Юрий Витальевич Яньшин
Все правые руки
Моему горячо любимому вдохновителю, соавтору, критику и первому читателю, моей маме – Морозовой Тамаре Павловне посвящается
Береги чистоту мундира смолоду, а его честь, если она есть, позаботится о себе сама.
(из высказываний Морозовой Т. П.)
Вступление
Самый конец июня. Обычно в Киеве в конце июня стоит невыносимая жара, которую не скрадывала даже близость Днепра. Столбик термометра редко опускался ниже 30°С. И если бы не обилие зеленых насаждений, в которых Киев буквально утопал, то от жары, пыли и выхлопных газов проезжающих автомобилей не было бы продуху. Так было всегда за редким исключением. Но не в этом году. Весь месяц температура едва-едва превышала отметку в 25°С, что весьма радовало горожан, не успевших или не имевших возможности позволить себе отдохновение в Куяльнике[1] или на худой конец в Приморске, что расположился на мелководье Приазовья. Как и всякий столичный город Киев располагал большим количеством праздношатающейся публики, заполонившей парки, скверы, да и просто улицы даже в будний день. В отличие от суматошной и всегда куда-то спешащей Москвы, с которой киевляне любят сравнивать свой город, местные жители были вальяжны и неторопливы так, что казалось будто бы кризисы, пандемия и война в донецких степях их вовсе не колышут, а являются всего лишь поводом к информационному фону в средствах массовой информации. Ближе к вечеру, конечно, выползут на свет Божий всякие там зигующие нацисты из молодой поросли и супер-патриоты, готовые рвать на себе тельники за «ридну мову», «ридну краину» и «ридну веру» в святого Сопливого[2], но почему-то разбегающиеся при виде представителей военкомата. Но это будет только к вечеру, а пока город ничем не отличается от других европейских городов (ну разве что масок на лицах киевлян будет поменьше, чем в каком-нибудь Копенгагене). Первоначальная бурная радость от того, что в стране-агрессоре произошел теракт, унесший жизни так ненавидимого всей Украиной руководства и суливший кардинальные подвижки в деле окончательного разрешения военного конфликта на Донбассе, быстро сошла, на нет, уступив свое место угрюмой настороженности после выступления нового правителя Мордора. По крайней мере такие настроения появились среди служивших в Центральном аппарате Генштаба, где несомненно помнили, кто стоял за разработкой военного плана по отторжению Крыма, а потому не питали никаких радужных иллюзий на данный счет. К власти в соседней стране, к глубокому разочарованию всего «прогрессивного человечества» в лице его западных представителей, включая компрадорско-марионеточный киевский режим, пришли военные и не просто военные, а решительно настроенные, что никак не добавляло очков к первоначальному оптимизму.
Обеденный перерыв – святое время для любого рабочего дня. Из-за ограды, что окружала здание Генерального Штаба, через будку КПП вышел высокий и плечистый военный, примерно тридцати пяти лет, в форме войск связи и звании майора, о чем говорил расположенный на погоне один крест, заключенный в золотой ромб. Перейдя широкую проезжую часть проспекта, он неторопливой походкой направился к мороженщице, стоявшей с тележкой под зонтиком и торговавшей молочной продукцией, которую время от времени доставала для подходивших к ней граждан. По случаю не слишком жаркой погоды, торговля шла ни шатко, ни валко, поэтому военному не пришлось стоять в очереди. Мужчина спросил у дородной продавщицы средних лет, пломбир в стаканчике за 15 гривен, и когда та, покопавшись в недрах исходящего паром холодильника на колесах, достала искомое, расплатился с ней двумя монетами с изображениями двух одинаковых сволочей, но разного достоинства – Хмельницкого и Мазепы[3] соответственно. Продавщица с равнодушным до отрешенности лицом одну монету бросила в выдвижной ящичек, где уже порядком скопилось купюр и монет, а другую почему-то сунула себе в карман передника, не отличавшегося слишком уж большой белизной, как полагалось бы по санитарным нормам. Военный не стал задерживаться возле мороженщицы поэтому, расплатившись, развернулся и не спеша, развалистой походкой двинулся к пешеходному переходу – назад, откуда только что и пришел. Будний и нежаркий день, видимо тоже подвигнул мороженщицу к передислокации с не слишком-то бойкого места. Постояв еще минут десять, ради соблюдения элементарного приличия, она нехотя начала готовиться к перебазированию, здраво рассудив, что возле стадиона Центрального спортивного клуба торговля будет не в пример бойчее, тем более через час там должен будет состояться футбольный матч между мариупольским «Колосом» и киевским «Олимпиком». Покряхтев, складывая зонт над тележкой, она не спеша вытерла руки о передник и так же не спеша двинулась в сторону стадиона.
