Александр Зелёный
Проект ВИЛ
Аннет и чиновник с минуту молча смотрели на неё, словно не понимали, что она говорит. Затем он повернулся к ведущей.
– Вы совершенно правы, Аннет. После терраформирования, мы получаем прекрасные оазисы на нашей планете. Планете, измученной выкачиванием ресурсов из неё. Измученной войнами, оружием массового поражения и бог весть чем ещё. Веками человечество безответственно выкачивало всё полезное из недр, а отходы просто сливало в ближайшую канаву, делая вид, что проблемы загрязнения не существует. Ещё недавно мы были близки к краху, как никогда! Но теперь, благодаря современным технологиям, наша компания, как вы знаете, возрождает природу, делает лучший мир для всех нас. Ради будущего наших детей.
Девушка вновь фыркнула:
– Вы делаете мир лучше только для своих детей! Как насчёт детей, которые живут в ваших «Зелёных зонах»? Сколько их умирает от онкологии ежегодно? Да вы с вашей «Терра новой» сделали больше для уничтожения планеты, чем все ядерные взрывы, вместе взятые! Вы нарушаете и без того поломанный баланс экосистемы! Производя один квадратный километр своего «оазиса», вы делаете отходов на заражение десяти квадратов!
И вновь ведущая и терраформовщик молча смотрели на неё, а потом снова повернулись друг к другу.
– Это великолепно, – сообщила Аннет, собирая в стопку какие-то бумаги. – Надеюсь, совсем скоро все мы сможем переселиться в Зоны комфорта и забыть об этом ужасном смоге! Ох, как у меня от него секутся волосы, вы бы знали, – она засмеялась скрипучим смехом. – Напоминаю, что у нас в студии представитель «Терра Нова» Джеймс Ллойд и эээ…
– Леси! – злобно крикнула девушка, покрывшись красными пятнами и страшно выкатив глаза.
– Да, Леси. Представитель э… Детей Земли, да. Мы вернёмся после короткой рекламы.
Я допил бокал прекраснейшего вина. В голове образовалась лёгкость, а тело, наоборот, налилось приятной тяжестью. Всё стало лениво, мысли потекли медленно, огромные, как киты. Я добрёл до кровати, кое-как разделся и рухнул на подушку. Вокруг стояла гробовая тишина. Такая непривычная и такая блаженная. Не вспомню, когда последний раз засыпал в полной тишине. Если вообще засыпал так хоть когда-нибудь. За день столько всего произошло, о стольких вещах хотелось подумать, но мозг оказался перегружен впечатлениями. Усталость и бокал вина сделали своё дело и я провалился в сон без сновидений.
Глава 3
Невероятно, насколько быстро человек может привыкнуть к переменам. Еще вчера роскошь и блеск штаб-квартиры вызывали у меня трепет, а сегодня шикарные апартаменты казались мне совершенно обычным делом. Будто бы я жил так всю жизнь и не существовало моей крошечной квартирки на другом конце столицы. Разум отказывался думать о том, что всё это может быть временным явлением. Внутренний голос кричал, что так теперь будет всегда.
Такие резкие перемены в сознании возникли из-за того, что вокруг был другой мир. Другие люди с совершенно иными повадками и интересами. Здесь никого не беспокоили цены в магазине, потрясения на рынке труда или возможность записаться на приём к эндокринологу хотя бы в текущем полугодии. И все они были так уверены, так важны, что эти чувства передавалась человеку из того, низшего мира. И этот человек отказывался верить, что его жалкое существование до попадания в этот дивный мир не было досадным сном.
Проснувшись утром, я был уверен, что меня ждёт максимально продуктивный день. Меня распирало от желания во что бы то ни стало с пользой провести эти два дня и встретить своего подопечного во всеоружии своих академических знаний по истории. Но этим надеждам не суждено было сбыться.
С самого утра мне принесли красивый чёрный костюм с брошью-логотипом компании. Костюм сидел на мне великолепно. Что странно, если учесть, что мерок с меня никто не снимал. Я не узнавал своё отражение в зеркале: не вспомню, когда последний раз надевал классическую одежду. Наверно, ещё в институте. Вид был непривычный и почему-то даже отталкивающий. Как позже выяснилось, цвет костюма имеет значение: серые носят простые служащие, синие – среднее звено, а чёрные разрешается носить привилегированным сотрудникам. Как эта иерархия увязывалась с белыми халатами местных учёных мне было совершенно неясно. Возможно, насчёт цветовой дифференциации костюмов надо мной просто подшутили.
