Анастасия Орлова
Фантомные боли железных грифонов
Глава 33
На следующий день Тэлли ждал в своём кабинете Профессор, и, едва переступив порог, она поняла: разговор будет неприятным. Профессор устал после долгого глубокого сканирования Вермута и, несмотря на то, что оно прошло успешно, был явно чем-то расстроен. Он пригласил её сесть, но Тэлли осталась стоять у дверей, и это ещё больше сгустило воцарившееся в кабинете напряжение. Профессор медленно прошёлся туда-сюда, заложив руки за спину.
– Вы знаете, да? – чуть слышно спросила Тэлли, не выдержав наэлектризованной тишины.
Профессор кивнул, избегая смотреть ей в глаза:
– Раисмихална рассказала.
– Кур-р-рва! – неслышно протянула Тэлли, почти не размыкая побелевших губ. – Кому ещё? – спросила уже громче.
– Никому. Только мне и доктору Стали, как старшим в Каланче.
– Вот ведь кур-р-рва!..
– Я очень разочарован, Тэлли! – Профессор наконец остановился и посмотрел ей в глаза. – Очень!
– Могли бы и не говорить, – непослушными губами ответила она, потупившись. – По вашему лицу и так понятно.
– Жаль, что понятно тебе стало только теперь. Подумай ты вчера, до того, как…
– Но вы же сами говорили, – с неожиданной дерзостью перебила его Тэлли, – что нужно во что бы то ни стало идти к своей цели и не позволять другим людям сбить тебя с пути!
Профессор открыл рот и на пару мгновений замер. Тэлли погасила ядовитый смешок: выглядел её обескураженный собеседник сейчас до крайности нелепо.
– Я говорил о настоящих целях, – с тихим шипением, словно закипающая вода, ответил Профессор. – О тех, ради достижения которых можно рискнуть, ради которых не жаль поступиться и собственными интересами, и чужими. Такие цели – глобальны, достигнув их, ты поменяешь многие жизни, и – если хочешь – изменишь мир! А любовные девчачьи капризы – чепуха, а не цели.
– Но достигнув своих целей, я изменю свою жизнь!
– И как тебе эти изменения? Ещё раз повторяю, – Профессор взял Тэлли за плечи, и его строгий взгляд вбуравился в её зрачки, – это капризы, а не цели! А капризы до добра не доводят. И мне очень жаль, что ты этого не понимаешь. Я считал, что ты умнее, Тэлли! Я думал, ты в состоянии отличить блажь от действительно большого дела. Я ошибся в тебе. – Профессор уронил руки и горестно склонил голову. – Мне очень жаль.
Он повернулся к Тэлли спиной и отошёл к окну, уставившись в клубящийся за стеклом туман, явно давая понять, что разговор окончен. Тэлли поджала губы и зло толкнула дверь.
В коридоре было пусто и душно. Она шла в лаборантскую, глубоко дыша, пытаясь успокоиться, но чувствовала, как нервно подрагивают пальцы, и эта мерзкая дрожь поднималась всё выше, расползалась по всему телу. В груди клокотала раскалённая злость.
– А ведь всё эта старая курва! – прошипела Тэлли, подходя к лестнице. – А ты меня не защитил! – Она ударила ладонью по перилам, и те едва слышно загудели. – Ничего не сделал, когда все они потешались надо мной вчера, когда эта карга рассказывала всё Профессору, когда он сейчас стыдил меня, будто имеет хоть какое-то представление о моих чувствах! – Тэлли ударила по перилам ещё раз. – Где ты был?! – Она вздохнула и, опустив голову, пошла вниз. – Я в тебе разочарована! Ты очень сильно меня подвёл…
– Чего ты там бубнишь? – проворчала Раисмихална, вывернув навстречу Тэлли.
