Глеб Ковзик
Родная партия
Глава 27. Долг платежом красен
Недельная командировка в Баграм завершилась относительно спокойно. Бородатые стреляли в летящую машину, но обошлось без жертв и ранений. Вертолетом в качестве “дополнительного” экипажа меня и Александра Абрамова доставили для работы с местными афганскими комсомольцами: семь дней я пытался наладить диалог с фракциями в местном комитете ДОМА. Жил прямо на аэродромной базе, в город не совался и лишний раз не светился. Майор Левинский, заведовавший тыловой частью на аэродроме, везде и во всём улыбался от одного моего упоминания, был обходителен, правда, на этом всё. Видимо, создал картину уважительного почтения к комсомолу. Ну, и на том спасибо.
Было много грязи, как человеческой, так и природной. К афганской разрухе достаточно быстро привыкаешь, если знаешь, что всюду ждет стрельба и однажды снаряд разрушит этот дом или двор. Ждать прогресса в таком состоянии глупо: построишь и сразу разлетится в щепки. За месяц с лишним уяснил, что афганское общество не сдвинется с мертвой точки, пока не будет достигнута стабильность между местными противоборствующими сторонами. Никаких Эмиратов. Хотя бы уровень Турции приобрести, уже будет успех.
К человеческой грязи привыкнуть лично мне тяжелее. Вспомнить хотя бы совсем лишний конфликт с Елфимовым. А с Ручковым… Боже, он же реально убился из-за какой-то чепухи. В Афганистане смерть – жирная тварюга. Понятно, что местные тут все мыслят по-восточному и многое скорее даже проявление полезной культурной хитрости, а не бескультурности, но очень сложно понять, ради чего вести себя интриганами, имея пустую должность и минимальную власть. Чувствовалось глубокое переживание за афганские дела, ибо они отражаются не столько на моей карьере, сколько на перспективе изменить ход истории – чем дольше я здесь, тем меньше шансов на успешность реформ.
Да, сейчас определенно больше сочувствую тому, что моя роль спасителя истории фактически отодвинута на второй план.
Сейчас мне нужно находиться в столице, в Москве, двигаться наверх, ползти в ЦК КПСС, в эпицентр высшей власти, откуда можно менять, сдвигать гигантскую машину в сторону от обрыва, уходить из пусть номенклатурной, но бесполезной должности в комсомоле. Вместо этого я спекаюсь от жары в failed state, в стране постоянного межплеменного кринжа, когда одни не могут нормально договориться с остальными, начинается перепалка, драка, война. И в партии, и в комсомоле, и в других организациях Афганистана постоянный раскол. Так дальше нельзя.
Советским людям в Афганистане плохо. Это первый факт, который мне стал ясен. Хотя подполковник Бочко и рассказывал, да и остальные советники из ЦК ВЛКСМ тоже упоминали, что до войны отношение к шурави было кардинально другим. Всё же мы им во многом помогали, о чем я раньше, будучи студентом, не знал.
Стоило Инне получить пулю, как сразу появилась мысль о бесполезности моего нахождения. Я правда не супергерой. Стреляют всегда, везде и не только из “зелёнки”, то есть из пышной афганской растительности, но и из городских закоулков. У меня нет ни боевого опыта, ни специальной подготовки; всё полученное в Москве – от Натальи Васильевной. Но и её подготовка шла ускоренным темпом, многое непонятно, и неизвестно, как поступать в той или иной ситуации. Всё делалось в спешке, отсюда моя слепота к повседневности, в отличие от советских ребят, уже поднаторевших к афганским правилам игры.
Мы тут чужаки, и это прослеживается почти во всём. Таджики, туркмены и узбеки, служащие в нашей армии и ближе всех культурно расположенные к афганцам, всё равно ощутимо отличаются от местного населения. Я слышал про “мусульманские” батальоны, которые должны в этих условиях действовать эффективнее, чем стандартные боевые подразделения, но даже им здесь неуютно. Мой разум так и норовит скатиться, чтобы сказать: “Тут многое от средневековья, от дикарства”. Гоню эту мысль изо всех сил. Это какой-то позор, если я буду сводить народы в график с иерархией. Что теперь, глядеть на афганцах глазами империалиста? "Ах, какие же вы бескультурные, смотрите, как мы вас сейчас научим!" Может, они и правда не во всём развиты, но смотреть на их ситуацию следует иначе. Только знать бы ещё как.
