Анастасия Орлова
Отблески солнца на остром клинке
16. Не человек, не зверь
Путь до Нантоги с обозом занял бы дней пять, но в одиночку на Ржави Тшера доберётся быстрее, хоть и выбрала дорогу длиннее, идущую подальше от брастеона – вероятность встретить на ней Чёрных Вассалов меньше, чем на большом тракте, да и вообще путников на ней меньше и оставаться незамеченной проще. Она бы и на ночёвку останавливаться не стала, но если сама ещё могла ехать сутки без сна и еды, то Ржавь требовала ночной охоты и отдыха. Пришлось подыскивать место для ночлега. Съехав с тракта в лес, Тшера отпустила Ржавь на охоту и устроилась за огромным выворотнем, закрывающим от ветра и от возможных любопытных глаз с дороги – ночные путники редко являются с добром. Ночь выдалась ещё холоднее предыдущей, но разводить костёр Тшера не рискнула – он мог привлечь ненужное внимание.
Дым от курительной трубки не согревал ни сердца, ни рук; где-то вдалеке ухала сова; над головой в кронах деревьев шелестел ветер; сквозь листву скалились злые звёзды; в животе глухо урчало.
«Стоило догадаться прихватить с собой что-то из запасов Тарагата, – подумала, и на языке стало кисло: еда ублюдка-купца всё равно бы в горло не полезла. – Ничего, сукин сын, ты мне за всё ответишь. За всех. Расскажешь, почему на твоём пути травы, сосны да давно издохшие звери превращаются в оружие живее моих Йамаранов… – Рука скользнула к рукояти Мьёра и встретила пустоту. – И против кого ты это оружие обращаешь? Ладно – мы. Но девки деревенские тебе чем насолили? – Тшера поёжилась, накинула капюшон. Коснулась озябшими пальцами Ньеда, и тот отозвался теплом. В глазах отчего-то защипало. – Как ты выглядел человеком, Ньед? Наверняка же красавцем был… А если и нет, какая разница? Ты всё равно тот, кто ты есть. Только это и важно».
…Дым от курительной трубки не согревал ни сердца, ни рук; холод пробирался в рукава, полз за шиворот, обнимал плечи. Тшера старалась не задремать, но веки неумолимо тяжелели, глаза слипались и даже сова замолчала и не будила своими сиплыми вскриками…
…Её окутывало тепло, на изнанке век плясали красноватые тени, а ноздри щекотал вкусный запах запечённого в углях кропира.
«Бир?»
И словно холодом по сердцу полоснули.
Открыла глаза, вскочила на ноги и выхватила Йамаран Тшера одновременно. Лезвие сверкнуло отблесками пламени и встретилось с рукояткой глефы. Верд вскинул своё оружие и перехватил удар одной рукой, сидя на корточках у костра, даже не поднимая головы. Другая его рука была занята веточкой, которой он переворачивал запекающийся кропир. Тшера, стиснув зубы, выдохнула. Чуть помедлив, убрала Йамаран в ножны и, скрестив руки на груди, гневно уставилась на Верда.
«Видать, на Яблочке меня догнал. И не понять, чего хочется больше: затрещину дать или поужинать».
Верд вытащил один кропир из золы, подхватив его, чтобы не обжечься, заранее припасённым листом лопуха, и протянул Тшере. Уголки его губ приподнялись в лёгкой улыбке.
– Обругать меня и потом успеешь, никуда не денусь. А кропир остынет, – сказал, словно мысли её прочёл.
Тшера не шелохнулась, только губы поджала. Верд смотрел на неё, и она чувствовала, как его улыбка против её воли пробирается в уголки её губ и там сворачивается, словно пригревшийся кот. Верд всё ещё протягивал ей печёный кропир, и в его глазах плясали смешливые огоньки.
«Да я как Ржавь – готова дружить за еду! Даже если эта еда из припасов сучьего выродка Тарагата».
– Не денешься, значит? – спросила, словно бы нехотя взяв угощение, пусть от аппетитного запаха во рту уж слюна закипела.
Верд отрицательно покачал головой, разламывая свой кропир: не денусь, мол.
– Я же сказала: попутчики мне не нужны.
