Олег Механик
Осколок белого бумеранга
11
Этой ночью мы снова не спали. Ели лапшу и тушёнку, курили травку из НЗ Длинного, который никак не переводился и конечно же болтали. Мы говорили обо всём на свете, о футболе, вкусной еде, о девчонках (здесь больше Длинный рассказывал о своих былых подвигах), о родителях, о жизни. Только одну тему мы обходили стороной. Мы ни словом не обмолвились о том, что случилось с нами накануне и о том, что нам делать дальше. Это было в будущем, а мы хотели жить настоящим.
Будущее превратилось в настоящее уже в шесть часов утра. Мы только собрались спать, и я уже раскинул матрас на диване, когда с тумбочки под телевизором заверещала сухая трель телефонного звонка. Это был Баха. Он возбуждённо кричал в трубку о том, что сбежал из больницы и только сейчас добрался до Тюмени.
– Ну что же, мы рады за тебя… – равнодушно ответил Длинный.
Моё сонное состояние тут же улетучилось. Теперь я внимательно смотрел на Длинного , который застыл с телефоном в руках, слушая то, что говорит ему киргиз. Я безуспешно пытался вслушаться в тихое бормотанье, раздающееся из маленькой коробочки, которую прислонил к уху мой друг. В этой серой коробочке находился дьявол, который что-то шептал ему, что-то предлагал, куда-то звал, назначал встречу.
– У нас плохие новости, Баха, – произнёс Длинный, и сейчас я чётко слышал гробовое молчание на той стороне.
– Мы потеряли товар, его нет…
Ещё одна пауза, а потом я отчётливо услышал крик киргиза в трубке.
– Как потеряли? Вы чё охуели?
– Там же стекло везде было, окна разбитые, да ещё бутылка с кониной прямо рядом с нами разлетелась. Мы по всему этому ползали сам понимаешь на чём. Заметили уже когда в автобусе назад ехали. Всё штаны внизу протёрты в решето. Наверное где то там в автобусе всё и осталось. Жалко даже, что в холостую съездили. Баха, скажи, а нам хотя бы за дорогу заплатят? Мы же не специально…
Я невольно улыбнулся. Длинный был в своём репертуаре.
Из трубки пульсирующими толчками вырывался мат, так что Длинный даже отстранил её от уха, держа на расстоянии в согнутой руке.
– Заплатить? Да с вас шкуру живьём сдерут за такие фокусы. Ты даже не шути со мной, слышь ты! Мы ведь не посмотрим, что ты инвалид и всё такое… Давай, Длинный, скажи что пошутил и тащи быстрее товар. Мне сейчас не до юмора. – Теперь я чётко слышал громкий голос киргиза, в котором почему то появился ярко выраженный акцент.
– Да какие тут шутки! Ты же сам к нам подходил возле автобуса. Чё не видел, что штаны внизу разорваны? Мы что по – твоему должны были вместо того чтобы себя спасать печься об этом товаре? Да было бы из-за чего! Какая – то конопля!
– Там не конопля была, и ты это знаешь! – прокричал голос из трубки.
– Что? Как не конопля? А что? – Длинный изобразил растерянность в голосе.
– Я тебе сказал, ты знаешь. Лучше не злите меня парни. Давайте так, через два часа в восемь утра я жду вас в чайхане. Приедете туда с товаром и будем в расчёте. Если нет – пеняйте на себя!
– Баха, а ты сейчас нам угрожал, или мне показалось! – голос Длинного не потерял ни капли уверенности и спокойствия.
– Вы просто не представляете, с кем вы собрались играть! Жду через два часа!
Голос киргиза оборвался, и его сменили протяжные гудки.
– Знаем, прекрасно знаем, – Длинный продолжал отвечать уже молчаливой трубке. – Мы заигрываем с бешеной собакой.
12
Дальше жизнь пошла своей чередой. Мы договорились раз и навсегда выкинуть из памяти киргиза и всю казахскую историю. Оказывается очень просто избавиться от навязчивых мыслей. Для этого необходимо одно лишь условие: ты ничего не должен бояться в этой жизни. Если быть ещё точнее: ты просто не должен бояться смерти. Вот и всё.
