Анастасия Орлова
Отблески солнца на остром клинке
25. Церос по крови
Тшера готовилась провести всю ночь, карауля Астервейга, но прошла едва ли её половина, как в кабинет, слегка прихрамывая, вошёл Вегдаш: защитный жилет забрызган кровью, волосы растрёпаны, на щеке ссадина. Встал, прислонившись плечом к одной стороне косяка, уперев руку в другую, загородив собою проход. Тшера уставилась на него с немым вопросом, но он на неё даже не взглянул.
– Здравствуй, Астервейг, – сказал с мягкой усмешкой. – Хотел спросить, не натирает ли тебе палец церосов перстень, да вижу, что он тебе руки едва не по локти стёр…
Астервейг, к этому времени совсем уж обессилевший, прорычал что-то невнятное, словно сквозь сон, хотя глаза его были полуоткрыты.
Вегдаш лениво отлепился от косяка, подошёл к столу.
– Твоя работа? – спросил у Тшеры, кивнув на Астервейговы культи.
– Он жив, – угрюмо ответила та. – Большего ты не требовал.
Вегдаш вновь ухмыльнулся.
– Наоборот. Я удивляюсь, что после всего, что он с тобой сделал, ты отсекла ему только руки, и те не по плечи…
Тшера проигнорировала его реплику и кивнула на дверь:
– Там всё закончилось? Так быстро?
– Да, дорогая. В жизни самые значимые события чаще всего случаются быстро и незаметно.
– А…
– Все целы. – Он переплёл руки на груди. – Во всяком случае те, кто тебе небезразличен. И все мертвы. – Медленно развернулся и склонился к Астервейгу, упершись ладонями в стол. – Все, на кого ты мог бы рассчитывать. Оставь нас с киром обречённым, Тшера, – не отводя взгляда от Астервейговых глаз, попросил Вегдаш. – Мы так давно не виделись, и нам столь о многом хотелось бы поговорить…
Дважды Тшеру просить не пришлось – она была рада покинуть этот кабинет. Четверо Вассалов ждали в зале, не получив иных распоряжений; к ним присоединился, в сопровождении пятого, Найрим – видимо, его Вегдаш приготовил для Астервейга в качестве финального сюрприза.
«Мастер театрально всё обставить».
Тшера походя им кивнула, быстрым шагом пересекая зал; запоздало сообразила, что в адрес теперь уже цероса это выглядит панибратски, и резко затормозила, проехавшись подошвами по зеркально выглаженным и скользким от крови плитам. Но Найрим понимающе ей улыбнулся и махнул рукой, отсылая. Этот жест вышел у него по-взрослому властным и весомым, но отнюдь не высокомерным или снисходительным. Присутствующие Вассалы – все мужи бывалые и возрастные – смотрели на него поверх своих чёрных масок с трепетной, граничащей с восторгом надеждой – так смотрит отец, впервые взявший на руки своего первенца.
«Остались же и среди Вассалов те, в которых даже Астервейг не извёл всё доброе, вложенное Первовечным. А значит, Найриму есть с кого начинать и есть на кого опереться… Вот только о сангире придётся позаботиться».
Она пересекла бесконечный зал, распахнула двери, вынырнув из белых, освещённых многими светильниками стен в темноту коридора, и остановилась, приглядываясь в окружившем её полумраке. Его светлую косу она заметила почти сразу – и та почти сразу взметнулась, очерчивая кончиком полукруг: Верд, сливающийся с темнотой чёрным кожаным доспехом, развернулся к ней лицом. Только сейчас Тшера со всей ясностью осознала: этой ночью могло случиться всё что угодно, они могли больше не увидеться. Она понимала это и прежде, но не чувствовала так остро, как сейчас, иначе это отнимало бы часть сил и самоконтроля, и она не успела бы выхватить клинки раньше Астервейга, не остановилась бы, когда Хольт положил ей ладонь на плечо. Прав был церос, запретивший Вассалам привязанности: добром такое не кончится. Всё это пронеслось в её голове в один миг, единым слипшимся, насмерть перепутанным комом. А следом, на выдохе облегчения:
«Слава Первовечному, ты жив!»
