Анастасия Орлова
Отблески солнца на остром клинке
19. Чужие руки, чужие имена
Тшера успела забить седельные сумки съестными припасами, купить большой кулёк тэмеки, не спеша, покуривая трубку, доехать до городских ворот, и только там её нагнал Верд. Они скользнули друг по другу взглядами, оба – словно чуть виноватыми, и, молча друг другу кивнув, двинулись в сторону Исхата. Тшера догадывалась, что возвращался Верд проверить, всё ли в порядке с «пострадавшими» и не нужна ли им помощь. Судя по тому, что вернулся не расстроенным, там всё обошлось благополучно, но что-то уж слишком долго отсутствовал, и теперь её терзало любопытство. Но спросить – значило признать, что она в своих поступках была неправа.
Верд заговорил первым.
– Ты знала человека по имени Хатсу? Он был Чёрным Вассалом.
– Если ты думаешь, что все Вассалы друг друга знают – ошибаешься, – хмыкнула Тшера, хотя и имя показалось ей знакомым, и ехать в молчании больше не хотелось.
«А ответила так, словно отвязаться попросила. Хатсу-Хатсу-Хатсу… Где я его слышала?»
И тут в голове всплыло.
Тац-тац-тац – капли крови разбиваются переспелыми вишнями о каменный пол.
«Удостоверьтесь, что в твердыне не найдётся тех, кто желал бы мне зла. Арва, ты за старшего», – скользит по лицам черноплащной своры холодный взгляд Астервейга.
«Я уделаю тебя одной рукой, сука», – чуть позже будет душить Тшеру её же косой этот одуревший от власти и чужой крови, едва оперившийся Вассал – Арва – и нагур Вегдаш перережет ему горло. Но раньше Арва успеет убить множество людей Найрима, по большей части – безоружных, безвредных, – и свернуть шею одному из своих: первому, посмевшему возразить против неоправданной жестокости. Хатсу.
– Да, Хатсу, припоминаю его. Моего возраста. Был… Погиб в ночь переворота – убили свои же, когда он попытался заступиться за кого-то из Найримовых слуг. Почему ты спросил?
– Это сын Тарагата.
Захотелось глубоко вздохнуть, но сделать это как можно незаметнее для Верда.
«Выходит, у купца с Астервейгом свои счёты…»
– Тебе торговка наболтала? – с неискренней небрежностью спросила Тшера, и Верд кивнул.
– После смерти сына Тарагат открыто высказался против власти Астервейга, и тот лишил его положения и имущества, запретив въезд в Хисарет. Тогда-то он и переехал в Хаттасар, начал своё дело заново. А через полгода потерял и жену – говорят, истаяла, так и не пережив горя и лишений.
– И после всего этот ублюдок льёт невинную кровь чужих детей! Говорила же – заслуживает смерти. – Тшера заметила, как покосился на неё Верд, и сделала неправильные выводы. – Вот не надо, – хотела смолчать, но слова сами слетели с языка, – я деревенских девок не режу.
– Я ничего не сказал.
– Вот и не говори. Да, у меня руки по локоть в крови, но я ни разу не убивала без причины. – Тшера шумно вздохнула, помолчала. – Хочешь сказать, что и у Тарагата такие причины есть, и мы с ним не отличаемся? То есть ты его оправдываешь?! Его, значит, оправдываешь, а меня – обвиняешь, хоть из нас с ним именно он нападает первым и на действительно невинных!
– Тшера.
– Что?!
– Я никого не оправдываю и не обвиняю. У каждого есть свои причины и свои решения – им с ними жить, и не мне их разбирать. Я могу лишь принимать свои – за себя, вот и всё. Но сейчас я и слова тебе не сказал.
– Вот и не говори.
Тшера насупилась, и какое-то время ехали молча.
– Но ведь и ты убиваешь. Убил нескольких из тех факельщиков… То есть кто-то всё-таки заслуживает смерти?
– Не мне решать, кто чего заслуживает, – спокойно ответил Верд. – Я убил их не потому, что хотел наказать или отомстить. А потому, что хотел спасти тебя, и в тот момент этого нельзя было сделать иначе.
