Юрий Витальевич Яньшин
Этот длинный, длинный день
Молодой лейтенант, в свою очередь, тоже ощущал двусмысленность своего положения. Одно дело вести вечером под навесом у сараюшки жаркие речи о любви и построении планов на дальнейшую жизнь, а с другой стороны официально просить руки и сердца у родителей запавшей в сердце девушки. И вообще, Стефан, с начала боевых действий все сильней и сильней стал задумываться над всем происходящим. И действительно, тут было над чем хорошенько подумать… Еще шесть с половиной лет назад он и не думал, что как-то свяжет свою дальнейшую жизнь с военной службой. Сразу после школы, в 2013 году, он поступил, без особых затруднений, во львовский политех, ныне гордо именуемый «Национальным Университетом «Львовская Политехника», намереваясь, по примеру отца, сделать карьеру в строительстве силовых агрегатов. Но все карты судьбы спутал очередной Майдан, случившейся в столице, куда он по призыву волонтеров вместе с такими же желторотыми первокурсниками и ринулся на спасение свободы и демократии. Там, скача на январском морозе, не столько от ненависти к продажным властям и «москалям», которых на гиляку[120], сколько от банального холода и желания согреться, он и не подозревал, что мирная по началу акция сопротивления выльется, в конце концов, в настоящие уличные бои с погромами и расправами с несогласными в подворотнях. Опьяненный духом свободы и вседозволенности, почуявший свою силу от способности сбросить ненавистный режим «донецких», еще вчерашний первокурсник, а ныне «звеньевой» бригады таких же буйных, но мало что понимающих в жизни юнцов, он был горд сознанием своей значимости в происходящих событиях. Это уже много позже он осознал, что ими нагло воспользовались, чтобы просто поделить власть между старыми и новыми элитами, к коим он никак не относился. И никак тогда до него не доходило, что марионетка неспособна настолько сильно задрать свою голову, чтобы разглядеть того, кто дергает ее за веревочки. Еще масла в огонь подлило известие о том, что «кляты москали» захватили Крым и теперь вовсю хозяйничают там, как у себя дома. На волне патриотического угара, он, вернувшись домой, никому ничего не сказав, забрал документы из политеха и поступил в Академию сухопутных войск имени гетмана Петра Сагайдачного, также без труда, чему поспособствовало рекомендательное письмо, подписанное одним из столпов новой власти – Олександром Турчиновым, одним из тех, которые он так щедро раздавал в те дни, чтобы не расплачиваться деньгами со своими сторонниками. Шила в мешке не утаишь, и родители вскоре узнали о крутом повороте в жизни единственного сына. И хотя в доме, на стене висела, пожелтевшая от времени, фотография прадеда, в польской офицерской «рогатувке»[121], в семье произошел нешуточный скандал. Но на все упреки родителей, молодой Стефан с детским упрямым максимализмом только отмахивался, укоряя в свою очередь родителей в отсутствии чувства патриотизма. Со временем страсти улеглись, и родители на время успокоились, видя неплохие успехи сына в учебе. На время. Ибо, когда весной девятнадцатого подошел срок выпуска они вновь начали переживать из-за того, что сына отправят на передовую. Уже в процессе учебы, Стефан стал подозревать, что в стране происходит что-то не то, на что первоначально рассчитывал он и его побратимы, стоя на Майдане. Да, долгожданный безвиз после бесконечных мытарств, все же был страной выцарапан из рук тороватой Европы. И соглашение об Ассоциации тоже после некоторых проволочек было подписано, хоть все и ожидали немедленного, как обещали с высоких киевских трибун, вступления Украина в братскую семью европейских народов. Но какой ценой все это было достигнуто? Мало того, что русня оттяпала пляжи Крыма, так она еще и подняла мятеж на востоке страны. И эта незаживающая рана постоянно кровоточила, каждый день, кидая в топку братоубийственной войны, десятки молодых и полных сил людей, которые могли бы принести пользу стране в мирное время. А тут еще, один