Пока я рассматривал себя в огромном зеркале, в дверь постучали: ко мне пришли двое из службы безопасности. Целый день меня вновь мурыжили бесконечными тестами, сдачей крови, мочи, сканированием сетчатки глаза и бог знает чем ещё! Все мои доводы, что времени в обрез, что меня уже приняли, что звонил сам Симонов не имели никакого эффекта. Я даже угрожал, но всё тщетно.
Ближе к вечеру меня, наконец, отпустили на обед. Злой, как чёрт, я выскочил в коридор и отправился на поиски кафе. По слухам, оно было неподалёку. Даже новый костюм начал меня бесить, хотя он уж точно ни в чём не виноват.
Сейчас явно не время обеда или кофе-брейка: кафе пустовало. В углу сидел Глеб с начатой кружкой пива. Он небрежно махнул мне рукой. Я сел за его столик и заказал себе обед.
– Обживаешься?
– Не то слово, – я всё ещё был зол. – Целый день меня долбают своими проверками! Сил нет!
– Секретность. Важность, – Глеб пожал плечами.
– Секретность, важность, – я чуть успокоился, увидев перед собой поднос с едой. – Это может у вас там, в госбезопасности эти дела привычные, а мне такое в диковинку. И времени в обрез.
– Госбезопасности? – глаза Глеба блеснули.
– Угу, – я был слишком возбуждён, чтобы обращать внимание на его шпионские отнекивания. – Ты ж оттуда?
– Да, —сказал он и устроился поудобнее. – Но, когда служил в «Монолите» волокиты и бумажек было не меньше, поверь мне. Сейчас везде так. Особенно, когда берут людей с улицы, как тебя.
– Всякую чернь, да? – усмехнулся я.
–Ну, я бы так не сказал, – Глеб задумчиво почесал подбородок. – А вот твои боссы наверняка думают про тебя именно так. Что тут поделаешь, другое сословие.
Он задумчиво посмотрел в окно. Внизу копошился город, едва различимый с этой высоты. Прямо на уровне окон пролетел большой транспортный вертолет: кто-то из верхушки нашей компании не хотел тратить время на езду даже по выделенной дороге.
– Что думаешь о проекте? – я быстро расправлялся с едой.
Глеб усмехнулся.
– Быстро учишься. Уже не произносишь его название. Думать про него мне необязательно. Мне обязательно составлять подробный отчёт и отправлять его боссам.
– Но у тебя же есть своё мнение?
– Иметь своё мнение мне необязательно. Мне обязательно составлять отчёт и отправлять своим боссам.
Он посмотрел на меня. Его глаза смеялись.
– Ясно. Ну, а у меня оно есть! По мне так это очень круто: воскресить человека! Это же с ума сойти можно. Он думает, говорит и всё такое.
Глеб закивал.
– Да, очень круто. Только тебе что с этого? Тебя, меня и кого-либо ещё всё равно никто воскрешать не будет. Сословие не то, – повторил он и залпом допил пиво.
– Всё равно круто, – без прежней уверенности повторил я. – И сразу такой успех! Не просто воскресили, но и Залужин говорит, что мыслит нормально, ходит.
– Это нельзя назвать успехом «сразу», – он небрежно смахнул крошки со стола. – Эта попытка далеко не первая. Что ты думаешь, чего они начали так яростно тебя искать? Да потому что он впервые прожил больше двенадцати часов. И не просто прожил, а, как ты говоришь, сам ходит, сам говорит. Были и мертворождённые, и безумцы, кидающиеся на персонал. И уроды с мутациями были. Некоторых учёных выворачивало от их вида, не к столу будет сказано.
Я задумался. Наверное, без опыта ошибок трудно невозможно никакое движение вперёд. Тем временем, Глеб с шумом подвинул стул и встал из-за стола.
– Ладно, увидимся, – небрежно бросил он.