Под мышкой она держала картонную коробку с какими-то бумагами, другой рукой цеплялась за перила и, прихрамывая, тяжело поднималась по ступеням. Остановившись перед Тэлли, почти на самом верху лестницы, выжидательно склонила голову набок: Тэлли тоже стояла у перил и не уступала ей дорогу. Раисмихална окинула её наигранно-осуждающим взглядом, вздохнула, собираясь её обойти, но, сделав шаг в сторону, остановилась и снисходительно протянула:
– Ла-адно тебе, чего пригорюнилась? Ну было – и было, что теперь? Назад не откатишь, а впредь умнее станешь и такой околесицы сглупа не натворишь – опыт есть.
Тэлли поджала задрожавшие губы, остекленело глядя на Раисмихалну сверху вниз.
– Да не реви ты, дурёха! Ничего непоправимого не случилось.
– Не случилось? – прошептала Тэлли, с трудом разлепив бледные губы.
– Ну, подумаешь, у мальчишек там пара синяков. На то они и мальчишки, – пожала плечами Раисмихална. – Главное – правда восстановлена. Остальное – заживёт.
– Да меня теперь по вашей милости все ненавидят! – сорвавшимся на фальцет голосом выкрикнула Тэлли. – Вы мне жизнь испортили и довольны!
– Ну, мать, это ты загну-ула! – взмахнула свободной рукой Раисмихална и поудобнее перехватила тяжёлую накренившуюся коробку. – Бывает, человека на повороте занесёт, и он в столб врежется. Негодует, расстраивается, столб этот несчастный костерит: машина помята, планы сорваны. А не этот бы столб, который так неласково его затормозил, так летел бы, как миленький, с обрыва, и свернул бы себе шею. Так вот, я как тот столб у тебя на пути. Потом ещё и спасибо скажешь, если не совсем дура.
Тэлли потемнела заплаканным лицом.
– Единственное, что я вам скажу, овца вы старая, – начала она полушёпотом, но закончила фразу уже криком: – Никогда больше не смейте вставать на моём пути! – и со всей силой и яростью толкнула Раисмихалну в грудь.
Сквозь подрагивающую перед глазами молочную пелену Тэлли видела, как рот Раисмихалны ме-е-едленно пополз уголками вниз, а подкрашенные коричневым карандашом брови – наоборот, вверх. Как неловко та взмахнула руками, словно подстреленная кряква в попытке подняться на крыло. Как взлетела и перевернулась в воздухе коробка с бумагами и как они высыпа́лись из неё с тихим гладким шелестом. И как мягко, словно речные рыбки, ныряли вниз, задевая плечи и волосы Тэлли, как опускались на бетонную лестницу и засыпа́ли, засыпа́ли у нижней её ступеньки что-то коричневое и трикотажное, распростёртое в неуклюжей, изломанной позе.
– Опупеть кудряха отмочила! – эхом раздалось пролётом ниже, и вобравшая в себя весь оставшийся мир тишина лопнула, как мыльный пузырь.
На площадку, где лежала Раисмихална, поднялась Гейт. Упершись локтем в колено, она согнулась над телом, пощупала пульс на шее под всегда до блеска гладким каштановым каре, цокнула языком, выпрямляясь.
– Ты замочила бабку, кудряха! – сказала, поглядев на Тэлли. – Тоже мне – Раскольников, – мрачно хмыкнула себе под нос.
– Вы врёте! – спустя вечность каким-то потусторонним голосом ответила Тэлли. – Я не могла никого убить.
– Она не дышит, – пожала плечами Гейт. – Свернула шею.
Она ещё раз окинула взглядом лежащее перед ней тело Раисмихалны, машинально поправила её съехавшие набекрень, треснувшие очки на цепочке.
– Надо позвать кого-то. – Гейт сунула руки в карманы кожанки. – Сталь тут верховодит – так её, наверное, да?
– Не говори никому! – прошептала белая, словно штукатурка, Тэлли, отчаянно мотая головой. – Не говори, уйдём отсюда, пока никто нас не застал! Я найду, как тебе отплатить.