Мы продолжали активно кататься по разным мероприятиям, как это было летом, с той лишь разницей, что я больше времени теперь проводил дома. Каждый вечер мы заезжали с Длинным ко мне домой (точнее в мой старый дом). Жизнь отца стремительно шла на убыль. Он почти не ел и уже с трудом принимал таблетки. Я ставил ему уколы, так как делал это лучше матери. В основном это всё чем я мог помочь, кроме моральной поддержки матери, которой с каждым днём требовалось всё больше. Неумолимо приближалось то время, когда я должен был вернуться домой. Нужно было только решить, когда это время настанет сегодня, или завтра. Каждый день я откладывал это решение, пока Длинный не принял его за меня.
– Саня, тебе, наверное нужно домой пока вернуться. – сказал он мне после очередного нашего визита к родителям. – Отца твоего вот – вот не станет, нужно последние дни вместе провести, да и мать нужно поддержать…
– Давай со мной…поживёшь у меня, мать только рада будет, она тебя любит.
– Я знаю, – улыбнулся Длинный. – Только это тот крест, который вам нужно пронести вместе со своей матерью. Так будет правильней. Иногда горе нужно испить до дна. Оно бывает полезно, как терпкое вино.
Мой друг как всегда был прав. Я согласился вернуться домой завтра с утра. Но сегодня нужен был не забываемый вечер. Мы живём только сегодня!
Я изъявил жгучее желание напиться, и Длинный с удовольствием меня поддержал. Начали с «Пирожковой». Дяде Мише пришлось раскошелиться на четыре кружки пива и большой жирный кусок копчёной рыбы, названия которой он никак не мог вспомнить. Мы с другом тоже оказались слабыми знатоками в рыбьем деле, но белое сладковатое мясо просто таяло во рту, а самые вкусные места возле копчёной кожицы жадно выгрызались, высасывались и вылизывались нами, так что на большой тарелке остались одни крупные кости и чешуя.
– Такой вкусной рыбы я ещё не ел! – приговаривал Длинный, вытирая салфеткой масляные губы и поднося к ним кружку с очередной порцией пива. После «Пирожковой» прокатились прямо по нашей любимой улице «Республики» до центра города, где заскочили в бар «Нептун». В «Нептуне» задержались надолго до позднего вечера. Пили водку, закусывали тонко нарезанной и обрызганной лимонным соком нельмой (бармен Илья знал название рыбы); долго болтали с дамами, сидящими рядом за стойкой. Две симпатичные женщины среднего возраста с удовольствием познакомились с нами и с большим интересом слушали бесконечные анекдоты Длинного. Я уже достаточно опьянел и уверенно и недвусмысленно пялился на пышную брюнетку, назвавшую себя Жанной. Она часто отводила свои ярко подведённые зелёные как у кошки глаза, но так же часто возвращалась взглядом ко мне.
«Кыс – кыс – кыс».
Сейчас я был абсолютно уверен, что этим же вечером смогу взять эту женщину, если только захочу. Но этот вечер был не про любовные утехи. Для меня он был про расставание с другом, пусть даже короткое и временное, но расставание. Мы уже восемь месяцев были неразлучны, как сиамские близнецы и за всё это время ни капли не надоели друг другу и ни разу не поссорились. За всё это время я ни разу не подумал о своём друге плохо и ни разу в тайне не злился на него, чтобы с нами не случалось, думаю что с его стороны было тоже самое. Всё это время наше притяжение только возрастало и сейчас даже недолгое расставание означало болезненный разрыв, расчленение единой живой плоти, намертво спаянной сросшейся сплетённой миллионами нервных окончаний. Я не мог разменять этот прощальный вечер на ночь любовных утех. Пусть у меня их почти не было в жизни, пусть меня притягивало и манило к ним как к мощнейшему магниту, но именно сейчас я не мог поддаться этой страсти, потому что чувствовал, что есть что-то гораздо важнее. Нужно было срочно вырывать себя из объятий соблазна, поэтому к удивлению Длинного и наверное дам, я напомнил ему, что нам нужно спешить на какую – то встречу не пойми с кем.
Друг, понимающий меня с полуслова тут же мне подыграл. Мы попросили Илью помочь пересесть нам в коляски, извинившись, попрощались с дамами и покинули бар.
Домой решили добираться на своих колёсах, чтобы слегка придавивший нас хмель немного улетучился, ведь впереди была ещё целая ночь.
