбирал слова, так как в моих глазах считывал безразличие. – Должно быть, вам виднее.
– Современная молодежь хочет быть самостоятельной, – поддержала меня Виктория Револиевна. – Римма, принесите мясную запеканку.
– Ещё не приготовилась, – служанка умело разливала суп по тарелкам.
– Ну сколько можно ждать, что там опять случилось с духовкой? – у Виктории Револиевны любое недоразумение, связанное с Риммой, мгновенно вызывает боль. – Гриша, рецепт передала Валентина Петровна.
– Да я что, против? С умом только, по разуму делать. Но свадьба без медового месяца… нет, не понимаю такого.
– Кстати говоря, я хочу обратиться к руководству с просьбой выдать служебное жилье.
У Виктории Револиевны в суп упала ложка. Римма застыла с половником. Даже часы на стене замерли в ожидании.
– Римма, принесите запеканку, – разорвала молчание хозяйка стола.
Служанка поспешно ушла на кухню.
– Это серьезное решение… – прогудел Григорий Максимович. – Даже не знаю. Андрей, не торопишься ли? Тесно в нашей квартире? Или Лире не нравится? Зачем так спешить, не понимаю.
“Мне не нравится с тобой жить, осел ты заводской, – клокотало у меня в душе. – Вот что ты докопался? С марта твой “Андрей Иванович”, который отныне Григорьевич, практически не пьет. Ни вина, ни шампанского. Наложил вину, что твой сынок синячил.
– Можно поменять комнаты, – предложила Виктория Револиевна. Похоже, и ей предложение не по вкусу. – Пусть к нам переезжает Лира. Возьмите кабинет Григория Максимовича, а он обустроится в твоей спальне. По метражу кабинет больше.
– Зачем? – раздраженно спросил я.
– Что ещё за зачем? – возмутился Григорий Максимович.
Пошла жара.
– Давайте спокойно поговорим – выставил вперед руку в знак примирения. – Я не хочу, чтобы ко мне отнеслись агрессивно и без достоинства.
Григорий Максимович аж рот раскрыл от изумления.
– Римма! – голос Виктории Револиевны прозвучал как выстрел. – Римма Аркадиевна! Где мясная запеканка?!
– Ещё чуть-чуть, – донеслось из кухни.
– Андрюша, мы за тебя беспокоимся, – начала “мама”. Она от нервов уронила салфетку, её пышная прическа из помпезной превратилась в напуганную. – Ты говоришь: “Хочу переехать в свою квартиру”. Честно говоря, я ничего против не имею. И Григорий Максимович, надо полагать, тоже заинтересован в твоем взрослении. Но ведь мы прекрасно помним, чем закончилась твоя первая попытка.
Ах вот оно что. Настоящий Андрей Иванович уже пробовал пожить в одиночку. И снова ловушка: я в заведомо проигрышной позиции, потому что об этой истории я узнал только сейчас. Кто знает, что этот комсомольский золотой мальчик натворил? Надеюсь, не убил никого. Быть в теле убийцы отвратительно.
– Давайте поговорим о прошлой попытке, – предложил я. – Да, получилось плохо.
– И этот человек называет попытку устроить алкопритон плохой! – Григорий Максимович хлопнул в ладоши. – Вот это номер! Восхитительно. Что дальше, героиновая путевка? Ты нас чуть ли не в ад загнал в тот раз. Сколько пришлось отбиваться от милиции, от следствия, сколько было сделано звонков, со счету сбились. Я чуть было партбилет не положил. Все сплетничали, говорили: “У Озёрова, а у Озёровых…” Ты только сейчас стал мужчиной, взялся за ум, пошел по нормальной дорожке. И это, прошу заметить, наша заслуга. Под пристальным наблюдением, так сказать.
– Римма Аркадиевна! Либо запеканка на столе, либо увольнение, – отчеканила хозяйка.
Служанка с охами и вздохами вбежала с плоской кастрюлей. От блюда шел дымок, золотая корочка ещё шипела. Кастрюлю поставили в центр стола. Римма со слезливыми глазами смотрела то на меня, то на Григория Максимовича, совершенно растерянная; Виктория Револиевна вырвала из её рук деревянную ложку и принялась самолично раздирать несчастное блюдо.