Глава 20
28.06.2020 г., Российская Федерация, г. Москва, ул. Верхняя Красносельская, д.21, здание городской поликлиники № 5.
Рано утром, в коридоре травматологического отделения стояли друг напротив друга два человека и усиленно спорили, отчаянно жестикулируя при этом на манер итальянцев. Высокий и сухощавый доктор, совсем еще молодой, одетый в халат и бахилы, но пренебрегший обязательной маской, словно журавль склонился над маленьким и слегка полноватым человеком средних лет с небрежно накинутым на плечи халатом, тоже в положенных бахилах и тоже пренебрегшим правилами антивирусной безопасности. Сходство с журавлем доктору придавал сильно выдающийся вперед нос, который во время спора так и норовил клюнуть в темечко настырного визитера.
– Голубчик! – уныло тянул врач. – Я вам, кажется, уже в десятый раз говорю, а вы все никак не поймете, что пациент только вчера первый раз пришел в сознание после операции и почти четырех суток полного беспамятства. У него наитяжелейшая травма основания черепа, сопровождающаяся повреждением тканей головного мозга в затылочной части. Мы почти четверо суток боремся за его жизнь, я уж не говорю о здоровье, тут уж не до него. Мы вчера даже его супругу не допустили к нему.
– И каков, по-вашему, прогноз его состояния на среднюю перспективу? – спросил полноватый.
– Не могу сказать, – пожал плечами «журавль». – Состояние хоть и тяжелое, но достаточно стабильное, а надежно просчитать тенденцию сейчас пока не представляется возможным из-за слишком недолгого наблюдения.
– Значит, жить все-таки будет? – встрепенулся гость.
– Думаю, что, скорее всего, нет, чем да, хоть он и начал показывать признаки выздоровления, но это может быть всего лишь спорадическим всплеском перед окончательным угасанием. Но даже если и выживет, в чем я крупно сомневаюсь, разве же это жизнь? – махнул удрученно рукой врач.
– Поясните, пожалуйста!
– Поврежден обширный участок затылочной части головного мозга, отвечающий за функционирование конечностей…
– Э-э-э, – почесал лоб визитер.
– Это значит, что, если не начнется отек головного мозга, который приведет к летальному исходу, то, в конце концов, мыслить и разговаривать он сможет вполне нормально, а вот владеть руками и ногами – вряд ли. Так что, сами понимаете… Мы не боги, – развел он руками, призывая в свидетели всех небожителей.
– Да, уж. Это верно. И это только добавляет моего желания срочно переговорить с ним, – опять стал настаивать гость.
– Вы меня не поняли. Как раз этого-то делать сейчас и нельзя. Он находится на грани. Вы можете натолкнуть его вольно или невольно на мысли, направленные в сторону от выздоровления. Поэтому ваш визит не то, что крайне не желателен, но смертельно опасен для него, так как может вызвать дополнительный стресс. Повремените с этим, хотя бы на пару дней – пока не прояснится до конца обстановка с его общим состоянием. Экий, вы, недотепа, право!