Глеб ушёл, кивнув на прощание официанту. С минуту я сидел в задумчивости, затем мотнул головой и тоже встал. Пора официально стать членом большой семьи транснациональной корпорации «Ранасентия» и наконец заняться делом.
После долгих блужданий по коридорам, я наткнулся на какого-то лаборанта и допросил его с пристрастием, пытаясь выяснить, где находится отдел персонала. Бедняга аж весь затрясся, увидев мой чёрный костюм и дрожащим голосом объяснил куда идти. Это не особо помогло, так что даже нужный лифт, не говоря уже о нужном кабинете, я нашёл спустя добрые полчаса. Очень жалко, что отпустил того беднягу: надо было использовать его в качестве проводника. Миловидные девушки в кабинете радушно встретили меня и мы приступили к оформлению бумаг.
Наконец-то выяснилось, кем я, собственно буду работать, сколько зарабатывать и будут ли мне оплачивать дантиста. Вся предыдущая злоба и ненависть вмиг испарились. Чёрт, да за такие деньги я готов сидеть под тестами круглосуточно! Единственное, чего боялся, так это того, что ВИЛ правда внезапно помрёт и меня выставят на улицу за ненадобностью.
Когда я вышел из отдела персонала, часы показывали уже начало одиннадцатого. Но получив такой запас мотивации, что хватило бы на всю «Ранасентию», я твёрдо решил сегодня поработать во что бы то ни стало и отправился в комнату наблюдения, где впервые встретил Залужина.
«ЦУП» пустовал. Даже часть освещения выключили: в помещении царил полумрак. Я тихонько вошёл внутрь. Только за одним терминалом бессовестно спал кто-то из учёных. Большие экраны, в основном, оказались выключены. Но самый большой прилежно работал и показывал белую комнату с сидящим на кровати человеком. Напротив него кто-то стоял. Я подошёл ближе и присмотрелся. Сидящий на кровати – это определённо ВИЛ. Бледный и такой необычный без костюма начала двадцатого века. Напротив него стоял Залужин и что-то писал в планшете, не глядя на подопечного. Кажется, ВИЛ что-то говорил.
– Боря? Ты чего здесь? – спросил приятный голос.
Ко мне подошла Алина, привычно прижимая к груди планет. Глаза были усталые и покрасневшие.
– Да я это, поработать решил. А то весь день, знаешь, с бумажками провозился.
– Поздно уже, – мягко сказала она. – Сейчас тебе никто подключать ничего не станет. Вот только Матвей Альбертович показания снимет и всё на сегодня.
Она зевнула, прикрыв рот ладошкой.
– Давай я тебя провожу, – вдруг сказал я.
Она с благодарностью улыбнулась и мотнула головой:
– Мне ещё тут закончить нужно.
– Да какое закончить? – осмелел я. – Ты сейчас свалишься от усталости. Пойдём.
Я выхватил у неё планшет и положил на ближайший стол. Она тут же взяла его снова, но направилась к выходу. Мы вышли в коридор. Алина ещё раз зевнула, уже не скрывая утомления.
– Скоро будет полегче, – сообщила она. – Когда тебя к нему допустят и мы убедимся, что с физиологией всё хорошо, то круглосуточное наблюдение снимут.
– Конечно! – легко согласился я.
– Аль’ин!
Мы обернулись. К нам подскочил высокий щегол с наглыми глазами. На нём был белоснежный халат учёного, со значком «Ранасентии». Похоже, это был какой-то знак отличия среди научного персонала, потому что такой же я видел у Залужина и не видел у большинства других сотрудников.
– Чего тебе, Билл? – устало спросила Алина, не скрывая нетерпения.
– Тьи сказать, что ещё работ ’ать сегодня. Я ть′ебя проводить?
Он говорил с сильным акцентом. В эпоху нейросетевых переводчиков, это выглядело странно: обычно иностранцы говорили на родном языке, а программа переводила речь на язык слушателя, что называется, на ходу. Видимо, такая речь была «фишкой» старины Билла. Неприятный тип.
– Нет, Билл, спасибо. Мне ещё нужно в лабораторию. Лучше завтра поговорим.
– Пойти вместе? – глаза Билла блестели.
