Станислав Войтицкий
Кто убил Ксению Шумейко?
Но с того лета ему изредка снилась эта хромая девочка с белыми волосами и голубыми глазами. Тогда Игорь терял покой на неделю-другую, и все вокруг казалось ему каким-то серым и неправильным.
III
Я уже проснулся, но боюсь открывать глаза.
Из головы все не могут выйти яркие образы прошедшего сна. Будто меня вывернуло наизнанку, и я стал чудесным биотехнологическим садом, где жили чудесные и красивые дикие звери, а особенно прекрасными были яркие красные змеи.
Я психоаналитик-фрейдист, конечно, но неужели до такой степени? Красные змеи…
Но нет, это вроде были всего лишь мои артерии. А извивались, потому что были живыми. Вчера ночью во мне каждая клетка была живой. И я путешествовал сам в себе, подробно изучая работу внутренних органов.
Несомненно, это объясняется действием введенного вчера вещества. Очевидно, какого-то наркотика. Предполагаю, что меня познакомили с тем самым «черным», о котором говорила Катя. Как ни странно, я сейчас даже жалею, что никогда не употреблял, так как мне трудно осознать, как систематизировать пережитой опыт. Он был не вполне психоделическим. Во всяком случае, не таким, как это описано в литературе. Скорее, очень реалистичным ночным кошмаром. Но по-своему прекрасным. С другой стороны, это же был сон, а со снами всегда все сложно. Я редко запоминаю свои сны, но этот я запомнил в мельчайших подробностях.
Я не могу лежать вечно. Я нахожусь в опасности, говорю я себе. На меня напали. Моя жизнь под угрозой. Я должен найти сына. Его жизнь под угрозой.
Самовнушение дает свои плоды. Я решаюсь вернуться в реальность.
Медленно открываю глаза. Очертания предметов четкие. Вроде все нормально. Я очень боюсь увидеть что-то в духе Ханса Гигера, потому что меня всегда впечатлял безусловный талант швейцарского художника, весь этот психосексуальный биомеханический трансгуманизм в его картинах. И мой сон, очевидно, был порожден этим впечатлением. К счастью, в моем рту нет никаких непонятных трубок, я не являюсь частью странного аппарата с неизвестным предназначением, который бы слился с моим телом.
Я пытаюсь анализировать восприятие реальности. Посторонних звуков нет. Цвета тусклые, типичные для сумерек. Я понимаю, что наступило утро следующего дня. Это понимание – само по себе хорошо. Пытаюсь понять течение времени. Вроде все нормально – не быстро, не медленно.
Медленно оглядываюсь. Кто-то принес меня в другую комнату, положил на диван. Окно на стене выходит на восток, где утреннее небо уже окрашено мягкими желтыми оттенками рассвета. В углу стоит старый телевизор – один из тех, никому не нужных, черно-белых здоровяков. Всматриваюсь в предметы окружения, оцениваю детали.
Диван подо мной – это просто диван, стол рядом – просто стол, красный плеер на столе – просто красный кассетный плеер…
Стоп. Это интересно.
Я сажусь, беру в руки плеер и с удивлением рассматриваю этот аппарат. Он носит гордое имя «Квазар П-405С». Похоже, что сделан еще в СССР или в России ранних девяностых. Он не может быть из Доброго. Потертости на корпусе и местами слезшая белая краска с крышки кассетника говорят об интенсивной эксплуатации, но при этом к нему подключены наушники-затычки, каких в те времена не было.
Да и выглядит плеер вполне рабочим. Я вставляю наушники и нажимаю на клавишу воспроизведения. Двигатель начинает протаскивать пленку и через гудение низкокачественной записи я слышу синтетические барабаны и простую, но меланхоличную и печальную мелодию, в быстром ритме… вроде гитара, но с каким-то странным звучанием. Затем вступает тревожный и мрачный клавишный эмбиент. И читающий голос.
Я без тебя умру,
Просто закрою глаза,
И только мне одному
Достанутся небеса.
Взял бы тебя с собой
В этот далекий путь.
Только вот ангел седой
Может не потянуть.