В результате всего пережитого я превратился в шуганного зверька; постоянно мерещился моджахед или сочувствующий вооруженной оппозиции, готовый выстрелить в меня или переводчика. На афганцев положиться сейчас нельзя. Я пытаюсь бороться с мыслью, что что местный народ – мой враг, но как же в это не верить, когда он стремится всеми силами тебя убить?
Теперь я стал лучше понимать чувства ветеранов из своего времени. Трагедия всякой борьбы за идею – отсутствие результата рано или поздно наведет на соответствующие мысли. Но дальше, я знаю, будет ещё хуже, после Афганистана их ждёт не самая завидная судьба. Им не повезло трижды: пропала идеология, за которую они воевали, распалась страна, за которую они шли сражаться, а общество, из которого они родом, пожелало забыть по-быстрому всё, что случилось в гористой чужбине. Война? Какая война? Нет никакой войны. Забыли.
А впереди Чечня… Но и до неё будет Карабах, с ним Фергана… Мне стало не по себе. Для реформ коммунистической системы этнические и международные конфликты всё равно что огромная пробоина в корабле. Движение есть? Есть. Государство, будучи в состоянии реформ, не останавливается: налоги идут, законы функционируют, бюрократия “производит” правительство с девяти до шести вечера, в некоторых случаях – круглосуточно. Но с движением корабль, получивший пробоину, быстрее набирает внутрь забортную воду.
С этим что-то нужно делать. Я достал из портфеля папку с записями. На четвертом листе, между абзацами я написал для себя: “Андрей! Или конец Афганистану, или конец СССР. Решай проблему своего присутствия как можно быстрее. Одного анализа мало, нужна практика”. Впрочем, легче написать, чем сделать.
Понятия не имею, как остановить войну в Афганистане…
Будь я ультралевым вроде троцкиста, то уверенно сказал бы: “Братья афганцы! А мы с вами товарищи, а мы с вами люди пролетариата, люди труда! А у трудящегося населения есть родина? Правильно, нет. Хватит воевать, пора строить социализм”. Но подобное лишь иллюзия, самообман, ибо советские здесь, очевидно, спасают бездарных коммунистов из НДПА, не способных адекватно управлять страной после Саура. Тут и пролетариев раз-два – и обчёлся. Вот и спрашивается, на кой ляд захватывать власть, если руки растут не из того места? И у них так почти во всём: "Русские, спасите нас! Мы захватили власть ради коммунизма, чтобы потом утонуть в бесконечных фэйлах". Только кто бы спас меня от ядерной бомбы в 2028-м.
Афганистану нужна революция, но какая? Саурская отгремела, но режим быстро пошел по тому самому месту, вдобавок накидывая радикальные шаги афганскому народу; местные от удивления политическую линию не приняли и стали её всячески и с ненавистью обрывать. Вроде коммунисты пришли в Кабул, должны были внедрять прогресс, а закончилось всё быстрым распадом системы и необходимостью поставить костыли в виде московской поддержки. Всё бы ничего, только знаю, как скоро закончатся финансы и авторитет у самых главных коммунистов мира…
Я глубоко копал в истории после семьдесят девятого, но не мог найти точной правды. Виноват Тараки? Не удержал власть? Удобно, однако проблема не только в личности. Виноват народ? Ещё более удобная позиция, но нет. Афганистан всё быстрее превращался в точку бесконечного затягивания. Зыбучие пески. Чем дольше нахожусь, тем меньше шансов на реформирование СССР, тем выше вероятность, что всё случится так, как было в 2028-м. Обещана командировка на полгода. А если не сделаю обещанное? Значит, оставят ещё раз, а потом ещё, ещё, и ещё. И уеду в 1989-м, вместе с последними остатками советской армии. Грустно.
