Глеб Ковзик
Родная партия
– Да что вы? Значит, пусть советские пацаны и дальше бегают с моджахедами? Мы, может быть, комсомольцы и до высокой политики далеки, но размышлять-то нам кто запретил?
– Вы какой-то не такой. Вы странный. Я читала о вас, – Инна приоткрыла дверцу машины. – Эти экологические идеи, про которые теперь Западная Европа кричит и не нарадуется. Вы, может быть, герой для них, но здесь показали себя не по-товарищески.
Солнечный блик из одного окна озорно ударил мне в лицо. Только успел прикрыть рукой глаза, как последовал выстрел.
– Пригнитесь!
– Откуда стрельба? – водитель с пистолетом уложил меня в пыльный асфальт.
– Да с того окна!
Стрельба продолжилась. Выбежали афганские солдаты, Калашниковы затрещали очередями. Пальба прекратилась, когда из полностью разбитого окна выпало тело.
– Нам нужно ехать в штаб, – приказал солдат. – Поднимайтесь, живо!
Инна не реагировала. Я отряхнул себя и подошел к ней. На плече у неё горело красное пятно.
– Да она ранена! – потащил её на заднее сидение. – Вези к врачу.
– В штаб! – заорал солдат.
– В госпиталь, идиот, она помрет так.
– Я в порядке… – проговорила Инна. – Терпимо, доедем до штаба.
Водитель вжал на газ, и уазик пустил пыль по кричащей женскими и мужскими голосами улице. Я прижимал ладонь к её ране, и алая кровь, влажная и теплая, сейчас казалась мне самой страшной вещью на свете.
После крепкого чая из термоса склонение ко сну вмиг прекратилось. Как будто я бахнул энергетик перед субботней парой. Подполковник точно знал, как бороться с постоянно закрывающимися глазами.
Мы дышали вечерним кабульским воздухом. Отдых от дневного пекла и перестрелки придавал сил и минимальное спокойствие. Инну прооперировали. Как сказал офицер Бойко, её отправят домой первым рейсом, а пока она будет под присмотром врачей кабульского госпиталя.
Жара даже вечером стояла густым одеялом. В моем мире зелёные постоянно говорили: “Планету ожидают климатические изменения! Нас ждет климатическая миграция народов!” Что ж, пожив три дня в Афганистане, я на своей шкуре познал всю мощь агрессивной погоды. Если в 85-м так жарко, то что же будет дальше?
Нос страшно болел от солнечного ожога. Парни-срочники, державшие караул, советовали помазать лицо местным йогуртом, а потом дико ржали над моей белой мордой. Неловко-то как! Почему-то упустил момент с уязвимой кожей. Впрочем, откуда ж мне было знать, что Андрей Иванович редко принимал солнечные ванны? Номенклатурная кожа капризно вела себя от палящего солнца.
– А ты московский парень? – спросил подполковник.
– Да, – подумалось, что здесь я был честен дважды.
– Ну понятно. И что там в Москве сейчас? Как Горбачева встретили?
– Да вроде бы хорошо. В народе переговариваются: молодой, говорит правильные вещи, движет к изменениям. Оптимизм чувствуется.
– Ты про какой народ говоришь? – уточнил мой собеседник.
– Который в автобусах ездит и в магазинах стоит.
– Ну понятно. А кроме оптимизма что ещё заметил?
Я пожал плечами. Серьезных выводов о Горбачеве советский народ ещё не сделал. Но мой подполковник Бочко ожил, когда в разговоре упомянул Женеву. О ней он наслышан, так как проблема связана с его профессией напрямую. Но больше всего интерес вызывал сам Афганистан.
Подполковник не говорил прямо, в глазах лишь искренне читалось: “Когда?” Да я бы с радостью сказал, когда начнется вывод войск. Только вряд ли это поможет делу.
– Ты за Инну волнуйся поменьше. Это теперь наша проблема.
– Ладно. Я чувствую себя виноватым.
– Зря. Тут каждый день из окна и дверного порога стреляют.