После появления звуков, изображение в моих глазах не изменилось. По крайней мере, синестезии у меня тоже нет, и это очень хорошо.
Я знаю эту песню. Это Дельфин. Руслан когда-то любил его слушать, подростком. Не знаю, откуда – интернета тогда не было – но он скопировал на наш компьютер клип на эту песню. Молодая виолончелистка с пустыми глазами и жуткая предыстория, грамотно подающаяся в титрах несколькими сообщениями. Что-то вроде: «прошло уже три года, как это случилось. Три года, как исчез мой сын. В моих снах он обещает вернуться. Я продолжаю жить, потому что продолжаю ждать». Всего пара предложений – а какой эффект. Плохо так думать, но неизвестность может быть еще страшнее, чем его смерть. Когда не можешь похоронить любимого человека, то и отпустить его не можешь.
Я тебя буду ждать,
Вечность – это не срок.
Времени не оторвать
От жизни моей кусок.
Тают бессмертием дни,
Лицо превращая в хлам.
Сможешь если, то сохрани
Все что принадлежало нам.
Текст не имел отношения к сюжету клипа, но с тех пор, когда я слышу песню, то все время представляю себе ту уставшую женщину.
Как родитель, я ее прекрасно понимаю…
Прекрасно понимаешь? Смешно. Твой сын исчез два дня назад, и он уже молодой мужчина, а не маленький мальчик, как у той женщины.
Ну как сказать… Жизнь моего сына разделилась на три больших этапа. Любопытный и дерзкий мальчуган. Смелый, умный, но непослушный. Сам любил наступать на разбросанные среди отрочества и юности грабли, не доверяя словам отца, что так делать не надо. Лет за пять, постепенно, не сразу, он превратился в никчемного, слабого, безвольного, вечно ноющего наркомана, обвиняющего в своих бедах непонимающих родителей, школу, вредное влияние друзей… кого угодно, но не себя.
Но все равно – он оставался моим сыном. Чутким и отзывчивым, добрым. Пока мог держать себя в руках. К счастью, он не успел докатиться до самого дна. Как раз к этому времени относится увлечение Дельфином. Я немало послушал, старался через эти песни понять родного сына. У Дельфина были умные тексты, пусть и несколько невзрослые порой. Все равно их можно назвать поэзией, а Руслан всегда любил поэзию.
Тяжелый был период. Чудом умудрились не бросить университет. Где Руслан не справлялся, тащили деньгами. Были попытки реабилитации, безуспешные. Все это сказалось на моей репутации и практике – шила в мешке не утаишь, клиентура потихоньку расползалась. Мне было все равно. Зато появилось больше времени на общение с потерянным сыном. Но это не давало каких-то больших результатов…
Внезапно все изменилось. Как будто кто-то обрубил. Три года назад – какое совпадение, как в клипе – исчез мой сын. Ну как исчез – взял себя в руки, слез с иглы – удивительно! Я был счастлив, не мог нарадоваться. Вернулась работа, уверенность в себе.
А теперь припев, если его можно так назвать.
Я здесь.
Ты там.
Мир весь
Напополам.
Потом я понял – это как бы не мой сын. Он больше не слушал Дельфина, да и вообще – какую-либо музыку, перестал читать – и стихи, и прозу. Компания у него осталась старая, но смотрел он на друзей теперь как-то свысока. Все еще жил у нас дома, всегда уважительно разговаривал, но при этом старался держаться отдаленно, из своей комнаты выходил разве что поесть и по нужде, и ни по каким вопросам не обращался ни ко мне, ни к жене.
Стыдно сказать – поначалу меня это устраивало. Все лучше, лишь бы не видеть этих опухших красных глаз, не слышать это «Прости, папа, я опять…».
Да нет. Не лучше.
Ты сам себя накручиваешь. Бесишься с жиру. Это счастливый конец, на который невозможно было и надеяться. Он вернулся, как тот мальчик в клипе. Помнишь – вылез из виолончели, разломав ее?
Нет. Мальчик не вернулся. Это просто его мать сошла с ума. Потому что любящая мать не сможет жить в режиме неизвестности и горя слишком долго.
