Олег Механик
Осколок белого бумеранга
10
Длинный поднял голову, огляделся, словно только что вышел из транса и стал хлопать по карманам олимпийки в поисках папирос.
– Бумеранг? – я уцепился за последнее, сказанное Длинным слово. Какой бумеранг?
Длинный потянулся, с хрустом наклонил голову сначала к одному плечу, потом к другому, затем очень глубоко затянулся и долго задержал дым в себе, так что на выдохе он стал почти прозрачным.
– Бумеранг, это моя теория, моё личное мироощущение, – грустно улыбнулся он.
– Рассказывай! – жадно просил я, зная, что снова буду погружён в эту чёрную бездну, в нутро этого человека, каждый раз отдёргивающего передо мной занавеску, за которой обнаруживается очередная ступень.
– Бумеранг, Саня, это такая изогнутая деревянная штука, которая издревле использовалась как оружие. Геометрия бумеранга устроена так, что он, при правильном броске, возвращается в ту точку, с которой был запущен…
Я прекрасно знал, что такое бумеранги, но решил не перебивать друга.
– Не могу точно вспомнить, когда я увидел эту картинку. Может во сне, а может по накурке привиделось. Короче стою я где то в поле. Травка на нём неестественно зелёного цвета и вся такая ровненькая, как на поле для гольфа. День хороший солнечный, я в самом центре поля, а вокруг ни души. Рядом со мной большой такой ящик, ну как в цирке у иллюзионистов бывают весь блестящими звёздочками обклеенный. Открываю я его крышку, а он полный бумерангов. И бумеранги в нём двух цветов чёрные и белые. Чёрных гораздо больше, чем белых, они там в основной массе. Я беру один чёрный, взвешиваю его в руке. А он такой приятный на ощупь, весь гладкий, глянцевый, красивый. Я размахиваюсь и со всей дури швыряю его вдаль. – Длинный сделал движение рукой из-за спины, похожее на замах. – Он летит, классно быстро со свистом рассекая воздух, и в одну секунду уходит в точку. Я беру второй, швыряю и вижу, что не нужно делать усилий, он почти сам выпархивает из твоих рук и словно не ты ему придаёшь энергии, а он тебе, такое бодрящее чувство возникает после броска. Ну я беру третий, четвёртый, пятый, швыряю их один за другим. Они уходят кучно в небо, в одну точку. И все чёрные, ну потому, что их больше, их найти легче и с виду они красивее. Думаю, дай – ка один белый запущу. Поковырялся в груде чёрных вытащил один белый. А он тяжёлый, какой то неказистый с виду, весь шершавый, что и руку не мудрено при броске содрать. Подумал я и отложил его в сторону, а сам ещё несколько чёрных запустил, ну тянет меня к ним, понимаешь? Наконец всё таки решаю кинуть белый. Пытаюсь сделать это так же легко, как с чёрными, но у меня не получается. Он к ногам падает. Тут уже сила нужна. Ну, думаю, попробую последний раз, напрягаюсь и что есть мочи швыряю. Полетел, но не так быстро и далеко, завис где – то там в небе. Смотрю, он болтается там, как живой. Пригляделся, а это голубь белый. Он возвращается и на плечо мне садится. Вот это чудо, только успеваю подумать я, как вдруг огромная чёрная стая пикирует с неба прямо на меня. Вороны врезаются как пули в голову в живот в плечи, разбивают лицо сбивают с ног. Я лежу и чувствую, что убит, а сверху на меня падает маленькое белое пёрышко.
Картина, нарисованная Длинным, оказалась настолько яркой, что в конце меня начала бить дрожь. Лицо горело, словно от оплеух полученных от крыльев чёрных птиц, а во рту появился смрадный привкус.
– Не знаю точно, когда я это увидел, но это было давно, ещё до тех событий и эта картинка всегда была со мной и остаётся по сей день. Я знаю, что такое чёрный бумеранг. Не сомневайся, он всегда тебя найдёт.
Теперь я понял, что имел в виду Длинный. Единственное, что было мне не ясно это то, почему он увязывает тот случай с брошенной подругой и свою травму. Мне казалось, что эти ситуации неравнозначные. Я почувствовал, что пришло время всё прояснить, и, пару раз громко крякнув, чтобы прочистить горло, приступил к вопросам.
