Глеб Ковзик
Родная партия
Глава 6. Лира
Ключ в дверь, тихий поворот: раз, два, три. Свет в коридоре горел, но Виктории Револиевны нигде не было. Пахло домашним уютом и, кажется, цветочным чаем как из китайской лавки.
Я тихо разулся, пошел на носочках в свою комнату, старательно избегая встречи с кем-либо. Первым делом смою с себя напряжение, а потом заполню дневник, буду делиться впечатлениями. В последние минуты зародилось неприятное чувство, будто зря согласился на предложение Ивана, вероятно, такое колебание в принятии решения нормально. Не каждому суждено творить историю заново.
Услышался посторонний голос. Кто пришел? В полночь у нас никогда не было гостей, кроме десятого марта, но тот день исключение – умер Черненко, к директору автозавода пришли незнакомцы, вероятно коллеги с работы. Остановился, медленно опустил чемодан, попытался понять разговор.
Звуки исходили из кухни. Говорили две женщины, одна из которых Виктория Револиевна. Обернулся: на крючке висела чья-то шуба, алые туфли стояли в углу. Мама “Андрея Ивановича” старательно избегала красного цвета – по её словам, этого цвета и так хватало на улицах страны. У хозяйствующей по дому Риммы туфель никогда не было.
Скромной поступью двинулся в гостиную, в которой никого не оказалось. Я молчал и слушал речь.
– Он изменился, сильно изменился. Каждый день боюсь, как бы не сошел с верного пути, сколько же мы намаялись с ним. Мы его очень любим, но в последние годы доходило до невыносимого.
– Правда изменился?
– Это случилось внезапно. Андрюша тогда вернулся с очередной попойки, его привезли друзья и спихнули нам под дверь. Какой позор, думали мы. Ведь здесь живут люди из Совмина. в комсомоле тогда поговаривали о его исключении из ЦК. Гришенька аж дату запомнил – девятого числа, сразу после Женского дня. С тех пор ни капли не пьет, ведёт себя послушно.
– Удивительно, Виктория Револиевна.
– Может, это и судьба, что ты вернулась в такой момент. Ему нужна поддержка.
Пауза.
– Виктория Револиевна, боюсь, из-за меня тогда Андрей и сломался. Не навредить бы.
– Что ты, Андрюша тебя любил, и сердцем чувствую, что до сих пор любит. У молодых, из непростых семей, всё так сложно, Шекспир бы позавидовал.
– Ромео и Джульетта? – во втором женском голосе послышалась усмешка.
– Ладно, расскажи лучше, как там, в Берлине?
– Ох… Можно, я отвечу по-булгаковски?
Виктория Револиевна засмеялась.
– Люди те же, только чуточку посчастливее, – продолжил второй голос. – Квартирный вопрос их испортил. Но картина писана на том же холсте, теми же красками.
– Понимаю… А есть возможность закрепиться в Европе?
– Пока не знаю.
– А в МИДе помощь не предложили?
– Это будет неприлично. На уровень ниже опуститься.
– И правда, как я не подумала… – Виктория Револиевна рядом с неизвестной девушкой превратилась в супермаму. – Но пробовать необходимо.
– Как у Андрея дела в комсомоле?
– После того, как Константин Устинович умер, мы обеспокоены дальнейшей перспективой. Пыталась выйти на контакт с Мишиным, но в ответ тишина. Пока. В комсомоле к нему стали относиться серьезнее, только пошучивают, что в бога поверил.
– Да вы что? – звонкий смех второго голоса.
– Не поверишь, но именно так. Знаешь, он уезжает на работу, а я сажусь на диван в его комнате, прямо на краешек, сижу и говорю: “Кто бы ты ни был, бог ли, человек ли, за изменение моего сына бесконечное спасибо”
– Андрей скоро вернется?
– Обещал не позже полуночи. Ты что, уже убегаешь? Хоть чай допей.
– Мне неловко, Виктория Револиевна…
– Не вздумай! Нет никакого повода для стеснения.
– Мне бы хотелось остаться, правда. Только трудно будет сдержаться. Его душить воспоминания начнут.
– Лира, ты для нас как дочь. Пожалуйста, останься.
Это имя…
Лира. Лира? Лира! Неужели та самая несостоявшаяся жена?
От удивления рука скользнула со шкафа, зацепив пуговицами рукава корешок книги; Владимир Ильич Ленин полетел вниз, шлёпнулся со слоновьим грохотом. Виктория Револиевна охнула.