Нам был не страшен дождь, который набирал обороты и из лёгкой мороси внезапно превратился в тяжёлый крупный ливень. Колёса наших колясок утопали в лужах, а мы в одну минуту промокли насквозь.
– Может, всё-таки тачку поймаем? – я пытался перекричать шум дождя.
– Уже не так далеко осталось! – Длинный уверенно и сосредоточенно крутил колёса своей коляски. – Уже всё равно промокли, Саня. А мокрым дождя бояться не пристало!
В свете уличного фонаря я увидел его профиль. Ястреб целенаправленно летел вперёд, не реагируя на потоки холодной воды обрушивающейся сверху и порывы ветра, превращающие эту воду в струю направленную прямо в лицо. С клюва ястреба каплями стекала вода, но глаза бесстрашно смотрели вперёд.
Наконец – то добравшись до бункера, мы отжали и развесили сушиться одежду, растёрлись полотенцами и прямо так в трусах уселись на наш любимый диван.
– Как после бани! – улыбнулся Длинный.
Действительно, я ощущал блаженство, сродни тому, которое испытываешь после парной. Тело было невесомым и лёгким, а главное оно было сухим и находилось в тепле.
Длинный, словно что-то вспомнив, вскочил на коляску, подъехал к шкафу и включил магнитолу. Снова заиграл теперь уже любимый «Roxete». Возвращаясь назад, он захватил с тумбочки под телевизором телефон. Включил, посмотрел пропущенные вызовы. Снова звонил Баха, три пропущенных. Так было каждый день с момента нашего последнего с ним разговора. Стандартно по три звонка в течении дня. Ещё был пропущенный от Антона. Тот тоже периодически названивал и беспокоился, куда мы пропали и почему не ходим на собрания Ассоциации.
– Мы в небольшом отпуске были. Сейчас вот отдохнули и со свежими силами готовы включиться в работу по распределению средств фонда. Так что, Чижик, жди нас на следующее собрание.
Этот разговор между Длинным и Антоном состоялся неделю назад, и сегодня как раз был день следующего собрания, на которое мы по понятным причинам не попали.
Длинный нырнул за подлокотник дивана и снова достал свой НЗ, завёрнутый в клетчатый листок.
– Последняя! – сказал он, наполнив папироску на две трети. – Всё когда – то кончается. – Он грустно улыбнулся и чиркнул зажигалкой.
Когда мы в очередной раз поплыли, растворились в пахнущем семечками дыму, я снова услышал свой голос.
– Как мне всё это нравится! Этот наш бункер, эти ночи, наши разговоры…мне нравится, когда мы с тобой вместе. Длинный, мне почему – то страшно. Вот вроде знаю, что это всё только на время, но всё равно. Мы ведь с тобой всегда и везде вместе, а сейчас я останусь один. Я даже не представляю, как это, остаться одному.
– Саня, запомни одну вещь. Ты теперь никогда не будешь один. какое-то время ты просто побудешь с отцом и матерью, им сейчас очень нужна твоя поддержка.
– Да я это всё понимаю…просто такое ощущение, что что-то заканчивается. Будто мы достигли какого то этапа, прошли какой-то уровень в компьютерной игре. Мне кажется, что как только я выйду из этого бункера, мир перевернётся и больше никогда не станет таким как раньше. Я боюсь того, что когда вернусь, всё может быть по-другому, не так как сейчас, а я полюбил это «здесь и сейчас».
– Всё рано или поздно заканчивается, это закон жизни. Там где заканчивается одно, тут же начинается другое, и это другое всегда будет на уровень выше. Не бойся перемен, Саня, они всегда только к лучшему. Не бойся остаться один, потому что ты уже никогда не будешь один. Теперь я всегда с тобой и ты от меня не избавишься даже при всём твоём желании.
– Это уж точно! – мой голос заметно повеселел, взбодрился. – Знаешь, что я заметил, дружище? За всё то время, что мы с тобой вместе мы повстречали уйму людей, с кем – то просто познакомились, с кем то подружились, кому то помогли и даже стали необходимыми, вон как Чижику или парням с Ассоциации. Но все эти люди проходят сквозь нас и просто исчезают. Вокруг нет никого. Мы одни во всей этой вселенной, что бы мы ни делали.