Из воспоминаний и рассуждений выводит прикосновение чей-то руки к моему плечу. От неожиданности я подскакиваю, выдергиваю наушники из ушей и, споткнувшись, падаю с дивана. Надо мной склоняется уже виденный мной ранее в Катиной квартире парень. Теперь я могу рассмотреть его поближе. Сальные длинные волосы до плеч, очень худой. Но теперь хотя бы одетый – в джинсы и клетчатую рубаху. Длинные худые руки, как ветки, тянутся ко мне.
Я слышу его голос, но вместо голоса звучит лишь невнятное заикание. Сначала «н-н-н», потом «в-в-в». Я не понимаю, что он хочет мне сказать.
От его улыбки у меня кровь стынет в жилах. Она не предвещает мне ничего хорошего – будто бы в зеркало смотрю, я тоже люблю улыбаться, когда хочу напугать.
Я пытаюсь броситься к выходу, но этот урод настигает меня и обхватывает руками. Руки у него такие тонкие, сухие и жесткие, одни только кости и сухожилия. Я с ужасом представляю, что сейчас он, как пиявка, вопьется мне в спину или шею. Как больно это будет.
Подавляю панику и беру себя под контроль. Я вообще-то еще не старый, и еще мужчина. И вполне могу дать отпор какому-то мелкому сопляку! Я наклоняю голову и вгрызаюсь в одну из держащих меня рук. Я не кусаю его с осторожной опаской, как женщина – насильника, ибо она его этим только раззадоривает. Я сжимаю ряд своих зубов на чужой руке, как бульдог, последовательно двигая своими челюстными мышцами, чтобы прорезать кожу кромкой зубов. Парень вопит и ревет что-то неразборчиво и хочет вырвать руку у меня изо рта. Ослабляет хватку и я тут же валюсь назад, чтобы его тело оказалось под мной. Не разжимая зубов, я наношу несколько резких ударов локтем назад, стараясь попасть ему в живот, а потом продолжаю терзать его руку.
Мой рот наполняется кровью и все мое существо требует отвлечься и сплюнуть, но я рационально подавляю этот позыв и заставляю себя сглотнуть горячую жидкость. Наконец зубы доходят до кости. Ее я перегрызть не смогу, конечно, но вот обглодать… Я делаю последнее резкое движение и вырываю у него из руки большой кусок мяса, обнажая розовую кость, которая сразу скрывается за потоками крови.
Мне удается взять инициативу в свои руки. Мой противник в ужасе отползает от меня, прикрывая рану другой рукой.
Я встаю над ним и выплевываю ему в лицо кусок его собственной плоти. Худой парень ошарашенно визжит, подскакивает в ужасе и выпрыгивает в окно.
Бросаюсь за ним, опасаясь, что уйдет. К счастью, опасения напрасны – мы находимся на третьем этаже все той же хрущевки, а внизу под окном – груда битого кирпича и какого-то мусора. Падение не прошло легко. Однако он еще шевелится. После такого шума сюда уже наверняка кто-то спешит. Так что я понимаю, что времени спуститься и добить у меня нет, и решаю действовать проще. Поднимаю тяжелый телевизор и выбрасываю его в окно вслед за сбежавшим.
Какая-то часть меня – Игорь-тряпка, Игорь-слабак – хочет, чтобы телевизор пролетел мимо. Но к моему ликованию, телевизор падает точно на позвоночник. Громкий треск, сливающийся с услаждающим мой слух чавканьем, и кровь, сочащаяся из спины, разорванной осколками переломанных ребер, не оставляют моему противнику никакого шанса.
Точно в десятку.
Я отбрасываю мысль о том, что этот человек был галлюцинацией. У наркомана, особенно под психоделиками, все сознание плывет, а не отдельные предметы.
По крайней мере, так в литературе описано, а на что мне еще опираться?
Под этого рода веществами теряется чувство времени, цвета и звуки ощущаются ярче и сильнее, возникает искаженное восприятие пространства. Это и привлекает «психонавтов» – состояние измененного сознания. Ничего похожего на мое состояние. Я ощущаю кристальную чистоту мышления и совершенно адекватно и ясно воспринимаю окружение.
Я нормален.
