Станислав Войтицкий
Кто убил Ксению Шумейко?
– Есть еще два момента в этой истории. Посмотри внимательно на его ежедневник. Мне кажется, у Логинова есть какое-то психическое или неврологическое расстройство.
– Почему ты так решил? Я опрашивал его, ничего такого не заметил.
– С одной стороны, все скурпулезно записано. С другой стороны, даты все округлены, приблизительно – почему не точно? Вот эти палочки – зачем они? Мне кажется, они обозначают количество часов. Но это очень странная запись. Я бы не стал писать «Поездка в Ефремово, четырнадцать ноль-ноль, четыре палки». Я бы записал «с двух до шести» или ориентировочное время начала и конца поездки. Ощущение такое, что этот ежедневник вел человек крайне дисциплинированный, но при этом рассеянный. Почему все даты округленные? Почему всегда ровно «ноль-ноль», а не половина или четверть часа?
– Глупая натяжка с твой стороны, – разочарованно сказал Поварницын.
Я знаю. Так и должно выглядеть. Тем лучше будет, когда моя правота подтвердится.
– Проверь, – спокойно ответил я. – И наконец, уже по месту преступления. Почему он смог найти нож на столе?
– Потому что он там лежал, очевидно.
– А почему он там лежал?
– Он сказал, что он ест ножом и вилкой всегда. Такая привычка.
– Ага, конечно. Но раз говорит, что «всегда» – это легко проверить. Вот карта постоянного клиента ресторана «Нептун» – отличное заведение с хорошей кухней, недалеко отсюда, – я протянул ему найденную карточку. – Давай узнаем, может, наша пара была там недавно и запомнилась. Другой вариант – общие знакомые. Есть такие?
– Есть. Гражданка Иванова, Елизавета Лазаревна. Подруга семьи, дружила с обоими. Искренне расстроилась, когда я ей звонил. Мы вызвали ее на допрос, должна завтра утром придти в отделение, к десяти.
– Хорошо. Вот у нее и спросим. Но я уже уверен, что он врет. Он взял нож загодя – чтобы им воспользоваться. И если для защиты – то почему он решил, что она нападет?
Лейтенант смотрел на меня скептически. Это меня устраивало. Гораздо лучше сперва разочаровать, а потом оправдать все ожидания, чем оправдать их сразу.
– Егор, давай представим, что у нас нет ни результатов экспертизы, ни подтверждающих их показаний единственного выжившего. В его интересах представить дело определенным образом, значит, мы должны исходить из того, что он лжет. Я не сомневаюсь в высочайшем уровне наших криминалистов, и сам исхожу из принципа Оккама. Давай выкинем все мало-мальски субъективное и рассмотрим только факты. У нас есть бытовой конфликт супругов, закончившийся убийством. Мы хотим понять причину конфликта и определить степень вины подозреваемого.
Я сделал паузу, но Поварницын усталым вздохом выразил согласие. Я продолжил.
– Что мы имеем объективно? Драка, в которой выжил мужчина – более сильный. Мужчина, который меньше зарабатывает. Мужчина, который моложе своей жены на тринадцать лет, но при этом выглядит старше, чем она. Мужчина, возможно, имеющий проблемы с психикой. С самоорганизацией точно. Мужчина без образования, которого потащили на сеанс психотерапии, где два умных человека – жена и другой, образованный мужчина – с позиции интеллектуального превосходства обсуждали его личную семейную жизнь. Мужчина, жена которого, скорее всего, уже не будет рожать ему детей. Мужчина, жене которого через тринадцать лет полагается пенсия по старости – когда ему будет, сколько ей сейчас.
Молчание, которое прервала Печерская.
– Мы поговорим об этом наедине.
Как мне показалось, ее голос звучал несколько сердито. Но я спокойно ее игнорировал – сказывался уже некоторый опыт.
– Я понял, что ты хочешь сказать. Я бы не стал завидовать такому мужчине.
– Это все стереотипы. Но они порождают сомнения. Мы можем уверенно сказать на данный момент, что исключили все сомнения?
Наконец Поварницын ответил так, как было нужно:
– Нет.