– Здравствуйте! – громко объявил я. – Я Борис Сергеевич. Специальный консультант.
Я выпрямил спину и расправил плечи, чтобы казаться шире и выше.
– Хай, Бо́рис, – он мельком взглянул на меня и вновь стал неотрывно смотреть на Алину.
– Нет, Билл. – наконец, сказала она. – Мне только сдать данные. До завтра.
Алина небрежно махнула ему и пошла, не оглядываясь. Я победоносно взглянул на интуриста и поспешил за ней. Она шла молча рядом со мной и смотрела прямо перед собой. Как будто уже спала. Так мы и дошли до её апартаментов.
– Спасибо, Борь. Билл… Он хороший, но бывает приставучим. А я сейчас слишком устала.
Она на секунду тронула меня за плечо и скрылась за дверью. Я поплёлся к себе, перебирая в голове варианты того, что можно было сказать и проклиная себя за тупость.
На следующий день, наконец-то, началась подготовка к работе. Мне выделили терминал в комнате наблюдения, подключенный к нейросети «Ранасентии». Она встретила меня во всеоружии знаний о биографии ВИЛа и его эпохе. Для начала, я освежил данные о его жизни и об основных событиях того времени. Сеть услужливо предоставляла мне информацию, классифицировала её, находила нужные факты и подсказывала, что ещё может пригодится в общении с ВИЛом.
Я чувствовал себя, как рыба в воде и не замечал, как летит время. Давно оставив позади научные премудрости, у меня вновь появилась возможность окунуться в волшебный мир прошлого. Окунуться в эпоху титанов и великих свершений. Время великих потрясений. Мир трясло от столкновения идей, учений, философий. Решалось по какому пути человечество двинется дальше. На этот же период пришлись одни из самых жестоких и кровопролитных войн. Голод, нищета, болезни. Но вместе с ними – надежда, индустриализация, технология, грамотность и многое другое. Безумный вихрь засасывал в воронку событий целые народы и коверкал судьбы миллионов самым непредсказуемым образом.
Чем больше я вспоминал (и узнавал нового) о ВИЛе, тем больше меня бросало в дрожь от того, кого именно воскресили мои работодатели. Сказать, что это была историческая личность – это ничего не сказать. Всю свою жизнь этот человек доказывал невозможное, совершал невероятное и обладал титанической работоспособностью. И кто знает, что было бы с миром, если бы он не умер в пятьдесят три года. Собрав вокруг себя не менее ярких личностей, чем он сам, ВИЛ оставил после себя целое учение, показав людям, что именно они хозяева всего вокруг. Что без них крошечный процент сверхбогатых, на которых они ровняются и которым поклоняются (и которых боятся), ничего не стоит. Что мечтать стать мелким лавочником – не более чем очередной виток эксплуатации человека, а гордость за свой труд – единственное, чем может гордиться человек. ВИЛ доказал, что рабочему нечего делить с другим рабочим, будь он французом, немцем, русским или кем-либо ещё. И уж тем более у них нет ни одной причины убивать друг друга в войнах, смысл которых не понимала даже та кучка людей, сидевших на самом верху, перекраивая карту мира лишь за тем, чтобы утолить патологическую жажду обогащения. Безумную жажду золота, которой почему-то принято восхищаться и стремиться к ней. Когда кто-то покупает смартфон в кредит на десять лет – мы считаем его сумасшедшим. Когда старик тратит последние деньги на пополнение коллекции фигурок, уверены, что у него поехала крыша. Но когда человек накапливает такие суммы, какие способны прокормить целую страну и половину из которых он никогда не успеет потратить при всей своей фантазии, мы восхищаемся им и ставим его в пример.
Ленин показал миру другой путь, разорвал тот порочный круг, по которому человечество шло ещё с каменного века, когда просто совершенствовало способы убийства себе подобных и методы обогащения за счёт других. А падение той страны, которую он возвёл, было не менее драматичным, чем его восхождение наверх.