“Ах, Ильич, за что?”, – возмутился я.
– Андрюша? Это ты?
– Да, он самый, – пришлось выйти из сумрака. – Доброй ночи.
Мать “Андрея Ивановича” сидела за столом, а девушка, с которой она общалась, уперлась спиной в подоконник. Тонкая фигура, возможно, слишком тонкая для того, чтобы засчитать красивой. Широкая черная повязка на голове оголяла высокий лоб, а почти что белые волосы были хорошо “нахимичены”. Узкое лицо. Темная помада. Вся контрастная.
Я не знаю этого человека, но следовало бы изобразить какую-то обескураживающую эмоцию. Какую? Отвращение? Гнев? Если “Андрей Иванович” запрещал даже упоминать её имя, то крайне маловероятно, что между ними сохранились хотя бы остатки отношений. Однако девушка всё же рискнула и пришла. Во всём непонятном мозг ищет сакральный знак.
Мама, мне надо было идти в театр, а не в историки.
– Лира? – спросил я, сурово глядя в её светлые глаза.
– Да, она самая, – девушка улыбнулась, одновременно сложив руки на груди.
Виктория Револиевна, как бы остерегаясь плохого, быстро подошла ко мне и крепко обняла; незаметно в объятии принюхалась к моему дыханию. Подняв голову и показав довольную улыбку, она тут же бросилась во множестве извинений и просьбах отпустить её к мужу:
– Андрюша, к нам заехала Лира. Присаживайся, чай попьете. Нет, не хочешь? Тогда утром. Командировка у Лиры в ГДР завершилась, переводят в Москву. Я попросила погостить у нас, думала, ты обрадуешься.
Тончайший момент конспирации. Among Us. Как зря, что не расспросил Татьяну о несостоявшейся жене! У меня ничего на неё нет, если начнет дергать за детали – рухну как Ильич на пол. Предстоит манипулятивная игра вопросами.
– Я тоже рад, что Лира вернулась, – произнес как можно осторожнее, чтобы закрепить первичный контакт.
На лице девушки застыла выжидательная улыбка. Мы смотрели друг на друга. За её спиной тремя этажами ниже жил в фонарях проспект. Темная душа в поддельном желтом свете.
– Славно. Не будьте кухарками, присядьте в гостиной, – Виктория Револиевна пригласила в зал. Усадив в кресла, она снова отпросилась. – Я вас оставляю. Мне нужно спать. Лирочка, сиди у нас сколько пожелаешь, этот и твой дом.
– Спасибо, – скромно улыбнулась девушка.
Виктория Револиевна закрыла стеклянные двери гостиной. Предусмотрительно. Меня как на брачную ночь привели. А может, она по-советски шипперит?
– Видела в самолете Сережу Курочку, – начала она. – Летели, оказывается, одним рейсом. У него на два ряда впереди, так Курочка не узнал меня, хотя взглядами пересеклись. Странно. Я же не чумная, не диссидентка, чтобы избегать.
– Лира, что привело тебя сюда? – взял инициативу в свои руки.
– Как что? Ты.
– Ради меня вернулась в Москву? Из Берлина?
Лира протяжно вздохнула.
– Кое-что изменилось. Сложно объяснить.
– Попробуй.
– К чему тебе подробности?
– Они касаются нас.
– Мой папа… настоящий папа, в общем, его серьезно повысили. Он решил, что мне нужно вернуться из Берлина. Я люблю столичную жизнь в Германии, но мало что могу изменить.
– Получается, я как бы не при чем?
– Ну что ты заладил! – покраснела Лира. – Неужели тебя интересует только причина моего возвращения?
– Меня многое интересует. Например, почему решила восстановить общение после долгой ссоры.
– Но между нами ведь что-то было! Неужели ты это не ценишь?
– Ценю, – соврал я. Знать бы ещё, что ценить. Свалилась на голову, как ледышка с нечищеного карниза.
Лира зашла на кухню, вернулась с бутылкой и двумя бокалами на маленькой ножке. Разлила, но нервная рука добавила капли на стол. Втянул носом воздух – отчетливый запах коньяка.
– Не буду, – накрыл ладонью свой бокал.
– Как хочешь, – она выпила с недовольством, так как не ожидала получить неуважительный отказ. – Значит, правду о тебя говорят, поменялся ты.
– Кто обо мне говорит?
– Да в том же комсомоле.