III
Успешно посеяв сомнения в версии подозреваемого, я засобирался домой. К моему удивлению, лейтенант был так любезен, что подвез меня. К счастью, Печерская догадалась сесть на заднее сидение.
– Завтра… То есть уже сегодня, в девять утра, совещание у Устюгова по этому делу. Надо, чтобы ты присутствовал. Я заеду в половине девятого.
– Принял. Добро.
Мы пожали друг другу руки и попрощались. Едва я закрыл дверь, из зеркала послышался надменный и холодный голос Печерской:
– Значит, вот так ты работаешь.
Уже успокоилась.
– Подожди, сейчас все обсудим в комфортной обстановке.
Дома я сразу пошел в кладовую. У нормальных людей там инструменты. Лыжи, велосипед. Варенье и соленые огурцы. Не думаю, что хоть кто-то хранит там стопку из аккуратно накрытых тканью зеркал. Три десятка зеркал.
Стены моего дома утыканы равномерно забитыми дюбелями. Нормальные люди вешают на них часы. Картины или фотографии. Полки для разной утвари. Зачем нормальным людям все стены в зеркалах, хватает пары-тройки в ванной, прихожей и на двери шкафа с одеждой.
Зеркало за зеркалом, через небольшие интервалы…
Это был мой ритуал приема гостей с той стороны. Чтобы всегда видеть и слышать. На кухне, в коридоре, зале. Одна комната – пространство, свободное от зеркал. Здесь моя гостья сможет побыть в одиночестве, если захочет. И, конечно, мы сможем нормально говорить. Почти нормально.
– Ты неплохо подготовился.
– Есть опыт. Ты у меня не первая.
– Не сомневаюсь. Мне было неприятно, когда ты разговаривал с Поварницыным. Чувство было таким, словно вы при мне изучаете мое нижнее белье.
– Ты знаешь, а следователи буквально его изучают. Сперма, кровь, следы испражнений – клад для криминалиста. Можно узнать, под какими веществами был объект исследований. Чем болел. Насколько был чистоплотен. Очень информативно. Я понимаю твои чувства. Поверь, мне хотелось быть более дипломатичным и интеллигентным. Но я не могу попросить другого человека уважать твои чувства, потому что ты рядом и все слышишь. Я даже не могу сам демонстрировать это уважение. Лейтенант Поварницын должен знать, что его коллега такой же простой человек, как и он сам, думает схожим образом. Тогда он будет доверять мне, и мы сможем друг другу помочь. Поэтому я должен подстраиваться. Поверь, так лучше для всех.
– Рассуждаешь, как Карнеги.
– Кто это?
– Неважно.
Печерская бегло осмотрела мою библиотеку, разочарованно вздохнула.
– И почитать у тебя нечего. Одна проза. Опять Ремарк, что вы все в нем находите? Хорошо, что я взяла с собой.
Она открыла чемодан – на мое удивление, он еще был здесь. Наверно, трудно все время держать его в памяти. Внутри была сложенная верхняя одежда – тоже на месте. Печерская достала свою книгу и села на диван.
– Ты обещал меня накормить. Корми.
– А ты хотела рассказать свою «долгую историю». О том, как все случилось.
– Договорились. Но еда вперед.
***
Печерская пришла на кухню, едва я позвал ее. Выложил парящие пельмени на тарелку. На одну тарелку. Пока она садилась, поставил чайник.
– И как это будет происходить? – спросила она.
Забавно, что так реагировали очень многие. И ходили голодные, потому что решение не приходило в голову. Как будто есть – это что-то сложное.
– Я экономный, поэтому сперва спрошу – чем тебе заправить? У меня есть сметана, майонез, кетчуп и сливочное масло.
– Когда ты говорил «у меня дома есть выбор», то имел в виду выбор, с чем есть пельмени?
– Конечно.
Что за глупый вопрос.
– Майонез лучше выкинь, если не хочешь стать таким же жирным, как он. Я буду со сметаной.
– Жаль, я майонез больше люблю. Не будет экономии.
Я вынул из холодильника пакет с майонезом и баночку сметаны. Поставил ее перед Печерской, положил рядом ложку.