– То есть, если убийством пресекаешь зло – легче?
– Нет.
– Тогда зачем? Зачем брать на себя лишнее бремя, когда можно просто пройти мимо?
Теперь вздохнул Верд. И ответил не сразу.
– Потому что пройти мимо – становится ещё бо́льшим бременем.
– Ладно. Ладно. Хорошо. – Тшера чуть улыбнулась уголком губ, который был невидим Верду. – Может быть, я не стану убивать Тарагата. Во всяком случае – сразу, как найду его. Но тогда зачем мы едем в Исхат?
– Чтобы остановить сангира. Если наследник по крови действительно существует, не нужен ни бунт, ни лишние жертвы. Ими сангир преследует какие-то свои интересы.
– Ты правда такой наивный или прикидываешься? – вскинула бровь Тшера. – Предлагаешь взять наследника за руку, привести его в Хисарет и попросить Астервейга подвинуть свой зад с чужого престола, и этого окажется достаточно? Безусловно, народ поддержит законного наследника, а не узурпатора. Вассалы и бревиты, возможно, тоже. Но наследник должен ещё умудриться дожить до того момента, когда и народ, и Вассалы, и бревиты о нём узнают.
– Предлагаю отвезти наследника в Варнармур, – спокойно ответил Верд.
«А это мысль! Брастеон, под завязку набитый скетхами-воинами – мощь, способная противостоять Астервейгу с его армией. Вот только…»
– Ты уверен, что Варнармур встанет на нашу сторону? Он же вне политики. И против узурпатора высказываться не спешил.
– Высказывания ничего бы не изменили – церос по крови был уже мёртв. Но выбор между узурпатором и законным наследником – очевиден. Я знаю, что решения в Варнармуре могут приниматься… разные. Всё-таки им управляют люди, а не сам Первовечный. Но в том, что они поддержат наследника, а не Астервейга, я уверен. И если он ещё ребёнок, регента тоже безопаснее искать в стенах брастеона, а не в твердыни Хисарета.
– Да ты всё продумал! – усмехнулась Тшера. – Ладно, посмотрим. Сперва надо разобраться с сангиром. И подыскать ночлег. Солнце садится.
Они продолжали ехать ещё долго после заката, но пейзаж не менялся: вокруг не было ничего, кроме голой степи. В результате на ночь пришлось устраиваться, по словам Тшеры, «как на голой коленке». Они съехали подальше с дороги и не стали разводить костёр, но даже иллюзии относительной безопасности это не дало. Однако отправившиеся на охоту кавьялы быстро пропали из виду, растворившись в темноте.
«Надеюсь, и нас впотьмах с дороги не видно».
Над головой тёмной перевёрнутой чашей с прилипшими ко дну зёрнами звёзд распростёрлось небо – огромное, неподвижное. Скудную растительность причёсывал лёгкой рукой ветер, позёмкой гнал пыль и песок. Уставшая за несколько дней в седле спина поднывала, но прислониться было не к чему, и Тшера, наспех перекусив пряной жареной лепёшкой с зеленью, вытянулась на земле, скрестив лодыжки и закинув руки за голову. Небо дышало ей в лицо всей своей чернотой бесконечности. Она покосилась на коленопреклонённого в молитвенном правиле Верда.
– Первовечному, наверное, людей оттуда видно, как нам отсюда – звёзды, – вполголоса произнесла она. – Сонмище мелких точек – будто кто краской брызнул. А ведь это, наверное, и есть Первовечный. Брызнул своим светом – в каждого, и теперь светим вот. Или нет. Ему, наверное, горько, если кто-то гаснет, меняя его свет на тьму Неименуемого? – Она вновь поглядела на Верда, но тот её словно не слышал. – Хотя… Какое ему до нас дело – нас так много, что и не сочтёшь, а уж тем более – не запомнишь и не уследишь.
– У Первовечного каждый сочтён, – ответил Верд, не открывая глаз. – Ты хоть раз видела двух абсолютно одинаковых людей?