за другим стали сначала приостанавливать свою работу производства, слава которых гремела во времена советской власти не только в стране, но и за ее рубежами, а затем и вовсе прекратили всякую деятельность. Далеко ходить, чтобы в этом убедиться, было не надо. Первым пал ЛАЗ, знаменитый своими автобусами, чем-то напоминавшими ему глаза удивленной и слегка печальной девушки. И отец, занятый на смежном с ним производстве, потерял работу, которой отдал почти четверть века. Семья, на своих желудках, сразу почувствовала недостаток денежных средств. И хотя отец смог найти место автомеханика в одном из автосервисов, обильно расплодившихся из-за наплыва со стороны Польши огромного количества подержанных иномарок, его гордость бывшего начальника одного из производств была безвозвратно растоптана. А затем посыпалось, как их худого мешка… Стали рушиться один за другим столпы украинской индустрии. Рухнули такие гиганты как Запорожский Автомобильный Завод, Южный Машиностроительный Завод, Николаевский Судостроительный Завод имени 61-го Коммунара, Харьковский Авиационный Завод, Одесский Припортовый Завод, Концерн «Антонов», Кременчугский Сталелитейный Завод, Машиностроительный комплекс «Азовмаш» и многие другие. Зато буйным цветом разрослось количество новостроек элитного жилья (это в нищей-то по всем показателям стране), ломбардов и «блошиных» рынков. Ну, последнее не вызывает удивления – куда деваться уволенным людям, как не потихоньку продавать нажитое годами. Стефану не нужно было иметь экономического образования, чтобы осознать факт того, что страна, которую он так горячо любит, в какой-то момент свернула не туда. А Львов, его любимый с детства город с чистыми улицами и красивой архитектурой позднего средневековья, постепенно умирал. Многие из жителей, намаявшись от беспросветной жизни, получив «карту поляка» уезжали и, как правило, больше не возвращались. На этом фоне, история с его участием в событиях киевского Майдана стала приобретать черты трагикомедии. Так, через три года после свержения ненавистного режима «кровавой панды» он уже стеснялся, когда кто-то из знакомых или сокурсников академии напоминал ему о той роли, которую он и многие из числа креативной молодежи сыграли в судьбе страны. А к концу своей учебы, так и яростно отрицал сам факт своего нахождения в рядах демонстрантов, уверяя окружающих, что был в Киеве в те приснопамятные дни отнюдь не по зову сердца, а потому что требовался уход за внезапно заболевшей дальней столичной родственницей, не то по отцу, не то по матери. Спустя еще некоторое время, когда он, только что получивший новенькие погоны, прослужил несколько месяцев в учебной части, а затем был направлен со своей батареей гаубиц, охранять подступы к Волновахе, стрелка барометра его патриотизма упала еще больше. Вначале, он еще надеялся на то, что с приходом в армию, таких как он, один из институтов государственной власти, доселе неуклюжий и насквозь пропитанный коррупцией и предательством, каким-то образом, изменится, но его надеждам не посчастливилось сбыться. Воинской дисциплины не наблюдалось не только среди рядового, но даже и офицерского состава. Воевать никто не хотел, потому что никому непонятны были цели этой войны. На волне патриотического угара все ждали со дня на день нападения «москалей», но они, подлые, так и не явились на последний бой. Ожидание затянулось на целые годы. Против этих напрасных ожиданий сыграло еще и о, что на противоположной стороне воевали люди, говорящие на той же самой мове. И тут бойцы стали задавать неудобные вопросы: мол, за что воюем и с кем, а главное, за чьи интересы? За олигархов типа Коломойского, Ахметова или того же самого Порошенко? Так, оказывается, что у всех у них налажен отличнейший бизнес и не где-нибудь, а той же Рашке. И кто тогда враг, спрашивается? Ответов не было, а подставлять свои головы под пули за интересы богатеев, которые спокойно загорают на пляжах Майами, в то время, когда они тут кормят вшей и жрут