Повторить это сейчас, с полным ртом горячего рассыпчатого кропира так же твёрдо, как вчера, не вышло.
– Хорошо, – невозмутимо согласился Верд.
– Хорошо?!
«Что за игру ты затеял?»
– Хорошо. Я уважаю твою волю. Но ты ведь не можешь запретить мне ехать той же дорогой, верно?
Тшера даже жевать перестала.
– Ты меня не заметишь, – как ни в чём не бывало продолжал Верд, – как не заметила сегодня.
– Ты же отказывался ехать верхом? – только и спросила Тшера.
– Не бросать же серого в яблоках там одного.
– Но на нём можно ехать в любую сторону, любыми дорогами. Я проверяла. Зачем, позволь узнать, ты за мной потащился?
Верд помолчал, взгляд его стал серьёзнее.
– Ты же убьёшь их всех, верно?
Тшера вздохнула.
– А ты что, выходит, следом увязался не мне помогать, а их защищать? Но, знаешь, паскудам – паскудная смерть.
– Не всегда нужно убивать, даже если кажется, что смерть человек заслужил.
– О, я пыталась, поверь. Много раз пыталась не убивать тех, кто ничего, кроме смерти, не заслуживал. Выходило скверно. Теперь не верю, что можно иначе. Но у этих – сперва правду узнаю.
– От них – не узнаешь. Они и сами не всё знают, иначе бы так не боялись.
Тшера на миг задумалась.
– Выходит, за ними кто-то стоит, и ты догадываешься, кто?
Переносье Верда прорезала вертикальная морщинка.
– Ожившее неживое, выполняющее чью-то волю краткий срок, как кукла на верёвочках, а потом вновь становящееся неживым. Это работа кровавого сангира. И тот свет в медвежьей глазнице – часть сангирова аруха, при помощи которого он управляет неживым. Слышала про кровавые ритуалы сангиров?
Тшера постаралась, чтобы удивление на её лице отражалось не столь явно, как могло бы, собралась с мыслями.
– Что-то слышала. Они сцеживают собственную кровь, пропускают её через золу, и золото, и что-то ещё, вычитывая ритуальные стихи…
– А потом выпаривают её в круглых колбах над огнём, в который добавлены иглы живосердца и сухие ягоды черносмерта, собранные на убывающую луну. Когда кровь выпаривается, на дне колбы остаётся жёлтое свечение.
– Арух?
– Да. Колбу плотно закупоривают, но если разбить – сангир сможет управлять освободившейся частицей своего аруха на расстоянии. Не огромном, но достаточном – это зависит от силы сангира. От силы и опыта сангира зависит и то, куда (или в кого) он сможет вселить эту частицу и как долго она не погаснет. Медведь – большой зверь, управлять им стоит многих сил. У этого сангира вряд ли достаёт опыта, чтобы покуситься на живых, и он пока выбирает то, в чём амраны нет. Но он может научиться этому до того, как ты его отыщешь. И тогда в одиночку с ним будет не совладать.
Тшера задумчиво почесала висок, глядя в догорающий костёр так, будто тот мог дать ей ответы.
– Значит, Тарагат возит колбы?
– Скорее всего. Возит и разбивает. Возможно, он и сам не знал, что будет дальше. И его хозяину необязательно заезжать в те же селения, где побывал Тарагат. Умней даже не заезжать, а подыскивать себе остановку, на равном удалении от нескольких мест, где Тарагат освободит частицу его аруха, ведь перемещаться так же быстро, как купец, сангир не сможет – то, что он делает, должно очень его ослаблять, и ему потребуется отдых после каждого такого нападения.
– Но зачем это сангиру? – Вопрос подхватил ветер и унёс в ночь вместе с алыми искрами, оставив без ответа. – А сразу в двоих две разных частицы аруха вселиться не смогут? – спросила Тшера чуть погодя.
– Это и слишком тяжело, и очень опасно. Для того, чтобы управлять частицей аруха на расстоянии, нужны силы и глубокое сосредоточение. Это непросто. Ещё сложнее, контролируя частицу, не потерять контроль над собственным арухом. После всех кровавых ритуалов он словно молью трачен, и беда сангиру, если он его упустит.
– Умрёт?