– Отплатить, если не скажу или если сдам тебя? – хохотнула Гейт. – Не, Тили-Вили, я своими глазами видела – ты спецом её вниз хрендакнула, причём повод у тебя – смех один (ага, хвостик вашего разговора я тоже снизу услыхала). И мне самой будет спокойней, если шибанутая истеричка посидит под замком (или как тут у вас принято?) а не станет и дальше разгуливать по одним со мной лестницам. Лифтов-то тут нет, чо! А там я головушку твою буйную допрошью, как надо, и дальше гулять пойдёшь – миленькая, беленькая, как овечка!
Тэлли на миг замерла, даже дрожать перестала. Медленно, словно механическая кукла, хлопнула пушистыми ресницами, зловеще глядя на Гейт.
– А ведь это ты начала! – с тихой угрозой сказала она. – Ты заварила всю эту кашу, научила меня, что делать, чтобы Корнет ревновал! Тебе и отвечать.
– Чего-о-о? Я ж не знала, что ты такая маньячина и устроишь вместо интрижки кровавое месиво!
– Это твоя вина, курва! – выкрикнула Тэлли и бросилась на Гейт.
Та без труда перехватила её на площадке; несильно треснув затылком, прижала к стене, одной рукой удерживая за горло. Тэлли попыталась вцепиться Гейт в волосы, и та сжала пальцы посильнее, больно пнув её своим тяжёлым ботинком по ногам.
– Значит так, кудряха, – сурово сказала Гейт, дохнув в лицо Тэлли клубнично-жвачным облаком с нотками сигаретного дыма, – шутки в сторону, бабки поровну. Я тоже не божья коровка, но насрать в мои штаны у тебя не получится. Кто старуху кокнул, тому и отвечать. Тюрьмы у вас тут нет, так что не парься – мы просто удалим из твоей башки всю эту дичь и заменим на… Что там девочкам в твоём возрасте положено? Розовые пони? Вот на них и заменим. Будешь по вечерам браслетики вместо интриг плести и мечтать о ручном единороге. Клёво? Клёво! Так что я сейчас разожму пальцы и поведу тебя к вашим главнюкам – с повинной башкой, ясно тебе? А дрыгнешься – смотри, я баба крепкая, а вот твои лодыжки, как у комара, – подвернёшь нечаянно и полетишь кубарем до цоколя – не отскребут… Ясно тебе?
Гейт ещё раз легонько приложила её о стену. Тэлли, вцепившись в жилистое, увитое кожаными браслетами запястье державшей её руки, судорожно затрясла головой, пытаясь кивнуть.
– Вот и славно, кудряха! – криво усмехнулась Гейт и потащила Тэлли вниз.
Глава 34
Сталь была бледнее, чем всегда, и губы сжимала плотнее обычного, но на застывшем, словно фарфоровая маска, лице не отражалось ни злости, ни отчаяния – лишь скорбная морщинка рассекала лоб меж бровей. Она дышала медленно и ровно, очень внимательно, с каким-то болезненным внутренним сосредоточением, словно, стоит её дыханию хотя бы чуть-чуть сбиться, мир рухнет. Возможно, её собственный мир и рухнул бы, и сейчас он держался лишь за невидимые нити её ровного дыхания.
Тэлли сидела в подсобке на низком диванчике, обняв прижатые к груди колени, и даже головы не повернула, когда глубокой ночью Сталь вошла к ней и остановилась в двух шагах, глядя так, будто Тэлли была ожидающим вскрытия трупом – с деловой собранностью и холодным безразличием. Она стояла минуты две, не отводя взгляда и практически не моргая. Стояла и дышала, медленно и ровно. И Тэлли не выдержала – посмотрела на Сталь, скользнула взглядом по её белому лицу и такому же белому халату и заметила в опущенной руке шприц с набранной в него жидкостью.