Хм. Лира была комсомолкой? Работала в ЦК? Картина проясняется слишком медленно. Лирин “настоящий папа” занимает, по-видимому, высокий пост; с её слов, недавно его резко повысили. Из-за повышения Лиру отзывают из Берлина. Кто её папа? Член Политбюро.
– А у тебя сохранились связи? – нужно выяснить, с кем она дружит там.
– С девочками успела пообщаться.
Она допила бокал, прижала тонкую ручку ко рту, затем приложила, как остужающий лёд, к розовеющей щеке.
– Выслушай меня, Андрей. И подумай хорошенько, можешь дать ответ не сейчас. Нам стоит пожениться. Я взвесила все за и против. Преимущества сильно перевешивают. У тебя отец – директор автозавода, а мой “папа” скоро займется внутренней политикой. Он меня очень любит, пусть фамилию носить запрещает, хочет, чтобы за мной приглядывали. Все знают, кто я. Такая жена принесет тебе особое расположение на высшем этаже.
– А что получишь ты? – с вызовом обратился к Лире. – Ну? Какие выгоды?
– То же, что и прежде, – невозмутимо ответила девушка.
Вот и угадай, что у неё за сделка была с “Андреем Ивановичем”.
– Как и прежде? И это будет в браке?
– Ну да, – удивилась Лира. – С каких пор тебя это стало смущать?
Нужно лавировать!
– Ведь это же брак, – словно разочаровавшись в услышанном ответил я. – Можно ли такое допускать в серьезном деле?
Лира медленно заулыбалась, а после громко и долго засмеялась. Смех вызвал слёзы, и в уголке глаза потекла черная тушь. Из сумочки появился платок, она утерла потек и саркастически заговорила:
– Да с каких пор ты назвался святошей? Давно ты перестал бухать, ходить налево и вести себя по-уродски? Ты ещё скажи, что интересуешься нуждами советского народа!
– К чему спектакль, Лира?
– Андрюша, не забывайся. С твоим послужным списком вырваться наверх будет очень сложно. У тебя даже отчество не директорское, понимаешь?
– Если тебе так нужен брак, то зачем такой неудачник, как я? – искренне удивляясь, я потянулся к своему бокалу, однако резко одумался.
– Ты дал самое ценное и желанное. Только у тебя получалось реализовать самую сокровенную мечту.
Я сильно смутился.
– Секс?
Лира усмехнулась.
– Нет, конечно. Свободу.
– Какую?
– Да полную, Андрюша, полную! Я не посягаю на твою личную жизнь, и тебе не нужно посягать. И всё у нас будет отлично.
Руки потянулись ко лбу. Страшно захотелось спать. Теперь я начинаю осознавать всю тяжесть проблемы. Лира продолжила говорить, но разум оказался поглощен тяжелыми мыслями.
Значит, “Андрей Иванович” делал для Лиры прикрытие. Капризная девочка от очень важной особы мечтает получить иммунитет от лишних вопросов.
– Ты хоть понимаешь, Андрюш? Мне свобода нужна, ведь я как птица, нуждаюсь в полете! Ну не хочу жить в этом проклятом СССР, хочу ездить по Европе, окунуться в стихи Маяковского, сидя в “Ротонде”, желаю видеться с Нуреевым, мне нельзя здесь жить, я тут умираю, – она встала и зачем-то вознесла руки к потолку, затрясла ими. – У-ми-ра-ю! Отец не отпустит обратно, если не будет штампа в паспорте.
Я смотрел на неё как на безумную. Лира подползла к моему креслу, как довольная своей красотой девушка обвила вокруг. Уложив свою голову на плечо, гладя мою руку и играясь с пальцами, она зашептала ласково:
– Пойми же, Андрюша, кроме тебя у меня никого нет. Никто не поймет. Давай подарим друг другу свободу.
– Ну такое, – мне хотелось сбросить её с себя, как змею. Я почувствовал, как личные границы были нарушены. От неё нужно избавиться, сейчас же, но только без скандала. – Лира, отправляйся домой.
– Но ты не дал ответ.
– Нужно время.
– Сколько? – чувствовалось усиление хватки над моим телом.
– День, может два. Три, не больше.
Минутное молчание. Её хватка постепенно ослабла. Она налила себе в третий раз, сделала два глотка и противно всхлипнула.
– Хорошо, мой мальчик. Хочешь собраться с силами – так и будет. Суббота, шесть вечера, в ЦДЛ. И пусть твой Леонид заберет из дома.
– Ладно… – я силой встал, сбросив с себя Лиру.
Встал в коридоре, дождался, пока она соберется.