тюремную баланду, вместо положенных по штату пайков, вы уж звиняйте, но дурней немае. Он вроде распетушился, начал устанавливать порядок, следить за дисциплиной и соблюдением норм Устава, но свои же офицеры и охладили быстренько пыл молодого лейтенанта, предупредив, что если он не хочет словить шальную пулю в затылок, то пусть прекращает выпендреж. Вот он так покрутился-покрутился, да и успокоился. Окончательное его примирение с совестью состоялось тогда, когда он первый раз почувствовал в своем кармане приятный хруст «жабьих шкурок» с портретами дохлых заокеанских президентов, отсчитанных ему, щедрой рукой командира дивизиона гаубиц – капитана Тарасюка за методично расстреливаемый боезапас. Он и не предполагал, что в нем проснется эта «западэнская» куркулистость, так не вяжущаяся с его обликом благородного шляхтича. Его, вдруг, стало все устраивать. Он уже не мечтал, не только о какой-то мифической победе над «сепарами», но даже и воинской карьере. Мечты стали принимать все более и более приземленный характер. Он уже рисовал в своем воображении картины о том, как откроют они с отцом совместный бизнес. Он будет пригонять из Польши немецкие машины, а батя, с работниками, которых они наймут по дешевке, будет в гараже для грузовых машин, который он выкупит у муниципалитета по льготной ставке, как ветеран АТО, доводить их до ума для дальнейшей перепродажи. Деньги уже имелись на первое время. Глядя на то, что творится кругом, Стефан не ограничивался только расстрелом и без того дряхлых стволов, но еще позаботился и о другом, тайном, но замечательно оплачиваемом гешефте, о котором он не решился бы рассказать даже находясь на смертном одре. Для полного счастья ему не хватало рядом только красивой и любящей жены. Однако и здесь ему сопутствовала удача. На постой его определили в семью, где с родителями жила такая гарная дивчина, что какая-нибудь Лера Товстолес[122], удавилась бы от зависти, увидев ее. Девушка ему понравилась сразу, как только он ее увидел впервые. Да и он, судя по румянцу заливавшему ее лицо, когда они ненароком встречались взглядами, нравился тоже. Со временем они уже перестали так отчаянно стесняться своих чувств, и их частенько можно было застать вместе за душевными разговорами. Общение проходило в основном по вечерам, когда он оставлял батарею на старшего прапорщика, а сам уходил ночевать на съемную квартиру семьи Селивановых, благо, что идти было недалеко и при случае можно быстро вернуться в расположение части. Если же начальство дивизиона в лице капитана Тарасюка отсутствовало на своем месте по причине частых и непонятных командировок по нескольку дней, то и Стефан мог позволить себе не появляться на батарее, справляясь о делах посредством мобильной связи. Короче говоря, не утруждая себя делами службы, он старался посвящать все свое свободное время общению с Анной и проворачиванию темных бизнес схем. Хотя телесной близости между молодыми не было, чему способствовали строгое воспитание девушки и его природная осторожность, но поцелуи уже были пройденным этапом в их отношениях. Осталось сделать последний шаг – уведомить родителей с обеих сторон о желании создать новую ячейку общества. Несмотря на принадлежность к разным социальным группам – он считал себя потомком представителей новой украинской интеллигенции, а она не возражала против того, чтобы быть выразителем рабоче-крестьянских идей с элементами сепаратизма. На этой почве у них не раз происходили идеологические споры, в которых они называли друг друга «хохлами» и «кацапами», но все они заканчивались одинаково – жаркими объятиями и поцелуями где-нибудь в укромном местечке. К чести обеих сторон этих мимолетных конфликтов следует сказать, что они не несли в себе идеологически неразрешимых разногласий, ибо и тот и другая соглашались в главном – война никому не нужна и ее надо прекращать, как можно скорее без условий и ультиматумов. Да и споры между ними никак не мешали молодым людям строить общие планы на будущее.