– Доктор, я вас отлично понимаю. И находясь на вашем месте, я бы поступил точно так же, но поймите и вы меня! – отчаянно жестикулировал крепыш. – Ваш пациент, по нашим данным обладает сведениями, которые мы не можем упустить из виду. Да, я понимаю, что риск возникновения дополнительного стресса имеет место быть, и он может умереть, я понимаю это не хуже вас. Но если мы не получим от него требующиеся для нас сведения, то боюсь смертью одним его мы тогда точно не отделаемся. Будут другие смерти, вы этого хотите?! Вы же врач, черт побери! А как же не навреди?!
– А вот это уже удар ниже пояса! – парировал врач. – Вы довольно своеобразно толкуете клятву Гиппократа! И не надо, пожалуйста, совать мне в нос свои эфэсбэшные «корочки»! Я свои права четко знаю. Как только к нам поступил пострадавший с травмой, явно криминального характера, мы тотчас, как и положено, по инструкции, оповестили об этом все соответствующие ведомства. И действовали с учетом чрезвычайного положения, объявленного по стране, а дальше уже вступают в силу законы общечеловеческой морали, но никак не сиюминутной выгоды от получения нужной для вас информации. Да-с!
– Доктор, да побойтесь Бога! Что за белиберду вы мне тут несете?! Какая такая сиюминутная выгода?! С чего это вы взяли, что я действую от лица каких-то мифических темных сил, стоящих на пути общечеловеческой морали?! Вы что, тут, совсем сбрендили?! Да оглянитесь вокруг! Вы, что, не видите, что творится?! – уже еле сдерживаясь, буквально просипел представитель «органов».
– Не надо на меня повышать голос, товарищ уполномоченный, – в ответ тихо, но твердо возразил реаниматолог. – На дворе не 37-й год и вы на меня глазками не сверкайте. Я сказал, что визит к пациенту, в данный момент, невозможен и все тут. Я настоятельно требую отложить его хотя бы до завтрашнего дня.
Упоминание о временах не столь отдаленных вконец вывело из себя эфэсбэшника, который и так прилагал все усилия, чтобы доказать необходимость своего визита в доброжелательной форме. И, несмотря на то, что он был почти на голову ниже своего оппонента, это никак не помешало ему ухватить того за воротник халата и пригнуть журавлеобразного адепта Асклепия[4] к своему лицу почти вплотную:
– Слышь, ты, дерьмократ туев, – прошипел он тому в лицо на манер кобры, вперив свои побелевшие от бешенства глаза прямо в зрачки оппонента, – видит Бог, я пытался говорить с тобой на человеческом языке, но, как вижу, все без толку! Придется общаться с тобой на доступном твоему пониманию просторечии. А теперь слушай меня внимательно! У нас есть неопровержимые доказательства о причастности этого типа, что лежит у тебя в реанимации, к воскресному теракту. И то, что сейчас произошло с ним, это называется «устранение соучастников в целях сокрытия главных фигурантов дела». Ты способен понять, что этим твоим пациентом дело не ограничится?! Заказчики и дальше будут заметать хвосты, а значит, будут новые теракты и новые жертвы – дети, женщины, старики! Десятки! Сотни! И ты, со своими бараньими мозгами косвенно будешь причастен к этому!
– Да отцепитесь же от меня! – безуспешно попробовал врач отодрать от себя руки вцепившегося в него агента. Но агент, словно издыхающий бульдог, мертвой хваткой вцепился в него и никак не хотел отпускать.
А тот меж тем продолжал, не обращая внимания на попытки доктора оторвать от себя этого явно сумасшедшего, неизвестно как оказавшегося в рядах зловещей спецслужбы:
– Мне, по большому счету, плевать, подохнет или нет твой больной после допроса. Хотя я считаю, что такие типы должны кончать свою жизнь не иначе, как по приговору суда о высшей мере наказания. Для меня самым важным является то, чтобы как можно скорее получить от него нужные сведения любым путем! Слышишь?! Любым! И я их получу, хоть с твоей помощью, хоть с твоим сопротивлением. В одном ты прав. Сейчас не 37-й, но и не «святые девяностые», мать их ети, сейчас на месте президента не предатель, не пьяница и не двуликий Янус[5], а настоящий правитель, у которого слова не расходятся с делами. А по сему, тебе придется очень сильно постараться, чтобы я забыл написать в отчете о том, как ты сопротивлялся проведению следственных мероприятий.