– Нет. Но может заблудиться и не вернуться в собственное тело, которому, кстати, тоже необходимо восстановление после сцеживания такого количества крови. Поэтому держать сразу троих: себя и двоих, кем управляешь, считай что невозможно.
– И довелось нам встретиться с тем, кто рождается раз в столетие, – вздохнула Тшера.
– А вот это уже байки, – улыбнулся Верд. – Они рождаются гораздо чаще, но обычно их принимают за амарганов. Мне довелось встречать одного, ещё мальчишкой.
Тшера подняла на него тревожный взгляд.
– Нет, это не он, – понял её подозрения Верд. – Тот, кого я знал, давно мёртв.
– Ладно. – Тшера бросила кожуру кропира в костёр и отряхнула с пальцев золу. – Значит, будем искать сангира. Если выедем на рассвете, к вечеру будем в Нантоге. Отдохни, я покараулю.
Рассвет разлился серым и промозглым маревом, сеющим унылую морось. Северный ветер не стихал и приносил отчётливые запахи осенней стылой прели. Тшера застегнула плащ-мантию до самого подбородка, натянула глубокий капюшон и зябко куталась в длинный старенький шарф, но голые пальцы на мокрых кожаных вожжах стыли до красноты. Верд ехал расслабленно и прямо, держа вожжи одной рукой – как тот, кто давно привык к пружинистому шагу кавьяла и хорошо чувствует под собой зверя. Но свободную ладонь он положил на луку седла, и Тшера опытным взглядом видела в этом то ли настороженность – так он сможет быстрее выхватить из-за спины глефу, то ли неуверенность – так легче удержаться, если кавьял взбрыкнёт. Казалось, он совсем не мёрз. По-прежнему босой, в простых штанах и тонкой тунике, он ни разу не поёжился. Влажные от мороси волосы на ветру хлестали его по спине, и туника, кажется, уже пропиталась холодным дождём, но Верд словно не обращал на это внимания, в то время как Тшере от каждого украдкой брошенного на него взгляда становилось ещё холодней.
«Если действительно придётся ехать в Хаттасар, за горным кряжем и поближе к океану будет теплей – там и зима, как местная ранняя осень».
Ехали молча. Ей нравилось расспрашивать Верда о чём-нибудь, да хоть даже о природе кровавых дождей и слушать его рассказы, но теперь, когда Верд стал её спутником, а не одним из нанятых, как она сама, охранников, что-то изменилось. Вопросы толпились в мыслях, вязли на языке и выглядели нарочитыми и вымученными – лишь бы заглушить воцарившуюся меж ними тишину, и в результате Тшера не задала ни одного. Сейчас, когда они ехали вместе, а не просто сопровождали кого-то третьего, словно появилась некая ответственность друг за друга и некая… опасность?
«Совместный путь предполагает доверие, – подумала Тшера, покосившись на Верда. – Но могу ли я доверять тебе? А ты мне можешь?»
Тут же вспомнился прежний церос, который доверял своим Чёрным Вассалам, доверял Астервейгу, а они убили его. И Бир, который погиб, закрыв Тшеру собой. И нагур Вегдаш, который хладнокровно играл на её жизнь, но столь же хладнокровно перерезал горло своему ученику, на неё покусившемуся. И Кхаб, много лет проездивший с Тарагатом и брошенный им умирать. И вновь – Астервейг, который не дрогнув опоил её ядом перед итоговым испытанием.
«Если мы выберем доверять друг другу, кто из нас об этом пожалеет?»
До Нантоги добрались даже раньше, чем ожидали. Стража у городских ворот не взяла с них плату за въезд, поскольку они не были торговцами, но Верду пришлось зачехлить глефу и перетянуть чехлы ремнями под лезвиями – в знак мирного визита, ведь, вздумай он воспользоваться оружием, расчехлить его окажется делом небыстрым. Тшере как Чёрному Вассалу, а значит – воину самого цероса, не сказали ничего, но поглядели недружелюбно.
– Разделимся, поужинаем в разных трактирах и поспрашиваем людей, на закате встретимся здесь же, – сказала Тшера, когда они с Вердом, ведя кавьялов в поводу, остановились у фонтана на главной площади.
Верд промолчал, но по его взгляду она поняла, что затею с разделением он не одобряет.
– Что предлагаешь? – спросила с некоторым вызовом, но Верд ответил спокойно, без нажима.
– Можно пойти в «Четыре колеса и хромой авабис» – тут недалеко. Большой трактир, в котором любят выпить и обсудить новости обозные охранники. Туда же частенько заглядывают купцы в поисках наёмников.
– «Обсудить новости», – хмыкнула Тшера. – Так бы и сказал: почесать языки о свежие сплетни. Ладно, веди в свои «Четыре колеса».
В трактире пахло хмелем, потом, тушёными овощами и чем-то кислым, но главное – там было тепло, даже жарко. В большом зале пылало сразу два камина, столы стояли длинные, чтобы гости не сидели по углам каждый своей компанией, а могли обменяться слухами да байками в общем разговоре с другими посетителями.
«Да, тут не посекретничаешь».
Они прошли вглубь зала, присматривая себе местечко. Свободных было достаточно, но, стоило уже сидевшим за столами наёмникам заметить Тшеру, как они тут же клали на пустые лавки зачехлённое оружие, суму или шляпу, а то и просто рассаживались свободнее, чтобы места не оставалось.
«Не любят здесь Вассалов…»
Дойдя почти до конца зала, они наконец обнаружили стол, сидящие за которым пятеро полукровок – скорее южан, чем северян, Тшеру лишь окинули снисходительным взглядом и даже чуть подвинулись, освобождая место попросторнее.
«Или чтобы ненароком не стукнуться со мной локтями».
– Эсслей хамур! – поприветствовала Тшера полукровок, и те, чуть потеплев взглядом, ответили:
– Хар Аслай, кириа! Охранников ищешь? Так мы свободны.
– Как и мы, – вежливо вмешался Верд, усаживаясь за стол напротив Тшеры. – Наш найм здесь закончился, теперь вот ищем нанимателя на обратную дорогу.
– На север или юг? – спросил седеющий широкоплечий мужчина с тесьмой над суровыми бровями.
– На север, – ответила Тшера.
– Хе! – усмехнулся самый молодой из них – кучерявый и остроглазый. – Сейчас никто по своей воле Вассала в охрану не возьмёт. – Потом вдруг спохватился, что звучит это как неуважение в адрес нового цероса, и добавил: – Слухи нынче ползут нехорошие…
Тшера изогнула бровь, подбадривая рассказчика заинтересованностью, и тот продолжил:
– Говорят, на севере дрянь какая-то разгулялась – людей изводит, да сплошь страшным образом: то кожу живьём сымет, то до смерти прутьями захлещет, то землю в горло до удушья натолкает… Поговаривают, что тварь та по пятам за арачаром ходит – а он, известно, из Чёрных Вассалов. Но наказывает тварь сплошь невинных, кто по дороге встретится, а не тех, за кем арачар послан. Вроде как проклятье это такое – на всю Гриалию – по делам нового цероса, которые теперь простой народ своей кровью искупает. Так что, кириа, с Вассалом теперь вряд ли кто свяжется. Тут рассказывали про купца одного – он нанял того арачара, не зная о проклятье. Так на ночёвке весь его отряд неведомая тварь перерезала, а сам купец едва ноги унёс – на кавьяле, бросив весь товар. – Рассказчик глотнул пива, отёр рукавом щетинистый подбородок. – И про мальчонку рассказывают, который уж в другом обозе выжил, но тоже – единственный. Повстречали они по пути Чёрного Вассала, а потом на них так же, ночью, напал кто-то – не человек и не зверь, будто сам Неименуемый!
– Да что там мальчонка, – вмешался в разговор третий наёмник. – Я давеча пил с одним охранником, южанином, он как раз только с севера приехал. Много городов объехал, и едва ли не о каждом по подобной страшной байке рассказал. И что думаете – везде, где беда приключалась, видели Чёрных Вассалов! Знамо дело – за собой они это проклятье тащат, может, сами уж после всех своих делишек проклятьем стали. Им-то с Астервейгом-иссан как с гуся вода – черноты их сердец сам Неименуемый боится, а мы вот, простой люд, терпим… – Он осёкся и глянул на Тшеру. – Уж не в обиду тебе, кириа, но ваша масть так себя запятнала, что уж не отмоется. И вот лично к тебе сам я зла не терплю – ты соплячка совсем, может статься, что и невиновна пока, – но всю породу вашу презираю, – и он опустил хмурый взгляд в глиняную чарку, которую обнимал обеими ладонями.