Он уже давно не спал и сейчас лежа на самой верхушке сеновала, вдыхал запах прошлогодней травы перемешанный с запахом, прошедшего ночью дождя. Ему, сугубо городскому жителю, который настоящих гусей и кур, вблизи увидел только совсем недавно, когда попал сюда, очень нравилось проводить время вот так – на лоне природы, лежа на спине, наблюдая за звездным небом и вдыхая ароматы скошенных трав, не задумываясь о службе, о войне и о возможной в связи с этим своей гибели. О том, что его в любой момент могут убить, думать вообще не хотелось. И он, как и все в его возрасте, предпочитал не морочить себе голову размышлениями на подобную тему. Где-то внизу под ним, попискивали копошащиеся в прошлогоднем сене мыши. И был еще какой-то посторонний звук. Сквозь закрытые веки он почувствовал чье-то постороннее присутствие и тихое дыхание осторожно поднимавшегося по приставной лесенке человека. Он сразу узнал эти осторожные шаги и это нежное и тихое дыхание. Они могли принадлежать только одному человеку на свете. Он улыбнулся, но глаза открывать не стал, претворяясь глубоко спящим. Наконец этот кто-то поднялся по скрипучей рассохшейся от времени лесенке и опустился рядом. Губы коснулись его щеки, а голос, нежность и интонации которого всегда сводили его с ума, прошептал:
– Вставай, засоня, а то пока ты спишь, донецкие уволокут твои пушки к себе.
– Не уволокут, – томно прошептал он в ответ, не открывая глаз. – Зачем они им?! У них лучше есть.
– Вставай, милый. Я уже с утренней дойки иду. Пистимея Макаровна хорошее молоко давать стала. Жирное и ароматное. Я тебе целую крынку принесла. На, вот, попей, – протянула ему Анна, глиняный кувшинчик.
– Ну, кому могла прийти в голову мысль назвать так корову?! – усмехаясь, поинтересовался он.
– Пистимеей Макаровной-то?! – со смехом переспросила она. – Да кому-кому?! Маме, конечно, кому же еще?! Это она из кино про тени, которые еще в полдень исчезают, такое имя ей дала за ее капризный характер и своеволие. То брыкается, зараза, во время дойки, то молоко вдруг перестает давать. В общем, Пистимея она и есть Пистимея.
Он поднялся на локтях и сел, прислонившись спиной к столбу, подпиравшему центральную стреху крыши. Приняв из рук любимой женщины глиняную посудину, он надолго приник к ее краю, делая крупные и жадные глотки. Она с интересом смотрела на него, улыбаясь своим, никому неведомым женским мыслям. Как известно, женщинам всегда почему-то нравится наблюдать процесс насыщения своих любимых избранников. Вот и она не отказала себе в этом удовольствии. Затем, видимо вдоволь насладившись зрелищем, ни с того, ни с сего, перешла в атаку:
– Ты еще на прошлой неделе обещал мне, что позвонишь своим родителям и расскажешь о нас…
От неожиданности услышанного, руки у него дрогнули, и он поперхнулся, да так, что тонкая струйка недопитого молока потекла у него по подбородку. Он поспешно сунул ей в руки почти опорожненный кувшин, а сам стал вытирать рукавом форменной рубашки с лица остатки молока.
– Что сразу закашлялся?! – с ехидной интонацией в голосе спросила Анна.
– Ничего, – буркнул он, сразу скуксившись, – просто молоко не в то горло пошло.
– От чего это так вдруг? – приподняла она бровки в деланном недоумении.
– Да, так, – сделал он неопределенный жест рукой.
– Так ты мне не ответил на вопрос: ты звонил или нет своим? – уже начиная хмуриться продолжила она свой допрос.