– А если я все же… – проблеял реаниматолог, до которого только сейчас, кажется, судя по расширившимся зрачкам, начала доходить серьезность обстановки, сложившейся вокруг него самого и его реанимационного отделения.
– А тогда, – перехватил агент уже робкое возражение своего визави, – я свяжусь со своими и уже через полчаса и ты, и все твои медработники будете лежать кверху жопами со сложенными на затылке руками и давать пояснения о своем саботаже. Внял?
– Внял, – уныло кивнул тот головой, едва не задевая носом макушку следователя.
– Ну, то-то же, – сразу оттаял представитель правоохранительной службы, отпуская лацкан докторского халата и даже как-то немного виновато за то, что погорячился, стал разглаживать помятости на нем, случившиеся по его вине. – Веди, давай.
– Только прошу вас, – засуетился доктор, увлекая за собой агента вглубь коридора, – быть, как можно бережней с психикой пациента. Пожалуйста, постарайтесь быть с ним как можно мягче. Что бы там ни было, а все же он до сих пор находится на грани между жизнью и смертью. А если быть еще откровенней, то шансов выкарабкаться живым у него не слишком много. А вы, своим посещением, можете их сократить еще больше.
– Ладно-ладно, не учи, док, отца детей делать, – уже вполне добродушно отозвался агент.
Одноместная реанимационная палата, по принятым ныне стандартам, располагалась за стеклянной стеной и закрывалась такой же стеклянной дверью, видимо для того, чтобы персоналу было легче вести наблюдение за пациентами, не заходя внутрь помещения. Дойдя до палаты, доктор еще раз предупредил об осторожности обращения с «клиентом», присовокупив:
– Если что, то я подожду вас снаружи. И еще раз прошу: не переутомляйте его. Последствия могут быть фатальными.
– Учту, – коротко бросил агент, открывая стеклянную дверь и заходя в палату.
В реанимационной палате, представлявшей из себя, как уже только что говорилось, нечто подобное аквариуму царил полумрак. Шторы на окнах были плотно задернуты и солнечные лучи не проникали внутрь помещения, а свет от потолочных ламп, горевший в четверть накала, едва-едва скрашивал абсолютную темень. Видимо это было сделано специально, чтобы яркий свет не раздражал лежащего на койке пациента, опутанного катетерами и проводами от датчиков, следящих за его состоянием. Голова больного была плотно перевязана бинтами, а в изголовье над ним на специальной полке стоял аппарат, отдаленно напоминавший осциллограф, мерно попискивающий в неустанной своей работе. Его зеленоватый огонек выписывал ломаную кривую. Пострадавший лежал не совсем горизонтально, а в слегка приподнятом виде, так, что складывалось впечатление, будто он хотел сесть на кровати, но вдруг передумал и не стал завершать начатый процесс, предпочитая полулежащее состояние. Глаза были прикрыты тяжело набрякшими веками. Однако веки при внимательном наблюдении чуть подрагивали, что говорило об отсутствии у него сна. Следователь, осторожно ступая по ковролину, и без того скрадывающему звук шагов замер, разглядывая лицо «клиента». Наконец, выждав еще немного, тихо, но твердо обратился к лежащему:
– Роман Яковлевич, не притворяйтесь спящим, я же вижу, что вы не спите. У вас под закрытыми веками глаза бегают.
Веки пациента перестали подрагивать и замерли на несколько томительных секунд, как бы размышляя – открываться или нет, а затем медленно-медленно, словно их хозяин отрывал от пола двухпудовую гирю, поползли вверх. Мутный взгляд сначала уставился в потолок, а затем все так же медленно перешел на визитера.
– Кто вы? – слабым и чуть хриплым голосом произнес он, сфокусировав взгляд на непрошенном, но ожидаемом госте.
– Я, Иверзев Егор Семенович – майор оперативно-розыскного управления службы по защите конституционного строя и борьбе с терроризмом при ФСБ России.