В Афганистане ситуация оказалась и правда сложной. За неделю стала относительно ясной общая картина. Советские войска держали стратегические пункты – города и дороги. Власть в Афганистане мне представилась как слабая. Поговорив с партийным советником, выяснилось, что не во всех городах прочно функционирует государственные органы.
Правительство ДРА как бы есть и как бы оно в полузачаточном состоянии. Есть партия, есть свой комсомол, профсоюз, общественные организации… но всё держится слабо. От разговоров с советниками и военными вроде того же Бочко мне даже показалось, что до 1979 года эта власть стояла жестче, чем после прихода наших пацанов.
Очень простой вывод, который напрашивался сам собой. До 1979 года революционная партия захватила страну и пыталась провести реформы. Я почитал аналитические справки, а также выслушал рассказы тех, кто пробыл тут несколько лет – в основном, эти изменения скорее базированные, чем нет. Но для кого это база? Для меня часть реформ определенно да, часть я признаю кринжем. Что до афганцев, то они явно не уловили суть реформ и от модерна всячески бегут, либо идут ему навстречу, но с винтовкой наперевес.
Партия до нашего прихода действовала как бы самостоятельно, а после того, как войска зашли, репутация у местных леваков обвалилась. Они практически на дне. Похоже, что афганское общество воспринимает НДПА и все её дочерные организации как марионеточную структуру под контролем СССР. А нас тут считают иностранной державой, врагом.
Невеселая ситуация. Поставил кружку на тумбу и распрощался с собеседником, затем отправился в палату к Инне. Мне разрешили не сразу, но потом всё же уступили. Возможно подумали, что её муж.
– Вы в порядке?
– Да. Наверное. Не каждый день в тебя стреляют.
– Это моя вина, Инна. Если бы не начал спор, то мы бы уже уехали из квартала, откуда по нам стреляли.
Инна вздохнула.
– Это моя вина, Андрей Григорьевич. Я простая переводчица, прикомандированная от МИДа. А вы заведующий отделом пропаганды и агитации комсомола. Теперь и знаменитый в Европе.
– Прям уж знаменитый.
Инна улыбнулась. Я пожелал ей выздоровления и спокойной ночи. Отправился в приемное отделение, чтобы вздремнуть и утром добраться до гостиницы, так как в ночь ходить по Кабулу мне категорически не хотелось. И стоило выйти в коридор, как внезапно пришла в голову омерзительно леденящая мысль.
А что, если меня пытались убить?
Глава 26. Уточни свое будущее
Размышления о возможном покушении на меня не покидали всю ночь. То и дело думалось, что это могли быть как моджахеды, так и свои. Ведь тот клочок бумаги, в котором меня убедили принять согласие, исходил не от Виктора Максимовича. Секретарша соврала мне про источник записки, но зачем? Значит, есть что скрывать. Наконец, от долгих болезненных переживаний я провалился в тяжелый сон.
Сперва под ногами рассыпался трухлявый паркет. Сквозь щепки и деревянную крошку показалась черно-фиолетовая тьма, зовущая в бесконечное падение. Я удерживал себя в кресле, рваном и просиженном многолетным присутствием пациентов в госпитале, пытаясь не упасть в бездну; стены треснули, и ветер загонял в рассыпающийся госпиталь сухой и холодный воздух, гнал его вниз, утягивая близлежащие предметы.
Руки цеплялись за бревна, кирпичи, остатки кресел, но всё летело внутрь бездны. Лишь когда мое тело окончательно рухнуло на дно, я обнаружил перед собой уже знакомую студию. Посередине зала стояла голографическая голубая фигура в виде серпа и молота.
Люди выжидающе смотрели на сцену, оценивая новую технологию. Видимо, они меня не могли видеть из-за общей темноты, хотя я лежал прямо перед ними, распластавшись на полу. Мужчина с удушающим ароматом духов подошел ко мне, накрутил платок на руку и этой самой рукой помог встать.
– Вот так, Андрей, поднимайтесь. Здравствуйте. Видите то красное кресло? Вам туда, идите и садитесь.
– Простите, вы кто?
Надушенный мужчина оскорбился:
– Это издевка? Да меня знает вся страна, знаешь ли, – он взглянул на часы. – Ладно, потом поговорим про твое поведение. Мы скоро выходим в эфир. Иди в свое кресло, парень.