– Ну, звонил, – вяло ответил Стефан, чувствуя себя Штирлицем на допросе у доброго и улыбчивого, но с колючими зрачками глаз Мюллера, одетого в женскую юбку.
– Что значит твое «ну»?! – продолжала она наседать, глядя ему прямо в глаза.
– А то и значит, что звонил…
– Но ничего опять не сказал! Так?!
– Ганночка, милая, ну что ты так завелась с утра пораньше?! Ведь все так хорошо начиналось.
– Я тебе уже сто раз повторяла, что никакая я тебе не Ганночка! – взвилась она.
– Нашла к чему прицепиться?! Я же не возражаю, что ты меня Степкой, как дворового кобеля кличешь, хотя прекрасно знаешь, что я – Стефан! – перешел он в контратаку. – И, да! Я пока ничего не стал говорить родителям про наши отношения и планы, потому что сроки моей каденции выйдут только к октябрю месяцу, а до него еще всякое может произойти. Так, что нечего заранее пороть горячку.
– Что еще может произойти до октября?!
– Все может! Я, между прочим, на войне, а фронт, вон, в семи километрах отсюда!
– Что-то, раньше, наличие фронта на таком расстоянии не мешало тебе тискать меня по сараям! – съязвила она и резко отвернулась, явно намереваясь начать проливать влагу из глазных углублений.
Чувствуя, что срочно надо погашать разгоравшийся конфликт, он осторожно тронул ее за плечо. Она сначала дернула плечом, пытаясь избавиться от его прикосновений, но он опять, уже более решительно взялся за него своей крепкой рукой, и она начала сдаваться. Чтобы закрепить успех он начал успокаивать ее словами:
– Любимая! Не сердись! Ты напрасно меня в чем-то подозреваешь! Я никогда и ни при каких обстоятельствах не откажусь от тебя. Просто, действительно, мое положение сейчас крайне шатко. Мало того, что поговаривают, уже всюду, о возможной заварушке на нашем участке, так еще и до октября я не имею права даже подать в отставку из-за не выслуженного до конца ценза. Я ведь к тебе очень серьезно отношусь. Ты пойми, были бы у меня к тебе черные, или еще какие непотребные мысли, разве бы так я относился к тебе? А предкам я еще раньше говорил о тебе, не слишком конкретно, конечно, но ведь говорил в общих чертах. Надо еще немножечко потерпеть. И мы вообще уедем с тобой отсюда. С этого Донбасса, будь он неладен, с этой Украины, будь она также неладна. Вообще уедем. В Европу куда-нибудь, а еще лучше в Новую Зеландию.
– Почему в Новую Зеландию? – полуобернулась она к нему на миг.
– Потому что там самое тихое место на всей Земле. Да и украинская диаспора там, я слышал, довольно большая и давно уже там живет. Не пропадем.
Он продолжал гладить ее предплечье, уговаривая и убаюкивая, словно паук, опутывая свою жертву и подавляя ее волю к сопротивлению гипнотическими интонациями бархатного голоса.
– Да понимаю я все, – глухим голосом, не оборачиваясь, проговорила она. – А только уже совсем в доме житья не стало. Отец все больше косится и сопит, вот-вот сорвется, да и мать тоже… Сначала все стращала, а теперь только губы поджимает и отворачивается, будто я прокаженная какая или последний кусок у них заедаю. На улицу выйти, и то срам один. Соседки уже прямо в глаза колют, что де я проститутка почасовая. А я иду мимо, как сквозь строй. Глаз поднять не могу.
Они еще какое-то время посидели, молча, потому что каждый из них думал о своем, затем Анна тяжело вздохнула, встала и утопая по колени в сене побрела к приставной лесенке. Он не удерживал ее, хотя все его нутро рвалось вслед за любимой. Но пока ему нечего было сказать кроме тех обещаний, что он щедро раздавал авансом. Все было и так понятно. Нужно принимать какое-то решение, причем, чем скорее, тем лучше для них обоих. Подспудно он уже и так знал, какое решение примет Серьезный разговор с родителя должен состояться сегодня.