– Что вы хотите от меня? – все тем же слабым голосом поинтересовался лежавший.
– Доктор разрешил мне с вами побеседовать, поэтому я хочу задать вам несколько вопросов на интересующую нас тему, – отстраненным голосом, в котором не проскользнула и нотка сочувствия, произнес майор. Это обстоятельство не укрылось от пострадавшего, поэтому сглотнув, подкативший к горлу ком, он со стоном выдавил:
– Я ничего не знаю.
Затем, как бы оправдываясь перед представителем «компетентных органов», добавил, чтобы разбавить лапидарность своего повествования:
– Я возвращался вечером домой. Под аркой соседнего дома меня кто-то окликнул. Я начал поворачиваться, чтобы посмотреть, кто меня зовет, и тут он меня ударил сзади чем-то тяжелым. Я сразу упал и потерял сознание. Больше я ничего не знаю. Можно вопрос?
– Конечно можно. Задавайте. Я весь – внимание, – живо откликнулся посетитель.
– У меня в нагрудном кармане была крупная сумма в валюте. Не подскажете, что с ней стало?
Гость не мог скрыть от пациента гримасу брезгливого недовольства на своем лице, подумав при этом про себя: «ему бы о Боге сейчас думать, а он о «тридцати сребрениках», ведь наверняка это была не первая его акция». Вслух же произнес сакраментальное:
– Увы-увы, Роман Яковлевич. При обнаружении вас под аркой дома сотрудниками «скорой помощи», никаких денежных, тем более валютных средств, обнаружено не было. Все это конечно печально, – продолжил он, – и к утерянным или похищенным деньгам мы еще, безусловно, вернемся, но поговорить я с вами хотел совсем по иному поводу.
– Какому поводу? – удивился больной, внезапно окрепшим от неподдельного удивления голосом.
– Вы ведь не ребенок, Роман Яковлевич, – вздохнул гость, плотно и по-хозяйски умащивая свой зад на стуле, что находился подле кровати. – Вы уже взрослый человек среднего возраста, и значит должны знать, ну или, по крайней мере, догадываться, что сотрудник управления ФСБ по охране конституции и борьбе с терроризмом, вряд ли будет интересоваться банальным ограблением в московской подворотне.
– Я не понимаю, о чем вы? – вновь выдавил из себя через силу Рахлин. Но даже беглого взгляда постороннего наблюдателя хватило бы, чтобы понять, как слова сотрудника спецслужбы напрягли и встревожили его. Заметив внутреннюю перемену в своем собеседнике, майор только усмехнулся кончиками губ, а глаза его повеселели, в них проскользнула искорка самодовольства. Он раскусил «топорную» игру своего подопечного и, как хорошая гончая, взял «верхний» след.
– Я в полной мере отдаю дань вашему актерскому умению, однако, все же замечу, что вы несколько переигрываете, – хищно усмехнулся он.
– Что вы от меня хотите?! Я и так пострадал после нападения, а вы вместо сочувствия и желания разобраться в том, кто мог совершить это преступление, приходите и начинаете меня в чем-то подозревать! – с нескрываемым жаром выпалил эту тираду Рахлин. На его пафосную речь тут же откликнулся осциллограф учащенным попискиванием. В ответ на тревожные сигналы аппарата, в дверях мгновенно возникла медсестра в операционном чепчике и маске, вопросительно уставившаяся на посетителя. Однако тот только махнул рукой в ее сторону «мол, все под контролем» и она быстренько умелась назад, явно не желая вступать в перепалку с «жандармом», как охарактеризовал его только что заведующий реанимацией.
– Ой-ой! – деланно испугавшись за состояние пациента, запричитал Иверзев. – Что это вы любезный так раздухарились?! В вашем шатком положении нужно оставаться в спокойствии во избежание фатального конца. К тому же я еще не задал вам ни единого вопроса по интересующей нас тематике.
– Каких еще вопросов?! Что вас еще интересует? Я уже все сказал! Вы, что, издеваться сюда пришли над потерпевшим?! – уже не сдерживаясь и не скрываясь, сорвался больной на своего мучителя.
