Станислав Войтицкий
Кто убил Ксению Шумейко?
Так вот как она выглядит… Машина. Машина времени. То, что не может существовать, но все-таки существует. Капсула с удобным креслом. Никаких особых приборов или органов управления. Все делает Орион. В степени свой добросовестности. В рамках своей мотивации.
Мне приходит в голову очень своевременная мысль – мы ведь совершенно не понимаем его мотивации. Может ли наш страх перед отсутствием этических принципов у искусственного интеллекта застилать разум, принимать неверные решения?
Я знаю, что Шумейко боялся вовсе не отсутствия этических принципов. Прямо он не говорил, а понять косвенно у меня так и не вышло.
Охранник кивает мне и открывает дверь. Я захожу в комнату и останавливаюсь перед капсулой, изображая удивление, как будто я ее только сейчас впервые вижу, а не пару минут назад. Сейчас я сяду в кресло и Орион начнет разговор. Для подготовки моего сознания к путешествию. Трансляции моего образа в далекое прошлое. Мистика, да и только.
О, соболезнования… Как мило. Любезности скоро закончатся. Начнется внезапный допрос, вызванный, по видимости, непониманием – почему в этом кресле именно я. Многие задаются этим вопросом. Единственный, кто знал это, находится там, где у него не спросишь. По крайней мере, так все думают. План именно в этом и состоит, чтобы все так думали.
– Рад вас видеть, господин Фролов, – я слышу из динамика мягкий и приятный мужской баритон.
– Здравствуй, Орион, – отвечаю я.
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, хорошо
Так, он будет спрашивать об именах. Знакомы ли мне эти люди… Опасные вопросы. Нужно отвечать правильно. Хорошо, что я точно знаю, где нужно сказать правду, а где нужно солгать.
– Прежде всего примите мои соболезнования. Я искренне скорблю о безвременной кончине руководителя проекта. Уверен, что у меня с ним было что обсудить.
Не сомневаюсь.
– Спасибо, Орион. Мы все скорбим.
– Я задам вам несколько вопросов, господин Фролов. Это необходимо, чтобы настроить работу Машины и удостовериться в безопасности ее использования.
– Каким образом?
– Предоставьте это мне, господин Фролов.
Ну конечно. Так ты все мне и расскажешь.
– Можешь называть меня по имени.
– Хорошо, Вадим Олегович.
– Можно просто Вадим. И на «ты».
– Я учту. Скажите, пожалуйста, знакомы ли вам следующие люди: Большунов Максим Алексеевич?
– Да.
– Логинов Максим Алексеевич?
– Нет.
– Ростовцев Дмитрий Иванович?
– Нет.
– Сафин Игорь Николаевич?
– Да.
– Сафин Руслан Игоревич?
– Да.
– Устюгов Игорь Сергеевич?
– Да.
– Шумейко Ксения Константиновна?
– Нет.
Мне нужно спросить, почему он спрашивает об этих людях. Не сразу, выждать паузу.
Сейчас пора.
– Почему ты спрашивал об этих людях?
– Все эти люди имеют отношение к работе Константина Валерьевича в Добром, однако их роль мне не ясна. Особенно его дочери. Она умерла очень давно, задолго до работы над проектом «Орион». Я надеялся, вы расскажете мне больше об этих людях.
– Все просто. С Большуновым и Сафиными я познакомился в ходе проведения операции «Мексика» в Энске. Как по мне, очень странная операция, но я наблюдал за ее ходом далеко снизу, не мне судить. Был втянут совершенно случайно. Капитан Большунов каким-то образом имел отношение к командованию операции. У него была форма внутренних войск, но мне кажется, он работал в ФСБ.
– Вы сделали правильный вывод. Капитан Большунов в числе очень небольшого числа офицеров курировал операцию «Мексика» по линии ФСБ и осуществлял непосредственное руководство боевыми действиями в зоне проведения операции.
Я стараюсь не выдать себя лишней ухмылкой. Естественно, я не догадывался об этом, я это точно знал, и уже довольно давно.