II
24 июня 2020 г., Украина, г. Киев, Воздухофлотский пр-т., д. 6, Генеральный штаб ВСУ
Воскресное утро в здании Генерального штаба начиналось тривиально. Ровно в 7 часов по местному времени, дежурная группа офицеров, сменив предыдущую, заняла свои рабочие места, согласно регламенту. Переданные новой смене сводки боевых действий на востоке страны, за прошедшие сутки не претерпели каких либо существенных изменений. Вооруженные силы при поддержке добровольческих формирований вели «беспокоящий» артиллерийский и минометный огонь низкой интенсивности, как по передовым позициям сепаратистов, так и по их близлежащим тылам, чтобы не дать укрепиться на занятых ими позициях. С той стороны, в ответ тоже раздавались отдельные выстрелы из артиллерийских орудий по блокпостам украинской армии и «добробатов». Однако они не носили систематического характера и были гораздо более редкими, так как сепаратисты бережно относились к своим боезапасам, хотя разведданные и говорили об их существенном количестве, а по отдельным номенклатурным позициям, так и вовсе превосходили запасы ВСУ. Три из четырех диверсионно-разведывательных групп, засланных накануне на территорию занятую противником, в установленное для связи время сообщили о проделанной работе по минированию объектов, указанных в ранее выданном задании и уже готовились покинуть оперативную зону, прося обеспечить прикрытие. Четвертая группа молчала, и это слегка нервировало кураторов из Генштаба. По большому счету, выходу на связь могли помешать лишь два обстоятельства: раскрытие и уничтожение группы противодиверсионными силами противника, либо элементарная боязнь «засветить» свое местоположение, потому как служба радиоперехвата, организованная спецами из Москвы, у врага была налажена на высочайшем уровне. Но все это, в конечном счете, укладывалось в рамки допустимых потерь. Единственное, что по-настоящему беспокоило аналитиков Генштаба, так это работа снайперов. Россияне взяли себе за правило использовать в качестве полигона для испытания своего снайперского оружие украинский ТВД.[123] Особую головную боль ВСУ причиняли такие образцы, как DXL-4 «Севастополь»[124] нестандартного калибра 10,4 мм, дальнейшее продолжение знаменитого «Сумрака»[125] и ORSIS T-5000М[126] сменного калибра, бьющая на дальность до 2000 метров. Американские «Барретты», охотно поставляемые «добрыми» заокеанскими дядюшками по неприличным до сумасшествия ценам мало того, что проигрывали русским по дальности прицельного выстрела, так еще ко всему прочему была капризной и ужасно тяжелой. Иногда доходило до того, что наученные горьким опытом, полученным в кровавых состязаниях, украинские снайперы отказывались участвовать в дуэлях с московитами, предпочитая уступить свое место заезжим гастролерам из Прибалтики или Скандинавии. Но когда и в те страны потянулись вереницы цинковых гробов с останками любителей сафари, то и они попритихли и уже не связывались с русскими.