Происходящее напоминало очередной кармический урок, в котором не до конца ясен моральный посыл. Пока жив, пока могу радоваться; понятно только одно – судьба попаданческая подвела, существенно испортив шансы на выживание в будущем. Светящейся тропкой в этой тьме непонимания стала фигура Евгения, который где-то здесь в Герате.
Наверное, так и нужно поступить. Сначала спасти сына Леонида, чтобы оплатить долг. Вообще-то мой шофер вытащил меня из когтистых лап КГБ. Узнав про разговоры, чекисты сомневались бы только в одном: “Куда слать – в Лефортово или Кащенку?”
C этой тяжестью на голове я распрощался со своим переводчиком и отправился в ЦК ДОМА, чтобы сдать дела и отправиться на заслуженный выходной. В Кабуле солнце часто пряталось за облаками, поэтому было то жарко, то прохладно. На десяти желтых листах обычным карандашом описаны собственные представления о положении дел в афганском комсомоле, а также идеи о возможных структурных изменениях. Представлю документ комсомольской группе советников на днях.
Тучки бродили в небе. Со стороны забора послышалось:
– Вы плохо работаете, Андрей Григорьевич.
Нога замерла в двух шагах от входной двери здания ЦК. В спину мне бросили обидную реплику. Опасную реплику. Такие слова говорят только начальники. Повернувшись, я узнал в своем осудителе Николая Игоревича Захарова.
Ещё в день моего приезда в Кабул меня предупредили, что отныне моя фигура находится под большим контролем этого человека. Даже показали его фотографию, сказав при этом: “Как его не знать? Он же с “Комсомола-1”, с самого начала тут. Захаров всей душой за выполнение интернационального долга, так что будь готов к разбору полета” К чему быть готовым? Понимание у меня было лишь смутным и условным.
Знакомство случилось на совещании, ничего серьезного.
До поездки в Баграм я пытался тихо выяснить, в чем дело. Ничего не выяснилось, но сделал предположение, что инцидент с Инной повлиял на мое положение в Афганистане. Ранение мидовской сотрудницы оказало плохое впечатление на местное руководство. Возможно, кто-то сообщил наверх: “Озёров лихачит, нужно побольше контроля”
С другой стороны, коммунистическая система строится на огромных контролирующих структурах, и вряд ли бы после такого сообщения я остался на своем месте. В конце концов, я здесь не руководитель, а только советник, мушавер, дающий советы афганистанским товарищам… Ещё б они существовали для начала, комсомольцы ДОМА. Попробуй собери их в одном месте, ага.
Мужчина с широкими черными бровями пристально смотрел мне в глаза. Пиджака на нем не было, одет он был в бело-желтую рубашку с короткими рукавами, светлые брюки и легкие туфли.
– Здравствуйте, гм, Николай Игоревич…
– Я самый. Ну приветствую, Андрей Григорьевич.
Сухо пожали мою руку.
– Пойдем, поговорим в моем кабинете.
– Да, конечно.
Уселись за простой стол, обшарпанный временем. Морально подготовился к взбучке.
– Значит, мне звонят на днях из войсковой части. Просят угомонить некоего комсомольца, требующего выдать конвой для поисково-спасательной операции. Я спросил фамилию. “Озёров!”, крикнули и бросили трубку, снабдив хорошим матом. Интересное обращение, подумал я. Тут-то быстро вспомнилось, что вас прислали из Москвы месяц тому назад. Вы по идеологической части?
– Всё верно. Это запрос от ЦК ДОМА.
– Ну понятно, что от ДОМА, не от НОМА же.
Я смутился. Захаров увидел мою смятение и засмеялся:
– Кого к нам направили? Совершенно неподготовленный кадр. НОМА – таково предыдущее название афганского комсомола. Это потом, уже после Амина, Национальная стала демократической… Я застал ещё семьдесят девятый, первый год после Саура. Однако тут все равны, и ваши способности ещё не отвечают уровню, необходимому для Афганистана. При всём уважении к заведующему отделом пропаганды и агитации…
– Мне дали время на адаптацию, Николай Игоревич.
– Видимо, вы плохо воспользовались этим временем. Ожидалось, что заведующий отделом быстро схватит ситуацию в свои руки, приступит к оперативной работе.