– Об Игоре Устюгове я читал в газете, когда был подростком. Он работал в милиции, занимался борьбой с наркотиками. Его убили году в седьмом-восьмом, если не ошибаюсь. Ещё до проведения «Мексики».
Я знал об Устюгове несколько больше, но предпочел умолчать. Все равно Орион не мог меня проверить.
– Что касается Сафиных, – продолжаю я, – они были основной целью операции «Мексика». Во время задержания была перестрелка, с моим участием. Большунов убил их обоих. А потом впал в кому, в результате ранения. Я знаю, что сегодня он умер. Он успел что-нибудь сказать?
Лучшая ложь – это не до конца рассказанная правда.
– Нет. К сожалению, господин Большунов так и не пришел в сознание. Вы уверены, что он попал в кому именно в результате ранения?
– Я не врач. Мне так сказали.
– Я получил доступ к материалам дела Константина Валерьевича. Возможно, вы поможете мне разъяснить несколько вопросов. На его столе была найдена записка с именем его дочери. Как вы думаете, что это может значить?
– Его дочь умерла задолго до нашего знакомства. Я могу предположить, что они были очень близки. Возможно ли, что эту записку мог оставить его убийца? Как послание. Если Константин Валерьевич получил пулю в голову, у него не было времени писать записки.
Так значит, ты не всезнающ? Или только притворяешься таким.
– Почерк однозначно его. Я тоже думаю, что это послание, которое он оставил в качестве подсказки. Но кому и для чего – неясно.
– А что с другими людьми, которых ты упомянул? Логинов, Ростовцев?
– Это люди, которые имели отношение к Ксении Шумейко. Один знал ее лично, второй нашел того, кто ее убил. Возможно, ошибся. Даже скорее всего.
– У тебя нет уверенности?
– Не хватает исходных данных для точного расчета.
Может быть лишь оно объяснение, почему он продолжает кривляться. Он думает, что я не знаю о настоящих принципах его работы. О том, что он этой Машиной пользуется вдоль и поперек, и весьма специфическим образом. Его незнание – ключ к реализации задуманного.
– Давайте поговорим о другом. Как вы считаете, почему именно вас выбрали для этой задачи?
Диалог начинает накаляться. Правильно ли будет вести его в таком ключе? Действительно ли те фразы, которые я произнесу, позволят мне добиться желаемого. Может быть, нужны какие-то другие фразы? Я лихорадочно пытаюсь придумать, как изменить направление разговора, но мои губы, словно помимо моей воли, говорят слова, повышающие напряжение.
– Я не знаю. Таково было решение Шумейко.
– Ему стоило больших усилий продавить его. Другие руководители проекта настаивали если не на исключении вашей кандидатуры, то по крайней мере на формировании команды, обеспечивающей резерв – на всякий случай.
– Им надоело с меня пылинки сдувать, – криво усмехаюсь.
– Это не вопрос отношения лично к вам. Это разумно.
Неразумно. С меня должны были пылинки сдувать. Если бы был резерв, то к этому времени меня бы уже не стало. Чего пытается добиться Орион, как все это позволяет обеспечить безопасность использования Машины?
– По общему мнению коллектива, руководящего проектом, вы что-то скрываете.
Как будто я здесь один такой скрытный.
– А ты, Орион?
– Я ничего не скрываю.
Ну, конечно.
– Я не об этом. По-твоему мнению, я что-то скрываю?
– Я в этом уверен.
– Твое ли это дело?
Спокойнее. Он сейчас замолчит, и надолго.
Какая же тягостная пауза. Но я не буду ее нарушать. Правильно, сейчас он ответит. И будет пристально анализировать мой ответ, внимательно изучать реакцию тела на вопрос. Хорошо, что я точно знаю, какими именно должны быть ответы.
– Мое. Никто не путешествовал во времени. Я не знаю последствий, я пытаюсь нащупать последовательность событий. Вы не вписываетесь в логику проекта. Все было запланировано и шло, как часы. Вы возникли в качестве первого кандидата на путешествие в двенадцатом году, когда еще только проводилось научное исследование о применении принципов квантовой механики для проекции образов и информации в прошлое. Даже речи еще не шло, чтобы отправить туда проекцию сознания человека. Вы должны ответить, получали ли вы каким-либо образом информацию из будущего?