– За меня не беспокойся. Внизу, это самое, забыла имя… ждет шофер.
– И не собирался. Спокойной ночи.
Увильнул от пьяного поцелуя, закрыл дверь и просто рухнул в постель. Никакого дневника сегодня.
Но и утром я не получил покоя. Успев побриться и отжаться двадцать раз, сел за стол, чтобы написать: “Дорогой дневник! Не передать словами…” Увы, в дверь застучали.
– Андрей Иванович, к столу зовут, – Римма мягко извинилась за вторжение. Для неё до сих пор кажется опасным пересекать порог моей комнаты. – Очень зовут.
Завтрак шел в мрачной атмосфере. На улице билась апрельская гроза, Виктория Револиевна не по своему поведению молчала. Григорий Максимович на глазах превращался в черную тучу. Он начал:
– Андрей, я хочу услышать честный ответ. Что здесь произошло ночью?
– Мы просто поговорили.
– Всё?
Мной одолевала тревога. Как же любят давить на психику эти совки.
– Всё.
Григорий Максимович, не смотря в глаза, а упершись в мою тарелку, внезапно спросил:
– Ты её изнасиловал?
Виктория Револиевна уронила вилку, а с ней и тарелку с кашей. Римма ухнула.
– Вчера поднимаюсь по лестнице, навстречу Лира – вся в слезах, лицо измазано. Я очень долго тебя терпел, всю ночь не спал и ждал момента, чтобы раз и навсегда положить конец этому. Ответь мне честно, – Григорий Максимович уперся взглядом в меня, заставив ужаснуться. – Ты её хоть пальцем тронул?
Сглотнув слюну, я ответил отрицательно. Несколько секунд “отец” выжидал, а потом резко, со всей силы обрушил на стол кулак.
– Ты просто подонок, Андрей! Ты просто урод. Как ты смеешь мне сейчас врать?!
– Я…
– Мы терпели все твои выходки, все до единого. Ты что, думаешь, будто месяц не пил и вел себя прилично, так все тебе поверили? Ты просто ничтожество, Андрей.
– Милый, перестань, – Виктория Револиевна пыталась утихомирить.
Меня изнутри сжало.
– Ты хоть понимаешь, что наделал? – Григорий Максимович схватил за рубашку. Я сопротивлялся:
– Отпусти. Не трогал её!
– Врёшь. Всегда врал, сейчас врёшь. Таково нутро твое, избалованное и гнилое. Стоит мизинцем ковырнуть, как лопнет.
С силой оттолкнул его от себя. В его ладони остался мой рукав.
– Григорий Максимович, пожалуйста, остановитесь! – пожилая Римма встала перед ним на колени. – Вы же слышали – он этого не делал.
– Гриша, остановись, – Виктория Револьевна подошла рассмотреть ссадины. – Не волнуйся, Андрюша…
– Да как тут не беспокоиться? – заорал на неё, потом на “отца”. – Ты рехнулся! Я к ней даже не прикасался.
– Вы пили вдвоем коньяк.
– Она одна пила.
– Потому что решил воспользоваться ею.
– У нас с ней нет отношений. И не будет.
От услышанного Григорий Максимович ещё больше раздражился.
– Лира – дочь высокопоставленного… Твою ж мать, Андрей! Какой же ты подонок. До какой черты тебе предстоит опуститься, прежде чем остановишься? Сто семнадцатая светит за подобное.
– Ты можешь выслушать? Она приехала, общалась с мамой, общалась со мной. Всё! Я проводил до двери, затем ушел спать.
Римму подняли с колен. Ей стало плохо. Я уже задыхался от напряжения.
– Лира твой единственный шанс подняться наверх. Никому не нужен алкоголик и маргинал. А с простой колхозницей у тебя и хрен не встанет. Ты повеса. Золотая молодежь, зажравшееся ничтожество, только и можешь болтать без умолку в ресторанах, – “отец” кинул в раковину оторванный рукав. – Я надеялся на этот брак, чтобы тебя образумить, сделать настоящим человеком. А ты? Хватило на месяц! Погоди, Виктория, сегодня ночью уже придет бухим, в своей же рвоте, – он ещё раз подошел ко мне, загибая пальцы. – Я начинал обыкновенным заливщиком, затем был мастером участка, инженером, замом главного инженера, замом гендиректора, наконец, сам заслужил быть генеральным директором. Мне пришлось строить себя, чтобы достичь высот. Тебе же ничего не пришлось добиваться. Скажи спасибо своей маме, с которой ты появился в этой семье.