И все-таки несмотря ни на что, обстановка в Генштабе царила расслабленная. Лето, многие офицеры, несмотря на принимаемые карантинные меры, похватав семьи в охапку, ринулись на штурм курортов Одессы и Приазовья. Новый президент, несмотря на воинственную риторику, все же опасался лезть на рожон и тем самым потерять остатки своей былой популярности у электората, которому личная популярность была дороже интересов страны. Артист, даже в кресле президента все равно остается артистом, как ни крути. Это карма. Да и честно говоря, эта тянущаяся во времени, как бабкины рейтузы, война, все больше и больше теряла свою популярность не только в народе, но уже и в самом Генштабе. Блицкрига не получилось, обещанной масштабной помощи от европейских и американских союзников так и не дождались, за исключением пары сотен «Джавелинов»[127], которые, кстати, как выяснилось уже потом, уступают и «Стугне»[128] и «Скифу»[129] и большого количества просроченных натовских сухих пайков. Правда, чешские, болгарские и польские «братья» поскребли у себя по сусекам и организовали поставку артиллерийских боеприпасов со складов длительного хранения, но и они тоже были просроченными. Все это в совокупности напрочь отбивало охоту к активным боевым действиям, тем более, что война на истощение тоже, как теперь выясняется, не принесла ожидаемых плодов. Военные склады, оставшиеся еще со времен СССР, порядком разбазаренные прежними правителями уже готовы были показать свое дно. А вот «донецкий экспресс», снабжающий мятежников техникой и припасами, судя по донесениям разведки, работал с точностью швейцарских часов, что, несомненно, свидетельствовало о гораздо большей экономической и военной прочности России, чем представлялось ранее. Поэтому в обществе, да и в самом Генштабе, чего уж греха таить, стали циркулировать мысли о том, что войну пора бы и заканчивать, пусть даже и с некоторыми территориальными уступками. А все заявленные цели этой войны можно достигнуть политически-юридическими методами, изматывая агрессора постоянным санкционным давлением и судебными тяжбами на европейских площадках. Уже до всех потихоньку стала доходить мысль о том, что в открытом сражении Россию победить невозможно, ни коалицией, ни тем более в одиночку, а вот засудить ее, задергать санкциями и измотать нарастающим ворохом проблем экономического, политического, социального и имиджевого характера – вполне по силам даже такой стране, как Украина. А дальше останется только подождать, когда она сама рухнет под непосильным грузом свалившихся ей на голову неприятностей.
В общем, ничего особенного в этот день в Генштабе не планировалось. Военные аналитики, правда, включили трансляцию подготовки к военному параду вояк страны-агрессора, чтобы по итогам позубоскалить по поводу обнаруженных пятен ржавчины на броне русских танков. Все было обыденно, но только до 9 часов утра по времени Киева. Когда ЭТО произошло, сначала никто не понял, что там случилось в действительности. Камера, установленная почти напротив гостевой трибуны, запечатлела момент взрыва очень хорошо, но, несмотря на это, картина показалась настолько дикой и нереальной, что в нее невозможно было поверить никоим образом. Люди, смотревшие в прямом эфире страшные кадры, с разинутыми от удивления ртами привстали со своих мест, не веря в происходящее. Ступор овладел почти всеми, кто наблюдал эту трансляцию. Не которые украдкой щипали себя, проверяя, сон это или рука провидения. Когда, примерно через минуту, до самых сообразительных дошло, что это не сон и не морок, а Великое Украинское Счастье, от того, что у соседа сдохла корова (а тут, почитай, целое стадо), пределов радости, казалось, не будет никогда достигнуто. Будто по команде разом десятки луженых глоток заорали от нахлынувших чувств. Все повскакали и в неудержимом порыве радости кинулись в объятия друг к другу. Взрослые мужчины, отягощенные погонами с крупными звездами, в считанные мгновенья превратились в мальчишек, задорно хохочущих и прыгающих от переизбытка положительных эмоций. Все вдруг разом осознали, что Бог на небе существует и он, несомненно, говорит на ридной мове. На шум, раздававшийся с этажа аналитического отдела, прибежали почти все, кто не был занят дежурством в операционном зале. И выяснив из бессвязных