– Денис! – этот резкий истеричный голос я ни с чем не спутаю. Из переулка выбегают трое – двое парней и девушка – и останавливаются у тела. Катя – ревет именно она – садится на коленях, закрывая свой рот руками. Спустя секунду она ползет к куче мусора с раздавленным телом, но один из парней – ярко накрашенный под блондина шкет, никогда его не видел – удерживает ее.
Другой быстро и деловито проводит взглядом по окнам снизу вверх и замечает меня. Вот его я видел когда-то в компании Руслана. Крепкий, коренастый, накачанный жлоб. Он тут же вбегает в подъезд. Если я встречусь с ним, меня не ожидает ничего хорошего.
Рывком я бросаюсь в квартиру напротив и скрываюсь прямо за входом. Мой расчет на то, что здоровяк бросится в квартиру, где я только что был, а потом побежит наверх, преследовать меня до крыши. За это время я тихо спущусь вниз и попробую прорваться через орущую, как резаная, истеричку и ее малолетнего дружка. Я не строю иллюзий, что смогу оторваться от молодежи. Попробую где-нибудь спрятаться, отдышаться. Буду импровизировать.
План рушится на первом этапе реализации. Взлетев на мой этаж, качок останавливается, чтобы перевести тяжелое дыхание. Несмотря на свой не слишком интеллектуальный вид, он оказался отнюдь не глуп. Ожидает засады, понимает, что внезапное нападение может перевесить его преимущество в силе.
Новый план. Скорее всего, он начнет поиски с той квартиры, где я только что был. Мой взгляд упал на удобно лежащий в коридоре кирпич. Выйти на цыпочках и подобрать кирпич. Подкрасться сзади или подстеречь у выхода – по ситуации. Нанести ему удар в голову исподтишка, а затем бить кирпичом по этой бритой голове, пока не начнет брызгать мозговое вещество. Что лучше – догнать и ударить или дождаться в засаде? Если стоять, то меня могут выдать следы в коридоре…
Следы? Я понимаю, что они меня уже выдали, но слишком поздно…
План номер два рушится уже на этапе планирования. Тяжелая рука змеей проникает за угол и хватает меня за грудки, выхватывая из убежища. Я наношу неподготовленный, неакцентированный, но все-таки довольно сильный удар здоровяку в лицо, однако это ощущается как удар в камень. Похоже, моим пальцам больнее, чем его скуле.
Зато ответный удар в живот я ощущаю, как столкновение с поездом. Дыхание перехватывает и я понимаю, что если бы он ударил меня в грудь, то сердце бы просто остановилось. Кажется, больнее быть не может, но повторный удар разрушает эту иллюзию – еще как может. Глаза застилает черная пелена. Этот здоровенный бритый шкаф приподнимает меня в воздух за куртку. Я чувствую его жесткие пальцы на своей спине. Словно таран, он швыряет меня в стену, но мой затылок не может ее пробить. Я клацаю зубами от этого удара.
Сдаюсь. Да у меня и шансов не было. У меня нет ни силы, ни опыта рукопашной борьбы. Это избиение, и я просто надеюсь, что закончится оно относительно безболезненно, что убьют меня побыстрее, не слишком долго пытая. Я не из тех, кто выбирает «лучше, конечно, помучиться».
Тяжелый ботинок с грубой черной подошвой несколько раз с размаху наступает мне на голову, отчего череп хрустит, словно яичная скорлупа на пасхальных битках.
В конце концов, какой-то из этих ударов отправляет меня сквозь бетон в объятья спасительной тьмы, дарующей забытье, покой и облегчение. Теперь все нормально. Пусть убивают. Уже не больно.
***
Кисть нерешительно зависла над полотном. Да, оставались лишь небольшие детали, которые нужно было вносить аккуратными, тонкими мазками. Здесь легко было совершить ошибку от неуверенности, от дрожащей руки. Когда это случалось, Денис не исправлял то, что писал. Неудачные пятна, черточки и кляксы становились частью картины, иногда разрастаясь до предметов, животных, капель дождя и бутонов цветов на полях.
С этой картиной нельзя было спешить. Этой картиной Денис слишком многое хотел сказать. Юноша старался выразить все слова, что застыли в его мыслях, не в силах вырваться в окружающий мир.