– У меня серьезный участок работы, – возмутился я. – Всё согласовано с ЦК ВЛКСМ, с ЦК партии, завтра поездка в ЦК НДПА. Проблем у ДОМА много, начать хотя бы с тотально низкого уровня грамотности…
– Ну, Андрей Григорьевич, решили просветить? – усмехнулся Захаров.
Я замолк. Враждебненько. От меня ожидали что? Что я буду всё делать за афганский народ? За весь их ДОМА? Ну уж нет.
– Вы оцениваете качество моей работы по тому, насколько быстро мне удалось организовать новую агитационно-пропагандистскую деятельность в ЦК комсомола, всё верно? – спросил я без намека на встречное нападение. – Если так, то считаю, что нужно решить вопрос с местными комитетами и кадрами. Это первостепенная задача. От комсомольцев из ДОМА проку почти ноль. Местные комитеты состоят из вялых, необразованных и часто импульсивных молодых ребят, и все с проблемами разного калибра. Вопрос с халькистами и парчамистами до сих пор не решен, считаю. В организации кадровый голод, не хватает людей для выполнения базовых задач. Странно, что это всё ещё держится, не рассыпается…
– От вас ожидали, что вы организуете мощную идеологическую кампанию против моджахедов. Что получаю я? Что получают мои товарищи из ЦК НДПА? Что получила группа советских советников? Сведения весьма противоречивые, а в случае с Инной к тому же плачевные. Вы занялись подготовкой афганских товарищей, накатив на них лобовой атакой. Кто так делает? Абдул Назар страшно оскорблен, ходит по коридорам, жалуется на вас. Так вы создаете раскол на пустом месте. Забыли, где находитесь? Это же Восток, тут всё не по-русски!
“И что же мы тут тогда делаем, если всё не по-русски? – моего возмущения не было предела. – Потому и ваши порядки не идут афганцам в душу, потому они и стреляют из каждого окна по нашим, потому что подход изначально избран неверный”
– Что вы от меня хотите, Николай Игоревич?
– Во-первых, минимизировать количество жертв. Вы сюда приехали не для того, чтобы терять ценный ресурс. Во-вторых, разработать четкую программу действий. До сих пор слышу общие фразы о ситуации, о том, как тут плохо устроена работа. Понимаю, у вас глаза ещё не замылены, поэтому ошибки виднеются со стороны лучше. В-третьих, заняться собственной подготовкой, теоретической и боевой.
– Боевой? – мой голос от волнения сильно изменился.
– Андрей, можно на ты? – Захаров решил сыграть на доверии.
– Что ж, почему бы и нет.
– Андрей, вот ты видишь, сколько тут летает пуль? Больше, чем мух от отхожих мест. А тебе ещё работать и работать с местным населением…
– У меня запланирована командировка на полгода. К чему боевая подготовка, не понимаю.
– Партия решит сама, сколько тебе нужно находиться в Афганистане. Интернациональный долг определяется не нами, – заметил Николай Игоревич.
Что ж, предположим, мне эта боевая подготовка принесет пользу. Но с чего бы вдруг? Если меня убьют, то надежда на будущее останется за Курочкой и моей секретаршей: при условии, что они поверят в написанное из конверта Б, то приступят к активным действиям. Ставка в таком случае на Курочку. Татьяна Гиоргадзе слишком тиха для лидерской роли.
Но я не хочу погибать! Избегающее поведение в афганских условиях для меня было бы стратегически более выгодным и безопасным, чем идти в бой или стреляться с моджахедами на подворотне. Вот повезло мне, зумеру, оказаться в Афганистане…
– Меня ждет строевая подготовка? – спросил я.
– Ты прикреплен к войсковой части? С кем-то из военных ты на постоянной связи?
– С подполковником Бочко. Он меня уже один раз выручил.
– Вот и поговори с ним. С заявлением я обращусь к нему лично, а тебе нужно заявиться в хорошем настроении и получить необходимые навыки. А не то тебя ещё пристрелят, а ты и пистолет из кобуры не вытащишь.
– И когда планируется начало? Когда я начну обучаться?
Захаров усмехнулся.
– Андрей, да с завтрашнего дня!