– Слава Первовечному, ты цела! – Верд шагнул ближе, взяв её за плечи.
«И все те молитвы, что я вплёл в твою косу, услышаны».
– Что? – переспросила Тшера.
– Слава Первовечному, ты цела, – повторил он.
– Нет, после. Что ты сказал после?
– Я сказал только это.
Тшера недоверчиво изогнула бровь.
– Кхм… – Из темноты коридора неслышно вступил Тарагат. – Не хочу вмешиваться, но до рассвета осталось недолго. А вам ещё нужно переодеться.
Об их нарядах позаботились на славу: плащ-мантия Тшеры походила на вассальскую, но выглядела гораздо богаче из-за дорогого материала, золотого шитья и золотых же пряжек. Верда ждал лёгкий доспех из чёрной кожи, вышитой серебром по краю, с серебряными же пряжками.
– Мастер всё театрально обставить! – пробурчала себе под нос Тшера, застёгивая миллион своих золотых пряжечек.
– Зря ты так, – отозвался Тарагат, спиной к ним с учтивым вниманием изучающий каменную стену в ожидании, пока они переоденутся. – Мы позаботились не только о завтрашнем дне, но и о дальнейших. С приходом Найрима начнутся новые времена с новыми законами и новым Вассальством. Одежда не слишком отличается от прежней, но всё же она другая.
– Чем же для дальнейших дней плоха привычная?
– Тем, что простому народу прежние плащ-мантии напоминают о вассальском произволе в последние годы. Некоторые вещи лучше начинать с чистого листа.
***
На рассвете, едва зарозовел горизонт, цитадель покинули все двенадцать хисаретских гонцов, отправившись в двенадцать самых крупных городов Гриалии. Каждый вёз с собою по запечатанному оттиском церосова перстня свитку с важнейшим сообщением, которое будет зачитано на городских площадях.
Когда ворота Хисарета выпустили последнего гонца, город сотряс гулкий низкий удар, вибрацией ввинтившийся в стены каждого дома, в каждый столб и каждый камень мостовой: большой колокол созывал народ на главную площадь. Чем чаще удары – тем скорее прозвучат новости. Пока, ранним прохладным утром, колокол бил лениво и медленно – между ударами можно было неспешно досчитать до сотни, а значит, раньше полудня на площади делать нечего. Однако городским зевакам и сплетникам – тем, кто хочет занять места поближе к помосту, чтобы видеть и слышать всё лучше тех, кого толпа оттеснит за край площади, следует поспешить.
Найрим и Вегдаш тоже переоблачились в новые одеяния. Для цероса сангир выбрал не чёрно-красное сочетание, какое носил Астервейг, а чёрно-белое с золотыми швами. Красивое – глаз не отвести, и в то же время сдержанное, без лишней роскоши. В этих одеждах Найрим выглядел старше и походил на своего отца ещё больше, словно это прежнего Найрима омолодили. Вот только глаза его, в отличие от глаз отца, таивших глубоко запрятанную печаль, сверкали решительным холодным огнём.
«Осторожнее, сангир, ты слишком уверен в своём плане и слишком недооцениваешь тех, кем рассчитываешь попользоваться!»
Сам Вегдаш оделся подобно Тшере, только вместо капюшона на его наглухо застёгнутой плащ-мантии красовался высокий жёсткий воротник, а из-под её рукавов высовывались белоснежные манжеты нижней рубахи, когда он опирался об оконный косяк, выглядывая на улицу. Из комнаты, в которой они находились, площадь просматривалась почти вся, и с каждой минутой народу на ней прибывало. Вегдаш казался хладнокровным, но по чуть побледневшим скулам и лихорадочному блеску в глазах Тшера понимала: впечатление обманчиво.
С подоконника второго окна, на котором она сидела, забравшись с ногами и покуривая трубку, было удобно наблюдать и за площадью, и за происходящим в комнате. Ближе всех к ней устроился Верд, он использовал время ожидания для молитвы. Тарагат дремал на стуле у дверей, привалившись плечом к стене, и походил на тень себя прежнего. От окна разглядеть было сложно, но, кажется, у купца мелкими толчками нервно подёргивалась щека. Зато Найрим был едва ли не спокойнее Верда. Он медленно обходил комнату, разглядывая каждую деталь, изучая когда-то забытые на прикроватном столике, давно запылившиеся скляночки, прикасаясь пальцами к тонкой резьбе на колоннах кровати, поглаживая золотые кисти тяжёлого балдахина из зелёного бархата.