– Нет. И это бред. Мы точно знаем, что повлиять на прошлое нельзя. Что случилось, то случилось.
– Вы имеете отношение к хищению устройства «840» или его потенциальной подготовке к использованию?
– Я впервые услышал о нем сегодня.
Наконец-то пойдет разговор по делу. Этот разговор уже не вызывает у меня тревоги. Я знаю, что стану первопроходцем, что это небезопасно. Не до конца изучены последствия – да и как они могут быть изучены? Но я вообще не волнуюсь. За последние годы я разучился волноваться. Потому что волновать может только неопределенность, а я уже забыл, что это такое.
– Хорошо. Я думаю, пора приступать к работе. Вам напомнить о принципе работы Машины?
– Если нечего добавить к наизусть выученной инструкции на пять сотен листов, то не надо.
– Я должен дополнительно предупредить вас о возможных последствиях применения Машины – клинической смерти или коме.
Я киваю, но раздражаюсь – просил же, не надо. Чтобы уснуть, мне нужно будет надеть маску, где же она? Я нахожу ее рядом с подлокотником.
– Ты отправишь меня в момент смерти Константина Валерьевича? – уточняю я.
– Не совсем. За час до того. Постарайтесь оценить обстоятельства преступления. Если это было убийство, как я считаю, ваша задача проследить за убийцей, постарайтесь запомнить внешность, одежду, походку. Любые особые приметы. Все произошло совсем недавно, и по горячим следам мы можем успеть его поймать. Помните – у вас будет два часа. Час до убийства и час после. Потом я вас верну.
Я киваю и откидываюсь назад, погружаюсь в удобное кресло. Подключаю датчики Машины к голове. Начать процедуру можно только из фазы глубокого сна. Время дорого. Нет времени засыпать естественным путем. Закончив предварительную подготовку, я надеваю маску, делаю глубокий вдох и проваливаюсь в сон.
III
Старый грохочущий «Урал» вез меня в числе других солдат 436-ого полка внутренних войск по дороге к Энску. Разбитая грунтовка уже осталась позади, и поездка стала относительно комфортной, на недавно отремонтированном шоссе практически не трясло. В колонну взяли не всех, третий батальон остался на территории воинской части. Мы не были такими везунчиками.
Обычной в таких случаях солдатской болтовни не было. И понятно, почему. Внезапная боевая тревога с раннего утра. Мы получили по четыре рожка с боевыми патронами. Бронежилеты. Тяжелое вооружение, большие баклажки с водой и по два сухпая на человека. Выехали из части колонной на грузовиках и БТРах. Никто ничего не объяснял, что делало ситуацию еще более тревожной.
Наш комбат, Семен Круглов – рыжий здоровый мужик, сидел с нами в одной машине. Мы очень любили этого командира, который действительно заботился о солдатах и стремился служить по совести. Он прошел обе чеченские кампании и многое повидал, но это не ожесточило и не изменило его в худшую сторону. Он был суровым, строгим, иногда и грубым, но кто отхватывал от него – получал по справедливости, заслуженно. Я никак не мог взять в толк, почему столь талантливый офицер топчется на одном месте в заштатном полку ВВ где-то в Сибири, почему перешел из ВДВ. Сменил голубой берет на краповый и носил его с гордостью. Но мне иногда казалось, что Круглов сердцем остался с небесной романтикой десанта.
Пока мы ехали, он тихо что-то обсуждал с нашим ротным – капитаном Зайцевым, но они сидели в другом конце машины, и я не мог разобрать слова. Казалось, что все пытаются прислушиваться к разговору командиров. Мы приближались к городу – моему родному городу, вооруженные до зубов и растерянные. Плохое сочетание для солдата, и никто не торопился ставить нам боевые задачу.
Разогнать митинг? С БТР и заряженными автоматами? Используя минометы и «утес»? В Энске так отродясь не митинговали.