– Бери мою тарелку и вилку, – сказал я. – Не бойся. Ты же брала книгу с полки, это то же самое.
Я увидел в отражении, как она с опаской берется за донышко и двигает тарелку на себя. И вот на столе в отражении у нас две тарелки. А в реальности одна – передо мной. Вилку она взяла уже уверенно. Я от души выдавил желтый майонез на пельмени. Отличный и питательный ужин. Хотя, сейчас два часа ночи. Тогда это бодрящий и плотный завтрак.
Печерская издала нервный смешок, как будто не веря в произошедшее.
– Вот так просто? Просто беру и ем?
– Да. А если бы ты предпочла майонез, мы бы разделили и его. Экономия.
– Нет уж, спасибо.
Я ожидал, что она накинется на еду после суточной голодовки, но Печерская сдерживала себя, ела не спеша. Поймал себя на мысли, что она очень хорошо себя контролирует. Все ее слова и действия продуманны, взвешены. Ее непросто вывести из себя. Женщина, которая излучала чувство собственного достоинства. Я решил не беспокоить ее расспросами. Пусть для начала сама расскажет, что хочет. По ходу дела уточню подробности.
Доев, она понесла тарелку к раковине.
– Брось, Лена, не надо. Стоит тебе перестать думать о тарелке, она исчезнет.
– Я не могу перестать думать о тарелке, пока она грязная, – парировала она. – Что будем пить?
Печерская дотошно и насухо вытерла полотенцем скрипящую от чистоты тарелку.
– У меня есть и чай, и кофе.
– Отлично! Только я бы хотела сама приготовить. Где твоя кофемолка и турка?
– Зачем они мне, – я пожал плечами. – У меня растворимый.
– Если в твоем доме нет кофемолки и кофеварки, то в твоем доме не пьют кофе. Где чай? Я не вижу заварочного чайника.
– У меня в пакетиках, – я показал на нужный ящик.
– За что мне это… Боже, он еще и черный!
Со страдальческим лицом она заварила чай, наотрез отказавшись от сахара. Но мне такие люди уже встречались, так что я не удивился.
– С чего я должна начать? - Печерская задумчиво смотрелась в свое отражение в кружке, обняв ее ладонями. Как будто собиралась с силами.
– Времени до утра у нас достаточно. По опыту знаю, что рассказывать лучше издалека. Не с самого детства, конечно. Чтобы понять, что случилось, и направить расследование в правильное русло, мне нужно знать подробности о твоем браке. Расскажи, как вы познакомились?
– Нас познакомила моя подруга по университету – Лиза Иванова. Тогда она еще не была замужем. Девичья фамилия – Рудницкая – подходила ей больше.
– А его она знает откуда?
– Они одноклассники, дружили со школы.
– И кто из вас искал этого знакомства?
– Я.
– Странно. Мне казалось, ты должна была иметь успех у мужчин.
– Нет. То есть да. – Печерская сердито мотнула головой. – Так не пойдет. Дмитрий, я расскажу в том виде, в каком считаю нужным. Я не успела сказать пару фраз, а ты начал забрасывать меня вопросами.
– Прости. Это профессиональное.
– Просто не перебивай.
Она начала рассказывать издалека. Действительно издалека.
***
Ты уже знаешь, сколько мне лет, так что нет смысла тебя обманывать. Хотя – без лишней скромности – я бы могла. Я родилась в феврале шестьдесят третьего, росла в хорошей интеллигентной семье. Старалась быть хорошей и примерной девочкой. Буквально как в «Кавказской пленнице» – комсомолка, спортсменка и просто красавица. Золотой значок ГТО второй и третьей ступени. С детства увлекалась бегом. Да и сейчас обожаю бег. Иногда мне кажется, что я могу быть полностью счастливой и свободной только во время движения. Мама хотела отдать меня в школу олимпийского резерва. Я не хотела. Ветер в лицо, тепло в напряженных мышцах и кристальная чистота мыслей – это не должно становиться работой. Это было только для меня, а не для зрителей на стадионе или престижа страны.