Я покорно направился, куда отправили. Тени бегали рядом. В один момент свет прожекторов схлестнулся на моей фигуре, и аудитория дико заверещала.
– Андрей! Андрей! Андрей! – скандировали из зрительского зала.
От стеснения кровь прилила к лицу.
– Андрей, мы за тебя! Тащи дальше движ! – крикнула какая-то девчонка с первых рядов. Рядом с ней танцевали совсем уж мелкие ребята, и на их белых футболках красовалось мое лицо с подписью Mr Краш.
Огромный перекаченный мужик из охраны волосатой ручищей усадил её обратно. Зал стихал под умасливающие звуки ведущего.
– Дамы и господа, в эфире как всегда – “Пусть покричат”. С вами Михаил Сбитнев. Не переключайтесь.
Зал оглушительно хлопал в ладоши, крича мое имя.
– Сегодня в нашей программе любимец российских зумеров, целеустремленный комсомолец и представитель золотой молодежи СССР – Андрей Велихов, он же мистер Краш, он же комсомолец номер один. Борец, лирический герой, очень ранимый и любящий подолгу размышлять в своей голове. Аплодисменты юноше.
Зал аплодировал, хлопали в ладоши и специальные гости, однако среди них имелись и протестующие. Генерал Кротопоров, например, не только не хлопал, но ехидно осклабился. Лариса Гузеева, одетая в джинсовку, наспех собирала волосы резинкой, а рядом сидевший розовощекий блогер Karton то кричал в такт залу, то снимал самого себя на громоздкий айфон.
Мне было очень стыдно. Опять это ненужное и недостойное внимание обращено к к моей персоне. Я пытался защититься осознанием, что это всего лишь сон, но эмоции переполняли разум, безнадежно травили его.
– Нашей команде с большим трудом удалось извлечь героя из его временной линии. Как мы знаем, Андрей Велихов плотно взялся за будущее нашего мира, о чем говорят его поступки за последние полгода. Вся Россия переживает, как Андрей будет спасать Советский Союз. Как обычно случается, наше общество разделилось надвое: одни за то, чтобы СССР сохранился, а другие за то, чтобы Андрей оставил всё как есть, то есть дал возможность этой стране исчезнуть.
На этой памятной фотографии мы видим, как герой стоит вместе с Егором Кузьмичем Лигачевым и Виктором Максимовичем Мишиным перед отправкой в Кабул. Комсомолец добился многого: женился, получил карьерный импульс, прославился в Европе как защитник природы, назначен на ответственную должность советника ЦК ВЛКСМ в Афганистане.
Аплодисменты в зале.
– Я не понимаю, Михаил, к чему эти бравурные слова? – генерал Кротопоров взялся за микрофон. – Ну, Миш? Зачем? А? Не понимаю такого.
Гузеева закатила глаза. Рядом сидевший розововолосый Karton мягко вставил слово:
– Ну вот вы снова недооцениваете зумерское поколение. К чему такая токсичность?
– Я делюсь своим мнением, мальчик.
– И снова токсичность. Мне девятнадцать.
– Да для меня всё равно ты молокосос, – генерал надул губы.
– Так, мальчики, успокоились, – Гузеева положила на плечи обоих свои руки. – Давайте вернемся к нашему герою. Не будем отнимать эфирное время, хорошо? Миша, ты продолжи, а мы присоединимся.
– Андрей, что скажете обо всём случившемся с вами? – ведущий указал пальцем на меня. Прожектора ударили в глаза с новой силой.
Я попытался ответить, но скотчем рот связало. Ни слова не выговорить, ни промычать даже.
– Мальчик-зайчик настоящий, – вкрадчиво улыбалась Гузеева. – Такой маленький, такой хорошенький, ему ещё погулять нужно, потанцевать, с девушкой пообниматься, а его отправили спасать страну.
– Не только страну, а весь мир предстоит спасти, – ведущий в сером пиджаке так поставил акцент, что мне стало ещё стыднее за собственные промахи. – Андрей, перестаньте молчать. Говорите! Можете покричать, если хотите. Тяжело спасать человеческую цивилизацию?