– Это покои отца? – негромко спросил он, следуя указательным пальцем вверх по вырезанному на колонне узору.
– Вся твердыня – его покои, – глядя в окно, ответил Вегдаш.
– Но здесь живёт очень много людей. Кому принадлежала эта спальня? Тут остались некоторые вещи…
Вегдаш через плечо глянул на Найрима и нахмурился ещё сильней. Мальчишке наверняка хотелось узнать отца хотя бы чуть-чуть, и всё, что ему теперь оставалось – чужие рассказы да старые вещи. Вторые порой честнее, особенно если ты амарган и умеешь чувствовать то, что остальным недоступно.
– Кто жил в этой комнате? – повторил вопрос Найрим, так и не дождавшись ответа. – Вы знаете?
– Знаю. Эта комната принадлежала нагуру. Мне.
Найрим отдёрнул пальцы от резьбы, словно та его обожгла. Вегдаш это заметил, и скулы его побледнели ещё сильней.
– Ты проверил застёжки на мундире цероса? – рыкнул он, оглянувшись на Тарагата. – Не хватало, если из-за неисправных застёжек он не сможет его снять, когда потребуется явить толпе татуировки рода.
– Ты уж спрашивал, – устало ответил купец словно сквозь сон, не размыкая ресниц. – И я тебе отвечал. И зачем выбрал такие мудрёные пряжки, если боишься, что церос с ними не справится?
Сангир развернулся к нему от окна всем телом, сжал и без того тонкие губы в нить. Молчание его Тшере не понравилось, но Тарагат не удостоил его вниманием.
– Будь любезен отвечать хотя бы глядя на меня, раз уж ни стоять, ни даже сидеть прямо ты уже не в состоянии, – процедил Вегдаш. – И не лепить вслух всё, что блуждает в твоей дурной голове. Я теперь не просто твой наниматель, я – регент цероса Гриалии, и требую к себе должного уважения, тем более – в присутствии самого цероса.
Тарагат чуть приоткрыл безжизненные глаза – чёрные, как и подводка вокруг них, – безразлично уткнул взгляд в Вегдаша.
– Самопровозглашённый.
– Что, позволь переспросить?
– Позволь не повторять, ты прекрасно расслышал. С сей ночи я подчиняюсь не тебе, а церосу по крови, которого ты, увы, уважаешь меньше, чем себя.
Вегдаш поиграл желваками, но потом усмехнулся с видом сильного, позволяющего ничтожному безнадёжно заблуждаться и мнить себя ему равным.
– Что ж, – он переплёл руки на груди, – все мы с сегодняшнего дня подчиняемся Найриму-иссан. Но на твоём месте я бы не забывал о некоторых важных обстоятельствах. А на счёт уважения ты, конечно…
– Перестаньте! – негромко сказал Найрим, но словно Йамараном отсёк, даже Верд открыл глаза, выйдя из своего молитвенного сосредоточения. – Мы пережили тяжёлую ночь и нам ещё предстоит непростой день. Силы слишком ценны, чтобы тратить их на бесполезные склоки.
– Вы хорошо помните вашу речь, Найрим-иссан? – подчёркнуто-церемонным тоном поинтересовался Вегдаш. – Заявить о себе, приговорить Астервейга, утвердить народ в вере в весьма скорое лучшее будущее, объявить меня регентом, передав все полномочия, – Вегдаш бросил уничижительный взгляд на Тарагата, – чтобы ни один дуролом не вздумал усомниться в моей власти, и…
– И молчать об амарганах и новых законах, да, я всё помню, я затвердил речь наизусть.
– Славно. – Вегдаш расплылся в елейной улыбке. – Законы станем менять с поддержкой нового Пареона, когда полностью обновим его состав, назначив выгодных нам людей вместо Астервейговых псов. И не запамятуйте, прошу вас, объявить меня и Наставником Чёрных Вассалов.