Ближе к обеду комната оказалась забита людьми до отказа. Помещение наполнилось гомоном, все суетились, спорили и покрикивали друг на друга. Но, насколько я понял, сам ВИЛ их совершенно не интересовал. Он так и сидел в одиночестве в своей белой комнате и по большей части спал. Краем уха, я услышал, что есть указание лишний раз его не беспокоить, чтобы «не ляпнуть лишнего». Что такого лишнего можно ляпнуть человеку, очнувшемуся в другой эпохе было совершенно неясно. Где-то на периферии зрения всегда маячил вездесущий Глеб. В основном, создавалось впечатление, что он бездельничает, но на поверку, он постоянно с кем-то говорил, в его руках то появлялись, то исчезали бумаги или планшет. Иногда к нему подходили какие-то люди, явно не учёные, он что-то отрывисто им говорил и они исчезали. Через время появлялись уже другие и история повторялась.
Алину видно не было или я её просто не заметил. Залужин тоже не появлялся, но иногда объявлял какие-то совершенно мне незнакомые термины по громкой связи. В такие моменты все замирали и слушали. Кода объявление заканчивалось, все очень радовались и возвращались к работе. Вообще, по общему настроению, дела шли хорошо.
К вечеру я был удовлетворён своими знаниями. Конечно, будь у меня больше времени, смог бы подготовиться «на отлично», но, если учесть сжатые сроки и специфику работы, считаю, что справился блестяще. Довольный собой, я отправился к начальству с докладом.
Залужин сидел в своём кабинете и с удовольствием пил кофе. Я обратил внимание, что люди в «Ранасентии» выглядели очень хорошо: как выяснилось, Матвею Альбертовичу было восемьдесят семь лет! Видимо, сказывался профиль корпорации с её передовыми технологиями. Или хорошее питание. Или качество жизни. Или всё сразу. Увидев меня, Залужин широко улыбнулся и жестом пригласил сесть. Я мотнул головой и остался стоять, сославшись на усталость пятой точки за время сидения за терминалом. Он улыбнулся шире и понимающе кивнул.
– Как ваши успехи? – он смотрел на меня поверх кружки.
– Прекрасно. Я готов.
– Ого. Даже так.
Залужин поставил кружку на стол и прошёлся по кабинету.
– Это очень хорошо, Борис. Очень хорошо. И вовремя. ВИЛ окончательно приходит в себя, мы настроены оптимистично и он задаёт всё больше вопросов. По большей части, пока нам удаётся отмалчиваться, но он становится всё настойчивее. Завтра утром вас проконсультируют психологи и мы допустим вас к нему.
Он помолчал.
– И с этого момента вы будете целые дни проводить с ним. Вы готовы, Борис?
– Да.
Я не сомневался ни мгновения и лицо Матвея Альбертовича смягчилось. Но в его голосе и движениях чувствовалась нервозность.
– Что-то не так? – аккуратно спросил я.
С минуту Залужин молчал.
– Да, так, Борис, не обращайте внимания. Видите ли, я биолог. Многие годы я работал над совершенствованием генома человека и поиска секрета бессмертия. Было столько неудач… Столько ложных путей. За эти годы я привык видеть в работе цифры, молекулы, расчёты. Стал забывать, что мы говорим о людях. Что кроме сердца, почек и селезёнки у них есть душа, есть психика.
– С этим вы тоже блестяще справились.
– Да, надеюсь. Просто… Я могу прекрасно прогнозировать что может произойти с телом с точки зрения биологии. Но вот со стороны психики… Я боюсь, что он может не выдержать разговора с вами. Вдруг его убьёт правда? Или он того? Свихнётся.
Он пристально смотрел мне в глаза.
– Я сделаю всё, от меня зависящее, Матвей Альбертович, обещаю. Уверен, что вы зря беспокоитесь. Здесь есть психологи, есть нейросети, они не позволят нам ошибиться. Всё будет хорошо, уверяю вас.
Он слабо улыбнулся.
– Надеюсь, вы правы. Когда на алтарь положено столько трудов, начинаешь видеть проблему там, где её нет. Ох, вы не представляете, как долго мы шли к этому дню. Но вы правы. У нас здесь собрались лучшие из лучших и нет причины сомневаться в успехе. Нам стоит отдохнуть перед завтрашним днём. Хотя я уже и не помню, когда последний раз отдыхал.