Я украдкой проверил телефон, который протащил с собой, несмотря на запрет. Но без толку – сети не было. Похоже, что военные решили изолировать город.
Введена КТО? Возможно, но к чему такая внезапность? И почему именно Энск, у нас же здесь не Чечня.
Я заметил, что от следующей за нами колонны отделилась часть машин. Через каждые два-три километра на дороге оставались группы солдат, а некоторые машины уходили на другие дороги к городу. Наконец, у окраины Энска затормозили и наши два грузовика, и приданный нам «бэтр».
– На выход! – приказал комроты и мы высыпали из кузова.
Ротный приказал построится и объяснил задачу, от волнения обильно сдабривая ее матами. Если их исключить, выходило примерно следующее:
– Сообщаю вам, что в Энском районе Иркутской области объявлен режим КТО. В городе силами спецназа ВДВ будет проведена операция по обезвреживанию террористической группы. Наша задача – развернуть здесь блок-пост. Никого не впускать и не выпускать. Всех, кто едет из города – задерживать и тащить в «Урал». Как заполнится – отвезем в ИК-7 в Мерентьево, там особисты разберутся. Те, кто едут в Энск, раз уж они прошли четыре таких поста – законная цель, вести огонь на поражение без предупреждения.
– А если будут качать права? – спросил Артур Бабиков, молодой и веселый пулеметчик нашего отделения.
– Поясняю для дебилов, – капитан покраснел, стараясь казаться внушительней. В жизни он был не такой уж страшный. – Всех, кто едет в город – безжалостно убить. Тех, кто из города – загнать в кузов грузовика и сторожить под дулом. Всех юридически безграмотных – сначала бьешь прикладом в зубы, а потом в кузов. У нас КТО, значит, у них нет прав. Что неясно?
Заслушав еще несколько мотивирующих реплик в адрес своей роты, нашего комвзовда, как назло, вчера не ко времени слегшего с тяжелым отравлением, в целом нашего отделения и конкретно Бабикова, мы приступили к выполнению поставленной задачи.
БТР поставили поперек проезжей части, грузовики пристроили на обочине, и в недоумении уставились друг на друга. Блок-пост на тридцать человек охраны.
– Что смотрите? Занимаем позиции, окапываемся!
То, что было нормальным и естественным под Москвой в сорок первом, казалось совершенно неуместным в Восточной Сибири двенадцатого года. Но приказ есть приказ – и под чутким руководством матерящегося как сапожник… нет, гораздо сильнее… матерящегося как капитан из пехоты капитана, мы начали копать сухую июньскую землю. Вырыли на скорую руку несколько траншей.
Пока мое отделение копало, другие ребята вытащили из второго грузовика тяжелое вооружение – четыре гранатомета, крупнокалиберный пулемет и два миномета 82 мм, коробки с патронами и минами.
На небольшой возвышенности оборудовали наблюдательный пункт, там же установили пулемет и один миномет. Второй миномет расположили ближе к дороге. Распределили боекомплект.
За рытьем и переноской тяжестей прошла половина дня. Все это время майор Круглов стоял у БТР и курил или нервно ходил взад-вперед, поглядывая в сторону города.
За весь день к нам не выехала ни одна машина. Это было очень странно. Яркое солнце начало припекать, погода была сухая и безветренная, мы потели и пили много воды. Кое-кто снял каску и бронежилет, чтобы облегчить себе жизнь под палящим солнцем, но капитан тут же обматерил их так, как я даже от него раньше не слышал. Капитан Зайцев постоянно совещался с майором, они бросали на нас уставшие взгляды и регулярно повторяли слово, которым в армии обычно называют некомпетентных недоумков. Это было адресовано не только нам, но и в адрес неких «они», которые планировали операцию.
В два часа дня началось движение. С горизонта шла новая колонна, и техника в ней была посерьезней нашей – к городу, громыхая гусеницами, двигались БМП и БМДшки. Десантура, рота как минимум. И это только по нашей дороге.
– Отогнать БТР, – распорядился Круглов, и наш мехвод оперативно выполнил приказ.