Да, я эгоистична.
Самая обыкновенная женщина, на самом деле. А в свои восемнадцать была девочкой, наивной и влюбчивой. И когда красивый, уверенный в себе умный мужчина обратил на меня внимание… Было невозможно устоять. Да и не нужно. Он был старше меня на семь лет, но мне это даже нравилось. По крайней мере, он был достаточно начитан и образован, чтобы поддержать диалог на нужном мне уровне, в отличие от моих сверстников.
Я обожала Володю. У него был устроен быт, своя квартира в новостройке. Когда он сказал, что обеспечит меня на всю жизнь, я была, как дурочка, счастлива, что буду носить его фамилию.
Ха, да я и сейчас ношу ее с удовольствием.
Мой первый муж был завидным мужчиной. Красивый, умный, внимательный, заботливый. Статусный. Кандидат технических наук, преподаватель, комсорг и член партии с двадцати четырех лет. Разумеется, ему было наплевать на идеологию, вступил исходя из циничных карьерных соображений. Ну, в те годы почти все так вступали. Он был честолюбивым, надежным, таким… настоящим мужчиной, в лучшем смысле слова. Мужественным, вот что мне в нем нравилось. Я всегда чувствовала себя с ним, как за каменной стеной.
В браке все шло хорошо, и после двадцати я заговорила о детях. Владимир не возражал.
Уфф… Это нас надломило, стало началом мутной полосы в жизни. Три выкидыша за три года. Какая-то несовместимость. Я плюнула и поставила спираль, несмотря на молодость. У меня началась депрессия, стала ненавидеть свое тело. Да, свое совершенное, спортивное, так многими желанное тело. Я долго не могла принять свое положение. Сколько баб некрасивых, толстых, страшных – рожают детей чуть ли не десятками. Еще ненавидела дур, делающих аборт без какой-то внятной причины. Никогда не понимала, как можно добровольно отказаться от счастья деторождения. Не рожать, чтобы что?
По глазам вижу, ты сейчас спросишь, почему никого не усыновили, удочерили.
Из-за мужа. Он не возражал против своих детей. Но чужие были ему не нужны. Он мне прямо сказал, что не сможет их любить. Говорил, мы и так самодостаточны.
В конце концов, я смогла это принять и постепенно пришла в норму. В быте, свободном от детей, есть свои объективные преимущества, главное из которых – свободное время. Мы много ходили в кино, в театр, походы. Романтично, вдвоем, и в туристических группах. Изъездили все советские курорты, а когда границы открылись, успели слетать в Турцию, Грецию и Египет.
Да, кризис не сказался на муже. Владимир был потрясающе адаптивным. Бросил нищий университет, занялся частным бизнесом, в сфере торговли, импорт всякой оргтехники. За пару лет сколотил какой-то капитал. К нефти и газу не приближался – говорил, или его убьют, или ему придется кого-нибудь убить.
По мне, он и так зарабатывал достаточно.
Я больше десяти лет просидела у него на шее, но в этом не было моей вины. Володя сам не хотел, чтобы я училась или работала. Ему нравилось меня содержать. Тем не менее, я не теряла времени даром. Как видишь, я сохранила внешнюю привлекательность, но поверь – для этого нужно серьезно работать. Не только телом – спорт, йога, диета. Есть еще масла, крема, грамотно подобранная косметика. В деле сохранения красоты женщина применяет любые средства.
В целом я старалась заниматься самообразованием, начала изучать юриспруденцию еще в СССР. Ходила в библиотеку. Знаешь, тогда люди ходили в библиотеку…
Прости, отвлеклась. Приступ ностальгии говорит о моем настоящем возрасте.
Мне нравилось стремление к регламентации, заложенное в самом принципе права. Я вообще люблю раскладывать все по полочкам. И когда я встречаю то, что не могу классифицировать, систематизировать и понять, начинаю раздражаться. Наверно, поэтому я и потащила Максима на терапию. Да, ты был прав, я его потащила. Но про это позже.
Вернемся в девяносто четвертый.