Мне было не уснуть. Ворочался, мне было то жарко, то холодно. То вдруг я осознал, что не могу уснуть в тишине, которой ещё вчера я так восхищался. В квартире всегда были какие-нибудь звуки: то соседи, то гул с улицы, то ещё чёрт знает что. А здесь от тишины прямо звенело в ушах. Казалось, что во всей башне остался только я один и он, сидящий в белоснежной комнате на кровати где-то в глубине здания.
Я встал, сел на диван и включил телевизор. Мне захотелось поговорить с Алиной. Вот прямо сейчас, ночью. У меня напрочь вылетело из головы её отчество: можно было бы позвонить а-ля официально, мол, что-то важное по работе надо узнать. А без отчества это почему-то казалось плохой идеей. Я вздохнул и отложил смартфон в сторону.
Показывали репортаж о крупном взрыве в шахте компании «Сталь Сибири», где-то на востоке. Более ста горняков точно погибло, ещё несколько десятков человек, возможно, заблокированы в тоннелях. Представитель компании говорит, что вызволить их не получится и, скорее всего, они там погибнут. Репортаж продолжается, оператор снимает оборудование компании, доходы которой сравнимы с доходами мегакорпораций. Журналист буднично рассказывает о работе шахты. Зарплата горняков, разумеется, зависела от выработки. Люди трудились по двенадцать, четырнадцать, а то и по восемнадцать часов, чтобы прокормить семьи. Конечно, ни о какой технике безопасности не могло быть и речи при таких темпах работы, что, в конечном счёте, и привело к трагедии. А теперь, когда столько людей погибло, выяснилось, что инцидент ещё и поможет «Стали Сибири» сэкономить на этих беднягах: официальные выплаты семьям погибших на производстве, много меньше, чем эти горняки зарабатывали за свой тяжкий труд. И уж тем более дешевле заплатить месячное жалованье детям погибших, чем оборудовать шахты всем необходимым для безопасности шахтёров.
Я выключил телевизор и поплёлся обратно в кровать, стараясь не смотреть, сколько сейчас времени, потому что опасался, что уже почти утро. Нужно хотя бы немножко отдохнуть перед завтрашним днём. Как всегда, волнение напрочь прогоняло сон. Уснул я только под утро, когда уже занимался рассвет. Мне снились пожары, какие-то крики и Матвей Альбертович, почему-то верхом на коне.
На следующий день, не выспавшийся, я предстал перед психологами. Меня переодели в строгий костюм начала двадцатого века: донельзя классическую и неудобную «тройку». Двое мужчин и женщина нудно консультировали меня о поведении с подопечным. По большому счёту, они говорили прописные истины: не вываливать на него всё сразу. Избегать резких движений и криков, говорить с ним мягко. Чётко выговаривать слова. Улыбаться. Стараться общаться с ним на языке его времени, оперировать знакомыми ему фактами и событиями. Я слушал в пол уха и неотрывно смотрел на полимерную дверь, отделяющую меня от него. Позади меня, за терминалами, сидели учёные, намеревавшиеся слушать каждое наше слово и конечно же записывать всё происходящее. Где-то там была и Алина с Матвеем Альбертовичем. Психологи замолчали и я понял, что можно начинать.
Я подошёл к двери и остановился, глядя на ручку. Чувство чего-то необъятного, великого захлестнуло меня. Не понимая его, я пытался убедить себя, что ничего невероятного не происходит. Просто поболтаем пять минут. Я не первый человек, с которым он заговорит. Я не Гагарин и не Армстронг. Но что-то внутри меня кричало, что происходит нечто крайне важное.
Я вошёл и закрыл за собой дверь. Всё так же на кровати, сидел небольшой человек, упёршись руками в матрац и неотрывно смотрел на меня. Внимательные глаза следили за выражением моих глаз, ловя каждое их движение. Он выглядел здоровым и спокойным. Стояла звенящая тишина, было отчётливо слышно его ровное дыхание. Это точно был Ленин, образца возраста сорока девяти лет. Как мне объяснили, его «воскресили» примерно за год до проявления первых серьёзных проблем со здоровьем.
– Здравствуйте, Владимир Ильич. Меня зовут Борис Сергеевич Еремеев.