Сейчас Денис добавлял трем белым чайкам, кружащимся на ярко-голубом небесном фоне, черные перья на кончики крыльев.
В центре картины была изображена молодая девушка на морском берегу. Она была повернута к зрителю спиной, сидела на желтом песке, поджала на себя ноги и смотрела на заходящее солнце, к которому протягивала руку с открытой ладонью. Ее черные густые волосы были распущены и спадали на обнаженную спину.
Море было спокойным, покрытым белыми гребешками лениво перекатывающихся волн. Таким Денис видел море на картинках. Таким было Энское водохранилище в солнечные летние относительно безветренные дни. Настоящего моря он никогда не видел.
Непропорционально огромное желтое солнце заливало морскую гладь и берег яркими лучами света. Все, что находилось на пляже, отбрасывало на песок контрастную черную тень.
Зеленая пивная бутылка. Волейбольный мяч. Наполовину разрушенный волнами песочный замок.
У девушки тень была необычной. Точнее, никакой тени и не было. За спиной у девушки образовалась черная воронка, из центра которой, как щупальце, тянулась тонкая нить, сливающаяся с некоторыми прядями ее черных волос. Денис запечатлел, как в воронку падает сумочка девушки – красная, с желтым цветком. У Кати действительно была красная сумочка, но здесь она появилась случайно – из-за нечаянной капельки желтой гуаши. Денис здорово разозлился, когда это случилось – к тому времени он уже много успел нарисовать, и выбрасывать картину не хотел. Как раз тот случай, когда клякса породила лишнюю, не задуманную ранее деталь. Но он никогда ничего не закрашивал.
Денис не вкладывал в образ девушки какого-либо эротизма, несмотря на красивые черты ее тела – стройную спину и длинные ноги. Не только потому, что обнаженная девушка, к которой он обращался, была его сестрой. Он вообще не интересовался прекрасным полом. В обнаженности сестры он старался передать прежде всего ее слабость, беззащитность. Трагизм состоял в неспособности Дениса ее защитить.
Денис был необычный юношей. Несмотря на большой возраст – двадцать один год – вряд ли кто-то назвал бы его не то чтобы совершеннолетним, но и в полной мере дееспособным. Он писал красивые картины, наполненные чувствами и эмоциями, которые он не мог выразить как другие люди – словами.
Речь его была суха и безэмоциональная, состояла из коротких отрывистых предложений на пару-тройку слов, прерывающихся порой заиканием.
Денис и Катя были не просто братом и сестрой, они были двойняшками. Забота о брате, все так же остававшимся большим ребенком, еще не стала для Кати в тягость. Иногда она брала на себя роль строгой матери и поругивала брата за то, что он делал не так (а он практически все делал не так), но делала это больше для вида. Жалела. Катя была уже достаточно взрослой, чтобы осознавать – когда-нибудь забота о брате ляжет на нее полностью. Она боялась, что не сможет, что не выдержит этой ответственности, и гнала эту мысль подальше.
Не сейчас. Это будет потом.
Родители давно развелись. Отец, покинув семью, исчез в неизвестном направлении. Мать умерла от рака восемь лет назад. С тех пор их взяла под опеку бабушка по материнской линии – строгая, вечно ворчащая, недовольная и усталая женщина.
Впрочем, Катя считала, что в воспитании уже не нуждается, будучи достаточно взрослой.
– Всем привет! – весело сказала она, открыв дверь.
Сегодня она была в хорошем настроении.
– П-п-п-ривет, – отозвался Денис, отвлекаясь от картины.
– Здравствуй-здравствуй, – послышался недовольный голос из кухни.
– Ба, не сердись! – крикнула Катя в ответ.
Она разулась и покрутилась около зеркала в прихожей. На столике у зеркала стояли аккуратно расставленные и отсортированные косметические принадлежности. Катя уже привыкла к тому, что у брата очень своеобразное чувство порядка, которое выражалось в стремлении сортировать и упорядочивать по размеру различные предметы. И книги в шкафу, и тарелки в кухонном буфете – все было сложено строго по размеру, по росту, слева направо. И Мария Петровна, и Катя уже привыкли к этой черте Дениса (все равно он наотрез отказывался оставить их вещи в покое). Так что во всем доме был такой своеобразный порядок
– Опять ты меня голой нарисовал! – возмутилась девушка рисунком брата. – Ты какой-то извращенец прямо!