выкриков своих сослуживцев суть происходящего, тут же присоединялись к ним. Вал радостного гомона нарастал подобно снежной лавине. Наконец, как волна цунами захлестывает собой все побережье, снося все на своем пути и затапливая окрестности, так и волна радости затопило все здание Генштаба. Записные карьеристы, тут же стали названивать своим начальникам, ничуть не беспокоясь за то, извещая их о каре господней разверзшейся над головами клятых москалей, ничуть при этом не тревожась, за то что беспокоят тех в воскресное утро. Спустя непродолжительное время, когда первые всполохи радости немного поутихли, все дружно вернулись к экранам, продолжающим в прямом эфире транслировать кадры московского позора. Уже появились первые репортажи по горячим следам от наиболее продвинутых, в плане значимости, телекомпаний. И каждый раз перечисление вероятных погибших и раненых вызывало очередные возгласы восторга. В принципе, этих так с позволения назвать людей, можно было понять. Во все времена и у всех народов, смерть главного врага, всегда сопровождается подобным всплеском эмоций. Так и сейчас, трудно было бы ожидать другой реакции от тех, кто на протяжении шести с лишним лет, числил своего восточного соседа главным мировым злом. У некоторых этот стаж зоологической ненависти простирался на гораздо более длительный период, восходя памяти, оставленной им предками от УНА-УНСО.[130] Когда кадры теракта, просмотренные уже кажется в десятый раз перестали вызывать бурную реакции со стороны зрителей, стали раздаваться первые предположения о дальнейшем развитии ситуации. Все понимали, что это неслыханный подарок судьбы, которым нужно как-то срочным образом воспользоваться, ибо окно возможностей никогда не бывает слишком продолжительным.
Получив первые же сведения о московских событиях, недавно назначенный на должность Начальника Генерального штаба ВСУ, взамен не раз опозорившегося Муженко и ничем не проявившего себя Хомчака, генерал-лейтенант Сергей Корнийчук, несмотря на воскресенье, срочно собрал генералитет на совместную коллегию с представителями минобороны, включая и самого министра – генерал-лейтенанта Андрея Тарана, также из недавно назначенных. Собрались довольно быстро. Настроение у всех было праздничным. По праву инициатора данного собрания, Корнийчук и взял на себя роль спикера, на что осторожный во всех смыслах Таран не стал возражать, отдавая инициативу в руки начштаба. Заседание было закрытым, кривляться перед камерами и публикой не было никакой нужды, поэтому все говорили по-русски.
– Господа! – начал Сергей Петрович. – Я собрал вас для того, чтобы сообщить вам крайне приятное известие…
– Гоголь нервно курит в сторонке, – тихо перебил его Таран и заулыбался, видя одобрительные усмешки у соратников.
– Совершенно верно, Андрей Васильевич, – согласился с ним начштаба и продолжил. – Так вот, вы все уже в курсе того, что произошло в центре столицы агрессора. Карающая длань Господа нашего, наконец, опустилась на головы наших вековечных врагов. По последним, уже не вызывающим никаких сомнений сведениям, погибло почти все высшее руководство московлянских схизматиков.[131] Жаль, конечно, что в адскую печь не попал мой визави – Афанасьев, но смерть Бутина, Тургэна, Калантарова и Селюнина уже и без того неплохой подарок для всех нас. Основное ядовитое жало вырвано. Я с радостью воспринял бы известие о том, что исполнителями Божьей воли были наши парни из ГУРа,[132] – с этими словами он вопросительно посмотрел на Игоря Лунева – командующего Силами Специальных Операций, но тот только фыркнул, пожимая неопределенно плечами. Правильно оценив телодвижение Лунева, Сергей Петрович вздохнул, разведя руками, и продолжил. – Но как бы там ни было, следует признать, что все было совершено как никогда вовремя, ибо, так называемые «минские договоренности», навязанные нам при прошлом президенте, не побоюсь этого слова, загнали нас в угол из которого, по большому счету, нет приемлемого для нас выхода.
Зал совещаний одобрительно загудел, соглашаясь с оратором. Корнийчук, воспользовавшийся короткой паузой налил себе в стакан минералки из бутылки, стоявшей на столе, и с жадностью выпил его, высоко запрокидывая голову. Этой паузой не преминул воспользоваться начальник ГУРа – генерал-майор Василий Бурба:
