Александр Зелёный
Проект ВИЛ
Глава 10
Тем утром я находился в великолепном расположении духа: накануне сбежал от ВИЛа пораньше, поскольку к нему приехал Залужин со своими вечерними посиделками. В итоге, мне удалось поужинать с Алиной и, на мой скромный взгляд, всё шло как нельзя лучше. Я вприпрыжку пробежал мимо сонного консьержа и, пока он не успел сообразить что бы такого у меня спросить, выпорхнул на улицу.
И чуть не влетел, как в бетонную стену, в двоих крупных ребят в коричневых костюмах. Позади них стояла чёрная машина с синими госномерами. Они сурово смотрели на меня сверху вниз.
– Борис Сергеевич, пройдёмте, – сказал тот, что справа и небрежно махнул передо мной удостоверением госбезопасности.
У меня всё похолодело внутри.
– А в чём дело?
– Пройдёмте-пройдёмте.
Меня взяли под руки и посадили на заднее сиденье. Эти двое сели по бокам от меня и машина тут же рванула с места.
– Я вообще-то на корпорацию работаю, – сообщил я. – «Ранасентия».
Гэбэшники молчали, глядя прямо перед собой. Машина мягко летела по выделенной полосе. Что это могло быть? Мысли мельтешили в голове, как мотыльки вокруг лампы. Может, не всё так плохо? Может, это Глеб? Решил мне что-то сообщить, вот и прислал своих за мной? Я ухватился за эту мысль, как за спасательный круг, молясь всем святым, чтобы это было так. Скоро мы приехали на Лубянку. И тут я понял, что всё. Конец.
Машина остановилась, один из сопровождающих вылез, оставив дверь открытой и я выбрался за ним. Передо мной, под тёмными тучами, высилась громадина мрачного старинного здания. У меня аж ноги стали ватными. В голове стали проскакивать робкие мысли, что надо что-то сказать или звонить кому-нибудь. А кому? Глебу? Алине? Залужину?
Меня вновь взяли под руки и завели внутрь. Меня заставили вывернуть карманы и оставить всё их содержимое у дежурного. Мы шли по бесконечным коридорам с высокими потолками. Мимо шагали люди с озабоченным или задумчивым взглядом. Некоторые о чём-то тихо переговаривались, но замолкали, как только ровнялись с кем-нибудь ещё. На окнах висели старые, огромные и тяжеленые шторы. Мы всё шли и шли. Поднимались и опускались по тёмным, узким лестницам.
Пройдя через ещё один пост охраны, мои конвоиры наконец остановились перед массивными дверями. Рядом висела золочённая табличка и я прочитал: «Красногромов В. В. Начальник Управления Государственной Безопасности». Тут меня взяло любопытство: что от меня могло понадобиться самому Красногромову? Рядом с дверями располагался стол секретарши, она сняла трубку селектора и сообщила, что меня доставили. Затем кивнула конвоирам и меня завели внутрь.
Огромный классический кабинет государственного служащего размерами больше напоминал бальный зал девятнадцатого века: с массивным столом, конференц-столом, огромными занавешенными окнами и портретами вождей на стене. Мерно тикали невидимые часы. За столом сидел грузный человек. Он шевелил губами, словно хотел причмокнуть. Огромный живот не позволял пиджаку застегнуться и его полы терялись где-то под складками некрасивого толстого тела. Красногромов. Я уже видел его однажды, на второй презентации проекта ВИЛ, когда он больше смотрел на молоденьких официанток, чем на сцену.
– Присаживайтесь, – предложил Красногромов неожиданно сильным голосом.
Я сел на краешек стула, мои конвоиры остались у двери. Красногромов молчал, постукивая по столешнице толстыми, как сардельки, пальцами. Затем он, словно опомнившись, взял папку со стола и раскрыл её.
– Итак, – он кашлянул и толстые щёки колыхнулись в такт. – Борис Сергеевич Еремеев. Двадцать семь лет. Не участвовал, не привлекался, не был замечен. Из хорошей семьи, живых родственников нет. Отлично учился, работал на государственной службе. О, затем устроился в «Ранасентию». Биоразработки. Секретность. Впечатляет.
– Вы же это не сейчас узнали, верно? – почему-то я совершенно не боялся его. Хотя стоило бы.