– Здравствуйте, – быстро ответил он. – Кто вы? Что я здесь делаю? Сколько меня будут здесь держать?
ВИЛ чеканил каждое слово и продолжал в упор смотреть на меня.
– Эм…
К своему стыду, я растерялся и напрочь забыл все подготовленные фразы. Я вспомнил, что на меня сейчас смотрят несколько десятков пар глаз и ещё неизвестно, сколько народу будут просматривать запись этого разговора и что вообще, возможно, это исторический момент и покрылся холодным по́том. Ноги стали ватными и я ненавидел себя за это.
– Отвечайте по существу, молодой человек, – нетерпеливо потребовал ВИЛ. – Мы в немецкой клинике?
– Почему в немецкой? – не без любопытства спросил я, продолжая стоять около двери.
– Потому что здесь всё необычно. По-немецки.
ВИЛ встал и прошёлся по комнате, заложив руки за спину. Он высоко задирал подбородок, очевидно, выражая своё крайнее недовольство. ВИЛ указал мне на стул рядом с кроватью и я поспешно сел. Он остановился напротив зеркала и приподнялся на носочках.
– Тратим время, – вновь нетерпеливо сказал он. – Вы будете отвечать?
– Я сотрудник корпорации «Ранасентия»…
– Корпорации? «Ранасентия»?
Я вздохнул и постарался собраться с мыслями.
– Владимир Ильич, как вы считаете, почему вы здесь?
– Думаю, со мной случился удар, – он вновь прошёлся по комнате и остановился возле двери. – Я плохо помню события последних дней. В голове туман. Думаю, меня доставили в Германию для лечения. Или доставили вас в СССР.
– Нет, всё несколько сложнее.
Он быстро развернулся, подошёл ко мне и сделал движение оттопырить правое ухо, чуть наклонившись ко мне:
– Ну? Я слушаю, молодой человек. Говорите яснее!
– Сейчас на дворе двадцать первый век, вы находитесь не в клинике, а в лаборатории. С помощью новых технологий вас вернули к жизни.
– Вернули к жизни?
– Да, Владимир Ильич. Вы были мертвы более ста лет.
Он вернулся к кровати, но не сел. Некоторое время он стоял, отвернувшись от меня. Молчание затянулось и я не знал, как продолжить разговор.
– Ясно почему всё такое незнакомое, – наконец, сказал ВИЛ. – Тот пожилой человек – врач?
– Да, он глава проекта по вашему воскрешению, – я решил, что он говорит о Залужине.
– Так и подумал. Ну а вы? Вы из политбюро? – он смерил взглядом мой костюм древнего фасона.
– Нет, Владимир Ильич. Я буду вашим секретарём. В мои задачи входит помочь вам адаптироваться в новом мире и отвечать на все интересующие вас вопросы.
– Пока справляетесь неважно, – заметил ВИЛ.
– Простите, – извинился я и вспомнил о последнем неотвеченном вопросе. – Вас будут держать здесь ещё недолго. Специалисты хотят убедиться, что с вашим здоровьем всё в порядке. Они говорят, что уже скоро вы сможете выходить из комнаты.
– Отлично. Попросите их дать мне что-нибудь почитать. И пусть принесут мне бумагу и чернила. Я тут с ума сойду, смотреть в четыре стены! Кроме вас, все игнорируют мои вопросы, это подло. И подготовьте мне доклад о судьбе моих соратников. И мне нужны книги по истории периода, пока я… гм… отсутствовал.
Он поморщился, потёр лоб и сел на кровать.
– Может быть, не всё так сразу? – участливо спросил я. – Врачи говорят, что вам ещё нужно много отдыхать. Поймите, вы первый, кого вернули к жизни.
– Опять я первый, – проворчал ВИЛ. – Ладно, будь по вашему. Но чтиво организуйте всё же. И чернила, бумаги. И попросите их, чтобы мне говорили о моём состоянии. Я не хорёк, чтобы игнорировать мой писк.
ВИЛ уже полулежал на кровати, глаза его смыкались, он говорил всё тише. Я покивал и потихонечку вышел за дверь, постаравшись закрыть её как можно тише. В комнате наблюдения стояла благоговейная тишина. Все обступили меня и молча смотрели щенячьими глазами.