– Н-н-не голой.
– Да на мне совсем одежды нет. Какая я, если не голая?
– Н-н-нагая.
– Хрен редьки не слаще.
Катя задумчиво изучала рисунок. Она уже давно наблюдала за тем, как идет эта работа. Объективно оценивая скромные умственные способности брата, она гадала, стоит ли искать здесь глубокие метафоры, или это просто случайный набор бессознательный образов.
– Я упаду в эту яму? – спросила она, показывая пальцем на воронку за спиной своей нарисованной копии.
Денис неопределенно пожал плечами.
– А откуда на пляже такая яма? Всегда там была?
Денис мотнул головой.
Катя тепло и крепко обняла его.
– Я никуда не упаду, ни в какую яму, братишка! Всегда буду рядом, всегда с тобой! Да, кстати…
Девушка порылась в сумочки и достала из нее две упаковки пальчиковых батареек.
– Ты меня совсем разоришь с этим плеером. Он жрет батарейки, как дядя Саша – водку.
Дядя Саша – это был сосед по лестничной клетке, с рябым синюшным лицом и ярко-фиолетовым носом.
Год назад Денис случайно разбил сетевой адаптер, но наотрез отказался менять плеер на что-то более современное, и теперь ему приходилось постоянно обновлять батарейки.
Пожалуй, Слава – близкий друг, из тех настоящих друзей, что из детства и на всю жизнь – легко бы решил эту проблему. Но последние пару лет Катя просто не могла его о чем-либо просить. Просто не могла.
– Давай я тебе куплю плеер с дисками. Что ты, как старый дед, с этим старьем? Скоро уже и кассет для него не найдешь.
Денис молчал, но Катя все поняла. Их личные кассеты никуда не денутся. Он будет слушать их по кругу. Все подряд, что у нее есть – от рэпа до танцевальной музыки из дискотек девяностых. Непохоже, чтобы ему могло это надоесть.
Сестра вздохнула. Пока кассеты еще выпускали.
– Держи, маленький братишка. У Дельфина новый альбом вышел.
Она протянула ему кассету, на белой обложке которого был нарисован меланхоличный пес с голубыми ушами. Денису рисунок понравился, хотя и показался несколько примитивным – даже для него. Он молча отложил кассету в сторонку, чтобы послушать попозже.
Бабушка встретила ее на кухне мрачным и недовольным взглядом. Катя положила на стол пачку денег. Скептический ответный взгляд вызвал у нее обиду.
– Вот, зарплата, – сказала девушка.
– Я вижу. Где заработала? – спросила бабушка, проверяя готовность борща.
– В магазине. Я говорила тебе, устроилась продавцом.
– В каком?
– Какая тебе разница? В дорогом! Тебе там делать нечего.
Бабушка вздохнула.
– Катюша, а не с панели ли эти деньги?
– Ба!!! – громко возмутилась Катя.
– Не строй из себя оскорбленную невинность! Зная тебя, ты вполне бы могла. Девка ты ладная, но умом некрепкая!
– Ничего ты обо мне не знаешь!
Опять скандал. Обычное дело, в общем-то, Катя уже привычно огрызалась.
– А что я должна думать, дорогая внученька? Пропадаешь целыми днями и ночами черт знает где, деньги приносишь непонятно откуда. Ты работаешь? Где трудовой договор?
Представляю, как бы ты взбеленилась, если бы узнала, что это только треть от того, что я заработала, подумала Катя. Заработала? А что, собственно, я такого сделала? Доставила кое-что кое-кому пару раз. Курьером на дом. Стрельнула глазками и улыбнулась, чтобы поднять настроение клиенту. Руслан говорил, что получал предложения насчет нее. Говорил, ей самой решать. Было обидно.
Она не считала, что заслужила эти деньги. Получалось, что Руслан ее просто содержит. Катя нечасто испытывала чувство вины, но сейчас, глядя на бабушку, просто не могла найти себе место.