Я тебя принял, а ты даже отчество отказался поменять. Неблагодарный. Вот тебе срок, Андрей. До субботы. Делай Лизе предложение, или клянусь – в эту квартиру ты больше не войдешь. Отныне никакого блата и подтирания твоей грязи.
За минуту он собрался и, громко хлопнув дверью, пошел вниз к своей служебке.
Жестокий разговор парализовал меня. Виктория Револиевна успокаивала меня, Римма сидела на стуле и вздыхала, а я пытался отогнать от себе мерещащие скорым убийством мысли.
Глава 7. Союз
– Как ты додумался согласиться на её встречу в субботу? – Курочка ходил по моему кабинету, весь нервничал и ругался. – Как? Да к черту эту Лиру вообще!
– Не могу. Я недостаточно сепарирован… то есть, хочу сказать, папаша сильно давит.
Курочка плюхнулся на стул. Он пустил в свою шевелюру пальцы, чесал голову и недовольно мотал головой.
– Значит так. От Лиры нужно избавиться.
– Что, расстреляем? – я горько усмехнулся. – Мне звонить в КГБ? Алло, тут шпион западногерманской разведки?
– Да при чем тут они? Соберись. Такой шанс, как в эту субботу, у нас больше не предвидится. Иван открывает дорогу вперед. И ты, и я, и он – мы мыслим примерно в унисон.
– Ну вот видишь, Сережа, какая ситуация получается. Иван нам что-то там пообещал, что-то будет. Или нет. А тут Лира прямо передо мной растекалась, обещала протекцию. Да и Иван не отец, который ультиматум предъявил.
– Это Лира. Она летящая, оглянуться не успеешь – уже чемодан в Париже распаковывает. Она же без ума от чудаков, интеллигенции и всяких неформалов.
– Мне показалось, что она просто избалованная.
– Не только. Её не корми, только притворись юродивым, все деньги тебе отдаст за мазню на холсте или стишок-частушку.
Я разозлился. Сергей сейчас не поддерживает, а по-жесткому топит. Хватило разборок мне с Григорием Максимовичем. На рубашку плевать, новую всегда куплю или закажут в ателье, но посягательство на личные границы для меня – ред флаг с аварийной сиреной. Решать всё равно предстоит мне, не Сереже ведь идти в ЗАГС с заявлением, не ему находиться под прессом отца “Андрея Ивановича”.
И вообще, мне всего лишь двадцать лет. Двадцать, Карл! Какая свадьба, какой брак в двадцать? Нормальные люди находят свою любовь, когда уверены в себе. А я полукалич, застал первые секунды бомбардировки, я знаю, что Москву уничтожили, всех моих знакомых разнесло на атомы ядерным взрывом; оказавшись в СССР, мне пришлось превратиться в крипанутого.
Грядет разговор с “отцом”. Не знаю, как именно, но теперь очень хочется вмешаться и изменить статусы отношений. Что это вообще было? Он даже слушать не желал, врубил на полную директора и сагрился на каких-то пустых моментах. И Лира тоже молодец, чего она там разнылась в подъезде? Из-за того, что не поцеловал?
Ладно. Всё-таки часть ответственности за её состояние на мне лежит. Мог бы вести себя помягче. Лира выпила, её развезло. Выпала из потока. За эмоциями в одну ногу шагает поведение. Судя по взглядам, девушка ко всему советскому относится очень плохо. В СССР немногие могли позволить себе столь явственно развиться до такого состояния. Может, много кто и скрывал свое мнение, но она точно ничего не скрывала: “Я умираю, я умираю, помогите!”.
Её реакция на мое отношение тоже логична. Я сразу же занял позицию агрессивно защищающегося: “Что надо?”. Жившей всегда под золотым крылом неведом отказ. Как? Отказали? Мне? Впрочем, у этой позиции есть не только издержки: чрезмерное восхищение ею после “долгой разлуки” могло вызвать подозрения.
– Андрей! – крикнул Курочка.
Я молниеносно вернулся в кабинет: “Да-да, что ты там говорил?”
– Да ты издеваешься надо мной, комсомолец-партизан. Что, зря распинаюсь? Соберись, говорю.
– Что предлагаешь? – устало произнес я.
– Езжай в субботу на дачу к Ивану, а Лиру отшей.
– Это невозможно. Не годится. Нужно что-то другое.
Курочка щелкнул пальцами: “А если взять с собой?”