Это никуда не годится. Я только вытянул все нитки в Герате, чтобы выйти на пропавшего Евгения. Сколько потов сошло с меня и Абрамова, когда мы пытались выяснить что-то от местных! Володя С. из “Комсомольской правды” поначалу долго размышлял, помогать нам или нет, так как был занят по горло другими делами; процесс сдвинулся тогда, когда я явился к нему лично и рассказал правду: “Пацана жалко, у него отец один в Москве, ничего не понимает и все от него отмахиваются отписками” После слова отписка Володя С. мгновенно ожил и обещал помочь.
В конце концов, вектор направления поисков мы получили. Я планировал на днях отправиться в Герат, и потому так настойчиво выбивал себе командировку в этот город. Как оказалось, настойчивость была замечена – в отрицательном смысле. В колеса полезли палочки.
– Мне нужно завершить ревизию в Герате, Николай.
– Да ты шутишь. Герат подождет.
– Не подождет. Я здесь не только по партийным и комсомольским делам.
Захаров замолчал. Не дождавшись ответа, он сурово спросил:
– Чекистские?
– Чего? Нет, что ты. У меня товарищ пропал под Гератом. Парнишка служил, золотой медалист. Сам пошел, его отговаривали. Пропал тут. Я обещал заняться его поисками.
– Много кто пропал без вести.
– Понимаю, но сначала хочу довести дело до конца. Потом немедленно займусь составлением перспективного плана действий.
– Этот перспективный план должен был лежать на столе секретариата ЦК ещё неделю назад. Ты тормозишь. Это не комсомольский подход!
– Николай, я всё понимаю…
– Мне кажется, ты слабо понимаешь, где находишься. Это не ЦК ВЛКСМ. Здесь идёт война, погибают воины-интернационалисты. Мы сражаемся с моджахедами, которые готовы свергнуть не только власть НДПА, но и приступить к нападениям на южные границы СССР. Их не остановит получение Кабула. А сейчас ты показываешь поведение незрелого парня, уж прости. Лучше бы изучил курс по басмачеству и строительству комсомольских органов в двадцатые годы!
Я сильно разозлился.
– Ну, знаешь ли, может у меня и не такое поведение, как ты хотел, зато совесть имеется, – громко шлепнул рукой по столу, встал и направился на выход. – Моя партийная дисциплина не захромает, если я помогу одному простому человеку в большой просьбе.
Как же надоело это постоянное ввинчивание в ровный строй! Если система не гибкая, то она утрачивает адаптивность и разваливается. Все проблемы СССР в Афганистане стали цвести ещё пышнее. Черти что творится. Таймкилл полный. Теперь до полуночи из-за него торчать и бумажную бюрократию закрывать. Спасибо, товарищ Захаров, за бесплодную дискуссию.
– В каком смысле? А ну, стой! Мы ещё не договорили.
– Что стой? Чего ждать, чего договаривать? Быстрее спасу – быстрее вернусь к обязанностям. У меня есть совесть, Николай. Я обещал найти парня, живым или мертвым, это не так важно. Его отцу дал обещание. Ты понимаешь, что такое обещание?
– Да кто он тебе такой?
– Николай, хочешь помочь? – обрезал я. – Поступи по-комсомольски, поддержи товарища и выдели мне конвой до Герата. Помоги провести поисково-спасательную операцию.
– Это слишком высокая просьба. Я не решаю…
– Кто решает?
– Ну, можно попробовать на уровне посла. Товарищ Табеев здесь как раз. Обратиться к нему. Но вряд ли что-то получится.
Установилась тишина. Поняв, что Захаров мешкается и продолжает сопротивляться, я принял волевое решение.
– У меня должность заведующего ЦК ВЛКСМ. Ко мне прислушаются. Странно, что к тебе, первопроходцу из комсомольских советников, находившемуся здесь ещё с конца семидесятых, прислушаться не захотят. Думаю, у меня всё получится, а к Табееву обращусь сам. Увидимся в понедельник.
Под взор изумленного Захарова я вышел из кабинета.
Глава 28. Я просто зумер
Скоротечность разговора с Фикрятом Табеевым, нашим послом в Афганистане вселила в меня надежду на скорое разрешение проблемы. Выслушав внимательно, он задал один-единственный вопрос:
– Товарищ Озёров, а зачем это вам?