Майор встал у обочины, пристально и мрачно вглядываясь в бывших сослуживцев. Пропустив десантников, мы вернули «бэтр» на дорогу и занялись прежним делом, хоть и казавшимся нам бессмысленным – продолжили подготовку к обороне Энска неизвестно от кого. Или к обороне неизвестно кого от Энска.
Часы томительно и медленно тянулись без каких-то внешних изменений. Назойливо жужжали насекомые, пекло солнце. На небе неподвижно висели редкие белые облачка. Меня медленно накрывало ощущение какого-то тяжелого предчувствия. Хотя, казалось, ничего не происходило, именно этот растянутый безветренный солнечный день нес в себе что-то зловещее. Смертельно опасное. У меня на такие вещи чутье. Раньше это работало как случайная интуиция, ощущение дежа вю. Но это в детстве, а уже в институте оно обострилось. Стало каким-то неопределенным, густым, но однозначным. Иногда это ощущение принимало форму спонтанных догадок, но чаще было смутным. Я заранее радовался свиданию с девушкой, если оно обещало «продолжение», был безразличен, когда чувства улеглись, и за день-другой до расставания ощущал грусть и пустоту.
Мне всегда говорили, что у меня отличная интуиция, но это было что-то другое, что-то связанное с психикой. В армии я перестал принимать успокоительные препараты, прописанные мне врачом, и со временем ко мне вернулись яркие, необычные сны, полные реалистичных деталей, врезающиеся мне в память так, будто происходили со мной на самом деле.
Ощущалось что-то зловещее в этом затянутом пыльной дымкой небольшом городе, омываемым большим водохранилищем ГЭС. Не вообще, я люблю свой город. Но именно сегодня он такой.
Поэтому, когда со стороны города, отраженные эхом, донеслись резкие и хлесткие хлопки автоматных выстрелов, я не удивился. «Началось» – с какой-то обреченностью подумал я. «Держись, дальше будет хуже».
– Слышали, придурки? – заорал капитан Зайцев. – Проверьте БК, оружие, ваше укрытие. Все серьезно, вашу мать!
Что бы ни происходило в городе, в нашу сторону оно пока не катилось. Сначала очереди были короткими и в одном районе города, центральном, но вскоре «стрелкотня» начала нарастать. В вечерних сумерках мы могли рассмотреть белые линии трассирующих пуль. Десантники били из пулеметов по окнам двух новостроек на краю города.
Чем темнее был вечер, тем ожесточенней был бой. Впоследствии оказалось, что у страха глаза велики, не так плохо все было, но в тот день со стороны для меня весь город гудел от стрельбы. Мы уже не удивились, когда к автоматным щелчкам и гулким пулеметным ударам добавились звуки взрывов, сменившиеся огнем нескольких пожаров. Я не знаю, как проходили контр-террористические операции на Кавказе, но у меня складывалось впечатление, что здесь все было иначе.
Чтобы успокоиться, я выкуривал сигареты одну за другой, и уже прикончил больше половины пачки, которую начал только сегодня. Это соответствовало моей норме на насколько дней – я старался не тратить больше двух-трех за день, чтобы сильно не втягиваться. Но тут случай особый, и рак легких был не самым моим опасным врагом этим летним вечером.
Майор, не отрываясь от бинокля, сжав побелевшие губы, изучал панораму города. Я видел как к нему подбежал наш взволнованный радист и передал рацию. Майор залез в БТР, пробыл там какое-то время, а когда вышел, обратился к капитану.
– Быстро все сюда, – заорал Зайцев, и мы, покинув сооруженные наспех укрытия, подбежали к старшим офицерам.
Капитан скептически окинул нас строгим взглядом. Но к нам обратился не он, а лично Круглов, и в его глазах была тревога и надежда.
– Пацаны, – просто обратился он к нам. – Там сейчас ведут бой и гибнут наши товарищи. Наши братья. Их отряд захватил нужную цель, но заблокирован противником. Помощи им ждать неоткуда – все десантники разбиты на мелкие отряды и влезать в чужой сектор им прямо запретили. Резервов нет. Бред какой-то. Парни зажаты в здании второй городской больницы. Выйти не могут – с ними семь тяжелых трехсотых. Просят прорваться и вывезти раненных.