– Ты ошибся, дружище! Ты хотел сказать «мы не одни…» и здесь ты прав. Теперь чтобы мы не делали, где бы ни были и чтобы ни случилось мы будем вместе. – В руке Длинного снова появились чётки.
Клац – клац, костяшки счёт подбили итог.
13
Отец умер через пять дней после моего возвращения домой. Все эти дни я провёл рядом с его кроватью. Тогда я поразился, насколько живуча человеческая плоть. Разум и сознание давно уже покинули этот организм, он уже неделю ничего не ел и не пил, но всё ещё оставался живым. Сердце продолжало биться, словно замирающая стрелка в часах с севшими батарейками. Его удары не чувствовались даже когда я клал руку на чуть тёплую потвердевшую грудь, пульс уже не прощупывался, а дыхание было настолько медленным, что казалось, что между вдохом и выдохом проходит целая вечность.
Что сейчас чувствует этот человек, думал я, вглядываясь в профиль отца с заострёнными чертами лица. Может быть сейчас где то внутри затухающего мозга демонстрируется красочный фильм, в котором неизвестный режиссёр собрал все лучшие мгновения его жизни? А может там вообще ничего нет. Может дом давно уже опустел, а отец давно уже в другом месте. Может он в волшебной стране, которая плавает в облаках, а может где – то появился на свет крохотным орущим комочком. Но тогда зачем это всё? Зачем это тело так долго сопротивляется, если в нём никогда уже не будет жизни?
Последний вдох отец сделал ближе к пяти часам утра, и так больше не выдохнул.
Тут же началась суета, хлопоты на счёт похорон, визиты дяди и двух тёток, коллег, ритуальных агентов и прочих дальних родственников и знакомых. Последний вдох человека покинувшего этот мир дал толчок брожению тут же появившемуся здесь.
Я не мог принимать активного участия в этом брожении и по большей мере просто путался под ногами.
Вся эта суета, брожение, внезапное оживление в доме прекратились сразу же после похорон. В маленькой квартире снова воцарилась тишина. Сейчас я не мог покинуть мать, которая только в этот момент почувствовала опустошение и то и дело заливалась слезами, сидя за столом напротив портрета отца в чёрной рамке. Я пытался утешить её, успокоить как мог, но в один момент почувствовал, что просто не существую для неё сейчас. Она была одна во всей этой вселенной, точнее она была вдвоём с отцом.
Ещё одно непонятное явление приключилось со мной, когда на второй день мы приехали на кладбище. За всё время от смерти отца до похорон я не проронил ни единой слезинки. У меня не было ни малейшего порыва, чтобы лить слёзы, а давить из себя что-то неестественное я не умел. На кладбище я вдруг зарыдал. Просто, ни с того ни с сего, слёзы ручьями полились из моих глаз, а спазмы стали перехватывать горло, так, что мой рёв стал всем заметен, несмотря на мокрое от непрекращающегося дождя лицо.
Это длилось долго пять, может десять минут, наверное, из меня вытекло целое ведро жидкости, на удивление всем, кто находился на кладбище. Самое странное, что это началось внезапно, не от грусти и мыслей об отце, а просто так. Словно кто-то внутри меня открыл кран. Нет это конечно была грусть и горе, которое изливалось из меня кубометрами, но я бы не мог сказать, что в тот момент я горевал конкретно по отцу. Эта грусть была более масштабной, вселенской. что-то в этом мире кончилось раз и навсегда, и он больше никогда не будет таким как раньше.