Тшера задумалась, перебирая в голове встречавшихся ей близнецов. Те хоть чем-то, да отличались: не лицом, так голосом или морщинками в уголках глаз.
– Не встречала.
– Если бы Первовечному не был важен каждый из нас, думаешь, стал бы он создавать каждого – неповторимым?
– Хм…
«Выходит, и помнит он каждого, раз не повторяется?»
Тшера вгляделась в звёздный крап.
«Если ты слышишь меня, то почему не отвечаешь? Или всё-таки не слышишь? Или это я не слышу твоих ответов?»
– Ближе к главному тракту будут становища для ночлега, – сказала, когда Верд поднялся с колен, закончив молитвы. – Невесть что: четыре стены, крыша да земляной пол. Но всё ж приятнее, чем посреди голой степи. Зато колодец есть, место для костра устроено и дрова всегда в запасе. Некоторые становища даже с купальнями – считай, просто мелкий пруд за загородкой, да и вода там не всегда чистая, но лучше, чем ничего.
«Лишь бы Вассалов там не встретить».
Верд со своей порцией ужина устроился неподалёку от неё – но дальше, чем она ожидала.
– Спи, я подежурю. Потом тебя разбужу.
Но Тшере, несмотря на усталость, не спалось. Она перекатилась на бок, лицом к Верду, и подпёрла голову ладонью. Темнота располагала к откровенным вопросам и доверительным беседам.
– Кто она? – спросила Тшера, и Верд непонимающе приподнял брови.
Требовались объяснения. Она рассчитывала, что он поймёт её и без них, и теперь чувствовала себя до крайности неловко.
«Но уж вошла по грудь, так надо плыть».
– Та женщина. Наш сегодняшний разговор в таверне… Она ещё в твоём сердце? – «О, да не смотри на меня так! Даже темнота не спасает». – Ты ведь её любил. И, возможно, всё ещё…
– Возможно, – уклончиво ответил Верд, и непонятно – на которое из двух предположений.
Тшера едва удержалась, чтобы не закатить глаза, и надолго замолчала. Досада в её груди насмерть билась с любопытством, и последнее побеждало. Но что-то ещё поднывало под рёбрами, подобно уставшей спине или раненому плечу. Какая-то смутная тревога, словно эта неизвестная женщина таила в себе опасность. Какая-то ядовитая, ничем не обоснованная к ней неприязнь. Верд сидел вполоборота, положив локти на колени, сцепив пальцы в замок и глядя в ночную темень. Ветер играл его пшеничными прядями – под луной совсем серебряными – и завязками на распущенном вороте туники. Недавно (на самом деле – вечность назад) Тшера не знала, кто он. И тогда ей хотелось сесть верхом на его колени, намотать светлую гриву на своё запястье, потянуть, запрокидывая его голову, и провести дорожку из лёгких, чуть острых от покусываний поцелуев от подбородка по высеребренной лунным светом шее – ниже, ниже – в распущенный ворот туники, до стона, до сбившегося дыхания, и… Сейчас бы не стала. Уж за волосы-то – точно. И не потому, что он не хорош – ещё как хорош! – но… Тшера прикрыла глаза, пытаясь избавиться от не пойми с чего накатившего стыда.
«Уж за волосы-то точно…»
А в уме чья-то чужая рука – белая, изящная – распускала завязки его ворота и ими же как будто перетягивала горло Тшере.
«Знала ли она, что он амарган?»
Чужая белая рука прикасалась к нему так, как Тшера сейчас не посмела бы ни прикоснуться, ни даже подумать – а ведь он её Йамаран! Чужая белая рука оставляла невидимые следы-метки, забирала, отнимала, воровала его у неё с каждым прикосновением – и в груди вскипала горькая злость. Тшера до хруста сжала смуглые пальцы в кулак. Она не хотела смотреть, но не могла прогнать назойливое видение.
– Кто она такая? – не выдержала. – И где она сейчас?
– Ты уже спрашивала, – улыбнулся Верд.
Когда к следующей ночи они наехали на одно из становищ, оно оказалось уже занятым: плясали отсветы невидимого им костра, разведённого за длинным деревянным ночевьем, слышался оживлённый разговор, прерываемый взрывами хохота. Тшера нахмурилась ещё сильней. День у них не задался: пасмурный, бесконечный, тянущий переменой погоды старые раны и изматывающий долгим молчанием между краткими никчёмными разговорами, тающими на языке привкусом пепла и сухой земли – потому что говорилось сплошь не то да не так, как надо бы, а как оно надо – поди разбери. И что-то замолчанное к вечеру начало нарывать, как воспалившаяся заноза. Да, день у них не задался, а тут ещё и это…
– Если Вассалы – едем дальше, – предупредила Тшера.
У костра сидела компания из десяти молодых мужчин, и ни один из них не был Вассалом.
«Ну, хоть так».
Все сплошь парни пригожие да весёлые, годами не старше Тшеры. Только двое на вид опытные наёмники, нанятые в сопровождение, и им явно за тридцать. Все одеты как для путешествия верхом, а с собой везут пустую, запряжённую авабисами повозку – из тех, в каких ездят знатные женщины да некоторые изнеженные киры: с мягкими сиденьями, достаточно просторными, чтобы взять с собой прислужников, с откидным столом, чтобы трапезничать не у костра на земле, и даже с ложем, чтобы ночевать с удобством.
«Никак, сваты за невестой едут».
– Да благословит Первовечный ваш путь! – поздоровалась Тшера, остановившись на границе света от большого костра. – Найдётся ли на постое свободное место для меня и моего спутника?
Парни переглянулись, но ответил один из тех, кого Тшера приняла за наёмников: крепкий темноволосый северянин лет тридцати пяти с рассечённым косым шрамом переносьем и пытливым, чуть насмешливым взглядом.
– Найдётся, если кириа под одной с нами крышей спать не побрезгует.
– Не побрезгую. – Тшера спешилась и вошла в круг света – чтобы можно было разглядеть и вассальскую мантию, и татуировки. – А вы?
Мужчины переглянулись. Те, что помоложе, вроде как растерялись, поглядели на темноволосого наёмника то ли в поисках ответа, то ли – поддержки. Тшера выжидала, не отводя глаз. Темноволосый северянин чуть шевельнул бровью, кивнув парням: не тушуйтесь, мол, и улыбнулся Тшере мягко и доброжелательно, но тёмные глаза предостерегающе сверкнули.
«Как у того, кто знает свою силу и уважает противника. Такой на пустом месте в драку не полезет».
– Мы с Чёрным Братством не ссорились ни разу и впредь не намерены. За невестой едем и бед не ищем. Если вы худа за собой не ведёте и зла нам не пожелаете, то мы друг другу не помешаем, – сказал он.
– Мы едем своей дорогой и в чужие дела не лезем, – ответила Тшера.
– Ну, тогда присаживайтесь. – Темноволосый северянин двумя пальцами огладил чёткий контур усов, переходящих в короткую бороду.
Они отпустили кавьялов, Тшера достала свёрток с ужином и села к костру, а Верд отошёл прочь, скрывшись в темноте.
– Спутник твой ужинать не станет? – спросил, проводив его взглядом, северянин.
– Только после молитвы, – коротко ответила Тшера: ей не хотелось обсуждать Верда, но и вызывать подозрения у сидящих вкруг костра мужчин тоже не стоило.
Наёмник уважительно кивнул.
– Хорошее занятие. Угостить? – Приподнял бурдюк с вином, отпив из него несколько глотков.
«Чтобы не подумала, что отравлено».
– Откажусь.
– Брезгуешь?
– Хмельное не пью.
– А разве можно за здоровье жениха не выпить, коль предложили? – спросил второй наёмник – тоже северянин, но лицом попроще первого и куда как хмельнее. – Ты, кириа, раз уж к одному костру с нами села – на эту ночь одним из жениховых дружек считаешься, так что, будь добра, уважь традицию! – и прыснул, словно хорошую шутку сказал.
– Кто из вас жених-то?
– Нильдер! – Темноволосый наёмник хлопнул по плечу сидящего рядом белокурого парня, и тот разулыбался, шутливо выпятив грудь колесом.