Майор говорил просто и спокойно.
– Надо помочь. Мы располагаемся довольно близко, километров пять. Мне нужны добровольцы – девять человек, лучше, если местные, кто может пользоваться рацией и водить БТР. Но я сразу скажу – это не будет увеселительной прогулкой. Из этого рейда мы можем не вернуться.
Зайцев сделал шаг вперед, едва Круглов закончил, но майор жестом остановил его.
– Остаешься за меня, капитан. Я лично поведу ребят.
Я не хотел идти. Чувство долга боролось с нежеланием отправиться в город, где можно погибнуть. Я взглянул на Энск. Пожары на улицах стали какими-то особенно яркими, а выстрелы – особенно громкими. Впрочем, интенсивность огня несколько снизилась за последний час. Означает ли это, что кто-то побеждает? Наши?
Ты должен идти, отчетливо пронеслась в голове мысль. Не потому что долг перед Родиной, хотя и это тоже. А просто потому, что должен сделать этот шаг.
Я вышел из строя последним из тех, кто решился.
– По два рожка дополнительно! – командовал Зайцев. Его крики вывели меня из задумчивого ступора и заставили действовать. – Рюкзаки не брать, на хрен вам сухпаи! Взять по четыре гранаты. Кроме БК, берите только воду! Фляги быстро наполнить! Надеюсь, у всех броник? Латыпов, возьми вторую ленту для Бабикова! Бегом, бегом!
Пока мы торопливо готовились к рейду, майор задумчиво курил, гладя на нашу суету и думал о чем-то своем.
Через пару минут мы загрузились в БТР и отправились в освещенный пожарами Энск.
На месте мехвода расположился мой хороший знакомый – флегматичный, вечно усталый и изображающий апатию Денис Елисеев. Со стороны это могло раздражать, но близкие друзья знали, что это лишь маска безразличия. Я был рад, что наш штатный мехвод вызвался вести БТР, потому что рассчитывал на его спокойствие в критических ситуациях.
В башне за КПВТ место занял Бабиков, ПКМ он аккуратно положил на пол салона у своих ног.
Майор располагался на месте командира машины, за его спиной и на сидениях – остальные бойцы, набитые, как сельди в бочку.
Круглов приказал Елисееву ехать как можно медленнее и быть готовым в любой момент дать заднюю.
– По рации почти весь день молчок, – командир вводил нас в курс дела, но неизвестность, пожалуй, была даже менее тревожной. – Очевидно, жесткий приказ на радиомолчание. Прорвало только к вечеру, когда положение у ребят стало отчаянным. Можете не спрашивать подробностей по тому, что творится в Энске – я ничего не знаю об операции свыше своей прямой задачи – перекрыть северную дорогу. В городе нарезаны сектора по зачистке, но те, за кем мы едем, знают границы только своего сектора и кто их непосредственные соседи. Скорее всего, так у всех. И еще в город нагнали кучу легкой брони, но далеко не во машинах есть десантники. Живой силы для работы очень мало. Я не знаю, кто планировал эту операцию, но это даже нельзя назвать ошибкой. Случайно так ошибиться не сможет никакой профан. Это могло быть сделано только специально.
– С какой целью, товарищ майор? – спросил Бабиков.
– Если б я знал. Я к тому, что все должны быть внимательны! В городе есть не только раненые, но и убитые. Все очень серьезно.
– Кто наш враг, товарищ майор?
Думаю, что этот вопрос Бабиков задал за нас всех.
– Враг неизвестен. Враг – пехота в гражданской одежде, вооруженная легким стрелковым и холодным оружием, а также бутылками с зажигательной смесью. Вам, салагам, и такого врага хватит.
Лично я предпочел бы бородатых горцев или десант обнаглевших натовцев, чем такого врага.