– И всё было хорошо, – продолжил Красногромов, игнорируя мой вопрос, – пока Борис Сергеевич не стал слишком буквально воспринимать свою работу. Слишком, так сказать, сильной заботой и опекой окружил объект своей работы. Во всём ему потакает, игнорирует здравый смысл. И даже, можно сказать, игнорирует инстинкт самосохранения.
Он полистал папку, чему-то хмыкнул закрыл её. Встал и прошёлся по кабинету. Я молчал.
– Вы понимаете, что идеи Ленина несут угрозу государственной безопасности? – спросил он, не глядя на меня. – Что эти шалости могут отравить чей-то разум и неизвестно, что такой разум потом выкинет? Человек может взять нож и ударить невинного человека на улице. А если такой обработанный «товарищ» будет вооружен? И пойдёт с этим оружием в школу? И кровь невинных людей будет на вашей совести. Ничего, кроме ненависти и насилия, нельзя добиться насилием. Как вы считаете?
Красногромов повернулся и мгновение смотрел мне в глаза. В его глазах мелькали какие-то странные огоньки. Как будто он смеялся и веселился. Затем он вернулся к своему столу, сел и стал что-то набирать на клавиатуре.
– Да, – наконец сказал я, только потому, что нужно было что-то сказать. – Да, я понимаю.
– Это очень хорошо, – задумчиво сказал Красногромов, щёлкая компьютерной мышкой. – А ещё такой хороший, ответственный гражданин, как вы, должен понимать, что если шалость перерастает в организованную преступную группу, то нужно сообщить в соответствующие инстанции, верно?
– Верно, – глухо ответил я.
– Вот и хорошо, – задумчиво ответил он. – Извините, Борис Сергеич, я отойду на секундочку. Служба.
Он с трудом поднялся из своего кресла, небрежно повернул монитор так, чтобы мне было видно происходящее на нём и вышел из кабинета.
Транслировалась видеозапись. Судя по ракурсу, камера висела под потолком. Какое-то тёмное помещение с серыми стенами и бетонным полом. Посередине стоит стул, на нём сидит связанная девушка. Одежда на ней изорвана. Кажется это какая-то униформа или деловой костюм, не разобрать. Над ней нависают двое в рубашках с закатанными рукавами. Они расспрашивают её о ком-то, угрожают. Она плачет и шепелявит в ответ: похоже, у неё выбиты зубы. Один наотмашь бьёт её по лицу. Она вскрикивает, голова безвольно падает на грудь, на пол летят кровавые брызги. Мужчина повторяет вопрос. Девушка что-то бормочет в ответ. Второй пропадает из кадра и возвращается с небольшой тележкой. На тележке – автомобильный аккумулятор с клеммами и ведёрко воды. Они рвут на девушке одежду и поливают водой. Она кричит. Они вновь бьют её и подключают к её соскам клеммы. Она начинает истошно кричать и умоляет их остановиться. Я практически чувствую запах жжёной плоти. Они продолжают. Наконец, она уже только хрипит. Первый отключает клеммы и бьёт её ногой. Она падает вместе со стулом и не двигается. Они непринуждённо переговариваются, вытирая руки о подготовленные тряпки.
– Печальное зрелище.
Я обернулся. Красногромов стоял возле меня и смотрел на экран. Не знаю, как давно он там находился.
– Будет крайне печально, если нечто подобное произойдёт с Алиной Владиславовной, как считаете?
– Не надо! – вырвалось у меня.
– Понимаю, понимаю ваше беспокойство, – Красногромов вернулся за свой стол и сцепил руки. – Нам самим неприятны эти варварские методы. Но отчаянные времена требуют отчаянных мер, верно? Идёт война, Борис Сергеевич. Война, на невидимых фронтах которой всевозможные психопаты, маньяки, ренегаты, провокаторы и террористы делают всё, чтобы уничтожить любимый нами образ жизни. Чтобы ввергнуть страну в хаос. Чтобы вот это – он тыкнул пальцем в экран, – происходило повсеместно. К вам у нас нет претензий. Пока.
Он вновь постучал пальцами по столу и продолжил.
– Сообщайте нам обо всех новых идеях вашего подопечного. Любое подозрительное поведение, новые лица в его окружении, расширение его агитации за пределы предприятий «Стали Сибири». Обо всём этом мы должны узнавать ещё до того, как это произошло, вы понимаете?
Я кивнул.
– Вот и отлично. Из вашей биографии понятно, что вы неглупый и ответственный молодой человек. И с отличным будущем, прошу заметить. Отлично поболтали, Борис Сергеевич, но дела государственной важности не терпят отлагательств. Мои люди отвезут вас куда скажете.
Я встал. Двое у дверей дёрнулись, словно по привычке хотели взять меня под руки. Я попрощался и вышел в коридор. Ноги не слушались. Как в тумане, я под конвоем вышел из здания и сел в ту же машину, на которой приехал сюда. Двое моих сопровождающих остались стоять на тротуаре.
– Куда вас отвезти? – сухо спросил водитель, рассматривая меня в зеркало заднего вида.
– Домой, – осипшим голосом ответил я.
«Красногромов – думал я. – Один из самых влиятельных и опасных людей в стране. Про него говаривали всякое. В основном, что он маньяк и садист. Но Красногромов точно не идиот, раз столько лет сидит в своём кресле. Играть в его игры нет никакого желания. По многим причинам. Стоит один раз пойти на поводу у этих людей и пути назад уже не будет. Но Алину предупредить надо обязательно. Только осторожно. Одно можно сказать точно: ситуация становится серьёзнее. И возможно пора это прекратить, пока не поздно».
Машина остановилась возле подъезда. Неверными шагами я пошёл к двери. Ехать к ВИЛу или говорить с кем-либо сегодня не было сил. Сзади меня зашуршали шины по асфальту: автомобиль госбезопасности уехал. В подъезде, как всегда, пахло едой. Сергей восседал перед засаленным экраном и шумно пил что-то из большой кружки. Судя по запаху, кисель или компот.
– Здравствуйте, Борис Сергеевич, – сказал он, делая особый акцент на отчестве.
– Здоро́во.
– Оу, вы со мной так просто. А то вы у нас человек большой, видный. То за вами какие-то красотки заезжают, ноги от ушей. То корпорации привозят-увозят. То вон, сегодня на машине государственной безопасности куда-то укатили.
– На Лубянку.
– Ну ваще, – Сергей отхлебнул из кружки. – Так скоро переедешь отсюдова.
– Сплюнь.
– Да я не в том смысле, что ты! Я в том смысле, что заимеешь себе жильё получше. С твоими-то мозгами! Пробился наверх, сделаешь для нас всех жизнь лучше! Раз уж тобой «гэбэ» заинтересовалась, значит точно человек ты непростой. Они ведь, знаешь ли, тоже не зря свой хлеб кушают. Ведь сколько подонков кругом, а? Вон недавно тварь какая-то вломилась в молл, полный народу и давай шмалять во все стороны, без разбору. Гэбэшники как-то профукали, но только одного! А так, если б не они, то давно бы нам всем уже того. Без них анархия будет, точно тебе говорю. Эх, а ведь помню тебя совсем мальчишкой ещё. Летит время, летит.
Он о чём-то задумался и поднял глаза к потолку. На лице было задумчиво-грустное выражение. С экрана, как всегда, вещала Аннет Солнечная. На этот раз об отрицательном росте безработицы и плюсах от этого во всех отраслях экономики. Я не стал прерывать ностальгические размышления консьержа и пошёл к себе. К вечеру мрачные мысли покинули меня. Ясно, что меня пытались просто запугать. Им ничего не было известно, иначе домой мне попасть было бы не суждено. Я решил пока не сообщать никому о своём разговоре с Красногромовым.
Через неделю даже мне стало понятно, что что бы ни задумывал ВИЛ, ситуация не развивается. Он топтался на месте. Свеженапечатанные листовки стояли в углу аккуратными стопками: все старые читатели их уже перечитали, а новых было крайне мало. ВИЛ как будто чувствовал пристальный взгляд госбезопасности и не набирал темп. Или не знал, как это сделать.
Мы сидели в подсобке заводского актового зала и ждали вечернего собрания рабочих. Как ни убеждал их ВИЛ, они наотрез отказывались от забастовок: скромный заработок и произвол компании были много лучше, чем перспектива остаться без работы. Поэтому дальше разговоров дело с ними не шло. Я сидел на стареньком стуле и задумчиво крутил в руках какой-то болт, подвернувшийся мне под руку. Я подумывал вернуться в МИД, но меня останавливало то, что я не знал, как к этому отнесётся Алина. Заработок и регалии члена корпорации меня уже совершенно не интересовали. ВИЛ перебирал свои бумаги и что-то бормотал себе под нос. Возможно, репетировал речь.
– Всё это не работает, – сообщил он и отложил свои записи. – Должен признать, что я зашёл не с того конца. А точнее, есть неучтённое слагаемое в прошлой формуле успеха.
Я вопросительно посмотрел на него.
– В те времена, когда нам удалось свергнуть буржуазию и впервые в истории человечества дать людям свободу, эти самые люди были не просто недовольны своим положением. Их положение было хуже некуда, бедственное было положение у народа! И они готовы были бороться за своё будущее. Готовы были жертвовать всем ради этого. Готовы были идти на смерть! Сейчас, конечно, у народа не такое бедственное положение. Капитал сделал выводы из нашей прошлой победы и не загоняет людей в тупик: скидывает чуть больше крошек с барского стола, чтобы людям казалось, что у них есть достаток. Что они свободны. Но мы-то с вами знаем, что это есть иллюзия! Ложь! Также не стоит забывать, что государственная машина была ослаблена войной и внутренним кризисом. И псы режима не могли так пристально следить за нами. Да и что греха таить, возможностей для этого, да и ума, у них было в разы меньше, точно могу сказать!
– Что же делать?
– Нам нужен хаос. Нам необходимо раскачать лодку, подорвать устои, вырвать почву у них из-под ног! И тогда, когда они не будут иметь этого ужасного тотального контроля, когда умы людей не будут забиты тем бредом, что в них запихивает Интернет и телевиденье, мы сможем до них достучаться! В этом можете не сомневаться, мой друг!
– Владимир Ильич, боюсь, вы забываете, что в прошлом веке у вас было гораздо больше сторонников. У вас были подготовленные профессиональные революционеры, подстрекатели, целая агентурная сеть. И всё это создавалось не один год
– У нас нет столько времени, – важно сказал ВИЛ. – И, уж не обессудьте, у меня нет никакого желания объяснять почему.
Я замолчал, показывая, что не буду настаивать на продолжении разговора. Вскоре собрались. Я остался за кулисами и смотрел в зал. Народу всегда было битком. Эти простые люди, многие не переодевшись после смены, усталые, но весёлые и возбуждённые, спешили послушать ВИЛа. Их глаза горели, они впервые слышали такие вещи. Впервые им за их жизнь, полную унижений и страхов, дали надежду. Нашёлся человек, который напомнил им, что так было не всегда. Что когда-то такие же, как они, втоптали в грязь властьимущих и стали строить лучший мир. В такие моменты, моменты выступлений ВИЛа, я думал, что не зря остаюсь с ним. Что мы делаем что-то гораздо более важное, чем зарплата в корпорации или корпоративная медицинская страховка. ВИЛ поднялся на сцену и встал за трибуну. Зал мгновенно затих.
Звякнул мой смартфон. Это была Алина.
– Алло. Привет, Алин, рад слышать.
– Борь, мы можем встретиться? Мне очень нужно с тобой поговорить. Сейчас.
– Сейчас? Гм… Просто мы на собрании сейчас, Ильич только вышел и… Ладно, сейчас приеду на наше место.
Странно. Что-то явно случилось, раз Алина просит встретиться так внезапно. Я шепнул ВИЛу, что мне нужно отъехать. Он только отмахнулся, я понимающе кивнул и вышел.
Через полчаса я уже сидел за столиком открытого кафе в парке Демократии. Закат уже окрасил небо в розовые тона, надо мной шумели деревья. Народу было немного: будний день. Мимо меня прошла дама с толстым бульдогом на поводке. Пёс на секунду остановился, внимательно посмотрел на меня, фыркнул и поплёлся дальше. За соседний столик сели молодые парень и девушка. Они громко смеялись, но сетовали, что совсем скоро начнётся сентябрь, а с ним и новый учебный год.