“Чтобы она спровоцировала там конфликт? – меня охватила тревога от одной мысли, что одной встречей можно развалить сразу два шанса на успех. – Ну уж нет. Попытаться перенести свидание с Лирой? И что за ЦДЛ, про который она говорила?”
– Мне нужно подумать, – сказал я и стянул галстук.
Курочка, махнув на меня рукой, пошел на выход. Своего он не добился, так что несколько раз повторил – Иван для него превратился в стопроцентно выигрышную лотерею, – о железобетонной необходимости присутствовать в субботу на даче. И никаких ресторанов с Лирой. Дверь закрылась, я остался один.
Что делать? До субботы всего два дня. Взял лист бумаги, провел карандашом линию: за и против. Решение должно быть взвешенным, так как риск слишком велик. Промаявшись с полчаса и попеременно отвлекаясь на своих замов, с перевесом в один пункт выбрал дальнейший сценарий, самый тяжелый и страшный за всё время нахождения в СССР.
– Была не была, – с этими словами я поднял телефонную трубку. – Татьяна?
– Да, Андрей Иванович? – секретарша была удивлена вызовом “через стену”. – Срочное дело?
– Нужен телефон Лиры.
– Я, конечно, поищу, но нет уверенности, что он у меня есть.
– Поищите. Найдите. Татьяна, отыщите номер Лиры.
– Хорошо.
Через долгих пять минут секретарша принесла записную книгу. В ней она показала ногтем нужный номер.
– И машину. Да, сейчас же, – показал взглядом на выход.
На той стороне провода долго не брали трубку.
– Да? – рассеянный женский голос смешивался со звуком хлещущей воды. – Ой, простите. Подождите секунду, я закрою кран.
– Лира?
Тишина.
– Андрей? Всегда помнила твой голос – красивый, изящный, хорошо передающийся по телефонной связи…
– Лира, нужно увидеться сегодня.
– Вот как? Как некстати. В планах увидеться с исчезающей в диком шиповнике.
– Что?
– Поэзия – ключик к атмосфере нашего разума, Андрюша.
– Хорошо, шиповник ты мой дикий. Сегодня нужно встретиться.
– Мы можем увидеться все вместе: я, ты, исчезающая… Ой! Мыло утонуло. Какая неряшливая. Нет, это ты виноват. Да-да! Ты!
– Лира, разговор очень серьезный. Тема тебе известна. Не нужны посредники и свидетели. Лишних уберем.
– Как директивно, – охнули в трубку.
– Как есть. Ты согласна?
Снова тишина.
– Лира!
– Да успокойся, мыло ищу под ногами. Хорошо, товарищ Озёров, по вашему приказу к труду и обороне готова. Комсомол сказал: “Надо!”, интеллигенция ответила: “Есть!”.
– Адрес?
– Да всё тот же, Котельническая один пятнадцать.
– Буду через час.
Сбежал от телефона, чтобы не смогла отнекиваться.
Татьяна озадаченно смотрела на меня, быстро одевающего плащ.
– Андрей Иванович, а вы домой?
– Да. Сообщите Курочке, что уехал решать наш вопрос.
– Вы же про подготовку?
– Что за подготовка?
– Первомай ведь совсем скоро… – удивилась Татьяна.
Ой, только этой бюрократии ещё не хватало, подумал я. В мое время первомайские радовали только тем, что не надо было учиться и работать. Подозреваю, советские люди текущей эпохи радуются от первомая по той же причине – по грибы и на шашлыки, прямо сразу с парада.
– Давайте не сегодня? – не дослушав реплику Татьяны убегаю в коридор.
Леонид подвез к дому Лиры. Сталинская высотка, как каравай, возвышалась надо мной. У коммунистической Москвы нет более высоких зданий, чем сталинские высотки – до Сити ещё несколько десятков лет.
Лира, в хрустящем сером платье, с яркими пуговицами в два ряда, парящая от свежих ароматов, мягко села в машину.
– Андрей Иванович, куда дальше? – спросил водитель.
– Только не в “Прагу”, умоляю, – поморщилась Лира. – Придумай что-нибудь новое, необычное, шокирующее.
– Не нужен ресторан, – ответил я. – Хочу побыть с тобой наедине, в скромной атмосфере.
– Наедине ты можешь побыть со мной, но насчет скромности моя голова протестует. Есть один вариант, который тебе не понравится.
– Ну?
– Квартирник у Штейнберга. Прямо сегодня.
