Анастасия Орлова
Отблески солнца на остром клинке
10. Кровь на камнях
Ночь государственного переворота в Гриалии
Этой ночью по гулким коридорам твердыни цероса метались крики: одни переполнялись злой лихостью, другие – страхом. Последние то и дело срывались на отчаянный визг и плач.
Старшие Вассалы, преданные Астервейгу, следовали плану и, не наводя лишнего шума, точными и почти безболезненными движениями вырезали всех высокопоставленных персон, особо преданных Найриму-иссан. Младшие Вассалы занимались «дичью помельче» и очень быстро забыли и про план, и про тишину, и про безболезненность. Они впервые хлебнули крови, а кровь невинных пьянит сильней любого дурмана. Большинство из младших Вассалов – вчерашних учеников, так неосторожно познавших свою силу и власть, моментально обезумели от вседозволенности и безнаказанности и устроили грязную резню – загонную охоту на слуг Найрима, убивая даже тех из них, кого трогать нужды не было. Верховодил этой черноплащной сворой Арва, он же свернул шею одному из своих – первому посмевшему возразить против неоправданной жестокости. Этот миг окончательно расколол ряды младших, ещё не забывших своё жёсткое и не всегда честное соперничество на учебном плацу. Большинство поддержало Арву – из жажды власти или из страха перед ним. Остальным пришлось разбегаться и спасать собственные шкуры по одиночке – каждый был сам за себя. Этой ночью живых из твердыни не выпускали – никто не должен был разнести весть раньше времени. Эта ночь идеально подходила не только для казни прислужников прежнего цероса, но и для сведения счётов с главными своими конкурентами, поэтому упившийся чужой смертью Арва бросил свою свору пировать в их беззаконии, а сам отправился по ещё горячему следу Тшеры. Он гнал её каменными переходами, всё туже затягивая на её шее петли круто извивающегося коридора.
– Я найду тебя, птенчик! – насмешливо кричал Арва звонким, слишком юным для его двадцати лет голосом. – Найду и ощиплю твои пёрышки, чтобы не повадно было так высоко взлетать! Боишься меня, птенчик? Ты где-то рядом, я чую жар твоего страха. Выходи, я всё равно тебя найду раньше, чем ты найдёшь защиту у кого-то из старших! Мы внизу, а все старшие Вассалы – в верхних залах!
Тшера, прильнув спиной к неровной стене, бесшумно глотала полуподвальный воздух, пытаясь отдышаться. Она не боялась Арву, но знала, что живой её этот садист не отпустит, а поднять Йамаран на одного из своих, пусть и гниду, не могла, как не смогла поднять и на невинного церосова прислужника. И дело даже не в клятвах. Оставалось лишь убегать, петляя коридорами, бесконечными и запутанными, как система кровотока.
Астервейг сказал, что церос Найрим-иссан задумал ересь. Сказал, что все Вассалы во главе со своим наставником должны предстать пред церосом и обозначить своё несогласие с его волей отменить Йамараны. Если он не хочет слушать своих таинников, то послушать свою армию он должен, иначе останется без защиты, когда вести о его еретическом решении дойдут до крестьян и горожан, истово блюдущих заветы Первовечного. Если церос их не послушает, сами Вассалы останутся не у дел – это не прозвучало, но все поняли: без Йамаранов в Чёрном Братстве рано или поздно не останется смысла, все станут обычными бревитами.
– Истинное мужество – это не только защита своей страны от иноземных находников, – говорил Астервейг. – Истинное мужество – защита страны и от неразумных решений её правителя!
Найрим-иссан принял Астервейга и часть своих – его! – Вассалов поздно вечером в зале для торжеств. Он не знал, что остальная его гвардия не просто осталась ждать у ворот твердыни, а перекрыла все её входы и отрезала возможность сбежать или позвать на помощь тем, кто оказался в ней заперт. Тем временем Астервейг сотрясал холодный мрамор зала для торжеств впечатляющей речью о возможных последствиях церосова решения и о том, что отмена ритуала Превоплощения повлечёт за собой неминуемый крах религии, власти и в конце концов – Гриалии. На его последний, пропитанный пламенной мольбой вопрос, не отступится ли Найрим-иссан от этого пагубного решения, церос ответил твёрдо: не отступится, и опасения Астервейга по поводу краха – безосновательны.