На этот шприц Тэлли смотрела долго, очень долго. А фоном в её голове словно шёл фильм из событий сегодняшнего дня. Странно, но суматоха вчерашнего, пропитанного желчным привкусом боли, ненависти, отчаяния и ужаса, перед мысленным взором не вставала. Но, словно на повторе, вертелись отстранённые поглаживания Профессорской руки по рыжим кудрям, его прохладно-убаюкивающее: «Ничего, ничего, мы тебя поправим… Гейт сможет, она умница. Поправим, и ты станешь моей Тилли-Тэлли-Талли-Ли, моей маленькой феечкой, умной и улыбчивой. Такой, о которой я всегда мечтал». И Тэлли казалось, что она до сих пор чувствует под своей щекой его жёсткое плечо, и больше всего на свете хочет закричать, оттолкнуть его, сбежать, но не может даже пошевелиться. «Ничего, ничего. Мы тебя допрошьём. Будешь как новенькая. Даже лучше…»
– Я уже не буду собой, – беззвучно шепчет она распухшими губами. – Стану ненастоящей…
– Но ведь настоящая всё равно не удалась, согласись, – отвечает Профессор, и Тэлли уже не может понять, снится ей это или происходит на самом деле. – Мы сделаем тебя такой, какой я всегда хотел видеть свою Тэлли. Какой я всегда видел тебя, но… ошибся.
Тэлли, глядя на Сталь, сморгнула набежавшую на глаза пелену, но доктор чётче не стала.
– Вы здесь? – сипло спросила Тэлли.
– Да. – Голос Стали звучал сухо и как будто торжественно.
– А шприц?
– Он тоже.
Тэлли прикрыла глаза, словно собираясь с силами.
– Это ведь морфин? – уточнила она.
Сталь медленно кивнула:
– Лошадиная доза.
Тэлли венами вверх протянула ей свою худую руку.
– Я не хочу, чтобы меня допрошивали. Хочу остаться настоящей… Даже если придётся так. – Она слабо кивнула на шприц.
Сталь подошла на шаг ближе.
– Я не твои страдания пришла облегчать.
– А ваши это облегчит? – криво усмехнулась Тэлли.
Сталь знала, что не облегчит. Но и ничего не сделать она не могла, как не могла смириться с тем, что Тэлли, пусть и допрошитая, исправленная, будет жить с нею бок о бок как ни в чём не бывало и даже не помнить всей той боли, которую она принесла, всего зла, которое сотворила. Сталь опустилась на одно колено, положила на второе локоть Тэлли и, сняв колпачок с иглы, ещё раз строго глянула на Тэлли.
– Ты ведь только из-за себя расстроена, верно? – сухо спросила она.
– Я не расстроена, – вяло ответила Тэлли. – Я убита. Я могла бы сделать всё иначе и добиться многого, но погорячилась и не получу ничего…
Во взгляде Стали мелькнула тень смешанного с отвращением ужаса.
– Ты как творецкая Плесень, Тэлли. Способна думать лишь о себе.
– А остальные – иначе? Не припомню, чтобы кто-то думал о других. Обо мне, например.
Сталь вздохнула глубже и ещё плотнее сжала губы.
– Разве что Корнет думал о Саге, – меланхолично продолжала Тэлли, – но и то ради себя – на её-то желания он плевал. – Тэли невесело улыбнулась и закрыла глаза.
…И Сталь ввела в синеватую струнку её вены иглу.
– Не надо, доктор Стельман, – спокойно, но очень твёрдо прозвучал за её спиной голос Саги, и на плечо легла её ладонь. – Не надо.
Сталь прикрыла глаза и надавила на поршень, вбрызнув в кровь Тэлли небольшую дозу морфина.
– Нет! – ещё твёрже сказала Сага, до боли сжав её плечо.
– Вам-то какое дело? – спросила Тэлли, отрешённо поглядев на Сагу из-под полуопущенных ресниц.
– До тебя – никакого, – ответила ей Сага. – Катриса, пожалуйста!
Тэлли поморщилась. Сталь не дрогнула.
– Думаете, доктор Сага, у меня духу не хватит? – с ледяным напряжением спросила она.
– Уверена, что хватит, поэтому и пришла. Но она того не стоит. Да и Раисмихална бы не одобрила…
…И тускло блеснула игла, вытащенная из вены Тэлли.
Сага шла по длинному полутёмному коридору в ногу со Сталью. Та, судя по всему, не спала третьи сутки, но ни на миг не утратила своей холодной и сосредоточенной отстранённости. Даже во время похорон Раисмихалны лицо её оставалось строгим и безучастным. Но что-то неуловимое – то ли та самая складочка меж бровей, то ли углубившиеся морщинки у губ, а может, неестественная бледность её лица и застывший взгляд говорили Саге, что от срыва Сталь удерживает даже не тонкая ниточка, – волосинка. И что этот срыв, если он всё-таки случится, будет грандиозным по своей разрушительной силе. Впрочем, у таких железных людей, как доктор Стельман, иначе не бывает. Поэтому Сага на ночь осталась в Каланче, как и Сталь. И заметила, когда та покинула свой кабинет, направившись в подсобку, где заперли Тэлли.
Они дошли до кабинета Стали, и та, положив ладонь на дверную ручку, посмотрела на Сагу. По этому взгляду стало ясно, что пускать Сагу внутрь она не намерена.
– Я буду рядом, – сказала Сага. – Позовите, если понадоблюсь.
– Идите спать, Сага. Вас ждёт Хидден.
Сага улыбнулась краешком губ. «Никуда не пойду», – читалось в этой полуулыбке.
Сталь вошла в кабинет и закрыла дверь. Сага ещё какое-то время стояла снаружи, задумавшись.
Сперва было тихо. А потом из-за двери раздались хриплые лающие звуки, похожие на сдавленный кашель. Сердце Саги окатило холодом: ей показалось, что именно так хрипит человек, с петлёй на шее шагнувший с табуретки.
Когда она ворвалась в кабинет, Сталь судорожно хватала ртом воздух, опершись ладонью о письменный стол и согнувшись, будто ей дали под дых. Пальцы второй руки терзали и комкали на груди белый халат, словно пытались процарапать в рёбрах отверстие, чтобы стало легче дышать. Сага ринулась к ней и подхватила прежде, чем та упала. Бережно опустила Сталь на пол и села рядом, обняв её худые острые плечи. И только тогда поняла, что значат эти страшные звуки, выдирающие из груди и сердце, и остатки воздуха. Сталь плакала. Эта суровая, неколебимая, ледяная женщина, казавшаяся ей твёрже и бесчувственней любого железного грифона, рыдала, вздрагивая и захлёбываясь. Рыдала от бессилия и боли, от того, что не смогла уберечь дорогого ей человека и теперь не может даже умереть вместо него.
В горле защекотало.
– Прости меня, Катриса, – прошептала Сага. – Я была так несправедлива к тебе…
Тэлли слышала, как снаружи защёлкнулся замок, но что-то заставило её подняться на ноги и проверить. Одурманенная малой дозой морфина, она, пошатываясь, подошла к двери, легонько её толкнула. И та отворилась.
– Ты всё ещё меня слышишь, – сипло пропела Тэлли, криво усмехнувшись, и вышла в коридор.
Босая, растрёпанная, с воспалёнными красными глазами и припухшими губами, она шла очень медленно – словно плыла в густом киселе. Ступенька за ступенькой поднимаясь к Грифоньему залу, она что-то мурлыкала себе под нос, а когда дошла до последнего этажа, обнаружила, что всегда запертая дверь, ведущая на крышу, открыта. Тэлли довольно улыбнулась и поднялась на пустой Грифодром. Фонари, растущие по его периметру, отчего-то на неё не среагировали и не зажглись ярче, но она этого даже не заметила.