Скоро подошла Алина. Она поспешно села и тяжело вздохнула. Вид у неё был встревоженный.
– Что-то случилось? – спросил я, стараясь заглянуть ей в глаза.
– Я… Мне просто нужно с кем-то поговорить. Я не могла больше находиться в «Ранасентии». Все косо смотрят, на что-то намекают. Как будто я виновата в чём-то! И ВИЛ. Его поведение беспокоит меня. Никого же из нас не пощадят, ты понимаешь это?
Я покосился на студентов. Парень наклонился к уху девушки и что-то шептал ей. Она тихонько хихикала.
– Давай-ка прогуляемся, – я встал и подал ей руку.
Она всхлипнула и вложила свою ладошку в мою ладонь. Мы пошли вглубь парка, вокруг по-тихоньку сгущались сумерки. Ветер усилился, прогоняя дневную жару ночной прохладой. Мы так и шли, держась за руки. Я всё думал, рассказывать ли ей о разговоре с Красногромовым.
– Мне тоже страшно, – сказал я, наконец. – Прежде всего, за тебя страшно, Алин.
Некоторое время мы шли молча и она наконец остановилась:
– Я боюсь, что всё это бессмысленно, понимаешь? Что вас просто убьют и всё. И что тогда будет? Что тогда делать?
– Алин, но а вдруг у него получится? Ты же понимаешь, что это единственный шанс что-то изменить? И другого такого не будет. Уж при нашей жизни точно. Ты же сама говорила, что тебе нравятся идеи «Детей Земли». А он один как все эти борцы, вместе взятые! Но только давай всё это будет без тебя, ладно? Давай ты переведёшься завтра в другой проект? Или уволишься, если будет нужно.
– Почему? – она поджала алые губы и стала похожа на обиженного, беззащитного ребёнка.
– Потому что это правда становится слишком опасно. Я… Меня вызывали к Красногромову, он сказал, что если я не буду докладывать о новых выходках ВИЛа, то с тобой случится плохое.
Она поправила волосы, в её глазах блеснула сталь:
– Нашёл о чём беспокоиться, Борь. Я не пятилетняя девочка. Во-первых, я на хорошем счету: зубы об меня он обломает, а во-вторых, мой отец тоже не дворником в «Монолите» служит.
– Да я и не собирался, – поспешно ответил я, – не собирался им ничего говорить, честно! Алина, мы же оба понимаем, что другого выхода, кроме как помогать ВИЛу, у нас нет.
Она повернулась, встала напротив и посмотрела на меня снизу вверх. Сейчас она совершенно не была похожа на строгую женину, принимавшую меня когда-то на работу.
– Ты правда пойдёшь наперекор Красногромову ради меня?
– Конечно!
Она встала на цыпочки. В нос ударил запах шикарных духов. Я поцеловал её в губы, она ответила на поцелуй. Я обнял Алину и прижал к себе.
Глава 11
Никогда бы не подумал, что обладаю теми качествами, проявившими себя в последние месяцы. Всегда считал себя человеком застенчивым, робким, осторожным и законопослушным. Теперь же я себя не узнавал. Никакой робости с Алиной, абсолютное бесстрашие и, что самое невероятное, у меня появились собственные (или не собственные?) убеждения. Пока такси везло меня по залитым дождём вечерним улицам столицы, я размышлял о том, кому принадлежат эти мои убеждения. ВИЛу? Или всё-таки мне? Может он прав и эта праведная ярость всегда дремала у меня в душе? Ярость, проявлявшая в нас лучшие качества и заталкивающая мерзкие эгоистичные мыслишки о собственном комфорте куда-то подальше?
Пока я шёл от такси до гостиницы, успел промокнуть до нитки. Дождь был уже по-осеннему холодным, но ещё по-летнему сильным, ветер подгонял и я поспешно нырнул под красный грязный козырёк. Фойе тонуло в полумраке. На плохо освещённом ресепшене сидел скучающий швейцар. Он смотрел на меня рыбьим взглядом. Где-то бормотал телевизор.
– Меня ждут в номере восемьсот тридцать.
– Восьмой этаж, – сообщил швейцар и указал на лифт.