– Хм-м, – сделал озабоченное лицо майор. – Тут ведь как посмотреть еще?
– Что вы имеете в виду?
– Я говорю, это еще вопрос, потерпевший вы или…, – начал и не закончил он, выжидающе глядя на лежащего.
– А кто я, по-вашему?! – искренне недоумевая, спросил тот.
– …или преступник, – уже отчеканил Иверзев, добавив зловещих ноток в свой голос.
– С каких это пор у нас пострадавших стало принято называть преступником!? – не сдавался пациент на фоне верещащего осциллографа.
– О?! – удивился майор, поудобнее размещаясь на стуле и сложив руки перед собой на груди. – Вижу, наконец, присущий вашей нации здоровый сарказм! Значит не все так страшно для самочувствия. Однако, позволю себе, поправить вас. Я не назвал вас преступником, а всего лишь сделал предположение, а это, как говорят у нас на Привозе[6] – две большие разницы. Не так ли?
– Я решительно, слышите, решительно не понимаю, куда вы клоните и что пытаетесь доказать?! Я честный и законопослушный гражданин, и я не позволю в отношении себя всяческих грязных инсинуаций!
«А ведь доктор лукавил, когда говорил, что пациент находится на грани жизни и смерти. Ишь, как поет. На пороге небытия такие речи, как правило, не произносят. Да и будь его состояние настолько плохим, как утверждал длинноносый, на суматошный звон аппаратуры уже давно бы слетелся весь медперсонал. Ладно. Возьмем эскулапа на заметку, в качестве подозреваемого во взяточничестве» – подумал Иверзев, слушая упреки в свой адрес со стороны кровати. Когда запал праведного негодования Романа Яковлевича изрядно поиссяк, все-таки, как-никак, а ранение все же сказывалось на его физических и моральных силах, майор взял слово.
– Вот я и пытаюсь разобраться в подоплеке вашего дела, а вы мусорите словами в мой адрес. И кстати, для смертельно больного вы слишком воинственны, что никак не говорит в вашу пользу.
Опять же, крупная сумма в валюте требует своего разъяснения о своем происхождении, – вслух рассуждал майор, внимательно при этом наблюдая за реакцией, пока еще опрашиваемого, а не допрашиваемого.
– Наличие денег в кармане у гражданина уже считается преступлением? – заерепенился Рахлин.
– Разумеется, нет, – искренне возразил майор, всплеснув руками, – но вот их происхождение, не исключено, имеет криминальный характер.
– Ну так и предъявите мне того у кого я их украл или выманил нечестным путем, – возразил он агенту, наивно полагая, что поддел его. Но майор был воробьем стреляным, поэтому не поддался на явную провокацию.
– За этим дело не станет, – промурлыкал он на манер сытого кота, беспечно отмахиваясь от ехидного замечания своего визави. – Это пока не слишком актуально, от кого и за что вы получили такую крупную сумму. Меня сейчас интересуют подробности вашей жизни накануне покушения. И желательно, с самого утра двадцать четвертого числа.
– Это еще зачем? – опять внутренне напрягся лежащий. – Ничего интересного в этом нет. Абсолютно. Сначала я хотел попасть на парад, но, слава Богу, не смог, по причине большой толчеи на подступах к Красной площади. А когда это случилось… с этим терактом, то я пришел в такое возбуждение, что никак не мог успокоиться и колесил по улицам почти до самого вечера, пытаясь прийти в себя. Вот и все. Что тут такого? Не каждый день взрывают главную площадь столицы.
– Весь день колесили с пачками денег? Кстати, я так и не спросил, а сколько денег-то было при вас?
– Это к делу не относится, – сказал, как отрезал Роман Яковлевич. – Сколько хочу, столько и вожу с собой. Может, я просто не доверяю банкам и все свои сбережения, предпочитаю иметь при себе. Не запрещено.
– Ну да, ну да, – закивал, соглашаясь Иверзев. – С собой-то куда как надежнее будет.