– Длинный, объясни мне одну вещь. По твоей теории все плохие поступки возвращаются к нам в виде бумеранга. Но как я понимаю, ответ должен быть равнозначным. Почему ты решил, что пострадал именно из-за того случая с Аней. Может что-то было ещё посерьёзнее. Ты же на войне был. Может ты там кого – нибудь убил?
– Конечно убил! – Длинный развёл руками, как будто речь шла об элементарной вещи. – Убил и не одного, а по меньшей мере двоих, или троих.
– Тогда это логичнее вписывается…
– Не логичнее! – перебил меня Длинный. – Я был на войне…был солдатом и действовал по приказу. Я не ощущал своей вины, когда стрелял в этих людей. Я просто убивал врагов, да и только.
– А почему ты думаешь, что всё зависит только от твоих чувств и ощущений. Ты может и не ощущал вины, но по факту могло быть по другому. Там тоже люди и…
– Если я не ощущал вины, значит, и не совершал ничего предосудительного. Есть большая разница между поступками, которые ты совершаешь непреднамеренно и осознанным злом. Убивая врага, я просто делал свою работу. У меня не было к нему ничего личного, я должен был его просто ликвидировать, убрать, как солдата вражеской армии. Я не хотел причинить ему лишней боли, не разрывал его изнутри на мелкие кусочки, не топтал и не унижал его так, как это сделал тогда с Анькой. Знаешь, я бы хотел, чтобы она увидела меня сейчас в таком виде. Может быть, ей стало бы немного легче. Я надеюсь, что у неё всё наладилось. – Длинный внимательно разглядывал свою руку, перебирающую чётки.
Магнитола щёлкнула, включая реверс, и опять заиграло «Spending my time». Только сейчас я понял, что за всё время рассказа Длинного, играла одна эта песня. Она что одна на всей кассете?
– Эта песня… – Длинный, грустно улыбнулся, словно услышав мой немой вопрос, – она играла тогда на дискотеке. Она была любимой у Аньки, я ей даже кассету с этой группой подарил…Знаешь, я её тогда не любил…а теперь люблю.
Я не понимал, о чём конкретно говорит Длинный, об Ане или об этой песне, но всё-таки решил вывести его из ступора.
– Давай лучше чаю попьём!
– А давай! – он звонко хлопнул по ляжкам, словно очнулся от страшного сна.
Одним чаем дело не ограничилось. Анаша пробудила в нас тот звериный аппетит, который только разыгрывается по мере поглощения пищи. Мы давились толсто нарезанными шматами охотничьей колбасы, поедая её вместе со шкурой, с упоением хрустели солёными огурчиками, откусывали от разрезанного вдоль и измазанного майонезом батона, запивали это всё до безобразия сладким чаем. Деликатесы чередовались, ходили по кругу; подъеденное дорезалось, пока не заканчивалось вовсе. Мне казалось, что желудком является всё, что находится ниже моей шеи до самого низа живота. Я превратился в огромный желудок. Судя по набитым щекам, измазанному майонезом и усыпанного крошками рту Длинного, он тоже на полчаса превратился в огромный желудок. Иногда мы глядели друг на друга и прыскали от смеха, прикрывая ладонями рты, чтобы их содержимое густой кашей не вывалилось наружу. Мы не насытились, а просто сказали себе «хватит», когда на маленьком журнальном столике, застеленном газетами, не осталось ничего, кроме белых крошек. Длинный шариком катнулся на спинку дивана и закурил.
– Вот это кайф. Ради этого стоит жить… – томно мычал он, выпуская клубы дыма изо рта и носа.
Я протяжно зевнул, рискуя вывихнуть челюсть.
– Эй не спать! – крикнул Длинный. – Мы ещё с вами не закончили дорогой друг.
– Что не закончили? – Я делал вид, что не понимаю, о чём говорит Длинный. На самом деле я знал, что этот разговор не закончен, и ждал, когда он доберётся до меня. – Может завтра уже? – промычал я, не закрывая зевающего рта.
Длинный полез за подлокотник и достал оттуда, недокуренную папиросу, прикурил от своей и протянул мне.
– На, это чтобы тебе не спалось и лучше думалось.
Я всё ещё делал вид, что не понимаю, чего от меня хочет Длинный, но на всякий случай сделал несколько глубоких затяжек. Когда я передавал папиросу назад, мне показалось, что моя рука утончилась и вытянулась в запястье, как карамельная палочка.
«Вот так торкнуло» – голос во мне прозвучал басисто и медленно, снова на зажёванной магнитофонной кассете.
– Твоя очередь рассказывать! – Лазерные прицелы зрачков Длинного добрались до моих глаз, как я не пытался их спрятать, и теперь проникали дальше, буравя мой мозг тоненькими красными лучиками.
– Что я должен рассказать? – Спросил за меня чей – то голос.
– Почему ты потерял ноги?
– Я же тебе говорил. Это была противопехотная мина…
– Я не спросил тебя как? Почему ты потерял ноги? Как ты думаешь? Ты ведь это знаешь. Это будет первое, что придёт тебе в голову.
Голос Длинного шептал, шелестел, как змеиная чешуя, он проникал мне в уши и ноздри и копался в моих мозгах. Острая лопата звякала, ударяясь о мёрзлый слой. И вдруг…Я увидел всё…
11
«…ну слушай, Петька анекдот. Идут по пустыне три негра: русский, татарин и киргиз».
Вся наша банда взрывается хохотом, после рассказанного мной свежего анекдота. Белобрысый Жека всегда смеётся одинаково, растирая маленькими кулачками нос. Макс ржёт заразительнее всех. Его смех всегда начинается с громкого визга, и потом он протяжно хохочет – «А – ха – а – ха – а – ха – а» – словно завывает какая – то баба. Этот смех взрывает даже тех, кто смеяться и не собирался. Вован хихикает отрывисто и как-то неестественно. Мне кажется, что он не понял юмора и просто смеётся за компанию. Димон, тот вообще согнулся и присел, словно смех вызвал спазм в его животе. Теперь голая худая коленка высунулась из рваной дыры на его триколях.
Наши велики костром валяются в траве, рядом с детской площадкой с железным каркасом ракеты и маленькой вечно скрипящей каруселью. Вокруг всё белое. Нет, это не зима, просто всё усыпано тополиным пухом. Лето, разгар школьных каникул и мы как обычно маемся бездельем, придумывая каких бы проблем наскрести на свои пятые точки. Жека, нагнувшись так, что половина белой жопы показалась из под безразмерных шорт, сделанных видимо из батиных джинс, пытается поджечь пух. Вспышка и огненные ручейки растекаются по всей детской площадке.
– Жека, хорош газ тратить! Чем потом прикуривать будем? – стонет Димон.
– У меня ещё спички есть, – пищит тонким голоском Жека.
– Так и поджигал бы от спичек!
– Так прикольнее.
Пацан в белой панамке тащится на велике по аллее вдоль серого панельного дома. Заметив нас, он останавливается припадая на правую ногу, потом отталкивается и развернувшись едет назад. Пацан совершил непростительную ошибку. Проедь он просто мимо, мы могли бы не обратить внимание, но сейчас словно по команде, мы вскакиваем и разбираем свои велики.
– Давай быстрее, пацаны! Он не местный с Площади, или с Пентагона. – кричит Димон, оседлывая свою «Каму».
– Вы видели, у него там катафот полно! – это уже я ору, разгоняясь на «Уральце» без рамы.
– Какие катафоты, я щас с ним великом махнусь. – кряхтит Вован, плетясь позади, под рамой своего огромного «Урала».
Мы с Димоном отрываемся от всех и уже огибаем дом, за который юркнул чужак.
– Вон он! – Я показываю пальцем на мелькающую в кустах белую футболку. Пацан пересекал небольшой сквер, засаженный кустами акации. Он едет по единственной бетонной дорожке, которая вся в пузырях и трещинах, так, что сильно и не разгонишься. Чтобы его догнать, нужно наддать, объезжая огромные трещины по траве, рискуя перелететь через руль. Димон на своей «Каме» вырывается вперёд. Моему «Уральцу» далеко до «Камы», да ещё и цепь проскальзывает, поэтому я начинаю отставать.
– Димон, жми его к мосту! – истошно воплю я, понимая, что если чужаку отрезать путь направо во дворы, он окажется в ловушке, так как слева находится виадук.
Димон проделывает всё чётко. Свистя и улюлюкая, он продирается через кустистый парк, отрезая чужаку путь. Тот вынужден свернуть направо, и едет вдоль насыпи моста, по дороге, которая вот – вот упрётся в железку. Теперь ему не уйти. Я, прыгая через кочки, выезжаю к насыпи, справа едет сделавший небольшой крюк Димон. Спина чужака мелькает не более, чем в ста метрах от меня, так что я вижу овальное пятнышко пота, выступившее на его футболке. Вот он притормаживает, понимая, что загнан в ловушку. Нет, чё он делает? Я вижу, как он изо всех сил штурмует пологий склон, ведущий на мост. Об этом мы не подумали. По мосту он попадёт прямо в Пентагон, а это уже не наша территория. Остаётся одно, нагнать его на мосту. Я с пробуксовкой медленно забираюсь по пыльному грунтовому склону. Меня обгоняет Димон, а сзади уже слышится лязганье великов остальных пацанов. Когда я взбираюсь на горб моста, Димон уже достаточно далеко. Я вижу, что чужаку не удалось далеко уехать и есть все шансы его догнать хотя бы на середине моста. Разгоняясь по пешеходной дорожке идущей сбоку моста, я начинаю свистеть и улюлюкать. Пацаны сзади и Димон подхватывают боевой клич. Теперь мы как стая индейцев, пустившаяся в погоню за бледнолицым. Вдруг пацан, или устав от погони, или испугавшись нашего свиста, останавливается и перекидывает велик, через грязно серый железный отбойник.
«Чё он творит?». Мы наддаем скорости и визга! Охота в финальной стадии. Стая почти настигла добычу. Я вижу, как он вскакивает на велик, и несётся прямо поперёк проезжей части. Он хочет добраться до разделительной полосы. А потом пересечь ещё две полосы и он окажется на другой стороне. Это очень плохая идея потому что…
Я замираю, застыв как вкопанный, там впереди замирает Димон. Сзади слышится бряканье падающих великов и мат пацанов.
«Бля – я!»
Огромный камаз с оранжевым кузовом находится на том месте, где только что был пацан. Свист тормозов я услышу позднее.
« Что это? Что произошло? Куда пропал пацан?» – Я вижу какой то предмет, корявую каракатицу, которая подпрыгнув несколько раз замирает, прислонившись к отбойнику. Приглядевшись, я вижу, что это смятое словно пережёванное и выплюнутое великаном велосипедное колесо.
Димон врезается в меня на всей скорости, вырывая из оцепенения.
– Шухер! Быстрее валим отсюда! – орёт он, и, не дожидаясь моей реакции, отталкивает меня локтём и несётся в обратном направлении.
– Ва – алим! – кричит он застывшим пацанам и те, словно отмерев, по команде кидаются за ним. Я еду последним и с трудом пытаюсь разогнаться, так как ноги, крутящие педали, становятся ватными.
– Мой друг, который ехал впереди видел всё. Пацан попал прямо под переднее колесо камаза. Его просто размазало по асфальту. Сначала мы умотали куда глаза глядят аж за три квартала. Через час, отдышавшись и придя в себя, решили вернуться. Любопытство взяло верх. Мы стояли снизу под насыпью и смотрели на скопление машин и суетящихся людей там на мосту. Громкие визги сирены, мигающие маячки и огромная прорва машин. Я ещё ни разу не видел, чтобы на мосту скапливалось столько машин, тогда ведь ещё не было пробок. Тогда я не мог поверить, что всё это наших рук дело. Димон предложил подняться и посмотреть поближе. «Мы уже типа не при делах» говорил он, и в его голосе не было сожаления, или вины, он просто немного вибрировал от страха. Парни оставили велики внизу и поползли на насыпь, а я остался. Может я был самым впечатлительным из них, но тогда просто не смог сдвинуться с места. Они вернулись через пятнадцать минут оживлённые с выпученными глазами и наперебой рассказывали об увиденном. Они словно хотели поделиться впечатлениями от американского фильма, на который им удалось попасть в отличие от меня.
– Он просто в лепёшку! – кричал Женька.
‒У него нога отдельно сбоку лежит – пытался перекричать его Вован.