Я кивнул, подошёл к дверям и нажал на кнопку. На диванчике возле лифта сидел старик в форме охранника. Он сидел боком, закинув одну руку за спинку мебели. Он смерил меня взглядом и отвернулся. Звякнул старинный звоночек и двери лифта, с натугой, открылись.
Лифт поднимался долго, поскрипывая и скрежеща невидимыми механизмами. Настолько долго, что, наверное, было бы проще и быстрее подняться по лестнице.
Восьмой этаж. Я тихо шёл по коридору, выискивая на дверях заветную цифру тридцать. В одном из номеров кто-то безостановочно бубнил, в другом тихонько плакали. Наконец, найдя нужную дверь, я постучал. Тишина. Только дождь шумел за ближайшим окном: номер располагался в самом конце коридора. Часы показывали начало одиннадцатого: время было верное. Я постучал ещё раз и с раздражением дёрнул ручку. Дверь оказалась незапертой и я вошёл.
Номер начинался с коридора. По правой стороне его оказалась дверь, ведущая, скорее всего, в ванну. По левой – большой старомодный шкаф. В конце коридора виднелась комната, там работал телевизор, а перед ним, в кресле, в отблесках телевизионного экрана, сидел Глеб. Он смотрел на меня, слегка улыбаясь и махнул рукой. Я вошёл и сел в другое кресло, недалеко от него.
– Не смыло тебя там?
Глеб подался вперёд, взял с журнального столика бутылку с тёмно-коричневой жидкостью и небрежно плеснул из неё в два широких стакана. По комнате стал растекаться терпкий запах алкоголя.
– На вот, согрейся, – он протянул мне стакан, сам взял другой.
Стаканы звякнули, когда мы чокнулись и я залпом выпил. Виски огненным шаром прокатился по пищеводу и упал в желудок.
– Хорош, правда? – Глеб кашлянул. – Не то, чем нас потчевали в разгар проекта ВИЛ, но тоже сойдёт. Как там Алина? Всё ещё предпочитает красное?
– Угу, предпочитает, – буркнул я.
– Так чем могу помочь? – Глеб устроился в кресле поудобнее. – Что может сделать скромный майор для вождя Мировой революции?
Я быстро взглянул на него. Его глаза смеялись. Как и всегда, я не мог определить, всерьёз он говорит или шутит.
– А сам ты не знаешь? – усмехнулся я.
– Ну, – протянул Глеб. – Догадываюсь. Но это лишь догадки, верно? Как и мои донесения, что ВИЛ всё ещё скромно общается с рабочими из «Стали Сибири» и никуда больше не метит.
– Ладно, – я вздохнул. – ВИЛ хочет хаоса. Хочет, чтобы всем было не до него. Хочет столкнуть лбами корпорации.
– Ого. Какие именно?
– Он хочет узнать, какие из них кого считают наибольшей проблемой. И кто больше других не нравится властям.
– Те, кто платят меньше других, – усмехнулся Глеб.
– Глеб…
– Ладно-ладно, – перебил меня Глеб и налил ещё две порции. – Актуальные нужны сведения, насколько могу судить. Всё подготовлю и переправлю ему. Можешь передать, чтобы не беспокоился.
– Слушай, а зачем это тебе? Это уже не просто разговор а-ля: ой, я не все его действия учёл, лишите меня премии. За такое посадит могут. Или того, пулю в лоб.
Глеб выпил свою порцию и крякнул.
– А тебе это зачем? – он сделал акцент на слове «тебе».
Я не смотрел на него и задумчиво крутил в руке стакан, просматривая виски на свет от телевизора.
– Молчишь? Вооот. Вот мне это всё за тем же, зачем и тебе. Иди, не стоит нам сейчас вместе находиться, пусть и в приватной обстановке. Давай, привет Алинке.
Я встал, пожал его крепкую руку и вышел. Всё сказанное можно было передать письмом, но Глеб настоял на личной встрече. Возможно, он хотел сказать что-то ещё, но передумал. Или Мещеряков посчитал, что говорить сейчас об этом не стоит. Или, как истинный чекист, Глеб просто не доверял телефонам и письмам.