– А где сейчас тот купец, на обоз которого напали, знаете? – спросила Тшера.
«И охранника с пареньком не Дешрайятом и Сатом ли звать?»
– Вчера здесь был, да задерживаться не хотел. Сегодня уж, поди, опять в дороге. Чего он теперь – один, да верхом.
– А куда ехать собирался, не сказал?
– Да вроде как дальше на юг, а уж куда точно – не слышали. А тебе что?
– Любопытно расспросить, – как можно невиннее улыбнулась Тшера. – Но раз не по пути мне с ним, то и ладно.
– Да ты, если на север поедешь, в любом городе поспрашивай – там много где этих бед натворилось!
– Так и сделаю, – кивнула Тшера. – А мы пойдём, пожалуй, чтобы вассальским плащом ничьих взглядов тут не тревожить.
– Вот это ты правильно решила, Кириа, – одобрил старший из наёмников.
После хмельной духоты трактира на воздухе показалось ещё холодней. Уже стемнело, но Нантога шумела, как днём, а её улицы всё так же были запружены людьми.
– Лучше нам всё-таки разделиться, – сказала Тшера, и Верд вопросительно на неё посмотрел. – Слухи расползаются быстрее тараканов, и Чёрного Вассала – одного, а не нескольких: с несколькими разом спорить всё-таки побоятся – вряд ли пустят на ночлег в приличное место. Заметил, в трактире подавальщицы к нам так и не подошли? Без меня такого бы не случилось.
Трактирный мальчик подвёл им кавьялов, и Тшера села в седло.
– Я подыщу ночлег в каком-нибудь захолустье, – сказала и толкнула Ржавь пятками.
– Какое-нибудь захолустье меня вполне устроит. – Верд нагнал её спустя несколько шагов, ведя своего кавьяла в поводу.
Тшера помолчала, размышляя.
– Пожалуй, ужин проще купить у уличных торговцев, чем искать по захолустьям в дополнение к ночлегу ещё и приличную еду, – наконец ответила она, поворачивая Ржавь к лотку, на котором в промасленной бумаге темнели жареными боками куски мяса в печёных овощах.
Торговка – дородная пожилая женщина, изобразила неискреннюю улыбку.
«Но уличные торговцы слишком любят деньги, чтобы отказать тому, кто готов их платить, кем бы он ни был».
– Заверни нам две порции, маира.
Тшера протянула ей горсть мелких монет, та их недоверчиво пересчитала, завернула в кулёк два ужина и отдала его не Тшере – Верду.
«Ну, хоть продали, и то ладно».
Ночлег отыскался и правда на самом отшибе, в покосившейся гостинице, где не было даже мальчишки-кавьяльного. Пришлось ставить кавьялов в стойло, рассёдлывать, чистить и задавать корм самим, да ещё за последнее и приплатить отдельно. Комнату им выдали одиночную, полуподвальную, с узкой, незастеленной лавкой вместо кровати и маленьким оконцем вровень с землёй, в которое сочился скудный свет от уличных факелов – в комнате не было ни свечи, ни лучины, не говоря уж о масляном светильнике.
– Чем богаты, киры, – неприятно улыбнулся им сухой согбенный хозяин, старательно растянув морщины в улыбку, но глядя с явным злорадством. – Других свободных комнат нет, только если с кавьялами в одном стойле.
Тшера этому ни на миг не поверила.
«Обозначили, что Вассал за человека не считается, и даже монеты это не исправят. Не человек, не зверь».
– Тесно, как в гробу, – сказала она вслух. – И лавка коротка – от колен ноги вниз свесятся.
«Придётся спать сидя».
Верд не ответил, невзыскательно улыбнулся и, опустившись на колени, погрузился в молитву.
Тшера забралась с ногами на лавку, упершись спиной и затылком в стену, скрестила руки на груди и прикрыла глаза. Верд молился долго, изваянием застыв в полутьме каморки. Неверные отсветы из окна блуждали по его лицу, золотисто высвечивая то тёмные брови с сосредоточенно углубившейся меж ними морщинкой, то опущенные ресницы, по-девичьи длинные и густые, то бьющуюся на виске жилку – единственный признак жизни в его недвижной фигуре, то упрямую линию губ, то абрис подбородка, сейчас словно покрытого инеем – едва пробивающейся однодневной щетиной.
«И ведь находит время каждый день бриться…»
Тшера искоса, сквозь опущенные ресницы смотрела на Верда, и сердце ныло, словно старый рубец на смену погоды. В мыслях чередой, один за другим, возникали лица умирающего отца, убитого цероса, погибших Виритая, Мьёра, Биария.
«И к гибели большинства я причастна…»
Верд поднял голову и посмотрел на Тшеру. Притворяться, что она до этого его не разглядывала, было глупо.
– Помолишься со мной за безвременно убитых? – спросил он, не назвав имён, но Тшера и без них поняла, о ком он.
«Лучше помолись, чтобы самому рядом со мной не стать безвременно убитым».
– Молитва уж ничего не исправит, – сказала и отвернулась, закрыв глаза, будто спать приготовилась.
Верд лёг чуть позже, прямо на пол, подсунув под голову свою тощую суму, и, кажется, сразу заснул. Тшере же не спалось. Промаявшись до занемевшей спины, она встала, бесшумно склонилась над Вердом – точно ли спит?
«Какой же красивый», – пронеслось в голове щемящее, неуместное. И вдруг стало легко и даже радостно от того, что в таверне, при первой их встрече, и на берегу реки он ей отказал. Как будто она могла его чем-то замарать, оставить на нём метку сродни тех ритуальных татуировок Вассалов, от которых сейчас все шарахаются.
«С такими, как ты, простыни мять – себя в грязь вмешивать».
«И замарала бы по глупости. Кому спасибо, что – не…? Тебе или Первовечному?»
Она осторожно перешагнула спящего Верда, тихо отомкнула обшарпанную дверь и вышла в темень полуподвального коридора.
«Хватит на моей совести напрасных смертей и поломанных жизней, на сто лет вперёд хватит».
Ржавь дремала, свернувшись калачиком – теснота стойла не позволяла устроиться иначе. Тшера потрепала её по мягким ушам, и та всхрапнула, просыпаясь. Увидела в руках хозяйки седло и с готовностью поднялась на лапы.
Ржавь увидела в руках хозяйки седло и недовольно фыркнула.
– Да, подруга, я тоже только легла, как меня подняли, – мрачно усмехнулась Тшера.
Настроение её было хуже некуда, и не потому, что приходилось ехать на ночь глядя, а потому, что её срочно вызвал новый церос – Астервейг. Она предполагала, что ему могло понадобиться так поздно, и не собиралась исполнять это ни ответом на ласковую просьбу, ни повиновением церосову приказу, ни испугом на угрозу, но не поехать она не могла, иначе ответит посланный за ней мальчишка.
Астервейг ждал её в малом кабинете цероса.
«Не в спальне – уже хорошо. И одет не в ночное».
Улыбнулся сердечно, распахнул руки в приветливых объятьях.
– Шера-а-ай!
«Вот только не надо примерять маску заботливого дядюшки, я-то знаю, каков ты, Астервейг!»
Он подошёл близко, почти вплотную, крепко, но не грубо взял её за плечи, заглянул в глаза. Судя по тому, как дрогнули его губы, на миг перестав улыбаться, ничего хорошего для себя он там не увидел, однако встречу добрых друзей разыгрывать продолжил.
– Сколько месяцев мы не говорили, Шерай, непростительно долго! С итоговых твоих испытаний, верно?
– Не совсем. – Тшера зловеще улыбнулась одним краем рассечённых губ. – После них мы беседовали в вашем кабинете, наставник, и вы приглашали меня ночью в свои покои, но я не пришла. И если сегодняшнее приглашение имеет ту же цель, разговаривать нам не о чем.
«…И только попробуй взять меня силой».