– Книжку хочет, – объявил я. – И заметки делать.
Учёные наконец пришли в движение. Они обменивались мнениями, радостно выкрикивали какие-то показания, кто-то трепал меня за плечи и благодарил. Другие уже обсуждали какую книгу безопасно будет дать ВИЛу и где раздобыть чернильницу в наши дни.
Ко мне подошёл Залужин и Алина. Матвей Альбертович был счастлив, он вновь стал трясти мою руку, норовя оторвать:
– Поздравляю! Поздравляю, Борис Сергеевич! Это успех! Вы держались молодцом, правда-правда. Не растерялись, подобрали слова. Вы как никто подходите для этой работы, у вас талант! И ВИЛ прав: мы слишком увлеклись научной стороной вопроса и совсем забыли, что он живой человек, которому необходимо живое общение и правда о его состоянии. Этим я займусь лично. Так, психологи сейчас анализируют его вопросы, но они дали вам кое-какие рекомендации о дальнейших действиях. Алиночка введёт в вас в курс дела, а я побежал.
Залужин закрылся в своём кабинете. Скорее всего, спешил доложить высшему руководству об успехе предприятия. Алина привычно мне улыбнулась.
– Ты молодец, что не стал рассказывать о судьбе его друзей. И не обещал книг по истории. Мне сказали, что ему сейчас не стоит знать, что дело его жизни провалилось.
– Да уж понятно, – хмыкнул я. – Он наверняка захочет увидеть плоды своих трудов, а их нет.
– На его месте наверное с ума можно сойти.
Я пожал плечами.
– Зато есть шанс всё начать заново, с чистого листа. Такого ещё ни у кого не было.
Она тронула меня за локоть и увела к моему терминалу. Туда были загружены советы от психологов и дожидалась нейросеть: она уже обработала новые данные и выдала рекомендации по дальнейшему общению. Я мельком просмотрел их: не вдаваться в подробности нынешнего политического строя, не называть конкретных дат, больше слушать и меньше говорить. Не спорить.
Между рядами терминалов, как лань, пробежала психолог. В глазах стояло лёгкое безумие. Я вопросительно посмотрел на Алину.
– Вспомнили, – объяснила она. – Вспомнили, что ВИЛу понадобятся бумажные книги. Планшет вряд ли его устроит.
ВИЛ мирно спал, а в лаборатории царил невероятный хаос, как перед Новым годом: все были в приподнятом настроении и ждали чего-то необычного.
До самого вечера я изучал новые данные от нейросети. Она построила полноценную модель поведения с ВИЛом и разработала недельный план его адаптации. Судя по разговорам моих коллег, план его медицинской реабилитации она тоже составила. Ближе к девяти вечера доставили книги и где-то откопали настоящую чернильницу с не менее настоящими чернилами. Для досуга, ему привезли стихотворения Лермонтова, Толстого, Чехова. Нашёлся экземпляр «Анны Каренины» и «Мать» Горького. Залужин забраковал «Капитал» Маркса, хотя психологи очень на нём настаивали.
Несмотря на моё присутствие, Матвей Альбертович решил сам доставить бесценный печатный груз, погрузив всё это на медицинский столик на колёсиках. ВИЛ к этому моменту уже проснулся, поужинал и бесцельно бродил по комнате. Мы все наблюдали за происходящим через большой главный экран. Залужин подкатил тележку к кровати и сел на стул, на котором совсем недавно сидел я. ВИЛ пересмотрел книги и поморщился. Он что-то говорил Залужину, но звук был включен только на отдельных терминалах и мой к таким не относился. ВИЛ был спокоен, говорил в основном Залужин, похоже комментируя состояние своего подопечного.
Их беседа продолжалась долго: на часах уже была почти полночь и мои веки стали тяжелеть. Протяжно зевнув, я решил, что сегодня услуги лучшего в мире пресс-атташе не пригодятся и отправился спать. Почти у выхода, за терминалом, сидел Глеб. В одно ухо был воткнут наушник, Мещеряков напряжённо всматривался в экран, ловя каждое слово беседы. Он не обратил на меня никакого внимания и я вышел в коридор.