На улице уже совсем стемнело. Я брёл в сторону метро. Чем дальше мы заходили, тем меньше мне хотелось оставлять свои данные, заказывая такси, особенно когда ездил по таким вот поручениям. Потоки воды с шумом били по металлическим карнизам и кузовам машин. Возле ресторана стоял, освещаемый уличными фонарями, худой и бледный парень в форме сержанта полиции. Государственной полиции. Он смотрел через витрину, в глазах блестели зависть и голод. В ресторане сидели мужчины и женщины в дорогих костюмах и с аппетитом ели. Судя по блюдам и их одежде, ресторан был не из дешёвых. Парень встрепенулся, словно от наваждения, когда увидел меня и сразу же ушёл.
В метро уже было немноголюдно. Система контроля просканировала моё лицо, когда я проходил через турникет. Мелькнула мысль, что можно было смело ехать на такси: при желании, мои поездки в метро точно так же легко отследить. Мы настолько привыкли к этому контролю, что даже не задумываемся о нём.
Скоро я вернулся в квартиру ВИЛа с твёрдым намерением остаться здесь до утра: тащиться на другой конец столицы в такую погоду не было ни желания, ни сил. Здесь оказался Залужин. Он, как всегда, сидел на кухне и пил крепкий чай. Ильич сидел напротив, облокотившись одной рукой о стол. Между ними стояла ваза с пряниками.
– О, Борис Сергеич! – Залужин улыбнулся своей рассеянной улыбкой. – Рад, очень рад. Куда ж вас нелёгкая понесла в такую погоду?
– Это я послал, – объяснил ВИЛ. – Ну что, как дела?
Я прошёл в ванну и стал наспех вытираться полотенцем.
– Сказал, что всё выяснит, – ответил я. – Передаст всё сам. Уговаривать его не пришлось, сразу согласился.
– Это то, о чём мы говорили? —донёсся голос Залужина.
– Да. Нам очень повезло, что Глеб Викторович нам благоволит.
Я переоделся и вернулся на кухню. Широким жестом, ВИЛ указал на старенький чайник.
– Налейте себе чаю, голубчик. А то простудитесь ещё. Вот тут у Матвея Альбертовича тоже есть некоторые планы насчёт корпораций.
Залужин заметно смутился.
– Ну, я бы не назвал это «планами». Скорее так, соображения. Я, знаете ли, не профессионал в таких делах. У меня другой профиль, знаете ли.
– Ближе к делу, – строго сказал я и сам удивился своей строгости.
Залужин оторопел, а ВИЛ довольно крякнул и с лукавством взглянул на меня.
– Да, значит, – Залужин собирался с мыслями. – Значит так. Я что подумал? Основной конкурент моей родной «Ранасентии», то есть нашей «Ранасентии» – это корпорация «Окассио». Ну, знаете, обеспечение безопасности данных, промышленный шпионаж, хакерство, самые мощные и продвинутые нейросети. Так вот, они ведь тоже стараются сделать человеком бессмертным, но за счёт создания цифровой копии. Полный бред. Варварство и мракобесие!
– И чем это нам поможет?
– А тем, что если учесть профиль организации и все их тёмные делишки с торговлей информацией, то грязи на конкурентов и госслужащих там должно быть ой как немало.
– И вы думаете они так легко поделятся? – с сомнением спросил я, прихлебнув горячего чёрного чаю с лимоном.
– Конечно нет. Но. Есть одно но. Их владелец, Сергей Вахтенберг – дряхлый старик, который полутора ногами уже на том свете. Начать разработку цифрового бессмертия было его идеей. Для себя любимого, само собой. Так вот, он почти постоянно находится в управляемой коме, позволяющей ему дожидаться завершения разработки. В его отсутствие «Окассио» погрязла в коррупции и по-тихоньку скатывается в анархию. Говорят, что купить нужные сведения не составит особого труда. Если есть соответствующая сумма, разумеется.
– И где ж нам взять такую? Соответствующую? – я посмотрел на ВИЛа.
– Это у вас хорошо сказанулось, – кивнул он. – Я уже думал об этом. Стоит поговорить с Прилуцкой из профсоюза. Нужно убедить её поделиться членскими взносами. Будет непросто, но нужно постараться. Мы топчемся на месте! А вы, Борис Сергеич, поговорите с Алиной. Она обмолвилась как-то, что у неё есть давние связи с «Детьми Земли». Сомнительно, но возможно они могут быть нам полезны. Поговорите-поговорите. У вас же есть влияние на Алину.