Остальные расхохотались, и было в этом что-то доброе, ребяческое, простое.
«Как будто и спать сегодня можно, закрыв оба глаза, а не один».
– Ну, за такого славного парня придётся выпить, – улыбнулась Тшера уголком рассечённых губ, но из бурдюка лишь пригубила, притворившись, что пьёт. – А дру́жки-то холостые все? – спросила, чтобы поддержать разговор.
– А не для себя ли интересуешься, кириа? – вновь вмешался второй наёмник и опять рассмеялся. – Коль для себя, так я первый готов! – Он встал на нетвёрдые уже ноги, упёр руки в бока и, изобразив на лице значительность, повертелся из стороны в сторону, вызвав очередной приступ всеобщего смеха. – Глянь, каков! Ну глянь, глянь! Хорош же, э? Что тебе эти сосунки, кириа, ни девок не щупавшие, ни меча не державшие, вчера только об мамкину юбку сопли вытиравшие?
Парни вновь засмеялись, но улыбка жениха натянулась как-то неискренне, и в его взгляде мелькнула колкая обида, но заприметила её только Тшера, а перебравший вина охранник продолжал:
– Кто ж седлает тяглового авабиса заместо породистого кавьяла, э? Я и в драке хорош, и в утехах опытен!
– Да ты всё чревоугодными утехами промышляешь! – вставил жених – вроде и в шутку, но в голосе звенела обида: авабисы не предназначены ходить под седлом, и похабный намёк он, видимо, прямиком на себя примерил.
– Бери его, кириа, с ним в драку на жареного поросёнка ходить сподручно – тебе и запачкаться не придётся, он один за всех управится – проверено, – разрядил ситуацию темноволосый северянин, и вновь все рассмеялись, а хмельной наёмник – пуще остальных.
А потом начали перешучиваться да перекидываться остротами, вспоминать общее веселье и дурачиться. Тшера уж не вслушивалась в общий разговор, быстро расколовшийся на несколько помельче, но смотрела сквозь костёр на беззаботные смешливые лица, на сверкающие жемчугом улыбки и – всеми оттенками золота – волосы, потягивала вновь предложенное ей вино и чувствовала себя среди большой дружной семьи, в уютном доме.
«Вот только в чужом, хоть и приняли за свою. Но это пока темно: ночь сглаживает границы, съедает расстояния. А утром уж ничто не скроет, что перед тобой – чужак».
По телу разливалось тепло и приятная нега, но где-то под рёбрами щемило всё ощутимее, всё больнее. Как вблизи костра острее чувствуешь ночную прохладу, так в чужом дружном доме острее чувствуешь собственное одиночество. Тоска вышла на ночную охоту и теперь смотрела на неё волчьим холодом зелёных глаз.
Темноволосый северянин что-то ей говорил, понизив голос, и она даже отвечала – наверняка невпопад, да это и не важно. Он смотрел на неё почти так же, как когда-то – Виритай, только глазами куда более уставшими. А она старалась сморгнуть всё ещё преследовавшую её чужую белую руку, развязывающую ворот туники из простой некрашеной ткани. Поэтому, когда вернулся Верд, на него не смотрела и всё больше говорила с темноволосым наёмником, который и беседу поддерживал, и пошутить умел.
«Почти как Виритай…»
Верд просидел у огня ровно столько, сколько потребовалось, чтобы поужинать.
– Иди спать, я сегодня первая подежурю, – кивнула ему Тшера. – Потом меня сменишь.
– Там ещё купальня есть, если умыться, – подсказал на всякий случай темноволосый северянин, указывая рукой в темноту. – И даже вода чистая!
Но Верд не ответил и направился к ночевью.
Парни умаялись, кто-то ушёл спать, кого-то сморило прямо возле костра.
– Ну, что ж, – поднялся на ноги северянин, откинув за спину длинные, чуть спутанные волосы. – Тогда я купаться пойду, раз желающих больше нет.
– А не холодно? – поглядела на него снизу вверх Тшера, про себя отметив и его хорошее сложение, и красивые руки, и крепкий зад.