Его зализанные назад седеющие волосы и черные, ярко выраженные брови словно успокаивали своей житейской мудростью. Посол в принципе показался мне доступным в плане общения, простым и без лишнего чванства, какое я видел в ЦК ВЛКСМ.
– Человек, который за него печется, близок моей семье, – тихо ответил ему.
– Звучит как кумовство.
– Его отец просил… Леонид, он мой водитель из комсомола. Пришел однажды, очень просил помочь. Я не осмелился отказывать.
– А что делают советские и партийные органы в отношении его истории?
– Леонид утверждает, что ничего. Безразличие, отписки.
Табеев недовольно хмыкнул. Наступило молчание.
– Мое присутствие здесь определено решением ЦК партии, – продолжил я. – Раз суждено было оказаться в Афганистане, то считаю прямой обязанностью помочь ему. Ближе подобраться к Евгению не удастся.
– Понятно.
– Задача трудная, но выполнимая, товарищ Фикрят Ахмеджанович. Журналист из Комсомолки уже оказал большую поддержку в поиске пропавшего. Трудно, но возможно.
– Трудности забудутся, товарищ Озёров.
Посол взял в руку трубку, набрал чей-то номер. Разговор, как я понял, случился с кем-то из военных. После недолгих препирательств противоположная сторона согласилась предоставить поисковый отряд из кабульской бригады. Напоследок он сказал:
– Товарища Бочко знаете?
– Конечно. Он курирует охрану Комсомол-5.
– А вас в эту группу записали? Интересное дело. Я думал, вы здесь советник по особому поручению. В конце концов, должность ваша заведующий отделом пропаганды в комсомоле, ведь так?
– Верно. Товарищ Лигачев и товарищ Мишин одобрили мою командировку. Решено в связи с просьбой афганских товарищей из ДОМА.
– Понятно. Что ж, пожелаю вам удачи, Андрей Григорьевич. Вижу по глазам, вы здесь потеряны…
Я оживился, на лице появилось нескрываемое удивление.
– Для меня здесь всё ново, Фикрят Ахмеджанович.
– Я тоже не был готов к войне. С Диной Мухамедовной, с женой, столько всего навидался. Тут каждый день может стать последним. Но вы, Андрей Григорьевич, должны быть сильным. Будьте честны и настойчивы, как сейчас, и тогда далеко подниметесь. Всё, до свидания.
Из его кабинета я вышел с разрешением на поисковую операцию. Машина повезла в войсковую часть, где подполковник Бочко, по его словам, почти закончил слаживание подразделения.
– Передайте всё, что у вас есть, про этого Евгения, – приказал он. Я быстро собрал бумаги из портфеля. – Кто он, где служил, когда пропал. Что это? Откуда сведения?
– От спецкорра из “Комсомольской правды”. Он уже участвовал в подобном, искал комсомольского советника.
– Знакомы с ним?
– Нет.
Бочко нахмурился.
– Откуда тогда связь между вами?
Я замешкался. Говорить, что наводку дала Лира, не хотелось; подобная история спровоцирует множество лишних слухов даже среди армейцев, которые судя по моим кабульским наблюдениям предпочитают помногу не обсуждать то, что не относится к их обязанностям.
Впрочем, операция теперь их головная боль, а не только моя. Поэтому я смешал правду с полуправдой – якобы в ЦК ВЛКСМ, а именно от первого секретаря Мишина дана рекомендация обратиться к журналисту. Ссылаться на Захарова опасно, он здесь в доступе для общения и любое несоответствие легенде может спровоцировать конфликт.
– Он точно будет ждать в Герате?
– Я решу этот вопрос сейчас же, – ответил я.
– В общем, операция по поиску следов Геннадия будет проведена завтрашним днем следующим образом. Для выполнения задачи нам придан отдельный мотострелковый батальон специального назначения из города Лашкаргах. Это группа армейского спецназа, если по-русски. Выдвигаемся вертолетами из Кабула в Кандагар, до места назначения несколько часов лету. Затем в составе колонны двинемся на поиски. Между Кандагаром и Лашкаргахом, судя по сведениям вашего журналиста, находится пропавший без вести. Сейчас отправляйтесь к телефону и прикажите ему быть в назначенном месте. Это всё.
