Станислав Войтицкий
Кто убил Ксению Шумейко?
– Сами понимаете, я не могу рассказать вам все подробно. Коммерческая тайна. Но в общих чертах обязательно, нам же еще вместе работать. Мне удалось выделить действующее вещество из… скажем так, из одного из малоизвестных несъедобных грибов. Совершенно неинтересных широкой общественности, и пусть оно так и остается. Скажите, вы же врач – наверняка вы знаете, как на организм воздействует диэтиломид лизергиновой кислоты.
Я с трудом вспоминаю теорию, не хочу ударить в грязь.
– ЛСД связывается с серотониновыми рецепторами в коре головного мозга, что нарушает баланс между возбуждающей и тормозящей системами…
Александр Юрьевич жестом показывает мне остановиться.
– Дальше не надо. Вижу, что знаете. Я скажу короче и проще – «кислота» повышает уровень «белого шума» в восприятии, перемешивая все сигналы головного мозга. Отсюда и синестезия, и бурные фантазии, и яркие образы. Наркоманы любят психоделики за эти нарушения восприятия. Им кажется прекрасным видеть музыку, но по сути это не расширение, а сужение сознания.
Мой препарат – «черный» – работает совершенно не так. Он не подавляет ни тормозящую, ни возбуждающую систему головного мозга. Его единственное побочное действие – в момент активного связывания как с серотониновыми, так и с дофаминовыми рецепторами гормонов, он провоцирует обильную выработку мелатонина. Человек, принявший «черного», засыпает, как только препарат добирается до мозга – если принимать перорально, примерно через полчаса, если внутривенно – почти сразу. А просыпается уже другим человеком. Действительно с расширенным сознанием. Точнее, с улучшенным восприятием. Вы можете видеть дальше, слышать больше, в большем диапазоне. Больше частот захватывать.
– То есть я стал умнее?
– Нет, чудес не бывает…
По мне, уже сказанное было чудом.
– …препарат не может дать вам новые нейроны или нарастить связи между старыми, – пожимает плечами мой собеседник.
– А как же вам удается сохранить эффект? Препарат не выводится их организма? Не вредно ли это?
Александр Юрьевич отвечает на мой неподдельный интерес улыбкой.
– Некоторые вещи придется принять как есть, Игорь Николаевич. Вреда от «черного» нет, поверьте на слово. Впрочем, и галлюцинаций нет. И эйфории. И привыкания. В конце концов, вы испытали его на себе, разве ваши ощущения не говорят сами за себя?
– Да, но это только ощущения.
– Когда вернетесь в Энск, сделайте себе все возможные анализы на все на свете. Ничего не найдете. Вы приняли микродозу органического вещества, что она вам сделает? Вы свинца и ртути наедаетесь за свою жизнь больше – вот что несет гораздо больше вреда. Вы не будете мешать Руслану распространять «черный». Есть вполне легальная модель распространения. Мы зарегистрируем новый БАД, будем реализовывать через аптеки. Я уверен, что мы пройдем все необходимые экспертизы.
О чем здесь размышлять? Это явно не героин, не метамфетамин. Даже не «травка». Даже не водка. Неизвестность – единственное, что пугает. Но в конце концов, есть ли у меня выход?
– Я согласен, – отвечаю я.
– Превосходно! – он приподнимается и твердо пожимает мне руку, после чего снова откидывается на стул. – Я знал, что мы найдем общий язык. А теперь ваша очередь рассказать мне интересную историю о вашем знакомстве с Константином Валерьевичем Шумейко. Нужно ли вам напоминать, кто это?
Я качаю головой. Эту фамилию я никогда не забуду. Яркие воспоминания, хоть и не слишком приятные.
– Как вы познакомились?
Я плохо знаю Константина Шумейко. Но достаточно, чтобы понимать – не стоит слишком распространяться. С другой стороны, интерес моего собеседника явно не случаен. Иметь вероятные неприятности завтра или гарантированные неприятности сейчас… У меня нет выбора. И лгать я не буду – игра не стоит свеч.
– Это долгая история, – предупреждаю я.