– Ваша ирония неуместна.
– Ладно. Не будем спорить по поводу уместности моей иронии. Вернемся к вашим внутренним переживаниям, толкнувшим на бесцельное путешествие по городу. Или все же была какая-то цель?
Ответом было глухое молчание.
– Ну, хорошо, – продолжил докапываться следователь, – а скажите, пожалуйста, на каком автотранспорте вы совершали многочасовой вояж по столице?
– Я-я, – слегка заикаясь, начал пациент, – взял машину у соседа.
– От чего так? – спросил майор, сложив бровки домиком.
– Я часто беру у него авто. По выходным он из дома, как правило, не выходит, а моя «Тойота» в последнее время стала частенько барахлить, поэтому пришлось ее оставить в гараже. Вы не думайте, у меня есть доверенность от него, – добавил он, как бы оправдываясь.
– Да я и не сомневаюсь, что документы оформлены должным образом, не хватало вам еще проблем с ГИБДД, при вашей-то работе, – хмыкнул Иверзев.
– На что вы намекаете? Да, моя работа связана с разъездами, поставками, договорами. Волка, впрочем, так же как и предпринимателя – ноги кормят. Вы ведь наверняка уже знаете все о характере моей работы, навели справки, – даже не спросил, а уверенно предположил Рахлин.
– Как оказалось, далеко не все знаем, но не извольте сомневаться, узнаем вскорости, – задумчиво пробормотал службист.
– У меня легальный бизнес и меня регулярно проверяют всяческие инспекции, – с обидой в голосе произнес пострадавший.
– И в этом не сомневаюсь, Роман Яковлевич, – подтвердил гость. – Однако давайте вернемся к вашим путешествиям. Значит, вы говорите, что бесцельно мотались по столице в чаянии прийти в себя от печальных известий, всколыхнувших страну. Я правильно вас понимаю?
– Да, – коротко ответил больной.
– Тогда опишите приблизительный маршрут вашего движения. Где вы были? Какие места вам запомнились?
– Ну-у, – протянул Рахлин, – так сразу и не вспомню…
– А вы постарайтесь, может и вспомните. Ведь кто-то за вами явно наблюдал, и вел по дороге. Не сидел же он в засаде, ожидая, когда вы вернетесь? Вы ведь могли и вообще в тот день не вернуться домой. Ваша супруга говорила нам, что вы часто отлучаетесь на день или два.
– Вы уже и с супругой успели побеседовать? – горько усмехнулся Роман Яковлевич.
– Что поделать? Работа такая, – пожал плечами Егор Семенович.
– Точно сказать затрудняюсь, но из того, что запомнилось, так это Воробьевы горы, Ботанический сад, набережная Москва-реки с Дворцом водных видов спорта, Поклонная гора, Новодевичий монастырь, Филевский парк. Примерно так. Крутился в центре – Хамовники, Раменки. Улицы переулки.
– Я правильно понял, что ваш ареал приходился в основном на юго-западе Москвы? – уточнил майор.
– Да. Именно там, хоть это и далековато от моего дома.
– Верно. Далековато. Вы ведь недалеко отсюда проживаете – на Малой Красносельской, согласно нашим сведениям.
– Вы прекрасно знаете, где я живу, – поморщился Рахлин. – И сюда меня «скорая» доставила, потому что это была ближайшая клиника от места преступления и моего дома.
– Значит, вы подтверждаете, что были на юго-востоке столицы? – не унимался майор.
– Ну да, где-то в этом районе. А где я еще должен был быть, раз не смог попасть на Красную площадь? Юго-Восток – самое живописное место в городе. Парки, памятники и прочие достопримечательности.
– Ага, – почесал за ухом любопытный и от этого не в меру приставучий следователь. – А тогда поясните мне, каким образом вас занесло за город?
– Не понял. Что вы имеете в виду?
– Я говорю, что раз вы так запереживались о судьбах мира, то за каким, простите, чертом вас понесло в аэропорт Шереметьево-2? Ведь это далеко не ближний свет.