Она послушалась нагурова совета, и сейчас под рукавом её кожу холодил узкий кинжал, ещё один – покороче – прятался в голенище сапога, и этот был отравлен. Астервейг о кинжалах догадываться не мог, но настрой Тшеры понял верно, и улыбка его увяла, оставив после себя лишь бледную тень. Он убрал руки с её плеч, отошёл к столу, прочищая горло, но она знала, что на самом деле он собирался с мыслями.
«Всё пошло не по плану, да, Астервейг? Или напоминание об унизительном моменте покалывает?»
Но то, что он сказал следующим, знатно Тшеру обескуражило.
– Я понимаю, Шерай, – с привычной вкрадчивостью начал он, – тебе совестно за свою резкость при той нашей встрече. Поверь, я не держу на тебя зла. Я всё понимаю: ты была вымотана, расстроена, да ещё эти гиелаки расцарапали тебе лицо… – Он медленно приблизился и аккуратно, одним пальцем, приподнял её подбородок. – Смотри, шрамов почти не осталось. – Удовлетворённо улыбнулся. – Лишь тонкая линия на губах и едва заметный след на щеке. Но и они не портят тебя, Шерай, не о чем переживать.
Он отпустил её подбородок, заложил руки за спину, неслышно прошёлся по густоворсому ковру и мягко усмехнулся – возможно, той беспомощной, затравленной свирепости, с которой на него смотрела онемевшая Тшера.
– Я понимаю: ты наверняка крепко пожалела о сказанном, но твоя гордость, Шерай, не позволит просить прощения. Что ж, твой дикий нрав я тоже люблю, и давно уж простил тебя без всякого церемониала – отныне виной можешь не терзаться, всё забыто, всё в прошлом. Ты по-прежнему лучший мой Вассал, яркая звезда на Хисаретском небосводе, и я хочу, чтобы ты занимала достойное твоих талантов – и нрава – место. – Улыбнулся лукаво, будто вот-вот подмигнёт. – Нагур Вегдаш исчез бесследно, и с ночи гибели Найрима его никто не видел, а место наставника учеников не может пустовать слишком долго. Будущим Чёрным Вассалам нужна твёрдая воспитующая рука и несгибаемая, зажигающая сердца амрана, способные вдохновить юнцов на самозабвенную службу церосу. То есть мне, да. – Он ребячески усмехнулся, но даже это ребячество было фальшиво и выверено предельно точно. – Для меня очевидно, что нагура лучше тебя, Шерай, мне не сыскать. Ты молода, но и Вегдаш был немногим старше тебя, когда принял честь стать нагуром. Ты справишься. И, – он приложил палец к её губам, – не возражай ничего! Отказа я не приму, ибо ты – достойнейшая. Завтра к обеду будь в твердыне, я объявлю о назначении во всеуслышание. А теперь ступай, отдохни и хорошенько выспись.
Астервейг развернулся к ней спиной и занялся какими-то бумагами, лежащими на его столе.
В груди у Тшеры ярость клокотала так, что даже слова не шли. Сжав кулаки, она глубоко прерывисто вдохнула и вышла из кабинета, бахнув дверью так, что эхо разнеслось по всем покоям.
«Всё забыто, говоришь? Вот только не мной! Хорошо придумал, Астервейг! Поставить на место нагура послушную куклу, которая ещё и подстилкой тебе послужит. Но ты просчитался, ублюдок, я лучше отгрызу себе руки по локоть, чем буду служить тебе, участвовать в твоих злодеяниях! Лучше полосну себя отравленным кинжалом и сдохну в блевотине и кровавой пене, чем позволю прикоснуться ко мне ещё хотя бы раз!»
Вещей она взяла немного – только самое необходимое, то, что влезло в седельные сумки. У ворот Хисарета её никто не остановил – раз Вассал покидает город, да в полном снаряжении, значит, с разрешения или по приказу цероса. Ну и что, что один – может, это отправленный с заданием арачар.
Отъехав подальше от города, она обернулась на чернеющую на фоне зарождающегося рассвета твердыню. Если она сюда и вернётся, то только чтобы поквитаться с Астервейгом. И не за то, что он ею пользовался. А за то, что сделал её предателем – соучастницей убийства цероса по крови.