Я крепко вдохнул.
– А что сказать? Спрашивать постфактум, когда всё уже случилось, не имеет смысла.
Аплодисменты в зале. Михаил Сбитнев затряс планшетом в воздухе – аудитория смолкла.
– Но всё же расскажите о своих переживаниях. Мы смотрели ваши сны, ваши мысли в голове, ваш дневник…
– Вы и такое умеете? – удивился я.
– Конечно! Зря недооцениваете наши возможности. Cтудия может очень многое.
– Это неправильно.
– Вот! Нельзя нарушать личные границы, о чем я говорил раньше, – Karton показал кивком в мою сторону. – Есть нормы экологического сканнинга мыслей и убеждений человека…
– Кончайте ломать трагедию, товарищи. Строите из этого Андрея черти что, какого-то бога-спасителя России. Передо мной никакой не герой.
Зал недовольно загудел от Кротопорова. Генерал ни разу не застеснялся. Вместо этого он стал бить себе по груди, указывая на боевые ордена.
– Кто он, и кто я – об этом зал должен сейчас подумать, об этом общество должно подумать, вся Россия должна подумать. Кто герой, а кто лох простой, девочка в мужских штанах.
– Да что у вас все лохи? – Гузеева подняла голос. – Других оскорблений больше нет?
– Точно, четко и ясно называю вещи своими именами, – отрезал генерал.
– Давайте вернемся к обсуждению, – ведущий указал на экран. – Внимание на новые сценарии будущего.
В студии погас свет, все смотрят на белый экран. Новые вспышки памяти, новые образы будущего – я постарался запомнить всё, что виделось и показывалось.
Зал молчал, немо наблюдал за экраном ведущий; приглашенные гости перешукивались, изредка слышался смешок и фраза “Ну перестаньте, вы же офицер!”
Алая заставка, сменившаяся реющим советским флагом. Ткань флага хлопала на ветру. Зеленый танк, похожий на наш, двигался по лужайке Белого Дома. В небе чисто, за исключением черных дымных струй от пепелищ. Американцы за забором молчат в недовольстве.
Дональд Трамп стоит в костюме, плечи посыпаны белой пылью. На голове появилась заметная плешь. Лицо без автозагара, но из кармашка выглядывает кристально чистый платок.
Советские солдаты стояли рядом, но винтовки на плече. Сотрудники охраны президента тоже находились рядом, правда без оружия. Руки Трампа свободны, без наручников и веревок. Он подходит к трибуне и без кривляния спокойно говорит:
– Как временно исполняющий обязанности…
В этот момент из Овального кабинета сквозь окно вылетает ящик; куча красных кепок падает на идеальную лужайку, и ветер гонит их, как божьих коровок.
– Товарищи, социалистическая революция в Америке завершена! – из разбитого окна радостно крикнул офицер в звании полковника. – Впереди маоистский Китай и Австралия! Ура, товарищи!
Резкий обрыв. От прыжков случился рвотный позыв. Всё изменилось враз: Москва, Кремль, развалины. Американские танки штурмуют краснокирпичные стены. Оператор и журналистка в камуфляже снимают репортаж:
– Мы наблюдаем последние минуты агонии режима Озёрова, коммунистического диктатора, развязавшего десяток войн по всему миру и устроившего ядерный геноцид в Западной Европе. Вы слышите перестрелку с кремлевской охраной. По нашим сведениям, у них на вооружении есть огнемёты и крупнокалиберные пулеметы. На предложения капитуляции гарнизон крепости категорически отвечает: “Нет”.
Прямо сейчас объединенный батальон морской пехоты США взял под контроль здание Центрального Комитета коммунистической партии. Всюду царит хаос и анархия, автомобильное сообщение прервано. Советские граждане либо не помогают, либо избегают общения с солдатами НАТО.
Этот советский флаг мы взяли со здания местного районного комитета власти. Большинство бюрократических учреждений выглядят заброшенными. Нет и политиков, которые вышли бы на переговоры.
Мы продолжим вести прямой эфир. С вами я, Сьюзан Маккартни из NBC.