Напряг память, чтобы вспомнить, что такое квартирник. По всей видимости, это те самые богемные мероприятия, на которые вечно злилась власть. Рискованно, но лучше, чем ничего.
– Давай адрес.
Лира засмеялась:
– Ты точно чудак! Это же квартирник Штейнберга! Это же квартирник Штейнберга! Комсомолу теперь всё можно при Михаиле Сергеевиче Горбачёве?
– Адрес.
– Дайте вспомнить, товарищи… Ну конечно. Новослободская, шестьдесят два.
– Леонид, везите туда.
– Как прикажете, Андрей Иванович.
“Волга” неспешно двигалась по вечереющей дороге. Лира о чем-то пела кошачьим голосом, но я не слушал её, не до неё сейчас; речь скомканная, кое-как собиравшаяся по крупицам, формировалась в сознании, постоянно видоизменялась. Ужасное волнение. Признаться ей в таком… Ага, прям изи-изи!
“Спок, Андрей Велихов, – сказал себе я. – В худшем случае откажусь дальше общаться с Лирой. В лучшем – соберу полный фулл блата. Иван даст, Лира даст, все дадут, получим движение наверх”
Я всё ещё сомневался, стоило ли лезть в Кремль. Как минимум, могу напортачить, сделать ещё хуже. Впрочем, куда хуже? Союза ведь не стало, молодость ушла в гадость, а потом превратилась в радиоактивный пепел. Весь мир в труху пустили бумеры, всё-таки сумели заруинить наше время.
Могу устроить ядерную войну уже в 1991 году. Превентивный удар, “бей первым”. Делаем жестко сходу, не даю отдышаться противнику, устанавливаю мир без серьезного оппонента Несколько миллионов сгорит там, в Вашингтоне или Лондоне – зато не сгорят мои родители, не мое будущее. Stonks! А что потом? Буду флексить на костях американцев? Какое-то эгоистичное людоедство. Не, хватает мне повторяющихся ужасов во сне.
А можно и Трампа убить в СССР. Я точно помню, что он ездил с женой в Ленинград. Не потребуется своими руками гробить американцев, британцев и прочих из НАТО. Будет лютый международный скандал, дело грязное, но проблема решится раз и навсегда. Но СССР с мертвым Трампом всё равно не имеет никаких гарантий на дальнейшее существование. Когда он приедет в Ленинград? Нужно позаботиться об этом.
Проблема ведь и в моей стране. Горбачев оказался силен в аппаратной игре, хотя бы шел в нужном направлении, только слепо всё двигался по реформам. Страны не стало, появилась куча проблем. В любви к СССР меня не уличишь, но То, что в этом времени прогрессивные коммунисты есть – факт, который мне известен по спорам с современниками-комми. Можно полагаться на того же Лигачева, например.
Размечтался я что-то…
– Приехали, – сказал водитель, притормозив у дома.
– Очень вовремя. Вы, Леонид, большой молодец. Комсомол вами гордится.
Водитель раскраснелся: “А мне вас подождать?”
– Нет, не стоит, домой на такси доеду.
– Мне не сложно, – водитель, глядя через зеркало, почему-то резко отвел взгляд от меня.
– Не нужно ждать. Я тут надолго.
– Будет спокойнее старику, если довезу лично, – ответил Леонид.
– Какие интересные и заботливые у вас водители, – промурлыкала Лира. – Давай, Андрей, решай быстрее, уже зайти бы к Штейнбергу.
– Хорошо, раз вы так хотите, то ждите, – сдался я. – Но не ругайтесь, если выйду в час ночи.
– Да хоть в три, Андрей Иванович!
Странное поведение у моего водителя…
Квартира оказалась не очень большой, как сказал сам хозяин – прибранной по максимуму. Все хихикали с Лирой, и она с ними, а я стоял и вежливо улыбался. Ха-ха, как весело.
Меня представили как “чрезвычайно прогрессивных взглядов комсомолец”. Неплохая попытка зарофлить номенклатурщика. Некоторые, явно узнавая меня, стали интенсивно шушукаться. Лира поддерживала:
– Не стоит переживать, это столичный уклад неофициальной жизни Москвы.
– Чувствую себя неловко.
– Заметно. Быть может, это их и раздражает.
– Чем мое волнение может раздражать?
– Не походишь внешне на них.
Почему-то такое сравнение вызвало во мне гнев.
– А может, это они не похожи на меня? – шепнул ей в ухо.
– Ух, слава КПСС вернулась, – на этой иронии Лира соскользнула на кухню, где дымилась стеклянная пепельница.