– Я не тороплюсь.
– Хорошо.
И я начинаю вспоминать.
***
Шла осень девяносто второго, точный месяц я не помню. Тогда я еще работал психологом в городской поликлинике Энска. Несмотря на то, что я был единственным таким специалистом, пациентов ко мне направляли редко. Почему-то считалось неловким, даже стыдным обратиться к психологу. Люди дожидались, когда мозги съедут набекрень окончательно и отправлялись к «настоящему» врачу, в психиатрию. Что уж говорить о какой-то серьезной работе – ни психотерапии, ни психоанализа.
В то нестабильное время я решился открыть частную практику. Решение было глупейшим до безумия. Но зря я, что ли, проходил курсы повышения квалификации в Ленинградском институте психонализа?
Да, такой тогда открыли, чудеса да и только, и я сразу поехал – юноша пылкий со взором горячим.
Удивляет, каким нелепым и наивным я был. Едва за тридцать, с молодой женой и маленьким ребенком, с никому не нужной в то время профессией. Удивительно, кстати, что никому не нужной. Я никогда не понимал, почему люди, испытывая страшных стресс времени перемен, так легко покупались на уловки всевозможных мошенников, вкладывая свои кровные, накапливаемые годами деньги, во всевозможные финансовые пирамиды. При этом так много людей нуждались в квалифицированной психологической помощи!
Я хотел, чтобы люди вложились в меня.
Короче, я оборудовал в квартире, оставшейся от деда, самый настоящий (с моей точки зрения) кабинет психоаналитика. Какая лицензия, какая регистрация, какие налоги? Если вы подумали об этом, то забыли то время.
Принимать планировал вечерами, после основной работы. Надеялся на дополнительный заработок. Дал пару объявлений в нашу местную городскую газету, даже проплатил маленькую заметку. И стал ждать, продолжив работать в поликлинике.
Хотя я должен был помогать взрослым пациентам, в связи с большим количеством свободного времени, в клинике мне иногда направляли старшеклассников. Трудных подростков, юношей и девушек с проблемами, которые казались мне порой такими незначительными, что я бы с радостью поменялся с ними местами.
Но не с Ксенией Шумейко. Ни за что.
Пост-травматический синдром, депрессия, тяжелая инвалидность. Родителям рекомендовали направить ее ко мне после попытки суицида, потому что девочка была уже достаточно взрослой. По крайней мере, проблемы у нее были действительно серьезными.
В поликлинику пришел ее отец. Он сразу сказал, что не будет приводить дочь в клинику, но знает, что я надеюсь устроить частную практику. Предложил мне вариант с оказанием услуг психологической помощи на дому. За очень достойное вознаграждение.
Тогда еще не было олигархов, да просто по-настоящему богатых людей. Можно лишь догадываться, откуда у Константина Валерьевича были деньги.
Это был случай, требовавший особой деликатности, серьезного опыта. Но я был глуп и самоуверен – и посчитал, что схватил удачу за хвост.
Мы ударили по рукам, но мало того – Шумейко еще и договор об оказании услуг составил, и оплатил вперед на два месяца, и время для сессий определил мне с учетом моего рабочего графика. С учетом всего вышесказанного, меня не смутила необходимость работать у пациентки дома.
Прекрасно помню нашу первую сессию – я сразу пожалел, что взялся за эту работу. Но давать заднюю было уже поздно. Да и безответственно. С первого взгляда на мою пациентку я ощутил всю сложность вставшей передо мной задачи, и это здорово меня тяготило. Я не имел права на ошибку.
Семья Шумейко проживала в большой новостройке в центре города. Охрана на входе во двор, консьерж – то, что стало вскоре обыденным, тогда казалось чем-то фантастическим.
Выпустив из лифта молодого парня с мечтательным выражением глаз, я поднялся на нужный этаж. Меня встретила сиделка. Да, у них была сиделка – жила на постоянной основе. Огромная – по тем временам – квартира была для этого достаточно просторной.
Мы заранее договорились, что на время сессии комната ребенка становилась моим кабинетом, и входить было нельзя. Но мне все равно было неловко. Всегда предпочтительней работать на своей территории.
Когда я вошел, Ксения сидела на кровати у окна, закинув ногу на ногу. У нее был довольно высокомерный и недовольный вид. Мне сразу бросились в глаза неровные грубые шрамы на коротких культях, но я быстро заставил себя отвести взгляд и посмотреть девушке в глаза. Хотя сразу стало понятно, что она ставит себя довольно высоко, на самом деле Ксения Шумейко была некрасивой девушкой. Несмотря на молодость. Светлые волосы не гармонировали с выраженными скулами, карими глазами и вздернутым носом-кнопкой. Недовольное выражение лица также не добавляло ей привлекательности.
Обычно сессия начинается с просьбы психотерапевта – «расскажите о том, что вас беспокоит, о вашей проблеме». Но это был другой случай – во-первых, причина для депрессии очевидна, во-вторых, не она ко мне пришла, это меня ей навязали. Что отнюдь не означало, что ей не нужна моя помощь.
– Вы не возражаете, я присяду, – спросил я.
– Разумеется, – ответила она и кивнула на свободный стул.
Я поставил его рядом с изголовьем. На тот случай, если она захочет прилечь на кровать, как на кушетку. Открыл свой потертый кожаный портфель и взял тетрадь для заметок. Как и она, закинул ногу на ногу и приготовился записывать. Не то чтобы мне было нужно вести заметки, но это успокаивало меня, пока я слушал своего пациента. Только вот этот пациент сейчас настроен молчать, и я должен начать первым.
– Ксения Константиновна, меня зовут Игорь Николаевич Сафин, и я здесь, чтобы оказать вам психологическую помощь и поддержку. Расскажите, пожалуйста, о том, что вас беспокоит.
– А разве не очевидно? – насмешливо спросила она.
– Очевидна ваша травма. Но я специалист в тех вещах, которые не очевидны. Даже вам, возможно.
Она фыркнула, выразив свое скептическое отношение.
– Раз уж вы здесь, у меня к вам просьба. Я хочу получить помощь по методике Виктора Франкла. Вы же мой личный психотерапевт? Так что это не просьба, это требование. Я читала «человека в поисках смысла», я хочу логотерапию.
Она только что ножкой не топнула. Какая капризная девочка. И сразу быка за рога, уважаю. Если бы мы просто беседовали, я бы не стал сдерживать улыбку – мне очень хотелось отблагодарить эту бойкую девушку за такой боевой настрой. Первоначальное впечатление было ошибочным, она явно хотела поговорить. Теперь нужно лишь чуть подтолкнуть.
– Давайте это обсудим, – ответил я. – Ксения Константиновна, вы так уверенно определили желаемую методику для вашей терапии… Скажите пожалуйста, почему вас так впечатлил Франкл?
– Потому что он прошел концлагерь и потерял всех своих родных, но все равно сохранил волю к жизни. У меня тоже есть воля к жизни. Но мне трудно принять свое положение. Я считаю, что если обрету смысл жизни, то смогу… смогу жить.
– Очень рад слышать. Правильно ли я понимаю, что попытка совершить глупость не повторится?
– Пфф! – Ксения фыркнул и закатила глаза. – Я и не пыталась покончить с собой! Утопиться в ванной? Кто может в такое поверить? Я просто хотела привлечь к себе внимание, и в известной мере мне это удалось.
– Хорошо. Я предлагаю вам и дальше держаться за эту волю к жизни. И я совершенно не возражаю против Франкла. Пусть будет логотерапия. Хорошая терапия – это не то, что удобнее или предпочтительнее, хорошая терапия – это то, что помогает.
– А для вас Франкл неудобен? Почему?
Я всегда придерживался позиции, что сессия – не время для дискуссий с пациентом. Поэтому постарался объяснить короче.
– Логотерапия имеет в своей основе простую и беспроигрышную идею. Действительно, если человек ведет осмысленную жизнь, то у него просто нет поводов обращаться за помощью к психотерапевту. В этом смысле психоанализ более технологичен, он направлен на избавление от тех психологических расстройств, которые пациенту мешают. Это не сделает его счастливым, но позволит вести нормальную жизнь. И как вы считаете, что проще – обрести смысл жизни или избавиться от какого-нибудь страха или комплекса?
– Разумеется, второе.
– Совершенно верно. Но приз от логотерапии очень уж ценен и привлекателен. Итак, Ксения, давайте попробуем начать это движение. Возможно, в его процессе мы уже много поймем. Каким вы определяете для себя смысл вашей жизни?
Похоже, что этот вопрос не застал ее врасплох. Еще бы, она наверняка готовилась к нашему разговору.
– Смысл жизни для меня в обретении чувства свободы. Быть, где хочу. Есть, что хочу. Спать, с кем хочу. Вот так просто. Осуждать будете?
Как профессионал, я не имел права осуждать. Да я и не хотел. Гедонизм и эгоцентрим – вполне обычное дело для подростка.
– Ни в коей мере не буду осуждать, – ответил я. – В настоящий момент вы ощущаете, что ваши возможности получить желаемое снижены, что вызывает кризис в реализации ваших желаний, а, следовательно, и смысла жизни – в том смысле, в каком вы сказали.
– Это очевидно, – подтвердила Ксения.
– Если все так, то вам не нужен Франкл, – спокойно и холодно сказал я, провоцируя ее на эмоцию.
– Это почему?! – возмущенно спросила Ксения.
– Вы очень уверенно ответили на вопрос о смысле жизни. Часто люди затрудняются с ответом, говорят неопределенно, абстрактно. Вы ответили четко и конкретно. Это означает, что вы уже нашли смысл жизни.
Девушка нахмурилась.
– А какой у вас смысл жизни? – спросила, сжав губы – с трудом сдерживала раздражение.
– Ксения Константиновна, я профессиональный психотерапевт. И мне неважно, на кого опираться в терапии – Фрейда, Адлера или Франкла. Главное, что ответы на терзающие вас вопросы не может дать ни один специалист. Ни ваши родители, ни школа, ни церковь. Только вы сами знаете ответ где-то в глубине души, а моя задача – помочь его найти, чтобы вы жили в согласии сами с собой. Мой смысл жизни никак не поможет обрести ваш. Сколько людей – столько и смыслов.
– Подождите. Но есть же какие-то общие вещи. Я не знаю, любовь, служение…
– Вы правы, Ксения Константиновна. Так давайте поговорим об этом. Расскажите мне, что или кого вы любите.
Она выдохнула и откинулась на кровать, уставившись в потолок.
– Сразу видно, что фрейдист. Докопались все-таки, да? Я очень люблю… ну…
Она замялась и покраснела.
– Секс? – спросил я.
– Да....
Я не удивился, что эта молодая девушка уже имела сексуальные отношения, но меня удивила ее некоторая стеснительность. Точнее, показалась несколько искусственной.
– Скажите, Ксения, когда вы обсуждаете половую жизнь со сверстниками, с подругами – вы столь же стеснительны?
– Разумеется, нет.
– А почему стеснительны со мной?
– Вы взрослый посторонний мужчина.
– Это хороший и разумный ответ, – сказал я. – Но все-таки я прежде всего не посторонний взрослый, а специалист. Поверьте, достоверное знание о вашей сексуальной жизни сильно облегчит мне работу. Любые ваши откровения останутся тайной…
– Сомневаюсь, – пробормотала она, но я не обратил внимание на это замечание.
– А что до того, что я посторонний – может, так и лучше? Дети редко обсуждают свою сексуальную жизнь с родителями.
– Еще бы! Как такое себе вообще представить?
– А почему бы и нет? Ваши родители любят вас и вполне могли бы что-то подсказать, помочь советом, объяснить.
– Бррр… Даже думать об этом уже неудобно. И вообще это другое поколение, более… целомудренное, что ли.
– Ксения Константиновна, не кажется ли вам абсурдным, что многие дети думают, что знают о сексе больше, чем их родители?
Девушка улыбнулась, поняв меня.
– Кажется. Хорошо, я постараюсь быть откровенной. Насколько смогу.
Я ее об этом не просил, но меня устраивало направление нашей беседы. Стало понятно, что пациентка настроена открыто.
– Вы можете говорить, что взбредет вам в голову. Не бойтесь сказать что-то глупое или неприличное. У каждого человека есть огромная потребность быть выслушанным, но далеко не каждому удается высказать все, что он хочет. У вас такая возможность есть.
Я открыл тетрадь и приготовился делать пометки. Кажется, что психоаналитику работать очень просто, но это далеко не так. Слушать моих пациентов сложно почти физически. Когда я делал короткие пометки, то эмоционально абстрагировался от своих пациентов. Возвращаясь к себе домой, я перечитывал записи, обобщал их, делал какие-то выводы, а потом сжигал в небольшом ведерке на балконе.
– Говорить о сексе? – спросила она. Просила как бы разрешения или запрета, чтобы снять с себя ответственность за свою откровенность или молчание. Знаем мы эти приемы, Ксения Константиновна, не дождетесь.
– Говорите только о том, о чем хотите, – ответил я.
– Ладно. – она выдохнула. – Ну, понеслась. Моя половая жизнь началась с пятнадцати лет. Думаю, что так рано от любопытства. Первый раз было как-то неловко, но мне понравилось. Мальчик настаивал очень красиво, и я не стала сопротивляться. Всего за эти два года у меня было семь партнеров. Вообще, я хотела бы намного больше, но есть нюансы с уединением…
Словно открыли кран на полную. Ксения говорила быстро и уверенно, гордая и довольная собой. Я сделал пометку – «Любит эпатировать. Гиперсексуальность…». С другой стороны, она подросток, так что я добавил знак вопроса. Здесь еще надо подумать, в какой степени она говорит искренне, а в какой просто хочет меня впечатлить.
– …Да и не хочу, чтобы слухи распускали. Не думайте, что я озабоченная. Но я никогда не смогу понять, как можно не хотеть разных людей. Ведь в постели все ведут себя по-разному, по-разному целуют, по-разному ласкают, разные вещи говорят. Это безумно интересно – позволять себя любить. Ну, в половом смысле. Иногда изменяла. Ну ладно, не иногда, довольно часто. Было пикантно, когда я гуляла с двумя парнями по очереди. Знаете, почему? Когда парни добиваются, чего хотят, то сразу воспринимают так, как будто само собой разумеется. А я не хочу, чтобы ко мне привыкали, чтобы я становилась чем-то обыденным…
«Ярко выраженный нарциссизм. Неприятие ответственности за свои поступки, снижена эмпатия».
–…Меня всегда забавляли эти вытянувшиеся от удивления лица парней, осознающих, что их бросают. Это непонимание – я же такой замечательный, как же так, почему, что я сделал не так? Приятно, как они потом бегают за тобой хвостиком – хотят то ли вернуть, то ли хотя бы понять. Наверно, я ужасный человек.
Это «наверно, я ужасный человек» было сказано настолько кокетливо, что я сразу понял – Ксения считает себя (вернее, считала раньше) замечательной, самой лучшей девушкой. Я записал «Нормальный подростковый эгоцентризм. Но есть склонность к психологическому садизму. Психопатия???». В задумчивости я покрутил ручку в ладони. Конечно, я взял круто, тем более, для первой сессии. Мне не хватало еще опыта тогда, и порой я делал преждевременные далеко идущие выводы.
– …в школе у меня была репутация неприступной девушки. Самая умная и самая красивая в классе. Без лишней и ложной скромности. Мальчики моего возраста меня никогда не интересовали, и я знакомилась с парнями постарше. Иногда даже… с совершеннолетними. Застенчивые мямли, меланхоличные и скучные – вообще не мой типаж. Мужчина должен быть сильным, уверенным в себе. Строгим и волевым, спокойным....
Я представил себе Константина Шумейко. Записал в тетраде – «комплекс Электры». Обычное дело, в общем-то.
– …Мне всегда нравилось принимать любовь. Думаю, если бы любила в ответ, была бы с кем-то одним. Но таких не попадалось.
Ксения остановилась, переводя дух. Я терпеливо ждал продолжения и молчал, потому что видел, как она надеется, что я ее прерву.
– А, черт с ним! У меня несколько раз был секс с девушкой. Хотите об этом поговорить?
Гомосексуальный контакт, интересно… Выдумывает или на самом деле?
– За этим я здесь, – ответил я.
– Я так и знала. Мужчины, что поделаешь. Все вы пошляки.
Подгоняла под готовый ответ. Ей не были чужды стереотипы.
– Ксения Константина, меня не интересует эротический аспект ваших отношений…
– Да уж, конечно, – ухмыльнулась она.
– Ваш гомосексуальный опыт важен для меня с точки зрения вашего восприятия. Почему вы пошли на этот контакт? Из любопытства? Как вызов? Или все дело в эмоциональной близости?
– Сколько вопросов, – недовольно пробормотала она. – Не хочу об этом говорить.
Врушка. Конечно, она хотела об этом поговорить. Я молчал, и через минуту она сдалась.
– Могла иметь отличную подругу, а получила геморрой. Я жалею, что сделала это, потому что все стало очень сложно. Мне просто хотелось ощутить, как это будет с девушкой, а для нее это значило слишком много. Мы не общаемся теперь, она ко мне даже не приходила в больницу. А я бы хотела ее увидеть.
Что это? Чувство вины? Я с облегчением зачеркнул «психопатию» – так же преждевременно, как и написал о ней.
«Стыд и вина – но только к бывшей подруге. Обида, злость – эта неизвестная девушка много значит для Ксении. Скорее всего, об этой связи – не врет».
– А мне можно будет посмотреть ваши заметки? – спросила она.
– К сожалению, нет. Когда у меня будут готовы окончательные выводы, мы их обсудим.
– Жаль. И вырвать у вас из рук я их просто не могу…
«Фиксация на своем ущербном состоянии». Неудивительно, так мало времени прошло. Да она и не сможет по-настоящему привыкнуть. Я не сказал бы это вслух, чтобы не ранить. Но ее состояние действительно было ущербным.
–… Лучше бы я девственницей осталась. Не знала бы, как это здорово. Кому я такая нужна теперь?
«Самоуничижение + самовлюбленность. По кругу, который придется разорвать».
– …не могу толком даже сама себя удовлетворить. Знаете, на какие ухищрения приходится идти?..
Я не хотел знать. Иногда надо ограничить многословие своего пациента – к делу не относится, а впоследствии будет стеснятся. Что может помешать. Пора проявить немного эмоций.
Выключил психоаналитика, включил участливого собеседника.
– Не нужно ни о чем жалеть, – тихо сказал я. – Иначе ты корила бы себя, что не успела познать, каково это – заниматься любовью. Еще неизвестно, что хуже.
Ксения молчала некоторое время, потом выдавила из себя:
– Спасибо. Простите, я забыла, как вас…
– Игорь Николаевич.
– Спасибо вам. Серьезно.
Ладно, вроде бы эмоциональный контакт установился. Пациент не может и не должен становится близким другом, но полное отчуждение только вредит терапии. Я всегда стремился к взаимной легкой симпатии, но на расстоянии. Так что я снова набрал дистанцию:
– Вы сказали: «никому не нужна я такая». Думаете, вы не способны больше никого заинтересовать?
– Могу, конечно. Но не того, кого хочу. Я люблю мужчин, которым нравятся смелые, сильные и независимые. Я же теперь другая. Может, кто-то из жалости… Но я ненавижу лицемерную жалость. Особенно такую. Вы все равно не поймете. Мне курить хочется – не потому, что я люблю курить, я просто хочу подержать сигарету в руках. Писать не могу нормально. Знаете, как читаю? Инна Андреевна, сиделка моя, кладет на стол книгу, а я своими обрубками мну страницы, пытаюсь листать. Пишу кисточкой с красками, держу во рту, неудобно…
Ксения подробно перечисляла мне особенности своего быта, одна деталь за другой. Учеба, употребление пищи, гигиенические процедуры – казалось, сама не замечая той степени откровенности, породившей бы в иных обстоятельствах смущение у собеседника. Я и не такое слышал, конечно, но мне все равно было жаль эту молодую девушку.
– …я мечтала о МГИМО, дурочка такая. Quería ser diplomática. Дипломатом хотела стать. Английский, испанский, понятно. А еще немного французский, немецкий. Но куда я теперь, в какую Москву? Папа все думает, ищет возможности. А мне уже не надо, стыдно даже думать об этом.
По ее щеке покатилась одинокая слеза. Обычно в таких случаях я подаю носовой платок. Но сейчас надо самому, и я аккуратно ее вытер.
– И что вы там написали? – ухмыляется она. – Нарциссический характер, депрессия, комплекс Электры? Как мне все это поможет? А даже если я приму какую-нибудь волшебную таблеточку для повышения настроения, у меня, что, руки вырастут? Я знаю, как буду жить остаток жизни, я хочу знать, зачем!
А девочка-то отнюдь не глупая. Некрасивая – как бы она сама о себе не думала – но неглупая. Бросить ей какую-нибудь банальность? Или, как у Достоевского, «оставить этот тон, и взять человеческий».
Я закрыл тетрадь и сказал:
– Ксения, конечно, тебе нужно знать именно это. Ты должна понять, что твоя прежняя жизнь уже не вернется, и придется искать смысл в новой. Она тяжелая, она трудная и многое у тебя потребует – но это жизнь. Трудно в это поверить, но не худшая. Знаешь, кто такие «самовары»?
– Нет.
– Так называли после войны определенный тип инвалидов. Тех, у которых только краник остался. Они тихо и незаметно доживали в домах инвалидов, никому не нужные. Без поддержки, без нормального ухода, без близких и любящих людей.
– Это было подло со стороны страны, которой они отдали все.
– Не нам судить то время и ту страну. Я на прошлой неделе видел, как соседка роется в мусорном контейнере. Не нам судить.
– Игорь Николаевич, знание, что кому-то может быть хуже, чем мне, вообще никак не помогает.
– И не должно помогать. Неважно, как чувствуют себя другие в том смысле, что их опыт и чувства строго индивидуальный и уникальный для каждого конкретного человека. Поэтому не надо ни завидовать, ни судить, ни искать одобрения. Разве что сочувствовать и сострадать. Ксения Константиновна, вы никому и ничего не должны, кроме самой себя. Но в глубине души вы уже поняли, что вам придется абсолютно все в своей жизни поменять, ко всему относится иначе. Не потому, что раньше было неправильно, а сейчас надо правильно. Я не буду читать вам мораль и давать советы. Я сообщаю вам медицинский факт – вы должны приспособиться и адаптироваться, иначе сломаетесь.
– Не хочу быть никому обузой.
– Потому что не хотите нагружать близких и любящих людей? Или потому что не хотите от них зависеть? В любом случае, физически вам этого не избежать. Но вам стоит понять простую мысль: для любящих людей уход за вами – не обуза.
– Они так думают, потому что любят.
Я вспомнил, как ухаживал за женой, пока она восстанавливалась после операции. Как же давно это было… Еще и работать успевал. Я с улыбкой покачал головой.
– Нет. Это факт.
– Знаете… Перед вами ко мне заходил в гости один мальчик. Давно никто уже не заходит, все сторонятся. Было неожиданно, особенно, что зашел кто-то вроде него. Это был мой одноклассник. Но мы не друзья. Он очень застенчивый и когда говорит с девушкой, то с трудом подбирает слова, и все равно получается глупо. Однако, когда мы нащупали тему для беседы, получился нормальный разговор. Мне кажется… Да нет, я наверняка знаю, уже разбираюсь в таких вещах – он в меня влюбился. Даже в такую.
Я хотел воскликнуть: «поздравляю, это же здорово!», но сумел сдержать этот порыв. К счастью, уже был достаточно профессионален.
– Что вы об этом думаете? – спросил я.
– Ничего. Мне не заботят его чувства. Говоря честно, такие влюбляются в любую девушку, которая уделит им хотя бы полчаса времени. Но на безрыбье и рак – рыба. Как вы считаете, если я буду к нему добра, порядочно ли это будет?
Что за странный вопрос? Доброй быть всегда порядочно.
– Поясните, пожалуйста, что вы имеете в виду?
– Я раньше не обращала на него внимание. Парень – типичный неудачник, посредственный, во всех отношениях средний. Сидит где-то на задней парте, не отсвечивает. У него теперь еще и травма головы, трудности с вниманием и концентрацией. Еле доучивается. Неглупый, но неуверенный в себе. Если бы меня спросили, каким мужчина не должен быть – я вполне могла бы привести его в пример. Честно ли будет улыбаться ему, разговаривать с ним, давать почитать свои книги – ведь я ничего из этого не делала бы, будь у меня руки?
Я ответил жестоко, но так было нужно:
– У вас нет рук. Не нужно никаких «бы». Поступайте так, как считаете нужным в своем нынешнем положении.
Наше время подходило к концу. Я закрыл тетрадь и вернул ее в портфель. Хотел помочь Ксении сесть, но она уже привычно села самостоятельно
– Мы потратили целый час, а я чувствую только боль в душе, – сказала она. – Это нормально?
– Я бы предпочел облегчение от того, что вы выговорились, но и боль – тоже нормально. Поверьте, страшнее всего не страдание – страшнее всего загнать боль за маску безразличия и апатии. Ваш страх, ваша ярость и злость все равно найдут дорогу, прогрызут ее себе прямо через вашу личность, оставив ее истерзанной, навсегда травмированной.
– А вы считаете, что сможете мне помочь?
– Очень на это надеюсь.
Она пожала плечами.
– Через принятие своей инвалидности…
– Рассматривайте это как ограничение части ваших возможностей…
– Не надо! – Ксения не дала себя перебить. – Я не боюсь слова «инвалид», тем более, я он и есть. Мне не поможет то, что вы мне предлагаете – катарсис через самопознание. Я смогу не фиксироваться на своей ущербности только через осмысление своей жизни.
– Не думаю, что мы говорим о таких уж разных вещах.
– Как раз о разных. Вот если к вам обратиться, условно, мужчина сорока лет, интроверт, девственник, гомосексуалист, из неполной семьи без отца, подвергавшийся в детстве жестокому обращению в школе и дома – как вы будете его лечить?
– Ну, с такой вязанкой комплексов… Мы пройдем через разговор о его травмированном детстве к вытесненным воспоминания, осознанию истинного отношения к матери и отцу и в конечном счете к принятию его сексуальной ориентации.
– Это сделает его счастливым?
– Нет. Но ему будет легче.
– Но если он вдруг найдет смысл своей жизни?
Я ответил честно.
– То он ко мне не придет.
– Правильно. И все его неприятности, прошлые и настоящие, будут уже не важны, все комплексы будут убраны на дальнюю полку психики, где им и место.
– Я понимаю, что вы хотите сказать, Ксения Константиновна. Но кому будет легче обрести смысл жизни – тревожному, закомплексованному, страдающему индивиду, напуганному своим неопределенным будущим, его мятущейся в поисках покоя душе, или уверенному в себе человеку, принявшему себя и свое положение, как бы трудно это ни было?
Девушка задумалась над моими словами. Она действительно была умницей.
– Разные методики терапии не противоречат, а дополняют друг друга, потому что служат одной цели – помощи пациенту. – Подытожил я. – Мне пора идти. До свидания, Ксения.
– До свидания, Игорь Николаевич, – ответила она, и я вышел прочь.
VI
– Первая сессия была продуктивной, но в дальнейшем терапия шла довольно трудно из-за глубокого отчаяния, овладевшего пациенткой… – я продолжаю вспоминать, но Александр Юрьевич прерывает меня жестом.
Все это время он спокойно слушал, но нетерпеливо стучал пальцами по столу. Мне казалось, что он все время увеличивает частоту, с которой стучит.
– Я неточно выразился, вероятно – говорит он. – Меня не интересуют чувства этой несчастной девушки. Я хотел бы знать, что она говорила о своем отце.