– Пф-ф-ф, – Тшера особенно громко выпустила изо рта струйку сизого трубочного дыма. – С такими аппетитами и сам церос у тебя на посылках станет!
Вегдаш нарочито ласково ей улыбнулся:
– А чем же тогда займёшься ты? Ну, кроме фантазий о моём убийстве?
– О, боюсь, эти, кхм… фантазии займут всё моё время.
– Ах, безраздельно наполнять своей персоной мечты столь красивой женщины – честь для меня. – Вегдаш приложил ладонь к груди и слегка поклонился Тшере. Та криво усмехнулась, смерив его недружелюбным взглядом, но съязвить в ответ не успела: в дверь постучали.
– Пора, Найрим-иссан, киры, – поклонился заглянувший в комнату Хольт, – позвольте сопроводить.
Снаружи их ждали двенадцать Вассалов, выстроившихся в два ряда вдоль коридора, и Астервейг – с мешком на голове и в ножных кандалах. Когда вышел Найрим, Вассалы дружно развернулись к нему лицом и склонили головы. Он занял место в начале процессии, а за ним – сангир, Верд и Тшера, Вассалы единовременно развернулись вперёд и двинулись к выходу. Замыкал шествие Хольт, который вёл – практически тащил на себе – полубеспамятного Астервейга.
Вассалы оцепили помост на главной площади и выстроились в живой коридор, чтобы церос со свитой мог беспрепятственно до него добраться. Народ не видел, что происходит за широкими спинами в чёрных плащ-мантиях, но догадался: уже что-то началось, и волна взволнованных шепотков прокатилась по толпе от центра до самых краёв площади, разбежалась струйками по переулкам, тоже забитым людьми, которым не хватило места на площади.
– Как будто весь Хисарет собрался, – прошептала Тшера, когда они остановились перед лестницей на помост.
– Это хорошо, – ответил Вегдаш. – Не придётся повторять. Найрим-иссан? Вы бледны. Слишком взволнованы?
– Я справлюсь, кир Вегдаш, – ответил Найрим тем же официальным тоном, который задал сангир.
Выглядел церос и впрямь решительно и хладнокровно, как человек, у которого есть твёрдый план.
«Причём им же и придуманный, а не каким-то сангиром».
Тшере не очень верилось, что Найрим, поднявшись на помост, объявит Вегдаша регентом, тем самым передав ему все полномочия цероса до своего семнадцатилетия. Ведь тогда Вассалы и бревиты присягнут временному правителю, и забрать власть из его рук можно будет лишь эти руки отрубив – вместе с головой. Но сейчас идти против сангира нельзя: у него есть связи, он знает людей и сможет после роспуска таинников Астервейга собрать Пареон из тех, кто имеет достаточное влияние, поддержит и цероса, и новый закон об отмене ритуала Превоплощения.
«Что ж, так рисковать ты вряд ли станешь. И со мной наверняка договаривался затем, чтобы я убила сангира, когда придёт срок, потому что понимаешь: без крови от него не отделаться. Главное, чтобы до того он не возрос в своих умениях и не научился управлять живыми людьми».
Глашатай с помоста призвал к тишине и так притихший в нетерпении народ, и первым на помост поднялся Вегдаш, за его спиной шёл Найрим с Вердом по правую руку и Тшерой по левую, а за ними двое Вассалов втащили по узким скрипучим ступеням Астервейга, гулко грохотавшего кандалами по доскам. Узнать его теперь, закутанного в тюремное рубище, да с мешком на голове, вряд ли бы кто-то смог. А вот Вегдаша толпа узнала, но приветствовать не спешила, не понимая, чего ждать от его появления.
Он начал говорить, и сначала ближние к помосту ряды, а потом и дальние согласно закивали, в то же время то и дело испуганно озираясь: не спешат ли Вассалы схватить бывшего нагура или кого-то из согласных с ним. Вегдаш очень быстро вывел свою пронзительно-вдохновенную речь к загадочным убийствам – каре Первовечного за служение церосу не по крови.
– И кара эта не свершилась бы, если бы выбора, кому служить, не осталось. Но вы знаете: Первовечный милостив, он всегда оставляет нам право выбирать. Когда Найрим-иссан погиб от предательской руки узурпатора, он не ушёл от нас бесследно, он оставил Гриалии частицу себя, своё продолжение – по воле Первовечного. Своего сына! – Вегдаш в театральном жесте воздел руки к небу, зависнув над толпой на самом краю помоста: мыски его сапог оказались в воздухе – ещё чуть-чуть, и кувыркнётся вниз.
«Как бывает, когда остаётся последняя высота: балансируешь между вершиной и пропастью – всё или ничего. Всё или ничего».
Народ ахнул и замолк. Казалось, даже дышать перестал. На площади воцарилась гробовая, неестественная тишина, и длилась она столь долго, что Тшера шевельнула плечом, заставив едва слышно скрипнуть кожаный жилет под плащ-мантией, чтобы убедиться, что она не оглохла. Вегдаш, надо признать, паузу держал мастерски, но она затягивалась, и казалось, что никому из многотысячной толпы не приходило в голову её прервать. Хорошо, что на такой случай в толпе у помоста топтался Тарагат.
– Да ты, кир, бабкины сказки сказываешь! – выкрикнул он заранее условленное. – Не имелось у нашего цероса законных отпрысков!
Вегдаш улыбнулся, многозначительно и хитро прищурившись, отступил от края помоста. И тут в толпе понеслось, нарастая, крепчая, усиливаясь: «Неужели бастард? Если сын – то наследник! Наследник-наследник, хоть и бастард! Церос по крови?! Где, где наследник? А где Астервейг?»
Шепотки переросли в гам, единое жужжание, словно площадь превратилась в гигантский перенаселённый улей, и уже сложно было что-то в нём расслышать, но Вегдаш вскинул ладони, и все разом замолкли, устремив на него взгляды.
– Славься, Гриалия! Отныне ты в честных руках цероса по крови! – Сангир сделал шаг в сторону, пропуская вперёд Найрима.
Когда тот, выступив к краю, скинул капюшон, толпа издала сдавленное «ах!». А когда он, сняв мундир, развернулся спиной, демонстрируя татуировку, – единым движением опустилась на колени, признавая в Найриме своего цероса. Он надел мундир – его тонкие пальцы работали уверенно и без суеты, не запутавшись ни в одной застёжке, – и заговорил по-мальчишески звонким, но по-мужски твёрдым и сильным голосом, окидывая пронзительным взглядом склонённые перед ним головы:
– Приветствую тебя, благословенная Гриалия, белокаменный Хисарет! Я назван в честь отца – Найримом, во мне течёт его кровь и часть его амраны, это подтверждают священные знаки на моей спине.
– Да он и на лицо ж один в один! – раздался потрясённый шёпот, соседи шептуна на него зашикали и вновь воцарилась тишина.
– Я – продолжение моего отца, цероса по крови, и я здесь, чтобы посвятить жизнь служению своей стране, став для неё – и для всех вас – церосом, достойным её престола, вашей любви и имени своего отца, вошедшего в историю одним из самых справедливых правителей. Я продолжу его дело, вероломно прерванное худшим из преступлений – убийством наместника Первовечного в Бытии.
Площадь взорвалась рукоплесканиями и восторженными воплями, а едва они стихли, Найрим продолжил:
– Первовечный справедлив! Клятвопреступник, церосоубийца и узурпатор получит возмездие завтра, в это же время, на этой площади казнью через повешение!
Двое Вассалов под локти выволокли Астервейга на середину помоста, и Хольт сдёрнул мешок с его головы. Лицо Астервейга приобрело землистый оттенок, губы посинели, но глаза смотрели осмысленно, и в них – если и раскаяние, то только в собственной неосторожности, из-за которой его удалось схватить.
– Я поставил на карту всё, и всё – ради Гриалии, – прорычал он, почти не разжимая плотно стиснутых челюстей, но дальше помоста это вряд ли кто-то услышал. – Я спасал эту страну, ублюдки, и готов за неё умереть! Вы же разрушите её, как разрушил бы прежний пустоголовый церос, разрушите до основания!