Не могу выделить какой-то конкретный момент, когда поняла, что муж мне изменяет. Может, в постели что-то изменилось… Да нет, в целом все изменилось. Просто в какой-то момент я поняла, что муж меня больше не любит. Он чувствовал себя виноватым, и на этом прокололся. Я была уже не маленькой и могла бы простить мужу мимолетный роман на стороне. Дело было в другом. Он для меня был уже не тем юношей, в которого я влюбилась без памяти. Сухим, высокомерным. Чужим. Я тоже его больше не любила. Мне не нужно было его прощать, потому что я не чувствовала себя преданной. Просто наш брак подошел к концу. Мы сохранили приятельские отношения, и я даже познакомилась с его второй женой. Средней внешности и среднего ума женщина. Зато родила ему сына.
Мы уже давно не общаемся.
При расставании Владимир великодушно подарил мне квартиру и крупную сумму денег в валюте. Больших денег. Я не стала проявлять лишнюю гордость и отказываться. Я даже не представляла, как себя содержать. Конечно, я легко могла бы найти себе спонсора, но мне было важно больше ни от кого не зависеть.
Я поступила в институт, на очную форму. Мне нужно было нормальное высшее образование. Иногда находилась кое-какая подработка, но основное время я посвящала учебе, закончила с красным дипломом. Я училась в одной группе с Лизой Рудницкой, она тогда еще была не замужем. Мы быстро подружились. Несмотря на то, что она была намного моложе, она была очень умной, серьезной и целеустремленной девушкой. С ней было о чем поговорить, она была очень честной и принципиальной.
Признаюсь, в университете я проявила некоторую ветреность в личной жизни. До того Володя был моим единственным мужчиной, а здесь было множество молодых, красивых парней. Мне было приятно внимание, но все отношения были несерьезными… Естественно, ведь это были студенты, вчерашние школьники. По правде говоря, за пределами постели с ними было не очень интересно. С другой стороны, они тоже не хотели связывать свое будущее с теткой за тридцать, пусть и привлекательной.
Когда я попыталась встречаться с кем-то своего возраста, то столкнулась с проблемой – с тем, как меня воспринимают мужчины. Со временем я поняла их логику. Представь – красивая, умная, уверенная, знающая себе цену привлекательная женщина за тридцать и при этом разведенка и бездетная. Какое первое впечатление будет у тебя? Правильно, «она, скорее всего, та еще сука». С такими охотно спят, но и не более. К тому же я была довольно привередливой. Я хотела найти себе такого мужчину, как тот, в которого влюбилась когда-то, моего возраста или чуть старше. Таких было немного, а неженатых из них – единицы.
В какой-то момент времени я осознала, что мне нужно кардинально менять подход. Мы с Лизой как-то разговорились о моей несчастной судьбе, и она предложила мне познакомиться со своим хорошим другом. Да, с Максимом. Я стала расспрашивать о нем и с каждым ответом удивлялась все больше. Он был одного возраста с ней, значит, сильно моложе меня. Не глупый, но без образования – из-за детской травмы головы не может нормально считать. Два года срочной службы, мехвод. Пять лет за баранкой, работает на одного и того же чужого дядю. Отец давно бросил, мать умерла. Никогда не был женат. Правда, у него была очень сильная первая любовь… О, не смотри на меня так, я не ревную к ней, она там, где уже не ревнуют. Трагическая история, было давным давно.
Короче, я Лизе прямо сказала, что такой мужчина мне совершенно не подходит. А она мне: «Вот именно! Раз тебе не подходят подходящие, может, подойдет неподходящий. Тем более, ты ему тоже совершенно не подходишь – поверь, он любит общительных, веселых и улыбчивых». Лиза все время пыталась его на ком-нибудь женить, но, похоже, руки у нее уже стали опускаться.
В конце концов, я решила сходить с ним на свидание. Доверила отвести меня в ресторан. Это было ужасно. И забавно. Какое такси? Тут же недалеко. Ну, я спортивная, мне так-то нетрудно и прогуляться. В ресторанах он точно никогда не был. И совершенно не умеет ухаживать. Галантность, обходительность, уверенность в себе – это все не про него. Он стеснительный, неуместный и неловкий. Поужинали. Все оплатил – хоть это сообразил.