Третья вспышка, вся золотая и горячая. Это, похоже, Афганистан. Кавалькада машин, я сижу на броне БТР, орудийная башня впереди меня. Кто-то под ухо рассказывает шутки, гремят двигатели. Мы всё едем, всплывает имя Евгения, и вдруг понеслись отовсюду выстрелы, взрывы и жар пламени окатывает левую сторону.
Конец.
– По всей видимости, герой избрал первый путь и от него не отходит, – Михаил Сбитнев взял слово. – Андрей, это похоже на ваше будущее?
– Я не знаю… Мешанина страшная!
–– Я вот удивляюсь иногда, откуда такое стеснение у нашего народа? – Гузеева подняла брови. – Скажите, что я не права. Сидит полноценный, здоровый человек, а всё стесняется. Андрюша, тут вся страна тебе говорит: банзай, вперед!
– Не вся страна, ох не вся…
– Ну Кротопоров, ну что вы как старая мурзилка!
– Вопрос, который точно волнует многих, связан с его политическими взглядами, – ведущий подошел к креслу с неприметным мужчиной. – Велихов юноша скромный и часто сохраняет умолчание, когда речь заходит о собственной идеологии. Приглашенный эксперт Виктор Хорьков считает, что перед нами левый популизм и персонализм. Виктор, расскажите нам ваше мнение.
Старый блондинистый мужчина картаво зашептал:
– Во-первых, это точно левый популизм. Юноша пытается играть с народными чувствами. Во-вторых, он сам не единожды заявил о себе как человеке левых взглядов. В-третьих, Андрей явно пытается приспособить под себя остальных, что говорит о его сильной авторитарной тенденции.
– Вы считаете, он с такими убеждениями спасет страну?
– Шанс есть всегда. Всяко-лучше, чем просто бросить на самотек.
Генерал запротестовал:
– У нас нет времени на сопливых героев. Идет всеобщее посягательство на Россию. Мы осажденная крепость. Служить должны все. Велихов избегает ответственности, вы понимаете?
Зал загудел. Ведущий только взялся сказать что-то в ответ, как студия резко посыпалась на части.
– Мы не успеваем закончить! Андрей, пожалуйста, вернитесь к нам как можно скорее! И помните…
Подполковник Бочко будил меня, тряся за плечи.
– Что? Что случилось?
– Просыпайтесь, Андрей. Вставайте. Машина внизу ждет.
– А что с Инной? Как её самочувствие.
– Когда стабилизируется состояние, её немедленно отправят в Союз. Вы не о том беспокоитесь. Сейчас вы должны ехать к себе.
– Так дайте попрощаться…
– Нет времени. Езжайте, вас ждёт товарищ Александр Абрамов.
– Кто это?
– Ваш новый переводчик, – полковник передал мне конверт. – Отдадите ему заодно, это документы Поршневой, бывшие при себе. Они принадлежат мидовским товарищам, поэтому передайте обязательно. Удачи.
Я сел в машину. Кабульское небо цвело ярко-голубым. Водитель вёз грубо: рывками, задиристо, пытаясь как можно быстрее спихнуть “комсомольский груз” с заднего сидения. Из портфеля достал дневник и быстро начеркал кривым почерком:
“Сценарий первый. Мы победили, я – коммунист. Сценарий второй. Мы проиграли, и я снова коммунист. Сценарий третий. Я погибаю в Афганистане (?)”
Что, если это предсказание? Тогда вопрос к предыдущему сну, почему он не сбывается, почему те образы будущего не сбылись? Я что-то поменял? Вряд ли произошло нечто серьезное по моей вине. Кроме того, что оказался в Афганистане. В конце концов, почему всё время меня делают коммунистом?
В штабе поприветствовал новый переводчик. В отличие от говорливой Инны, Александр Абрамов старался обсуждать строго по делу, ходил рядом тенью и хорошо общался с афганистанскими товарищами. Помимо этого, он дал мне небольшую десятиминутную лекцию по басмачеству, поскольку заметил, насколько его начальник “летает” в проблемах Афганистана.