– Это моя воля, не пустой каприз, а продуманный шаг, и вы, как и весь народ Гриалии, должны принять её, как волю Первовечного. – Найрим-иссан протянул Астервейгу руку, чтобы тот поцеловал его перстень в знак согласия и повиновения.
Астервейг шагнул ближе к протянутой руке.
– Но если на ваше решение нет воли Первовечного, он же не допустит его исполнения? – вкрадчиво спросил он.
Найрим устало приподнял уголки губ в выхолощенной улыбке.
– Безусловно, наставник. Первовечный не допускает решений, противных его воле, но в нашем случае он не воспрепятствовал – уже завтра новый закон зачитают на главной площади Хисарета.
Астервейг слегка поклонился. Молниеносное движение его рук, выхвативших Йамараны, смогли отследить только Вассалы, и то не все. Он быстрым широким жестом скрестил руки, навстречь взмахнув клинками, и сразу убрал Йамараны в ножны.
– Первовечный не допускает решений, противных его воле. Церос, готовый погубить страну собственной глупой прихотью, не достоин представлять его в Бытии. Вы только что видели, как Первовечный передал власть – и голову прежнего цероса – в руки своего нового помазанника, – спокойно сказал Астервейг и запустил пальцы в тёмные кудри Найрима. – Помазанника кровью.
Кто-то ахнул, когда голова цероса со звуком, похожим на смачный, слюнявый поцелуй, отделилась от шеи по тонкой, исключительно ровной линии среза и осталась в руке наставника Чёрных Вассалов. У Тшеры не хватило сил даже ахнуть – где-то внутри горла замкнулись раскалённые клещи, а ещё одни – в животе.
Тац-тац-тац – срывались с Найримовой шеи капли переспелой вишни, разбиваясь кляксами о каменный пол у его трона.
Перед глазами Тшеры поплыла тёмная хмарь. Разум отказывался верить в то, что видели её глаза, и проще было потерять зрение прямо здесь и сейчас или потерять разум, чем осознать случившееся.
Тац-тац-тац… А церос – его голова, которую наставник так и держал перед своими Вассалами за волосы на вытянутой руке – продолжал смотреть – теперь уже на них – как смотрел на Астервейга, когда протягивал ему для поцелуя свой перстень: с лёгким раздражением и досадой.
Тац-тац-тац… И досада, и раздражение в его стекленеющих глазах будто схватывались корочкой льда.
Тац-тац-тац…
Личная гвардия цероса пришла не просить его, а убить…
Астервейг отпустил голову Найрима, и она, глухо грохнув, прокатилась по полу, оставляя за собой след из тёмных брызг. Сняв с обезглавленного тела церосов перстень, надел его на свою руку и поднял её над головой, растопырив пальцы. В глубине тёмного рубина сверкнули отблески светильников, горящих возле трона.
– Отныне я, Астервейг-иссан, церос Гриалии, наместник Первовечного в Бытии, ваш отец, владыка и учитель.
Его голос звучал холодно и властно, и Тшере показалось, что от этого голоса мраморные стены покрылись сетью тонких трещин.
– Удостоверьтесь, что в твердыне не найдётся тех, кто желал бы мне зла. Арва, ты за старшего.
«…и если найдётся – вы знаете, что с ними делать».
– Ну где же ты, птенчик? Не бойся, я тебя не сразу убью, сперва приголублю.
Голос Арвы раздался совсем близко, и Тшера рванула вниз по коридору, но резко остановилась. Бесконечно убегать не получится. Ей придётся либо поднять на Арву Йамаран, либо умереть самой. А Арва, хоть и, как она, Чёрный Вассал, но для Тшеры не дороже собственной жизни.
«Хватит!»
Тяжело дыша, она стояла в полумраке коридора, сливаясь чёрным одеянием с темнотой, лишь поблёскивали клинки-перья, сжатые в опущенных руках. Глаза настороженно следили за вырастающей из-за поворота длинной тенью. Густая чёрная коса, по привычке заплетённая вольно, совсем растрепалась. Она ощутимой тяжестью лежала на плече; выбившиеся у лица пряди щекотали лоб, липли к взмокшим вискам; перехваченный истрёпанной тёмной тесёмкой кончик покачивался чуть выше колен в такт дыханию. Драться с ней неудобно, и Тшера обычно завязывала косу в узел на затылке, но кто же знал, что сегодняшним вечером ей придётся драться. Она повела плечом, и коса скользнула за спину. Растущая из-за поворота тень наползла на стену и упёрлась в потолок. На том конце коридора появился Арва. В полумраке ломаным высверком обозначились в кривой улыбке его белые зубы.