Обратно тоже пошли пешком, Максим меня провожал. Я уже стала продумывать, как бы дать понять, что это первое свидание будет последним, но при этом не обидеть.
По дороге домой у нас зашел разговор о литературе и поэзии. Мое мнение ты знаешь, и я ему изложила, со своей радикальной прямотой. Обычно мужчины при этом поддакивают, а некоторые, кто попроще, пытаются даже что-то цитировать, из школьной программы. Но Максим сумел меня удивить. Он мне без обиняков заявил, что поэзия – для слабых людей, которые боятся полноты своих чувств. Что поэзия искусственно ставит ограничения языку, лишает автора свободы высказывания, не позволяет полноценно раскрыть персонажей художественного произведения, да и вообще с персонажами в поэзии грустно. Что с настоящей силой литературное произведение может трогать душу лишь с повседневным языком читателя, а мы говорим прозой, и мыслим, и чувствуем ей.
Максим с такой упертостью все это говорил, с такой страстью.
Короче, он мне понравился. Да, он даже близко не соответствовал моим представлениям о том, каким должен быть мужчина. Никаких амбиций, не чувствовалось в нем внутреннего стержня, силы, мужественности.
Но он мне возражал. Мне давным-давно никто не возражал. Я решила, что это будет интересный опыт и продолжила наше общение.
Максим от меня ничего не хотел – по крайней мере, настырно. Я привыкла, что мужчины прежде всего стремятся со мной переспать. Если не получается, через пару недель теряют интерес. Если получается, отношения длятся еще пару месяцев дольше, а потом они все равно теряют интерес. С Максимом мы ходили в кафе, кино, театр, в гости к Лизе, все общались и общались…
Ты представляешь, первый секс у нас был по моей инициативе! Первый раз в жизни, когда я затащила мужчину в постель, а не наоборот. Было интересно и необычно.
Да вот тебе говорящая деталь – у него была личная «буханка», но с наружной рекламой фирмы, где он работает. Получалось, как будто служебная. Меня поначалу здорово бесило, что он меня на ней возит, и даже не стесняется, но потом это стало нашей «фишкой». Я не знаю других женщин в моем кругу, кого бы возили с таким колоритом.
Я никогда не рассматривала Максима как потенциального мужа. Возможно, из-за разницы в возрасте. Мне казалось иногда, что он меня побаивается. Такие отношения были для меня необычными, какими-то неправильными. В них не было ни влюбленности, ни какого-то глубокого чувства – по крайней мере, с моей стороны. Поэтому, когда Максим через полгода сделал мне предложение, это стало для меня полной неожиданностью.
Я, конечно, хотела себе мужа. Но не такого – неказистого, странного, со своей этой дискалькулией. Зарабатывавшего раза в четыре меньше меня. Деньги меня не волновали, просто от этого было как-то неловко. Вроде не я при нем, а он при мне.
С другой стороны, я не молодела. Мне было тридцать семь, принц на белом коне уже не прискачет. Есть только батрак на серой «буханке». А разве он так уж плох, если подумать? Максим всегда был заботливым, внимательным, добрым. Ну и что, что я его не любила. Он был мне небезразличен, он стал моим близким другом. Секс был средним, но это дело практики. Я же не наивная девочка, я циничная одинокая зрелая женщина – смогу ли я теперь вообще по-настоящему кого-то полюбить? Я всю себя отдала первому мужу.
Короче, я согласилась, хотя раньше никогда бы не поверила, что выйду замуж за такого человека. Не моего калибра мужчина, но…
Ты знаешь, получилось в целом неплохо. Трудно поверить, учитывая мое нынешнее положение, я понимаю. Но не торопись с выводами. Чем больше я думаю о нашем браке, тем больше мне кажется, что с моей смертью все неоднозначно. Очень трудно поверить, что кто-либо из нас хотел убить другого.
Почему я сохранила фамилию от первого мужа? Можешь не верить, мне просто больше нравится, как она звучит. Если бы Максим настаивал, я стала бы Логиновой. Но он не настаивал. Он вообще очень редко на чем-то настаивал.