Тшера отвела взгляд, сдерживаясь, чтобы не плюнуть Астервейгу в лицо.
«Ты перепутал, Астервейг. Ты спасал себя, посчитав Гриалию частью себя. На самом деле ты – её песчинка. Человек сбивается с пути, начинает творить безумие, когда забывает, что он – лишь часть чего-то большего».
Толпа заулюлюкала, послышались яростные проклятия и злорадные выкрики в адрес узурпатора. Найрим позволил собравшимся вдоволь натешиться, безнаказанно высказывая Астервейгу то, что в иных обстоятельствах каралось бы плетью, а когда того увели, жестом призвал народ к тишине.
– Я продолжу дело отца, но через три года, когда встречу свою семнадцатую осень. А пока передам всю власть моему регенту – киру Вегдашу, бывшему нагуру. – Он сделал паузу, и народ её не прервал. – Также назначаю кира Вегдаша…
– Не хотим мы регента! – выкрикнул кто-то из толпы, и Тшера уж подумала, что Тарагат, но нет. Однако, отыскав купца взглядом, поняла: этот выкрик для него неожиданностью не стал.
– Не хотим регента, ходили уж под чужой кровью, находились! – выкрикнули с другого конца площади.
– Церос уж не дитя, пусть сам правит!
– На кой нянька в четырнадцать-то годов! Мы цероса по крови хотим, ему и служить будем, не регенту!
Площадь одобрительно загудела, выкриков становилось всё больше, а Вегдаш всё крепче сжимал челюсти, словно пытаясь зубами удержать сползающую с лица вместе с лёгким румянцем невозмутимость. Он бросил взгляд на Тшеру и Верда – словно копьём пробил, но они ничем не могли ему помочь. Да и не хотели. Найрим не оглядывался – смотрел поверх толпы, словно раздумывая, послушать требование народа или нет, но Тшере отчего-то показалось – по его позе, осанке, по постановке головы – что и он, как Тарагат, случившемуся не удивился.
«Подсадные крикачи, чтобы раскачать толпу на нужное решение. Ловко, ловко! И в свитках глашатаев, которые писали Найрим и Тарагат, а Вегдаш не проверил – лишь надиктовал образец – наверняка ни про какого регента ни слова».
– Весь Хисарет за цероса! – крикнул звонкий женский голос. – Не нужен Гриалии никакой регент! Гриалии нужен церос по крови! Це-рос по кро-ви! – Она ударила кулаком воздух над своей головой. – Це-рос по кро-ви!!!
И вот уже вся площадь единым горлом кричит, вскидывая кулаки на каждый слог: «це-рос по кро-ви!»
Найрим, кажется, едва сдерживал улыбку. Вегдаш совершенно точно из последних сил сохранял бесстрастность. Тарагат у помоста не утруждал себя обузданием чувств и кричал вместе со всеми. Найрим чуть склонил голову, развёл руками, то ли уступая просьбам, то ли желая всех обнять.
– Я здесь, чтобы служить своему народу, и если его воля такова…
– Да-а-а-а! – взревела вся площадь.
– Тогда я должен её исполнить, – закончил он, когда крик стих.
А дальше рассказал, что Вегдаш станет верховным таинником Пареона и наставником Чёрных Вассалов, что служба Астервейгу простится каждому Вассалу и каждому бревиту, принёсшему Найриму клятву верности, но не таинникам Пареона: они все разжалованы, и в Пареон будут выбраны новые. В общем – всё, как и учил его Вегдаш, однако тот достаивал церосову речь уже безрадостно. Пока он всё ещё имел возможность править страной руками цероса, за спинкой его трона, но возможности решать за Найрима, как и возможности не посвящать его эти три года в государственные дела, он лишился.
«Догадывается ли, что Тарагат причастен?»
***
Виселицу сколотили за ночь. Конструкция выглядела не слишком надёжной, но Астервейгу, пожалуй, хватит.
– Есть ли в Гриалии верёвка, способная выдержать всё то зло, что он натворил и ещё несёт в себе? – задумчиво пробормотал Тарагат, от стены твердыни наблюдавший за последними приготовлениями помоста.