Вылетели мы утром следующего дня.
Володя С., мужчина с хорошей улыбкой, встретил нас и без лишних разговоров приступил к конкретному разговору. Этим он сильно расслабил Бочко, до того явно недовольного тем фактом, что я лично с журналистом знаком не был. Кому же хочется летать туда-сюда, жечь топливо и рисковать жизнью, имея на руках лишь обещание одного номенклатурного комсомольца? Каким бы номенклатурщик не являлся, военный будет всегда судить по-военному, а именно – как бы вы выжить в этом хаосе смерти.
– Вот здесь обрываются сведения. Кишлак Инжиль. Мулла их сказал, что в последний месяц туда перевезли одного пленного. Описал как очень худого и ушастого.
– В плену все очень худые, знаете ли, – хмыкнул Бочко.
– У нас будет подкрепление из Царандоя? – уточнил журналист.
– Нет. Придана только группа армейского спецназа.
– Вот как. Тогда тяжело придется нам. Пока отыщешь парня, могут прибыть моджахеды и обстрелять из зелёнки.
– Запросим поддержку с воздуха. У нас наготове двадцать четверка.
Я молча наблюдал за их разговором.
– Пять лет назад мне довелось в этой провинции искать вашего комсомольца. Его звали Геннадий Кулаженко. Приезжали другие ребята из ЦК комсомола, знакомый ваш Николай Игоревич Захаров участвовал в поисках.
– Мир тесен! – ответил я.
– Нашли хоть парня? – спросил Бочко.
– Нет, к сожалению.
– Ясно. Ну, не будем унывать, товарищи.
Я только повернулся, как мне подполковник заявил: “Где ваш автомат?”
Ой, и правда. Где же он? Я начал рыскать по сторонам. Постепенно комната наполнилась смешками и прысканьем в кулак. Бочко побагровел.
– За оставление оружия следует наказание, товарищ Озёров.
– Виноват. Растерялся.
Подполковник из-под стола достал мой автомат.
– Сегодня это был я, а завтра ваше оружие украдет враг. Что вы будете делать? Вы же служили в армии, там как с молоком матери это изучают…
Мне было нечего сказать. Просто пожал плечами. В ответ – смех.
– Вернемся в Кабул, и вас ждёт обстоятельный разговор, а после спецподготовка. В ЦК, видимо, слишком поторопились с вашей отправкой. Политика политикой, а мне трупы не нужны.
Мы отправились на машинах в кишлак. Я ехал в уазике вместе с журналистом, подполковник ехал в бронетранспортере, с башней и пулеметом, за ним ещё одна такая же бронемашина и грузовик. Движение быстрое, но от жары казалось, что дорога растянулась в вечность, в бесконечное пространство желтого песка, редкого жухлого кустика и испепеляющего солнца. Затем мы встретились с муллой.
Переводчик неспешно пытался выяснить, где именно следует искать пленника. Старик сначала ворчал, потом затрепетал, вознося руки к небу.
– Что ему нужно? – спросил подполковник.
– Да не пойму.
– Торгуется, скорее всего. Нужно ему что-то? – вставил журналист.
– Сейчас спрошу.
Старик снова затрепетал. Ему принесли угощение – чистой воды, сгущенку, а ещё таблетки в целлофановом пакете. О чудо! Ум муллы внезапно прояснился.
– Он говорит, что в одном из домов кишлака, в подвале сидит пленник. Поймали под Гератом, там якобы наши войсковую операцию проводили. Охраняют пленного двое снаружи.
– Только двое? – воодушевился я. – Значит, задача легкая?
– Моджахеды воюют как партизаны, – вставил свое подполковник. – Где двое, там по желанию возникнут и две сотни. Ты только свистни в горах…
Переводчик принялся вкрадчиво уточнять детали дома и особенности кишлака. Всё происходило медленно, столь медленно, что воздух под глазами плавился. Жара, неописуемая даже в октябре, жгла мое тело. Голову запекало, в волосах было мокро.