– Ничего, хоть лишний хмель из головы повыстужу – я сегодня, видать, дозорный. Товарища моего боевого, в драке хорошего – вон, сморило, – кивнул на второго наёмника, храпящего у костра. – Теперь уж до свету не добудишься, – усмехнулся он и побрёл в темноту.
Немного выждав, Тшера отправилась следом.
– Уж думал, ты не придёшь.
Северянин поднял жгучий взгляд, но посмотрел ей в лицо, а не на пальцы, неспешно расстёгивающие сначала плащ-мантию, потом защитный жилет, а следом и рубашку. Сам он, нагой, – одежда лежала на берегу – был уже в купальне, по пояс в воде, и смотрел на стоящую на её краю Тшеру, слегка запрокинув голову.
– А ты и не звал.
По его губам скользнула сдержанная улыбка.
– Ты знала, где меня искать.
Он протянул Тшере руку – раскрытой ладонью вверх, чтобы помочь спуститься. На запястье, на кожаном шнурке тускло сверкнула стеклянная бусина.
«Кто-то обещался тебе, и ты это обещание принял. Так что же не в волосах, как положено, носишь? Или уж нет дарительницы в Бытии, и не одна я в чужих глазах другого человека ищу?»
…И пред внутренним взором вновь встала чужая белая рука, перебирающая густые пшеничные волосы, вольные – ни косицы, ни бусины.
«Не дарила? Не обещалась?»
Вода оказалась теплее, чем она ожидала, но в первый момент дыхание всё равно перехватило, а ладони северянина, скользнувшие по её спине, показались горячими, как и его дыхание на её шее. Он прикасался чувственно и умело, медленно-медленно, кончиками пальцев, губами, языком, на миг замирая, чтобы посмотреть ей в глаза, и взгляд его будоражил не меньше прикосновений.
«Словно видит больше, чем я готова открыть. Как Виритай. Или как… Словно я нагая перед ним не телом – сердцем».
И она отводила взгляд. Привыкшая господствовать над своими одноночными любовниками, оставаясь загадкой, пугалась того, кто, кажется, в чём-то её понимал и в чём-то был с нею схож, ища в мимолётной близости того же, что и она. И, как она, заранее зная, что не найдёт.
– Не грусти, кириа. – Голос надтреснутый, а слова горчат тоской. – Не грусти. И можешь звать меня любым именем, если захочешь.
Она ухватила мокрые концы его волос, крутанула рукой, оборачивая вокруг запястья, но он не позволил: высвободился неуловимо и мягко.
– Тебе привычнее ярость, но позволь, я буду ласков, – едва слышно шепнул, коснувшись губами её уха.
И не соврал.
Кажется, она как-то его всё-таки называла – задыхающимся шёпотом, осипшим стоном. Вот только чьим именем – вспомнить потом не смогла. Ни тогда, когда спешно одевалась в предрассветных сумерках, тревожно поглядывая на него, уснувшего на шерстяном плаще, раскинутом на берегу купальни; ни когда вздрогнула, застав Верда у тлеющего общего костра; ни когда он, не задавая лишних вопросов – вообще ни слова не говоря – поднялся и кивнул: мол, едем. Вот так – просто, даже без укора во взгляде.
«Бир хотя бы вздохами порицал, да так, что смешно становилось. И легче».
Кавьялы с охоты вернулись уж давно и теперь дремали под навесом за ночевьем. Только Тшера с Вердом собрались сесть в сёдла, как из-за угла вышли три тени, следом – ещё две. Подошли ближе, и в первом Тшера узнала Нильдера – жениха. За ним стояли четверо его дружек и смотрели как-то недобро, похабно.
– Куда собралась по темну, кириа? – спросил Нильдер сиплым со сна голосом. – Дождись уж рассвета, к чему спешить?
Язык его слегка заплетался – перепившие с непривычки парни ещё не протрезвели.
«Но обиду вчерашнюю выпестовать успели и нашли, на ком злобу выместить».