– Они настолько примитивны, что не в состоянии ни понять меня, ни оценить, – протянула Тэлли, шагая к парапету. – Но ты-то можешь, верно? – Она взобралась на широкое бетонное ограждение. – Они собираются допрошить меня под свои мерки. Сделать такой же примитивной. Испортить! Я им этого не позволю. – Тэлли раскинула руки и пошевелила пальцами, мечтательно улыбнувшись беззвёздной черноте. – Так вот: у тебя есть последний шанс спасти меня! – сказала она и шагнула в клубящуюся туманом ночь.
За дверью первого этажа Хиддена ждала посылка – сегодня был день почты. Он по-прежнему заказывал себе пиво, по-прежнему отсылал в госбезопасность сообщения с мусором в пустых бутылках о событиях в городе, о планах Плесени, которые выболтала ему Гейт, и по-прежнему надеялся обнаружить под одной из этикеток новость о том, что они нашли способ уничтожить Плесень. Но каждый раз этикетки оказывались пусты.
После всех событий последних дней, после смерти Раисмихалны и похорон он вымотался настолько, что даже хотел отложить бутылки на завтра, но потом всё-таки аккуратно отклеил этикетки, отпарив их над горячей водой. Сперва Хидден решил, что мелкие закорючки шифра на одной из них ему померещились. Но он моргнул раз, второй – они не исчезли. Несколько секунд он тупо на них таращился. А потом, когда смысл написанного уложился в его голове, подумал, что лучше бы они ему всё-таки померещились.
«Единственный способ уничтожить Творецкую плесень, если не рассматривать вариант применения ядерного оружия, – объёмный взрыв. К нашему большому сожалению, спасти находящихся в Творецке людей нет никакой возможности. У вас осталось четырнадцать дней. Продолжайте держать нас в курсе. Если пожелаете, мы пришлём препараты, необходимые для безболезненной эвтаназии», – гласила записка.
Глава 35
Профессор выл над телом Тэлли, пока не охрип. Он не плакал, а именно выл: сидел на коленях, запрокинув голову, и протяжно голосил сквозь плотно сжатые зубы. Город пощадил Тэлли: и не скажешь, что она упала с высоты двенадцати этажей. Лишь тонкая струйка уже запёкшейся крови чернела неровной линией от уголка её рта, да глаза смотрели неподвижно и бессмысленно, а так – будто живая.
Хидден опустил жалюзи на окне своего крошечного кабинета, чтобы не видеть ни Профессора, ни всю эту картину, которая вызывала у него лишь смутное чувство омерзения, а ему и без этого было тошно. За сегодняшнее утро он уже накрутил по своему кабинету не один километр, а если прибавить к ним и ночные круги по комнате – километраж выйдет внушительный.
Хорошо, что он прочёл сообщение от госбезопасности без Саги – так ей о нём можно не рассказывать. Плохо, что он его прочёл без неё – теперь нужно решить, рассказывать ли ей. Всю ночь он судорожно перебирал возможности покинуть Творецк – вплоть до самых невероятных. В итоге вышло, что все те полтора варианта, которые могли бы сработать – пусть теоретически, пусть лишь в одном случае из тысячи – невероятнее остальных. Из разряда «если на Землю упадёт ещё один метеорит или прилетят инопланетяне».
Хидден обессиленно рухнул в кресло. Что же делать? Если им отсюда не выбраться – а судя по всему, им не выбраться – не лучше ли промолчать о взрыве? Они умрут так быстро, что ничего не успеют понять. А ни о чём не подозревающая Сага проживёт эти две недели в надежде, что госбезопасность изобретёт какой-нибудь противогрибковый спрей от этой Плесени и спасёт их. Всё же лучше, чем четырнадцать дней ждать конца… Всё же лучше… Или нет?