Мой взгляд пересекся с хозяином. Присутствующие звали его то Борисом, то Борухом; он откликался и так, и эдак, всюду слышался smart talk, в котором я абсолютно не смыслил. Когда нефоры говорят на птичьем языке, подумалось мне, это приводит именно к такому результату.
– Как вам творчество? – нейтрально спросил Штейнберг.
– Да знаете, мне нужно ещё дойти до такой высоты восприятия.
Штейнберг ни улыбался, ни морщился. Черт!
– Должно быть, в этом что-то есть, – продолжил я, постепенно гася голос.
Штейнберг посуровел.
– Какая политика ждет комсомольцев в столь интересный год? – спросил хозяин.
Очень опасно. Не стоит ни давать надежд, ни говорить лишнее.
– Нас всех ждёт… ускорение.
– Хм. Прогрессивно. ВЛКСМ ускорит КПСС, а КПСС ускорит Советское государство. Все мы так ускоримся, что отправим в космос не только мужчину, женщину и собаку, но и…
Сарказм прервался возвращением Лиры. Она мягким взглядом осудила моего обидчика. Фух, я чувствую себя грязным. Нелюбовь власти к интеллигенции взаимная, но не хотелось проверять это будучи на чьей-то стороне.
– Выставка прекрасна, не правда ли?
– Да, Лира, всё замечательно. Много металла. Абстракции.
– Абстракции, – игриво повторила Лира. – Кажется, у тебя был какой-то вопрос, желаемый для обсуждения. Поторопись, а то изнемогаю от нетерпения.
– Борис, есть ли место, где можно уединиться?
– Ну разве что в спальне, – указал на дверь.
– Мы скоро вернемся, обещаю.
Борис нейтрально кивнул.
В небольшой комнате мы расположились. Совсем не то, о чем можно было мечтать. Будто вернулся в подростковые годы, сижу на кровати и пытаюсь выразить чувства.
– Лира, назови ещё раз свое предложение.
Она подняла бровь, поставила бокал на тумбу.
– Ты же всё прекрасно помнишь. Брак по расчету. Штамп в паспорте, и оба свободны делать что угодно. Хотя бы пять лет вместе побыть, а потом можно и на развод подать. Неужели для тебя важно вести эту излишнюю дипломатию?
– Конечно. Ты ушла из домой заплаканная, Григорий Максимович это увидел и посчитал, что я тебя обидел.
– То есть как? Как обидел?
– Изнасиловал, если тебе так важны подробности.
Лира поднесла руку ко рту.
– Какая глупость! Я обязательно перед ним объяснюсь.
– Неважно, поверь. То, что ты услышишь сейчас, намного важнее.
– Надеюсь! Сорвал меня со встречи с исчезающей в диком шиповнике, вырвал из компании замечательных людей. Что дальше, товарищ Озёров?
– Велихов. Меня зовут Андрей Велихов. Фамилия Озёров не моя.
Лира замерла в улыбке.
– Наверное, у тебя с отчимом и правда очень сложные отношения, – заявила она. – Ты никогда раньше не называл настоящую фамилию.
– Григорий Максимович не мой отчим. Я вообще не должен здесь быть. Мир, из которого прибыл, уничтожен.
У Лиры улыбка на лице мутировала каждую секунду: от смущения до иронии, от иронии к напряжению, от напряжения к непониманию.
– Должно быть, ты решил надо мной пошутить.
– Нет.
– Тогда ты стал чудаком.
– Нет, Лира. Послушай меня внимательно. Вчера ты просила выслушать, а сейчас настал твой черед. Это справедливо?
– Ну так… – смущению Лиры не было предела. – Надеюсь, ты не буйный. Вроде как не пил сегодня. Хорошо. Выслушаю. Всё, я готова.
И тогда принялся рассказывать невероятную историю, где конец для слушательницы оказывается не возникшим ещё событием. Сложно, когда тебе рассказывают историю о будущем. Но мне пришлось пойти в ва-банк. Я твердо решил действовать, и Лира, судя по частым репликам Курочки, весьма эмпатична на чудачества. Если всё пойдет не так, как представлялось в голове, то спишу на бред, слабость от переутомления и жалкую попытку привлечь её внимание. Вряд ли кто-то поверит Лире в обвинении о моем сумасшествии. В изнасилование куда вероятнее поверят, чем в то, что Андрей Велихов сошел с ума. Хотя, если вспомнить, как сплетничают в ЦК на Ногинском, то можно с её слов попасть и в психушку.