Разумеется, мы не стали играть большую свадьбу, просто скромно расписались. Максим почти сразу заговорил о детях. Я объяснила, что сама рожать уже не буду – то, что я легко пережила в двадцать, в сорок может меня убить. Я была не против приемного ребенка, но попросила подождать несколько лет, чтобы убедиться в крепости наших отношений. И разве я была не права? Представляешь, мы бы взяли сиротку, а через пару лет – мама мертва, папа в тюрьме, и снова детдом.
Теперь ты хочешь знать, что же у нас пошло не так…
Первое, что тебе стоит знать о Максиме – как много значила для него его первая любовь. Они встречались давно и недолго, я думаю, дело в ее гибели. Он не рассказывал мне обстоятельств, говорил – несчастный случай, но было видно, что недоговаривал. Их роман не дошел до логического окончания – долгой и счастливой совместной жизни или расставания. Я понимаю, почему эти отношения были так для него важны – как утраченный шанс, мечта, до которой едва не дотянулся. Воображаемая любовь так идеальна и прекрасна, какой не бывает любовь настоящая.
Знаешь, у него сохранилась от нее тетрадь со стихами. Я брала в руки разок…Что бы тебе для примера прочесть? Мне запомнилось вычурное стихотворение с пятистишиями. Девушка пытается сохранить дружбу с парнем, расставаясь с ним. Я все не помню, прочитаю отрывок. Вот, послушай:
Мы разожгли уютный огонек,
Друзьями стали, добрыми и верными,
И в этой жизни, будничной и серой,
С перчинкой провели прошедший год.
Теперь расстанемся… Да, я такая – стерва.
Пожалуйста, не надо так смотреть.
Все старое – лишь новому начало.
Когда б могла, я б для тебя сестрою стала.
Не стою я того, чтобы сгореть.
Твоя подруга. Навсегда. Это немало.
Тебе понравилось? Ну-ну. Ты совсем ничего не понимаешь в поэзии Весьма посредственно, и другие стихи там не лучше. Рваный ритм, неудачные рифмы, скудный язык, размер вне всяких правил. Когда читаешь, как будто спотыкаешься на каждом шагу. Как если бы у Маяковского и Цветаевой была бы дочь-графоманка без литературного образования. Ну и что, что она старшеклассница? В ее возрасте я писала намного лучше. Я бы опубликовала, если бы смогла дотянуться до устраивающего меня уровня. Но все равно – было лучше, чем у нее.
Болью на сердце оставлена
Память о чувствах утраченных.
«Бывшая» – как избавился,
Сказал ты другой, смущаясь.
Сквозь зубы сказал, виновато,
Как будто тебе было стыдно,
Что дурочку знал когда-то,
Но лучше б в глаза не видел.
А я, как глаза закрою -
Помню свой стыд отброшенный,
Шепот твой жаркий помню -
В растрепанные мои волосы…
Шрамом на сердце оставлена
Память – не больно, и ладно.
«Это – мой бывший парень»,
Скажу я другому устало.
Намного же лучше! Однако мои стихи муж прочел и тут же забыл. А ее – перечитывал, я волосок под тетрадку подкладывала, я знаю, что он регулярно ее брал. Как так можно – жениться на женщине, обожающей русскую и английскую поэзию, читающей Байрона в оригинале, писавшей когда-то не только стихи, но и поэмы, и при всем этом предпочитать моей богатой библиотеке подростковую графоманию? Мне было обидно.
Нет, это не ревность. Она давно умерла. Это оскорбление моего литературного вкуса.
Ой, ладно, не осуждай меня. Я не дура и понимаю, что для него это были не просто стихи. Он не любил поэзию. Для него это была живая память о первой любви, а для меня – свидетельство того, что я никогда не займу сердце мужа целиком. Но это было справедливо – он ведь тоже занимал в моем сердце лишь небольшой уголок.