Никто из них даже не подумал, что этот пацан, размазанный по дороге, наших рук дело. А я думал об этом постоянно. Мне кажется, что после этого случая краски жизни немного потускнели, я стал больше тревожиться впадать в депрессию и думать о смерти. Нет не о самоубийстве, а о возможности своей физической смерти и это меня сильно тревожило. А тогда я решился подняться на мост только на следующий день вечером. Всё равно меня тянуло туда, как преступника тянет на место преступления. Огромное бурое пятно так и осталось на дороге, как его не пытались смыть из пожарного шланга. А ещё я увидел катафоту. Она лежала в пыли у бордюра, переливаясь и поблёскивая в лучах солнца. Тогда я подумал, что из-за этого несчастного кусочка стекла мы загнали пацана прямо в лапы смерти.
12
Первое, что я увидел, когда очнулся это большой палец Длинного, двигающий одну за другой бусинки чёток. Щёлк – щёлк – щёлк, словно продавщица подводит итог покупкам, щёлкая костяшками счёт. Я не мог понять, что это было? Либо я просто был погружён в нарисованную мной картину, либо рассказывал её Длинному. На какое-то время я выпал из реальности, перенёсся из нашего бункера в свой старый двор, переместился на пятнадцать лет назад.
– Грустная история! – Эта фраза Длинного, говорила о том, что я всё таки рассказал эту историю вслух.
– А почему она?
– Что она?
– Почему именно эта история? Я спросил тебя, почему ты потерял ноги, и ты привёл эту историю. Почему?
– Да потому что это первое, что пришло мне в голову…сам же сказал…
– Ну значит всё так и есть. Это самый правильный и точный ответ на вопрос. Щёлк – щёлк – щёлк – клацнули бусинки. – Теперь ты знаешь причину и поверь, от этого будет только легче. Ты заплатил по счетам. – Щёлк – щёлк – щёлк. – Вы в полном расчете с этим пацаном.
Длинный вытянул обе руки вверх, а потом развёл их в стороны и снова соединил у себя на коленях.
– Ну, раз всё теперь ясно, можно забыться здоровым богатырским сном. – простонал он, широко улыбнувшись.
Но теперь уже я не хотел спать. Я знал, что не усну, пока не получу ответ на свой следующий вопрос, а за ним будет ещё один и ещё…скорее всего я не усну никогда, пока со мной рядом этот человек.
– Погоди со сном, дружище! – Я положил руку ему на запястье. – Всё таки я не совсем догоняю…что то не сходится в твоей теории про бумеранги. Да, допустим в моей ситуации всё чётко: есть причина и есть следствие. Но если следовать этому правилу у нас бо̀льшая половина человечества должна быть безрукая и безногая. Вот хотя бы эти мои дружки, они все сейчас в полном порядке. Димон так тот вообще крупным бизнесом рулит и о той истории забыл на следующий же день.
– Эх, дружище! Да если бы всё в этой жизни было так очевидно. – Длинный оттолкнулся от моего плеча и сделал оборот на коляске вокруг своей оси, словно элегантный танцор исполнил пируэт. – Если бы каждый точно знал, что за воровство потеряет правую руку, за ложь левую, за убийство и предательство обе ноги, преступлений жестокости и подлости было бы гораздо меньше. Их было бы меньше во внешних проявлениях, но это не значит, что люди стали бы другими. Все пороки сидели бы глубоко внутри и это только из страха. Это похоже на цивилизованное общество, где все отношения регулируются законом. Чем жёстче законы, тем правильнее и послушнее общество. Но законы не делают людей лучше, они под страхом кары заставляют их скрывать пороки, и чем неотвратимее наказание, тем меньше будет проявлений этих самых пороков. Но люди от этого не становятся лучше, или хуже, они перестают быть собой. Они надевают маски. И вот если наступит какая – то форс – мажорная ситуация, типа бедствия, или войны, где законы перестают действовать, вот тогда они снимут свои маски. И это будет страшно. Я был на войне и видел людей без масок, думаю, что и ты повидал их тоже.
– Судя по твоим словам, этот закон…бумеранга, применим только к тебе, или ко мне, все остальные могут жить, спокойно творя подлости и не ждать возмездия.
– Ты всё правильно понял, Саня. Этот закон применим к небольшой категории людей. К избранным счастливчикам, коими мы с тобой являемся!
– И в чём же наше счастье?