Скажи человеку – любому, не обязательно Саге – что жить ему осталось пару недель, проживёт ли он их так же, как прожил бы, если бы не знал о том, что они – всё, что у него теперь есть? Сколько важных слов осталось бы не сказано, сколько дел не сделано, о-о! Хидден обхватил голову руками и вцепился в волосы. О, эта дурацкая человеческая привычка откладывать самое важное на потом! На то самое «потом», которое, может, никогда и не настанет, ведь у нас есть только «сейчас».
– Всегда – только «сейчас», – пробормотал он, вновь поднявшись на ноги и запрокинув голову, по-прежнему не выпуская из кулаков русых прядей. – У нас всегда есть только «сейчас», и ничего больше… А мы думаем, что обязательно будет ещё какое-то «потом», и в результате не успеваем даже посмотреть на закат!
В таком виде его и застала вошедшая в кабинет Сталь.
– Вам плохо, Хидден? – спросила она, обеспокоенно на него поглядев.
Хидден опустил руки и уставился на неё, будто впервые видел.
– Хидден? – растерянно окликнула его Сталь.
Он достал из кармана и протянул ей пивную этикетку – шифром кверху.
– Я получил это вчера.
Сталь глянула на закорючки и вернула бумажку обратно, посерьёзнев ещё больше.
– Я не смогу его прочесть…
Хидден схватил со стола карандаш и ниже, под шифром, написал перевод. Сталь прочла, но в лице не изменилась, однако – Хидден почувствовал – это стоило ей колоссальных усилий. Она видела, что он сам сейчас едва ли не на грани, и не могла позволить неосторожной эмоции разрушить и без того хрупкое равновесие. Она посмотрела на него, и по этому взгляду Хидден понял, о чём Сталь подумала в первую очередь. Ведь и сам он, прочтя эту записку, сначала подумал о Саге.
– Она знает? – чуть слышно спросила Сталь.
Хидден покачал головой.
– И я не могу решить, сто́ит ли…
– Безусловно, – твердо ответила Сталь. – Она заслуживает знать. И вместе мы поразмыслим, что можно сделать.
– А разве что-то можно?..
– Не думаю, – Сталь вздохнула. – Но если мы попробуем поискать варианты, хуже всё равно уже не будет. Настал тот момент, когда есть смысл рисковать… – Она помолчала. – Хотите, я ей скажу?
– Нет, – ответил Хидден. – Я сам.
Могилу для Тэлли Город выкопал как никогда быстро. Складывалось впечатление, что копать он начал, когда она была ещё жива, и он либо сам планировал убить её, либо знал, какой путь она выберет. Утром, когда её обнаружили, никто так и не смог понять, откуда же она прыгнула – двери на площадку Грифодрома оказались заперты со стороны лестницы, а окна в Каланче, как и в остальных домах, выращенных Городом, не открывались. Доискиваться правды не стали – куда важнее было убрать тело, но утративший дар речи и способный лишь выть Профессор никого к нему не подпускал вплоть до самого обеда, пока навалившееся горе окончательно его не вымотало, и он уже не мог сопротивляться так яростно, когда его под руки уволокли в помещение.
Похоронили Тэлли тем же вечером, и всю церемонию Профессор, сам на себя не похожий, простоял на коленях. Кажется, больше оттого, что ноги его уже не держали.
Те немногие, кто пришёл на похороны, старательно отводили от него взгляд. Всегда отглаженный, идеально причёсанный, вежливо-доброжелательный Профессор походил на бездомного бродягу: светло-серый костюм измазан землёй и пылью; полуразвязанный галстук съехал набок; рубашка, вся в пятнах, похожих на следы бренди цветом и разящим на несколько шагов запахом, держалась застёгнутой лишь на двух верхних пуговицах и одной своей полой выбилась из брюк, оголив бледный и поджарый живот, покрытый тёмной порослью коротких тонких волосков. Время от времени Профессор крупно вздрагивал – словно икал, потом мотал головой, как старая лошадь, и звонко, с оттяжкой шлёпал себя ладонью по потному лбу.