– Я бы не за его верёвку беспокоилась, – Тшера неслышно остановилась рядом, устремив взгляд на виселицу, – а за ту, которая после вчерашних фокусов может обвиться вокруг твоей шеи. Не на главной площади, конечно, а где-нибудь в тёмном безлюдном переулке…
Тарагат мягко усмехнулся, опустил подведённые чёрным глаза, и Тшера, бегло на него глянув, увидела в его руках чётки.
– Найрим-иссан подарил, – заметил её взгляд купец.
– М-м… Необычный подарок.
– Знаешь, Шерай, некоторые говорят, что найти свой путь никогда не поздно. Может, и так, но не всегда дело в поисках. Чаще путь перед нами, но нам он чем-то не нравится, и мы его не замечаем. Хотим жить своим умом, повиноваться сеймоментным желаниям, следовать собственным прихотям. Идти широкой, ровной дорогой, а не карабкаться, обдирая пальцы и колени, в гору. Но…
– Настоящее редко бывает простым?
– Именно. – Тарагат вздохнул. – Мы не найдём себя, выбирая ровные дороги. Потому что жизнь – настоящая жизнь, а не её видимость – это карабканье в гору. Может, с редкими привалами. И всегда – с падениями: оступишься – и в один миг пролетишь обратно путь, который преодолевал долго-долго. И нужно начинать заново… Не все хотят истекать по́том, изнемогать от жажды и набивать шишки. И выбирают тракт – пологий и широкий. Но от себя не убежишь, и каждый рано или поздно поймёт, что для него есть лишь один истинный путь. И каждый к нему придёт – пусть даже на смертном одре. Но награда – главная наша награда – это то расстояние, которое мы успели по нему пройти. И та точка, которой достигли, та высота, на которую вскарабкались по этой горе. И мы сами себя этой награды лишаем – тратим время и силы не на то. А время и силы – всё, что у нас есть, чтобы пройти свой путь. Найти его – разглядеть, принять – может, и не поздно никогда. Но пройти его успеет не каждый.
Тарагат повернулся к ней, шевельнулся, словно хотел положить ладонь на её руку, но не стал.
– Ты знаешь свой путь, Шерай. И Верд знает свой. Пусть это не тот путь, что вы предпочли бы, но тот, не избрав который, вы перестанете быть собой. И вы это понимаете. Тот, кто одарён Первовечным свыше меры, служит уже не себе. А если выбирает себя – заканчивает подобно Астервейгу.
Тарагат вновь перевёл взгляд на виселицу и замолчал, лишь медленным кругом ползли в его пальцах чётки, каждой бусиной отсчитывая произнесённую в уме молитву.
– Кстати, Астервейга держат в твердыне. Не хочешь отпустить ему свои обиды?
– Пусть с ними подохнет, – процедила Тшера.
– Он-то подохнет. А жить с ними тебе, не ему.
– Сам-то уж сходил, помиловал его? – Она резко посмотрела на Тарагата, но тот на её взгляд не ответил, продолжая перебирать красные бусины чёток.
– Ты знаешь, куда привели меня мои обиды, – тихо ответил он и двинулся обратно к воротам башни.
Тшера какое-то время смотрела ему вслед, думая о своём, а потом пошла в отведённые ей покои. Нет уж, нет уж, она обойдётся без примирительных бесед с Астервейгом. Никому они не нужны, это не тот случай. Когда-нибудь она отпустит его из этого многолетнего, бесконечного, как замкнутый круг, спора в своей голове, может быть – даже простит, но это совсем не то, что могло бы заставить её с ним говорить. Если ты уже не держишь на человека зла, это ещё не значит, что ты хоть раз захочешь его увидеть. Это не значит, что он и его слова стали для тебя важны. Это значит только то, что ты перестал терзать себя своими обидами.
«Но пока я важен для тебя, Шерай, ведь ты так часто обо мне думаешь!» – Голос звучал едва слышно, словно издалека или сквозь толстую стену.
«Когда-нибудь я выживу тебя из своей головы, Астервейг. Когда-нибудь… В конце концов, это же моя голова».