14
Снег шёл всю ночь и продолжает валить крупными тяжёлыми хлопьями. Рановато, ведь ещё только середина октября. Конечно этот белый покров временный на день два. Он будет ещё несколько раз таять и выпадать снова пока по – настоящему не установится зимняя погода, но сейчас всё-таки чувствуется эта свежесть, обновление, чистота. Мир стал светлее. Я, наконец – то вырвался на свободу и еду к другу. Комки мокрого снега налипают на колёса коляски, делают их тяжёлыми квадратными, неповоротливыми. Я и сам уже стал походить на снеговика, и только изредка снимаю шапку, чтобы сбросить с неё огромные белые наросты. Откуда ж его так много. Теплотрасса чёрным удавом ползёт вдоль побелевшей обочины и поднимается дугой над узкой дорогой ведущей между гаражных блоков. Я уже близко. Интересно, он на месте, или куда-то отошёл? За все десять дней нам не удалось не только встретиться, но и связаться. Я обещал Длинному, что в любом случае буду находить время, чтобы вырваться к нему, но вот, так и не получилось. Не страшно, зато теперь я снова свободен. Мать успокоилась, она находит полную гармонию наедине с собой и портретом отца. Теперь всё вернётся на свои места, и мы с тобой, дружище, снова ввяжемся в очередную головокружительную авантюру. Осталось преодолеть ещё один блок и сразу за тем поворотом появится наш родной бункер. Машин с утра проехало совсем мало, потому что узкая колея едва заметна. Я сильно устал, просто измотался. Мне нужно согреться, просохнуть, отдохнуть на нашем любимом диване и, конечно же, поделиться с другом планами, которых накопилась целая гора.
Что – то изменилось. Это я понимаю, выехав за поворот и бросив взгляд на наш бункер. что-то с ним не так. Я застываю на повороте, не в силах двинуться дальше. Ворота распахнуты настежь. Точнее, это не ворота, а то, что от них осталось. Изогнутые куски рваного металла, криво висящие на погнутых петлях. Вместо деревянной обшивки угольная чернота. В небольшом окошке на втором этаже, там, где находится наша комната, нет стекла. Оно окантовано чёрным, словно выбитый глаз над которым кустится смолянистая бровь. По обеим сторонам ворот присыпанные снегом серые кучи, через дорогу ещё одна большая куча. Я понял что это! Это всё что осталось от внутренностей нашего жилища. Оторванная боковина нашего дивана сиротливо лежит возле дороги. Бункера больше нет. Он сгорел. Всё что сейчас находится передо мной это чёрный остов, обгоревший труп. Его сожгли, потом распороли брюхо, выбили глаза и вытащенные потроха раскидали вокруг. Я шевелю плечами, головой, и с меня сходит целая лавина снега. Меня засыпало, превратило в сугроб, пока я оставался на одном месте. Онемевшей рукой снимаю с лица толстый слой белой пудры. Пытаюсь провернуть колёса, но они стоят как вкопанные. Они не хотят, им не нужно туда. Всё сгорело! А где же тогда Длинный?!
– Дли – инный!!! – ору я, и этот крик подбрасывает меня вверх, придаёт силы, колёса коляски с буксом прокручиваясь прокладывают путь к бункеру.
– Дли – инный!!! – я кричу в пустоту чёрного проёма, но пустота, проглотившая мой голос, не возвращает даже эха.
Я вглядываюсь в эту чёрную пустоту, словно смотрю в зев беззубого чудовища.
На другом конце гаражного блока открыты ворота. Там кто-то есть. Мужик в огромных валенках вышел и смотрит в мою сторону. Он услышал мой крик и очень осторожно медленно идёт в моём направлении. Приглядывается, останавливается, идёт снова, встаёт ,не доходя до меня нескольких метров.
– Вот те раз! – говорит мужик и зачем-то снимает шапку. – А мне сказали, что ты там сгорел…похоронили тебя. А ты оказывается… – Он щурит глаза, всматриваясь в моё присыпанное снегом лицо.
– Кто сгорел? Кого похоронили? – Мой голос дрожит, потому что я знаю ответ на этот вопрос.
– Так это ты или не ты? – Мужик делает ещё два шага ко мне и ещё больше щурит глаза.
– Не я! Это не я! Когда это случилось?
– Четыре дня назад, в ночь с субботы на воскресенье. Тут говорят здорово полыхало, всё изнутри выгорело. Так это наверное твой друг или…А я подумал…просто похожи… – Мужик стоящий неподвижно тоже начинает окрашиваться в белый цвет.
– Пожарные пока точно не сказали, толи электропроводку замкнуло, толи обогреватель какой он включил. Может выпимши был, в общем, точно не знаю. Тут и милиция была, но говорят несчастный случай. Вон Толька то участковый его сосед. – Он показывает на рыжие ворота соседнего гаража.
– А про него что говорят? Где его нашли? – я слышу свой спокойный голос и сам поражаюсь своему же хладнокровию, будто смотрю на это всё со стороны. Вот он мой самый страшный кошмар, он сбылся, воплотился в реальности, а я стою себе спокойно на месте и слушаю какого-то сопливого мужика. Всё и так понятно.