– С чего вы взяли, что меня туда занесло!? – сделал настолько удивленное лицо Рахлин, что ему можно было бы и поверить в других обстоятельствах, уж больно искреннее удивление было в его чертах.
– Как это с чего?! – не менее искренне сыграл удивление собеседник. – На автостоянке Международного аэропорта работают видеокамеры, и они отследили как момент вашей парковки, так и момент вашего отъезда.
– Не было меня там. Вы что-то путаете, – насупился и поджал губы Роман Яковлевич.
– Как это ошибаюсь?! Нисколечко не ошибаюсь. Вот, – майор залез в нагрудный карман пиджака и достал оттуда блокнот, – читаю: «Ниссан» синего цвета, государственные номера Е128СС177. Это ведь номера машины вашего соседа, не так ли?
– Номера его, а меня в Шереметьево-2 не было. И все тут.
– Вы, любезный гражданин Роман Яковлевич, слишком высокомерно относитесь к возможностям современной следящей аппаратуры, – назидательно парировал слова, отпирающегося от очевидных фактов Рахлина. Слово «гражданин» впервые прозвучало в палате и это не предвещало Роману Яковлевичу ничего хорошего.
– Я уже «гражданин»? Мой статус в процессе разговора изменился?
– Вы уж простите меня, но назвать вас «товарищем», на основании имеющихся у нас данных, как-то язык не поворачивается, – откровенно заявил майор.
– Мне все равно, что вы себе вообразили на мой счет. Я вам делаю официальное заявление, что я не помню эпизод моего нахождения на территории аэропорта.
– Ах, скользкий вы наш, Роман Яковлевич! – не удержался от смеха Иверзев. – Я таки поражаюсь вашему таланту переобувания на лету. Ну да, ладно, у вас еще будет время и возможность со своим адвокатом опротестовать данные видеонаблюдения. Хорошо. Вы не помните, как вас занесло к черту на кулички, вы отрицаете, фиксирование вашей персоны в аэропорту, но ответьте мне, честно и откровенно: за каким лешимм вы загримировались для того, чтобы прокатиться по городу?
– Вы ошибаетесь, я опять вынужден это признать, – упрямо долдонил пациент.
– Да нет же! – перебил его не слишком ласково, уже начинающий терять терпение майор. – Это вы ошибаетесь, думая, что наклеенные усы с бородой, очки и шляпа, надвинутая чуть ли не до глаз способны скрыть вашу личность.
– А вот только не надо мне шить липовые улики. Когда меня нашли сотрудники «скорой» ничего такого при мне не было: ни фальшивой бороды, ни спортивного костюма, ни очков, ни шляпы. И в машине их тоже не было. Можете обыскать, – скривился в торжествующей ухмылке Рахлин. Активная мимика лица Рахлина не ускользнула от пытливого взора майора, как не ускользнуло от него то обстоятельство, что при этом конечности его оставались абсолютно неподвижными, что не могло быть естественным обстоятельством. И это говорило ему о многом.
– Стоп-стоп-стоп, – остановил его въедливый майор. – Я про костюм, кстати, ничего вам и не говорил, это вы сами сейчас ненароком проговорились. Вот, полюбуйтесь, – полез он опять во внутренний карман и достал оттуда пачку фотографий, но показал только одну из них, где Роман Яковлевич «засветился» в зале ожидания аэропорта. – Не правда ли – дикое сочетание? Спортивный костюм и шляпа. Кто вас так надоумил маскироваться?
Роман Яковлевич первый раз за весь разговор прикусил язык, ибо понял, что невольно проговорился и теперь лихорадочно искал повод для завершения крайне неприятного разговора. Повод искать долго не пришлось, потому что он сам пришел в обличии заведующего реанимацией. Приоткрыв стеклянную дверь, он заглянул в палату и зачастил:
– Все-все, Шахерезаде пора прекращать дозволенные речи. Я и так пошел у вас на поводу и превысил регламент.
– Вы правы, доктор, – опять еле слышно простонало койкоместо, – я очень устал. Проводите гостя.