Энск встретил нас нелюдимым и пустующим частным сектором и отключенным уличным освещением. Через бойницу я видел лишь размытые силуэты темных зашторенных окон на фоне стен домов и пустынные улицы. Неудивительно, в общем-то, с учетом стрельбы. Удивительно то, что никто не пытался покинуть город, хотя, казалось бы, население в панике должно было ринуться прочь.
Первое время поездки я чувствовал себя достаточно защищенным. Конечно, этот бронетранспортер не мог похвастать серьезной защитой, но мы же не были на настоящей войне. От легкого стрелкового вооружения мы были вполне защищены, а в крупнокалиберные пулеметы и гранатометы в руках террористов посреди Энска как-то не верилось. Но еще днем в город зашел десант, и, похоже, задачу не выполнил, раз мы теперь шли кому-то на помощь.
Мои глаза уже болели от напряжения, хотя в вечерней темени сквозь бойницы невозможно было что-то разглядеть. Видимо, от смотровых перископов толку тоже было мало.
– Ничего не видно. Товарищ майор, я выгляну? – спросил Елисеев.
– Добро, только осторожнее. Недолго.
Елисеев открыл люк и выпрямился, изучая дорогу – конечно, так было проще. И вот теперь тревога накрыла меня с головой. Почему-то я испугался не пули снайпера или очереди пулеметчика, а именно броска коктейля Молотова в открытый люк бронетранспортера. И хотя бросить бутылку столь точно было бы куда труднее, чем сделать точный выстрел, именно эта картина не хотела выходить у меня из головы.
Я явственно представил, как зажженная бутылка разбивается о голову Елисеева, окатывая его пылающим потоком, заливаясь в салон. Как крик Дениса, сначала от страха, а потом от сильной боли перекрывается тяжелым матом паникующих в задымленном салоне солдат. Как Круглов быстро запирает люк и пытается сбить пламя с мехвода, а потом пробирается к огнетушителю, который находится здесь, рядом со мной.
– Ден, давай назад, – закричал я через весь салон, надеясь, что он меня услышит. Но в моем голосе не было паники или волнения. Я говорил спокойно, потому что у меня просто было плохое предчувствие.
В ту же секунду об его голову разбилась брошенная с улицы бутылка с коктейлем Молотова. Вспыхивающая жидкость покрыла Елисеева с головы до ног. Ее не так уж много было, но все произошло быстро и неожиданно, мы запаниковали. Быстро опомнившись, я бросился к подмеченному раньше огнетушителю. Когда я выпрямился, Круглов уже был рядом со мной. Он уже успел захлопнуть люк водителя и орал, чтобы мы успокоились, обильно сдабривая свою речь тяжелым командирским матом. За его спиной кто-то отчаянно пытался сбить пламя с Дениса, с дикими воплями рвавшегося к боковой двери.
Круглов вырвал огнетушителю у меня из рук, мгновенно привел в действие и окатил пылающего мехвода белыми хлопьями из раструба огнетушителя. Огонь удалось сбить, но я почувствовал себя дурно, с затрудненным дыханием – салон заволокло холодным паром углекислого газа. Денис рухнул на пол, видимо, потерял сознание от болевого шока. Кто-то из ребят дернулся к дверям, но Круглов заорал, пробираясь на место мехвода:
– Не выходить! Держаться!
Он резко дал задний ход с максимально возможной скоростью. Инстинктивно схватившись за какую железку, я с трудом сумел удержать равновесие, но ударился головой. Каска защитила мою голову от удара, но я со всей этой суетой – как глупо с моей стороны! – забыл ее застегнуть, и теперь, слетев с головы, она каталась где-то по полу. Я плюхнулся на диван и стал шарить руками по полу в поисках каски.
В этом положении меня застал резкий удар – бронетранспортер, двигавшийся задним ходом вслепую, налетел на препятствие, чего, конечно, стоило бы ожидать. Меня сбросило с дивана и крепко приложило незащищенной головой о корпус машины. В глазах на несколько секунд почернело, до меня, словно сквозь вату, донесся рычащий голос майора:
– На выход. К бою!
Чьи-то не слишком аккуратные руки вытащили меня, как мешок, из бэтра и бросили на асфальт.
К счастью для нас, бронетранспортер успел уехать достаточно далеко от засады.
Казалось, что снаружи должно быть лучше, но здесь творился настоящий хаос. Меня накрыл яростный поток звуков от источников разной природы.
– Вадим! – кто-то орал мне в ухо, кажется, Саня Цветков, наш санитар. Увидев, что я моргнул, он бросил меня и полез в БТР.
Резкими рваными хлопками раздались выстрелы. Работали из охотничьего оружия. Майор давал указания, и наши начал несмело отвечать одиночными куда-то в направлении вспышек.
Парни, выбравшиеся с другой стороны, попали под огонь. Под днищем машины Артур Бабиков рывками подползал в нашу сторону, рыча от боли и оставляя за собой кровавый след. При этом он умудрился волочь за собой пулемет, подтаскивая его за ствол. Позади него на спине лежал Витя Чудов, раскинув руки и уставившись в небо опустевшими глазами. Его лицо было превращено в кровавое месиво, скорее всего, зарядом картечи. Чуть выше или ниже – спасли бы каска и бронежилет. Не повезло.
Через какофонию криков боли, матерной ругани товарищей и постепенно разгорающейся перестрелки до меня донесся посторонний, неуместный шум. Я сообразил, что неподалеку вещает какая-то система оповещения. Поставленный голос флегматичного диктора сообщал:
– Граждане! Просим вас оставаться дома. Проводится контртеррористическая операция…
Все это происходило одновременно и заняло несколько секунд. Диктор говорил что-то еще и еще, но я больше не обращал на это никакого внимания. Передача уже сделала свое дело. Как будто именно этот голос вывел меня из оцепенения. Во мне резко поднялась волна ненависти к мерзавцам, которые так хладнокровно и безжалостно уничтожали моих товарищей! Сами собой сжались кулаки и покраснело в глазах. Исчезла тупая боль в голове. Встань, сражайся, помогай – все мое существо рвалось исполнять лишь два желания – защищать своих и уничтожать чужих. И то, и другое – до конца, даже ценой жизни.
Я перекатился к Бабикову, взял его под плечи и быстро перетащил подальше на нашу сторону, вместе с пулеметом. Затем бросился помогать Цветкову доставать обгоревшего Дениса из машины. Мы аккуратно положили его на землю, но было видно, что дела у него были совсем плохи.
Осмотревшись вокруг, я оценил обстановку. Ребята нашли себе укрытия где попало и нестройно стреляли куда-то в противоположную сторону улицы. На улице, освещаемой беспорядочными вспышками выстрелов, змеями мелькали тени приближающихся перебежками людей. Они наступали очень смело, стараясь сблизиться с нами и не обращали внимание на огонь. Использовали в качестве укрытий городские деревья и припаркованные машины. Потери их не останавливали – вдоль улицы уже с десяток трупов, и хоть бы что. Метрах в пятидесяти лежал бородатый мужчина с «сайгой». Увидев бороду, я подумал о чеченцах, но мужик вроде был русским. Хотя разглядеть было трудно, да и не стоило того. Я очень надеялся, что это именно тот, который застрелил Чудова.
Оружие в руках атакующих нас террористов было, что называется, собрано с миру по нитке. Я успел заметить охотничьи ружья, в глаза бросилось несколько укороченных «калашей». Нормальных автоматов раз-два и обчелся. Было несколько человек вообще с пистолетами и в милицейской форме. Точнее, в полицейской. Однако, учитывая численное превосходство (а врагов навскидку было до полусотни) – они вполне могли нас убить, несмотря на наше преимущество в огневой мощи, пусть и с большими потерями.
Я занял позицию для стрельбы лежа под нашей машиной и поставил бабиковский ПКМ на сошки перед собой, высунув его ствол в центральный просвет между колесами. Никогда раньше не стрелял из этого оружия, но быстро поборол сомнения. Сомнения – это смерть. Конечно, пулемет был оружием подавления, но я интуитивно решил – эти не испугаются и не залягут – так что решил стрелять прицельно, короткими очередями, стараясь приспособиться к поведению пулемета по ходу дела.