Тшера шагнула вперёд и в сторону – подальше от Ржави, чтобы той, в случае чего, нечаянно не попало; взглядом отыскала на поясе каждого парня по кинжалу, отметив, как напряжены их запястья – в любой момент готовы выхватить из ножен.
«Вот полоумки, нашли, чем мужикастость свою друг перед дружкой упрочивать!»
Жених кривовато усмехнулся и, кажется, икнул, но бравады не растерял.
– Ты наёмника безродного, затрёпанного всю ночь ублажала, а нас, киров, решила вниманием обойти? Негоже.
«Не завирайся, какие из вас киры! Так – авабисы. Но ладно…»
– Рано ты свой ремень расстёгивать собрался, кир, брачная ночь у тебя не сегодня, да и не со мной. Вы же понимаете, что будете шалить – я вас всех на одном вдохе перережу, и останется твоя невеста в девках? – спокойно спросила Тшера, но жених воспринял это как очередное покушение на собственную мужественность – женщина, мол, вас пятерых не вспотев перебьёт – и его скулы пошли белыми пятнами.
– Подержите-ка её, други! – процедил он и двинулся вперёд, но тут же отлетел на несколько шагов – Верд смёл его кулаком в челюсть, да так, что тот обеспамятел.
– Меня тоже подержать придётся, – ровно сказал Верд, окинув пугающе решительным взглядом оставшихся дружек, с которых в один момент слетел и ночной хмель, и дерзкая отвага.
«А ведь он даже глефу из-за плеча не достал».
– Не там вы, парни, удалью своей пьяной помериться решили. Да не в том. Сами к костру вернётесь или проводить? – спросила Тшера, многозначительно положив ладонь на рукоять Йамарана.
Повторять не пришлось. Провожать – тоже. Плюнув ей под ноги – с тобой, мол, простыни мять – себя не уважать, хмельная компания пошла обратно, пытаясь сохранить остатки достоинства. А Тшера с Вердом сели в сёдла и подстегнули кавьялов.
Когда становище скрылось из виду, она бросила на Верда быстрый взгляд, пытаясь понять, сожалеет ли он о том, что врезал помутившемуся умом юнцу. Не поняла.
– Они бы ничего мне не сделали. Даже если бы всерьёз надумали – не справились бы. Ты мог и не вмешиваться.
– Не мог.
«Раз уж эти окосевшие слышали нас ночью, то Верд – и тем более. Иди спать, я сегодня первая посижу… И вмешался не потому, что они навредить могли. И ударил ведь сильней, чем парню требовалось, не потому, что не рассчитал…»
На сердце стало гадко, и стыдно было поднять взгляд на Верда.
«Как будто чужое взяла, и уж назад не вернуть».
– Тинари, – сказал Верд, когда по горизонту разлилось малиновое молоко, и из него хитрым лисим глазом показался краешек рыжего солнца. – Она вы́ходила меня после харратского плена. А спустя год попросила уйти. Сказала, что у меня иной путь и с её дорогой он пересёкся лишь на краткий миг.
– И ты не спорил?
– Спорил. Да толку? К тому же, она оказалась права.
– Это значит, что ты её уже разлюбил?
– Это значит, что не всегда последнее слово за любовью.
Тшера долго молчала, вслушиваясь в ноющую боль за рёбрами.
«Не всегда последнее слово за любовью. Не всегда… Не всегда она вовремя, не всегда уместна, не всегда ведёт по нужному пути. Не всегда можно довериться ей и даже не всегда – узнать, пока есть ещё возможность выбирать. Но, повторись всё заново, сделала бы я иной выбор? Зная, как больно терять, решилась бы посметь не отпустить? Или поверить – всё равно страшнее? К Неименуемому всё, уже нет выбора, и время вспять не воротишь, сожалеть – бессмысленно. Но как заглушить эту боль?»
– Как избавиться от изматывающей, несбывшейся, уже никому не нужной любви, Верд?
«Хотя любовь ли это?»
Тот покачал головой и молчал так долго, что Тшера уж перестала ждать ответа.
– Наверное, она уйдёт, только уступив место новой любви, – наконец сказал он. – И новая может оказаться ещё невозможней, – добавил едва слышно.