Может, найти нормальную работу? Денег будет немного, конечно, но спокойная жизнь и чистая совесть все искупят.
– Присядь, Катя, – бабушка показала на стул напротив.
Девушка села, всем своим видом и движениями показав, насколько она не хочет этого делать. Соглашается из последних сил. Она уже понимала, что состоится серьезный разговор и приготовилась игнорировать все нотации, которые эта ничего не понимающая женщина хочет ей прочитать.
Но разговор был о другом. Хотя и эта тема поднималась в последнее время частенько.
– Я хочу, чтобы ты серьезно послушала. Скоро наступит то время, когда меня рядом не будет…
– Ба, я не хочу опять все это слушать!
– А я тебя не спрашиваю, дура! Придется послушать, – крикнула Мария Петровна и ударила кулаком по столу. – Катюша… – бабушка вздохнула, сменив тон на спокойный, – пойми, скоро тебе придется отвечать не только за себя, но и за брата. Он без тебя не проживет, ты же понимаешь. Все одним махом изменится. Вот ты была свободна – и теперь начинаешь за что-то отвечать. Тебе нужна работа. Нормальная работа. Ты должна пустить корни, выйти замуж.
– Я когда-нибудь выйду. У меня есть Руслан, ты же знаешь.
– Хорошо, что ты его упомянула, – бабушка снова начала кипеть, сама не зная, отчего. – Сгубит он тебя, помяни мое слово. Поиграется и выкинет. Посмотри на него не глазами влюбленной дурочки, а взрослой женщины, какой ты уже являешься…
– Так, все, – Катя подняла руки, показывая что не намерена терпеть это брюзжание. – Ты его и видела-то два раза!
– Мне с одного взгляда все стало понятно.
– И что тебе понятно?!
Катя хлопнула руками по столу и вышла из кухни, громко хлопнув дверью. Быстро обулась и вышла из квартиры с испортившемся настроением.
Денис не обратил внимание ни на крики из кухни, ни на хлопанье кухонной, а потом и входной двери. Бабушка и Катя в последнее время много ругались. И хотя провоцировала конфликт именно Мария Петровна, Денис все равно почему-то ощущал ее правоту. Он предчувствовал, что надвигается что-то нехорошее. Неожиданно он решил добавить это ощущение в уже почти готовую картину.
Он решил наделить образовавшуюся на песке воронку злой волей. Нить, сливающаяся с Катиными волосами, превратилась в серую с ярко-красными венами руку, намотавшую локоны девушки на кулак.
На край воронки он добавил большие песочные часы. В верхней половине чаши практически не осталось песка, но в любом случае часы уже накренились в сторону ямы и были готовы упасть.
Немного подумав, он добавил рядом с живыми чайками бумажную оригами-чайку.
Пожалуй, все… Закончил.
Бабушка зовет есть борщ. Кати еще нет дома.
Денис поднялся и взглянул в окно – уже темно. Солнце полностью село, свет от звезд и луны не проходил через густые тяжелые тучи.
Мария Петровна умерла в следующем месяце.
IV
Проснувшись, я задумчиво разглядываю кафельный пол, на который медленно, как в замедленной съемке, падают капли крови с моего лица. Старая, покрытая застарелым слоем пыли, местами треснувшая, советская больничная плитка впитывала в себя алую жидкость будто губка. В полной тишине капли падали на пол с глухим звуком, разбрызгивая вокруг красные шарики, оставлявшие на окружающих поверхностях маленькие кляксы.
За время, пока я здесь лежу, накапало уже довольно прилично – посреди комнаты разлилась кровавая лужа, достаточно глубокая, чтобы я мог заметить небольшие круги, расходившиеся по ее поверхности вокруг падающих капель.
Кстати, здесь – это где?
Я оглядываюсь и обнаруживаю себя во врачебном кабинете. Мои руки очень плотно пристегнуты пластиковыми хомутами к подлокотникам стоматологического кресла. Пытаюсь сообразить, что болит сильнее – затылок, разбитый нос или лицо в целом… Как ни странно, ничего особенно не болит. Напрягаю руки, но это ничего не дает – хомуты слишком прочные, чтобы я мог их разорвать. Только руки режет – я спокойно смотрю, как из под сдавленного пластиком запястья выступает кровь в том месте, где хомут надорвал кожу.
Если меня не убили, будут допрашивать. Понятно, о чем. Я понимаю, что чем дольше я молчу о том, куда спрятал деньги, тем дольше живу.
Быстро строю план – для приличия подержаться под пытками хоть какое-то время и постараться выяснить, что с Русланом, понять, как его вытащить из этой передряги.
Соображаю, что сам привел на вечеринку новых молодых людей, когда пытался сжечь квартиру малолетней шалавы. Непонятно, это к лучшему, или к худшему. Но им вряд ли понравилось, что я убил одного из них.
Дверь за моей спиной открывается, скрипя, и я слышу за спиной неторопливые шаги. Наклоняюсь, оглядываюсь, чтобы посмотреть на своего визитера. Да это настоящее животное! Бритая голова, узкий лоб с выдающимися надбровными дугами, большая тяжелая челюсть. Широкий нос, небрит. Это он избил меня.
– Добрый день, – мрачно цедит это тело через губу.
– День добрый, – отвечаю я, стараясь своей кровавой улыбкой бросить ему вызов.
– Почему лыбишься, сморчок? – мрачно спрашивает мой собеседник.
– Просто хорошее настроение. Начал день с ударной зарядки, – ухмыляюсь я.
Хочу вывести его из себя, несмотря на определенные риски. Разъяренный человек плохо контролирует не только свое поведение, но и речь, и может сболтнуть лишнего. Буду хамить, он изобьет меня до потери сознания, а потом приведет Руслана, некуда будет деваться.
Я не боюсь яростных ударов ненавидящего человека. Я боюсь расчетливых пыток спокойного палача.
– Его звали Денис.
– Кого? – я наигранно изображаю удивление. – А, понял. Молодой человек, который попал в телевизор. Точнее, телевизор попал в него, – я говорю максимально циничную, неловкую и глупую шутку, насмехаясь над тем, как он умер и по сути, и по форме.
Здоровенный жлоб не выдерживает, быстро подходит ко мне и прописывает своим кулаком-кувалдой хороший, поставленный удар в зубы. В глазах чернеет. Челюсть уцелела, но во рту что-то мешается. Придя в себя, я выплевываю один из передних резцов.
Ну что же? В конце концов, кабинет стоматологический.
А парень не очень владеет собой.
Теперь называй этого быка «стоматолог».
Так и буду делать.
– Прояви побольше уважения.
– К старшим надо больше уважения, – парирую я.
«Стоматолог» пожимает плечами.
– В армии я понял, что если человек родился долбоебом, то с возрастом он не перестает им быть. И уважения не заслуживает.
Пожалуй, это достаточно сложно построенная фраза, чтобы удивить меня, потому что не этого я ожидал от человека подобной комплекции. С ним надо быть осторожнее.
– Парень, которого ты, гнида, убил, мухи за всю свою жизнь не обидел.
– Я его пожалеть должен?
– Почему бы и нет? Я все думаю, почему он никого не позвал. Он так мог орать – вся улица слышала. Денис думал, я тебя убить собираюсь. Наверно, пытался договориться с тобой по-хорошему – чтобы ты деньги нам отдал и проваливал.
«Стоматолог» поднял с пола табуретку и сел напротив меня, глядя мне в глаза.
– Дурачком он был. Всегда на своей волне. Рисовал картины, слушал музыку и никому никогда не мешал. А картины у него такие, что ты, мразь, никогда не нарисуешь. Мне плевать на твой возраст, плевать, что ты отец Руслану. Вот уж воистину, яблоко от яблони…
– Где мой сын?
– Бегает по поселку, бабки свои ищет. Я здесь не ради него.
– Я хочу его видеть. Хочу знать, что он все еще жив.
– Не проблема, я его позову. Как только скажешь, куда спрятал деньги.
– Не пойдет, – я улыбаюсь.
Удар в живот, от которого я едва не выблевал желудок, убирает улыбку с лица.