– Он может сказать быстрее? – нервно спросил я у журналиста.
– Нет конечно. Ты взгляни на него, это же старик. К тому же мулла. Его тут никто не поторопит. Тебе ведь нужны сведения о пропавшем.
– Ну разумеется нужны, что за вопросы?
– Тогда жди.
Я выхлебал из фляги оставшуюся воду. Подошел к БТР, а от него исходит жар как от расплавленного металла. Нигде нет прохлады. Как люди раньше жили без кондиционера?
– Всё, поехали в Инжиль, – распорядился подполковник. – А муллу на броню.
– Это же как? – я всерьез опасался, что старика зажарит броня, как сковородка жарит яичницу. – Да ведь он на ней помрет.
– Не помрет. Зато в кишлаке люди увидят, что с нами их авторитет. Вероятность стрельбы по нам резко уменьшится. Командир! Заводи мотор, начать движение.
Подчиненный быстро влетел внутрь распаленного БТР. Зарычал мотор. Я устало влез в уазик. Пот градом капал с носа.
– Расскажите о себе, Андрей Григорьевич, – послышалось над ухом.
Дорога была побитой, но исправной. Журналист улыбался мне, а я ему, только устало.
– Воды бы попить.
– Держите. Что-то вы совсем захирели. Не заболели ли?
– Слишком жарко. С непривычки тяжело.
– А сколько вы тут?
– Больше месяца.
– И до сих пор не привыкли? В кабинете обитаете, что ли?
– Скорее да, чем нет.
Журналист вздохнул.
– Что именно мне следует рассказать? – спросил я, немного оклемавшись после воды.
– Почему вы поехали сюда?
– Таково решение инстанции.
– В ЦК ВЛКСМ обычно отправляли не пропагандистов, во всяком случае не такого уровня…
– А какого же?
– Из Узбекской ССР. Абдуллаев тут был. Из своей Академии наук.
– Вот как? Что ж, мне поручено наладить идеологический фронт против моджахедов.
Журналист усмехнулся.
– Простите, мы с 1979-го воюем с ними. Что именно следовало бы изменить в нашей работе?
– Хороший вопрос.
– Но у вас же есть мнение на этот счет?
– Я только собрал первые сведения, Володя. Кадры – ноль, образование – ноль, влияние чужих идеологий – по максимуму. Работать с ДОМА очень сложно. У них всё ещё споры за идеологию, или за власть. Всё вперемешку. Тогда как в местных комитетах реальной проблемой остается дефицит кадров. Формально цифры большие, а на деле…
– Как у нас, – подхватил журналист.
– Да, пожалуй. Как у нас.
– А этот парень, ради кого мы выехали? Кто это? Я за каждого нашего парня борюсь, но чтобы из ЦК ВЛКСМ пришел человек и так упорно настаивал – это для меня впервые.
– К нам обратился ветеран комсомола, – соврал я. – Его сын служил в Афганистане, тут и пропал. Мы посовещались в секретариате, потом поговорил лично с Мишиным. Было решено, что в командировке выполню и это поручение.
– Похоже, ваша зона ответственности пропащая.
– Как понять?
– И в идеологии, и в ситуации с этим парнем. Мне удалось накопать на него лишь крохи. Кто знает, на чьей стороне этот мулла. Чаще всего на своей собственной.
– Думаете, соврал нам?
– Нет, необязательно. Но будьте готовы к тому, что Евгения уже нет в живых.
На минуту установилась тишина. Затем я взял слово:
– Если вам интересно мое мнение, то как идеология может быть налажена без полноценных кадров? Откуда бы вообще тут набирать людей?
– Это Афганистан! – вздох Володи будто подтверждал мои догадки. – Очень много племен, споров, ссор.
– Ну вот. Похоже, вы лучше меня всё понимаете.
Журналист сощурился:
– Уж не хотите ли сказать, что ситуация безнадежная настолько, что уже ничего не сделать?
– Не хочу. Однако факты налицо. Я даже со своим комсомольским ЦК имею проблемы в плане координации действий, что уж говорить про местный ДОМА. Пора меняться. Нет, скажу прямо жестко – меняться нужно.