Я же продолжил витание в облаках, каждый раз пытаясь разгадать возможный шифр из сна. Наконец, когда уже вечерело и мы разошлись по своим кабинетам, вынужденно признал, что занимаюсь каким-то антинаучным бредом. Сны, сновидения, прогнозирования… Ушел в сомнительные поля вроде астрологии и нумерологии. Я такое не поддерживаю. Нужно решить вопрос со снами иначе.
Однако одну очень важную запись в блокноте всё же сделал. Это имя. Евгений, сын Леонида. Кто ж ещё может быть Евгением из моего сна? Других я просто не знаю. Пора заняться его личностью всерьез. Тем более, что оказался в месте событий.
Вечером к нам заглянул армейский фельдъегерь: он привез свежую корреспонденцию из Москвы. В стопке писем, в том числе служебных, один конверт оказался для меня лично.
Надпись красноречивая. От кого: Озёрова Л.
Прекрасно. Спустя столько дней моя “жена” всё же очнулась и написала письмо. Мне уже не скрыть негодование. Ладно, что не попрощалась в Москве, но написать-то письмо по-быстрому могла бы точно. С её связями это совсем беспроблемно.
Я раскрыл конверт. Лист белой бумаги, сложенный втрое, с легким почерком, написанный синими чернилами. Дверь закрыл на ключ, чтобы избавиться от посторонних.
Андрюша, здравствуй!
Господи, как такое могло произойти? Ещё месяц тому назад мы общались и проводили время вдвоем, а потом…
Как ты там? Как твое здоровье? Мне так стыдно. Я здесь бегаю за Кеффелеком, пытаюсь получить у него аудиенцию. У него новый роман – настоящее открытие. Наверное, я бесчеловечная тварь, раз до сих пор гуляю во Франции. Кстати, сейчас в Париже с культурной дипмиссией работаю. Прости меня, что не лечу к тебе в Кабул.
Плакала как дура. Так обидно. Несправедливо. Афганистан! Ты же совсем не восточный человек. Могу ли чем-нибудь помочь?
Виделась с твоими родителями. Они встретили меня холодно, что ли. Григорий Максимович посерел. Цвета из его жизни вышли. Кажется, будто бы твой papa принял вину за случившееся целиком на себя.
Озёровы разрешили пожить у них два дня. Потом обратный рейс в ГДР. Я помогала по дому. Римма заболела, её сейчас нет. Виктория Револиевна больше не шутит. Я чувствую рядом с ней злость, гнев и неприязнь. Наверно, она считает меня мерзавкой? Так я же не заслужила такое отношение. Правда, зачем винить в случившемся меня, а не тех, кто тебя отправил в Афганистан?
Как бы то ни было, я ни с кем не ссорилась и не ругалась. Время сложное. Нам нужна надежда, что всё будет хорошо. Постараюсь быть хорошей женой. В семье после моего отъезда звучала приятная атмосфера.
Я отмыла твой ужасный рабочий стол. Андрюша, ты – хрюша. Пластинки Пугачевой расставила в другом порядке. Тебе бы слушать классику! Оставила Depeche Mode в шкафу, а ещё одну книгу.
Кстати, новость касательно твоей просьбы. Выяснила. Интересный случай. Сведения обрываются в провинции Герат. Дальше наши товарищи не копали. Тебе нужно связаться с журналистом Володей С. Он из “Комсомольской правды”, занимался поисками одного советского работника, поэтому кое-какие сведения у него по пропавшим есть. Через Володю ты сможешь найти нужного человека.
Ну всё. Буду писать. Прости ещё раз. Я всё-таки плохая жена.
Плохая же? Должна приехать? Сообщи, дай знать. Прощай. Целую в лоб.
Бросил письмо в стол. Из всего сказанного полезное для меня только одно – открывшийся шанс найти сына Леонида. Значит, провинция Герат? Что ж, пусть это будет моей миссией.
Появление сколь-нибудь важной для меня лично задачи придало сил. Если спасти Евгения, или хотя бы найти его, то мой афганский билет окупится с лихвой. Как минимум обнулю все переживания за случившееся. Раз Леонид, его отец, спас мне жизнь, то нужно оплатить долг. Пора задействовать все ресурсы.