Он остался стоять, когда похороны закончились, а все присутствующие разошлись.
– Эй, батя! – Подошедшая к нему Гейт крепко хлопнула Профессора по плечу. – Может, тебе вколоть что, чтоб полегше стало? Успокоительное там, я не знаю… Поди-ка, у железной леди имеется.
Профессор всхлипнул, но звук больше напоминал всхрап. Гейт поморщилась, помахала ладонью у себя перед носом:
– У-у, не, нельзя тебе сейчас никаких таблеток, а то такой коктейль выйдет, что к завтраму ласты склеишь.
Профессор не ответил.
– Я там это, доработала скан Вермута. Сама. Ну раз уж ты пока выбыл. Ну, Беркут да ещё какая-то шантрапа из твоих (у меня из башки вылетело, как их звать) подмогнула. Да там и несложно всё – сканирование-то глубокое, считай, готовый продукт на выходе, только чутка подправить. А время не ждёт, главнюк торопит. Грифончиков уже подготовил, можно на днях вживлять. Я напросилась помогать при рождении – ох, и красавцы получились! Один – Бормм-Горгона-Бис-Мимас, а второго Данн-Пандора-Энцелад назвали. Ну и имена вы им даёте, – хохотнула она, – очуметь! Я всю ночь заучивала, аж язык распух.
– Пандора – мой, – глухо прохрипел Профессор и попытался встать на ноги, но едва не упал, пришлось схватиться за Гейт.
– Э-э, батя, ты чего такой резкий? – вновь хохотнула та, подхватив его под локти. – В твоём состоянии нельзя – убьёшься ещё!
– Пандора – мой! – повторил Профессор.
– Ага, главнюк тоже так сказал… – начала рассказывать Гейт, но Профессор её не слушал.
– Я чувствую, Пандора зовёт меня! – сипел он, ковыляя в сторону офиса Медиума. – Я должен стать Пандорой!
…Дверь в кабинет Медиума поддалась так легко, что налёгший на неё со всей силой Профессор кулем ввалился внутрь и растянулся на ковре. Обставленная в стиле старых гангстерских фильмов комната зашаталась, словно на корабле, и, когда по часовой стрелке, рябя и колыхаясь, двинулась вокруг поднявшегося на четвереньки Профессора, того вырвало.
Медиум неодобрительно цокнул языком и поморщился от заполнившей кабинет кислой вони. Открыл рот, чтобы сказать что-то в высшей степени порицательное, но Профессор его опередил:
– Я хочу, – просипел он, так и стоя на четвереньках над собственной блевотиной, – я хочу стать донором разума для Пандоры! Он зовёт меня, я чувствую, как он зовёт меня! Ведь кроме него и Города у меня ничего не осталось…
Медиум удовлетворённо отложил старомодную чернильную ручку на специальную деревянную подставочку, соединил под двойным подбородком холёные бледные пальцы.
– И это мудрое решение, – убаюкивающе пропел он.
В приоткрытую дверь заглянул один из охранников. Медиум едва заметно ему кивнул, приказывая вывести Профессора вон и проводить до дома, и охранник подхватил того под руки.
– У меня тут что-то оторвало, – заплетающимся языком объяснял ему Профессор по пути домой и бил себя ладонью в грудь, показывая, где болит. – Внутри… Что-то оторвало… Там дыра, я чувствую. Дыра – это пустота, там нечему болеть, но оно болит. Фантомная боль, понимаешь? – Он вывернул шею, пытаясь заглянуть в невозмутимое лицо волокущего его охранника. – Я был неуязвим, а теперь рваный, весь рваный… А в Пандоре буду целый… И неуязвимый…
Но охраннику не было никакого дела до пьяных откровений Профессора.