Я хочу, чтобы было понятно – несмотря на все вышесказанное, у нас не был безлюбый несчастливый брак. Мы заботились друг о друге, принимали наши слабости, терпели недостатки. Не было того огня и страсти, как у меня с Володей. Или у Максима с Ксенией – так ее звали. Но какой-то огонь был. Мы как будто были близкими друзьями, которые регулярно занимались любовью и решили пожениться, чтобы больше времени проводить вместе. Это был спокойный брак, и я была уверена, что нашему будущему ничего не грозит. В этом году я серьезно задумалась об усыновлении ребенка.
Теперь у тебя может сложиться ощущение, что у нас все было хорошо. Но это не так, раз уж я здесь, правда?
Одна вещь меня все-таки донимала. Это отчужденность мужа.
Немного трудно объяснить, что я имею в виду. Иногда его рассеянность выходила за пределы нормального. Максим просто мог о чем-то задуматься и игнорировать происходящее вокруг, иногда был крайне апатичен и задумчив, отвечал что-то невпопад, глядя в пустоту. Я думала, что это просто черта характера, но иногда меня это начинало выводить.
Мужчина, каким бы пассивным он ни был, должен хотя бы иногда принимать решения, если не согласен со мной – спорить, доказывать. А он вообще так не делал. Когда он не соглашался, он либо просто подчинялся мне, либо делал по-своему, наплевав на мое мнение. Он как будто находился где-то еще, а не со мной. Да, я тоже считала до определенного момента, что это мои придирки, вызванные процессом привыкания друг к другу.
По-настоящему я начала волноваться этой весной. Мы возвращались из гостей, я чуть перебрала, каюсь, и потеряла ключи. Максим был на машине, он не пил.
Ну так вот, я спьяну запаниковала, решила звать спасателей, чтобы вскрыли нам дверь. А он спокойно говорит – «не надо, потом еще дверь ремонтировать, замки… Все будет нормально» – и пошел в подъезд. А потом – представляешь – вылез на крышу, и через нее залез на балкон (мы на верхнем этаже жили) – без всякой страховки, на ветру, еще снег был и сосульки. Я, конечно, сразу протрезвела. Подумала, что он, наверно, все-таки втайне от меня выпил, хотя он в таком состоянии за руль не садится. На деревянных ногах пошла домой, Максим дверь открыл, улыбается.
Я тогда поняла, что с ним по-настоящему что-то не так. Для него рискнуть своей жизнью, чтобы не было мелких неудобств, оказалось совершенно нормально.
Я начала присматриваться к мужу, поговорила с Лизой. Она не проводила с ним достаточно времени, чтобы заметить подобное. Но она тоже стала волноваться, особенно когда узнала, что он регулярно читает произведения своей бывшей. Лиза считала, что если он будет фокусироваться на своем прошлом, то может снова потерять всякий вкус к жизни.
Знаешь, я даже хотела припрятать от него эту тетрадку, чтобы проверить реакцию, но мне хватило мудрости так не делать. Думаю, он бы убил меня раньше.
После этого муж мог сколько угодно уверять, что все хорошо, что он оставил все в прошлом… Я уже приняла решение обратиться к специалисту. Мне посоветовали Игоря Сафина. Это он рекомендовал записаться нам с мужем сперва вдвоем, как будто на семейную терапию, а там он уже займется непосредственно Максимом. Чтобы помощь шла от него, как специалиста, а не от меня – мол, обратись к доктору, у тебя что-то не так.
Муж и так был недоволен, он считал, что нам консультации не нужны, если что-то не так, лучше разбираться самим. К счастью, он и на этот раз не стал спорить и согласился попробовать.
Так что Сафин – не совсем наш семейный психотерапевт. Он психотерапевт для Максима, а семейные консультации – это прикрытие, чтобы муж не так сильно волновался. И перед этой поездкой в Доброе у них как раз был очный разговор, без меня.
Возможно, он и спровоцировал Максима. Я могу только догадываться. Но в субботу вечером он попросил меня собираться в поездку в поселок, прямо на следующий день. Там он собирался рассказать мне нечто важное о том, что его так беспокоит. Попросил меня хорошо выспаться и взял с меня слово, что мы не останемся там слишком надолго и что я ни в коем случае не должна там спать.