Залужин хихикнул, а я покраснел.
– Так, всё, товарищи, – ВИЛ деловито потёр ладони. – На сегодня всё, пора спать: завтра много дел. Будем надеяться, что Глеб Викторович откопает что-нибудь интересное. Картина более-менее обрастает деталями, – добавил он.
Залужин с готовностью встал и, как всегда с силой и чувством, потряс мою руку. Я сжал его ладонь, не давая ему отойти:
– Матвей Альбертович, ну а вы-то зачем на это идёте? Видный учёный, мировая слава. Зачем все эти риски?
– Как вам сказать, молодой человек? – задумчиво сказал он, дожевывая пряник. – Я вот здесь чихвостил Вахтенберга, что он затеял проект цифрового бессмертия исключительно в корыстных целях. А ведь я такой же. С той лишь разницей, что вёл разработку не за свой счёт, а за счёт «Ранасентии». О, как я был ослеплён надеждой на бессмертие! Как я боялся смерти, забвения! Я искренне верил, что в случае успеха меня тоже включат в проект. Наивный, как мальчишка, – он усмехнулся, продолжая держать мою руку. – Конечно, я никому не нужен. Работу сделал, зарплату получил, а дальше: ползи на кладбище своим ходом, как мамонт. Проект практически заморожен и когда к нему вернутся и вернутся ли – это большой вопрос. Я отчаялся. Я потерял всякий смысл своего бытия. Но Владимир Ильич, он… Он показал мне другой путь. Он доказал, что можно жить для других. Жить ради будущего. И в этом будущем вы получите бессмертие через свои дела. Забвение вам тогда точно не грозит. Вам пока рано задумываться о таких высоких материях, я понимаю. Вы молоды, вам кажется, что впереди ещё уйма времени. Но я скажу вам одну вещь, Борис: ничто так не скоротечно, как наша жизнь. И я не зря убил годы на этот проект. Им я дал миру шанс.
Я, наконец, освободил свою руку и посмотрел на ВИЛа. Тот хмуро смотрел на Залужина:
– Всё, товарищи. Все по домам! Ещё раз напоминаю, что у нас завтра куча дел!
Я постеснялся после такой фразы, не терпящей возражений, уточнять о временном пристанище в этой квартире до утра. Благо меня подвёз Залужин на своей машине. Он сам вёл машину, что меня несколько удивило, учитывая его возраст. Но затем вновь вспомнил где Матвей Альбертович работает и всё встало на свои места: с таким количеством биоулучшений и лучших модификаторов здоровья, можно в сто пятьдесят лет за штурвал истребителя садиться, не говоря уж об электрокаре.
На следующий день мы с Алиной поехали на встречу с представителями «Детей Земли». Если быть точным, то с представителями одной из их частей. Разношёрстная организация вряд ли могла быть нам полезной, но попробовать стоило. На этот раз, я даже не знал, кому принадлежит машина, на которой мы ехали: то ли «Ранасентии», но без опознавательных знаков, то ли каршеринг с водителем, то ли папа Алины предоставил авто из личных запасов. Мы сидели на заднем сиденье, Алина смотрела в окно, на опустевшие пригородные фабрики и пустыри, обильно заросшие бурьяном. Сентябрьское солнце раздавало остатки тепла. Скоро начнёт холодать. Я смотрел на её затылок и ощущал, что после нашего поцелуя испытываю ещё большее смущение, находясь рядом с ней. Потому что не знал, как теперь вести себя.
– А как ты с ними познакомилась?
Она повернулась и посмотрела на меня своими лучистыми глазами.
– В юности. Знаешь, тогда казалось, что мир изменить так легко. А они говорили так много хорошего: борьба с терраформированием, зелёная энергетика, улучшение прав людей, защита экологии, борьба с коррупцией.
– Ты была активисткой?
– Нет, как и почти все они, – рассмеялась она. – Я быстро поняла, что дальше слов у них дело не идёт. Так, молодёжный протест за всё хорошее против всего плохого. Не более. Но, конечно, есть и настоящие борцы. Вот к таким мы как раз сейчас и едем.