– Там же нашли, на втором этаже. Да от него говорят ничего и не осталось. Тебе бы лучше с Толей поговорить, он лучше знает, как что было, он же в этой…в милиции работает. У меня где – то его телефон был, если хочешь.
– Не надо! – я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и рывками проворачиваю колёса. Не надо! Мне уже всё ясно.
Всё ясно! Всё кончено! Я отчаянно тараню снег, сплёвываю стекающую в рот горькую талую воду. Всё ясно! Я знаю человека, который может точно рассказать, как всё было. Этот человек Баха. Господи, как же я не догадался? Его ни в коем случае нельзя было оставлять одного. Он ведь тоже знал и специально отправлял меня к матери. Он отводил от меня удар.
«Я сделаю всё, чтобы мы с тобой ещё пожили» – я слышу его голос так отчётливо, будто на мне наушники.
– Нет, дружище, ты не прав. Мы должны были умереть вдвоём! Скажи, как мне теперь одному?
– Саня, запомни одну вещь. Ты теперь никогда не будешь один, – снова отвечает мне голос из невидимых наушников.
– Точно, вот только с киргизом рассчитаюсь, и мы с тобой воссоединимся.
Я продолжаю рыча продираться сквозь снежную бурю, проезжаю под изогнувшимся удавом, пересекаю пустую дорогу, поднимаюсь вверх, вдоль улицы Одесской. Я куда-то целенаправленно двигаюсь, словно имею чёткую цель. Во мне нет отчаянья, апатии или горечи, осознания того, что я потерял самое лучшее, что у меня было в жизни. Мои силы словно удвоились.
«Куда теперь, в ментовку? А что там? Что я скажу, чем они помогут? Может к Антону? Точно! Нужно найти Антона, у него есть связи, он поможет. Мы вычислим этого киргиза и всю его шайку».
– Это так не работает, ты же знаешь. Ты не можешь вернуть чужой бумеранг. Можешь, правда запустить свой, но и вернётся он опять же к тебе.
– Что мне делать Длинный? – я останавливаюсь, тяжело дышу и размазываю талый снег по лицу.
– Забыть всё и жить дальше!
– Я не могу так!!! – крик вырывается из меня со слезами, меня бьёт судорога, и я начинаю громко в голос рыдать. Бабушка в синем пальто останавливается и смотрит на меня, не решаясь подойти.
– Сможешь, Саня! Тем более ты не один! Не забыл?
Я через силу улыбаюсь и делаю бабуле жест, мол, со мной всё в порядке.
– Я вытираю слёзы, сморкаюсь в перчатку и уверенно двигаюсь вперёд. Я еду домой. Пытаюсь вспомнить его в то утро, когда я уходил, и мы виделись в последний раз. Он смеётся, хлопает меня по плечу. О чём мы говорили? Я его о чём-то спросил…точно, спросил.
– Я всё хочу тебя спросить, но забываю. А почему Длинный? Откуда взялось это прозвище?
Он хлопает меня по плечу, обнажает крупные белые зубы, из блестящих глаз тёплое свечение.
‒Да неважно это. Потом расскажу, когда вернёшься. – Он смущённо улыбается, словно скрывает что-то до поры до времени, какой-то сюрприз, о котором пока рано говорить.
Не доезжая до перекрёстка, останавливаюсь, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и еду в обратном направлении. Рыча, прокладываю себе дорогу, снова вниз по Одесской, проползаю под удавом. Продираюсь между серыми стенами гаражных блоков, возвращаюсь к бункеру. Подкатываюсь к куче мусора возле ворот, сгребаю с неё снег, начинаю копаться. что-то должно здесь быть. Я не могу вот так уйти и не оставить что-то от тебя.
Обгоревшие тряпки, обугленные доски, битые тарелки, оплавленный кусок магнитолы, дверца шкафа, стёкла, дверная ручка, снова стёкла. Вот, нашёл! Из чёрной горки золы я достаю чётки. Они абсолютно целые, не обугленные, и даже скрепляющая их нить осталась невредимой. Я надеваю чётки на ладонь правой руки, большим пальцем двигаю чёрные бусины.
КЛАЦ – КЛАЦ!