– А в том, что нам открылся этот закон. Мы его знаем и видим его очевидность. Если его не знают все остальные, не значит, что его нет. Для них он проявляется не столь явно, и тем хуже для них. Они будут страдать, даже не зная, отчего им всё это. Не обязательно потерять ногу, чтобы быть несчастным. Можно терять веру, любовь, по капельке утрачивать радость. Можно стать несчастным, будучи при этом абсолютно здоровым. Можно жить до ста лет пребывая в аду, при этом создавая внешнее впечатление, что всё хорошо.
Голос Длинного сорвался, осип, он схватил со столика стакан с недопитым чаем и сделал глоток.
– Не ищи доказательств этого закона, обобщая весь житейский опыт. Не распространяй его на всю Одессу. Просто знай, что он есть, знай его механику и живи по нему.
– И что я получу? – Я просто не мог не задать этот шкурный вопрос, рвущийся наружу.
– КРЫЛЬЯ! Саня, ты получишь крылья! Ты ощутишь свободу, лёгкость, у тебя не станет долгов. Знаешь, как в Библии написано: «И остави нам долги наши, так же, как и мы оставляем должникам нашим…». Там именно про это говорится.
– Не знал, что ты читаешь Библию! Ты вроде говорил, что в какого-то другого Бога веришь?
– Я просто сказал, что представляю его немного по-другому…Я знаю, что он есть, что он один, но каждый из нас видит его по – своему. И от этого видения многое зависит. Мне кажется Саня, что это неважно, пусть он будет казаться разным для мусульман, там христиан, или буддистов, главное чтобы мы правильно понимали его законы. Эти законы одни и в Коране и в Библии и в Талмуде. Много лишнего, наверное, в этих книгах, ведь переписывали их всё таки люди, но суть главное едино. Вот я тебе про бумеранги рассказывал, а это тоже самое, что и эти «долги» про которые там говорится. Чтобы стать свободным, нужно стремиться к балансу.
Наверное, в моих вытаращенных глазах Длинный снова увидел недоумение, потому что вдруг выдохнул и улыбнулся.
– Хочешь, объясню на житейском примере? Моя мать была бухгалтером, и даже дома вела учёт всяким там расходам и доходам. Была у неё такая толстая тетрадь, в которую она всё записывала. Я часто листал эту тетрадь, где каждая страница была разлинована на две колонки. В обеих колонках столбиками были записаны цифры. На мой вопрос о том, что значат все эти цифры, он ответила, что в левой колонке она записывает всё, что мы должны потратить в этом месяце на продукты, электричество и прочие покупки, а в правой, всё то что мы должны получить. Это их с отцом зарплата, пять рублей, которые сосед занимал и так далее. То есть в левой колонке были наши долги, а в правой колонке то, что должны нам. Снизу под этими колонками подводилась черта, и там стояла всего одна цифра. Она была или слева или справа. Если цифра находилась слева, это означало, что по итогу остаёмся должны мы, а если справа, то наоборот должны нам. Идеальный вариант, как объясняла мне мать, это когда внизу нет цифр, или стоят нули. Это значит, что баланс сошёлся… – Длинный вздохнул и стал серьёзным.
– Она была хорошим бухгалтером, но в её жизни баланс так и не сошёлся.
– А твой баланс…он сошёлся? – выложил я очередной появившийся в моей голове вопрос.
– Нет, Саня, не сошёлся, но я всегда стремлюсь делать так, чтобы он был минимальным. Пока живёшь активной жизнью сложно не копить долгов, да и скучно как-то, главное знать меру и грань.
– А совсем без долгов нельзя?
– Наверное, можно, только это не жизнь будет. Знаешь, не ошибается тот, кто ничего не делает, а ничего не делать скучновато. Чем больше шевелишься, чем активнее действуешь, тем больше ошибок совершаешь. Главное, чтобы они не были слишком большими, ну и не копились.
– И как же сделать так, чтобы они не копились? – Я чувствовал себя любопытным трёхгодовалым малышом, который живёт одними вопросами.
– А никак. За тебя их спишут, и ты это почувствуешь. Просто, когда будешь жить по закону, будешь понимать, за что получаешь очередной пинок под зад. Всё будет просто, как в той бухгалтерской тетрадке.
– А если…
Длинный не позволил моему очередному вопросу сорваться с языка.
– Саня, дружище, давай поспим немного. Сейчас всё выговорим с тобой, на потом ничего не останется.
Я расстилал свою лежанку с радостной мыслью:
«Нет, дружище, мы с тобой никогда не наговоримся!».