– Ну здравствуй, птенчик.
Где-то внутри собственного черепа Тшера услышала, как скрипнули её зубы.
Коридора между ними с Арвой ей хватило, чтобы взять разбег, подпрыгнуть и, оттолкнувшись ногами от стены, налететь на противника сверху. Арва попытался принять её на свои Йамараны, но те скользнули мимо, чиркнув по мантии. Тшера, пикируя сверху, врезала ему обеими ногами в грудь, но клинками тоже промахнулась: Ньед рассёк падающему Арве ухо, а Мьёр скользнул по защитному кожаному жилету под плащ-мантией. Тшера приземлилась на руки, кувырком взвилась на ноги, перехватила Йамараны, крутанув их на темляках, и вновь бросилась на едва поднявшегося Арву.
Звон Йамаранов о Йамараны резал слух непривычно высокими нотами: прозрачными, хрустальными, разрывающимися тонкими осколками, и каждый осколок входил глубоко под кожу, достигая вен. Спустя несколько секунд Тшере казалось, что теперь вместо крови по её венам текут иглы и впиваются в плоть, режут её изнутри. Арва наверняка чувствовал то же самое: виной тому клятва не поднимать Йамараны на братьев по оружию, которую приносит каждый Чёрный Вассал. Клинки сопротивлялись бою, наливались тяжестью, жгли Тшере ладони и всё сильнее отводили её руку. Такой бой может продолжаться бесконечно – они с Арвой равны в мастерстве, их собственные клинки не позволяют ранить противника, а терпеть эти жалящие осколки, пробравшиеся уже и внутрь черепа, становится невыносимо. Арва не выдержал первым, с воплем отшвырнув свои Йамараны. Тшера остановилась, быстрым движением убрала Ньеда и Мьёра в ножны на поясе; хрипло дыша, впилась взглядом в перекошенное от боли и злости лицо Арвы.
«Может, одумается?»
– Вот ведь сука! – выплюнул он и бросился на Тшеру с голыми руками.
«А вот безоружной я ему уступаю», – только и успело мелькнуть у неё в голове.
Она ушла от первого замаха, нырнула Арве под руку, врезала кулак ему под рёбра, отшатнулась от второго удара. Узость коридора играла ей на руку – Тшера была слабее, но уворотливей. Обманным приёмом заставила Арву податься вперёд, прокатилась меж его широко расставленных ног, подсекла ударом пятки под колено. Арва упал на одно колено и резко развернулся, выбросив руку, припечатал предплечьем поднимающуюся на ноги Тшеру спиной к стене так, что у неё зазвенело в ушах. Попал чуть ниже горла.
«Ударь выше – хребет бы под черепом сломал».
Она вцепилась в окаменевшую, прижимающую её руку по обе стороны от локтя и лягнула ногами Арве под челюсть. Его голова резко мотнулась, на пол плеснула кровь, звякнули выбитые зубы. Рука Арвы ослабла, Тшера, не выпуская его предплечья, ударила ладонью в локоть. Затрещали ломающиеся кости, по коридору разлетелся надсадный вопль. Арва рухнул вниз лицом, сипло подвывая, и Тшера замешкалась: противник казался побеждённым, а добивать лежачего, тем более Чёрного Вассала, ей бы и в голову не пришло. И это едва не стоило ей жизни.
Скрючившийся у её ног Арва внезапно рванулся, обхватил здоровой рукой лодыжки Тшеры, дёрнул и повалил её навзничь. От удара о каменный пол из глаз брызнули искры, а из груди выбило весь воздух. Арва тут же оказался сверху, намотал на кулак конец её косы. Втиснув коленями в пол плечи Тшеры, он обернул косу вокруг её шеи и потянул что есть силы. Тшера захрипела, пытаясь вдохнуть; её пальцы без толку когтили плотную ткань штанов на бёдрах Арвы, подбитые железом каблуки скребли каменный пол, но не получалось ни вырваться, ни хоть чуть-чуть ослабить удавку. Перед глазами темнело, но она чётко видела дрожащий от напряжения кулак Арвы, всё сильнее натягивающий намотанный на него конец чёрной косы.
– Я уделаю тебя одной рукой, сука, – прошипел Арва, и несколько капель тягучей, перемешанной со слюной крови сорвались с его губ и упали Тшере на лицо. – Твоей же собственной косой, дрянь!
В лёгкие будто влили расплавленную медь, и разум Тшеры уже начал мутнеть и гаснуть, как вдруг в лицо плеснуло горячим. Натяжение косы ослабло, Тшера вдохнула – всхрипнула, судорожно и неглубоко. Арва, булькая перерезанным горлом, завалился на бок и обмяк, привалившись к стене. Позади него, с обычным ножом в руке, стоял нагур Вегдаш.
«Опять меня выручил».
– Если Астервейг спросит, ты меня не видела, – тихо сказал он.
– Астервейг убил цероса! – едва слышно прохрипела Тшера, ослабляя удавку.
Нагура эта весть не удивила.
– Теперь церос – Астервейг, а ты связана клятвой служить ему. Заведи в рукаве нож, на случай… – Нагур поджал губы, сдерживая то ли неосторожное слово, то ли усмешку. – Вот как сейчас.
И он ушёл, быстро и бесшумно растворился в темноте коридора, словно и правда здесь не появлялся. Тшера высвободила кончик косы из кулака Арвы и на нетвёрдых ногах двинулась в противоположном нагуру направлении. Несколько шагов спустя она вытащила Йамаран и на половину длины отхватила им косу.
Спустя три года (настоящее время)
До Риля добрались к следующему вечеру, без приключений, и там же с нанимателями распрощались: купец предпочёл остановиться в центре, Тшера же всегда выбирала постоялые дворы на окраинах – и гостей меньше, и народ не такой шумный, и, случись необходимость бежать среди ночи, – с окраины города это сделать легче и быстрее, чем из центра. Монет у них сейчас хватало, и Тшера не поскупилась на две удобные отдельные спальни – для себя и Бира, на сытную кормёжку для кавьялов (выпускать их на ночную охоту у самого города было небезопасно) и на запас отборного листа тэмеки.
Бир, довольный, что поездка их обошлась без всяких происшествий, о которых он так переживал заранее, расслабился и, сомлев сразу после горячего ужина, отправился в свою комнату – спать. Тшере спать не хотелось, но и в трапезной постоялого двора сидеть оказалось скучно, и она пошла прогуляться поглубже в город. Поплутав по тесным улочкам, заглянула в приветливый кабак и устроилась за неприметным столиком в углу у входа, откуда, покуривая трубку, можно было наблюдать за всем кабаком, не мозоля глаза остальным его посетителям.
От окна тянуло сквозняком, и он размешивал завитки трубочного дыма в клочкастое марево. Сквозь него маячили рослые складные фигуры артистов, развлекающих публику фокусами с огнём.
«Уж не те ли?»
Тшера поискала взглядом южанина, с которым провела ночь в Кестерле. Не нашла ни среди артистов, ни среди публики.
«Значит, не те. Те и работали ловчее, и улыбались задорней».
Взгляд выхватил у стены, за столом, наискось от её места, пшеничную гриву, размётанную по могучим плечам, и на удивление не собранную ни одним из ритуальных плетений, хотя в Гриалии даже йотары, если носили длинные волосы, заплетали их косами – каждый на свой манер.
«Неместный?»
Тшера пригляделась к гривастому. Внешне парень выглядел как обычный северянин: русоволос, светлокож, темнобров. Вот только лицо гладко выбрито, а северяне чаще бородаты. Глаза наверняка светлые, но Тшере с её места не разглядеть – далековато. На вид он её постарше года на два, но молодой задорной удали в нём не ощущается, – наоборот, движения дышат спокойствием и собранностью. На ужин парень взял себе самое дешёвое – кисель и ржаную лепёшку, расплатился сразу же, значит, на добавку не рассчитывал. Одет был скромно, даже бедно: босой, в простой некрашеной рубашке и ещё более простецких шароварах с широкими штанинами, перехваченными на лодыжках обмотками. Запястья перевязаны полосками ткани на манер кулачных бойцов, дерущихся за деньги.
«Кулачник? Не похож. Слишком уж строг и благороден лицом, слишком безупречен осанкой. Больше походит на Вассала, но нет в нём и толики присущей им – нам – циничности».
Возле него, прислонённая к стене, стояла глефа, и вот она показалась Тшере сработанной искусным мастером на заказ, под руку, силу и рост гривастого северянина. Почти новенькая, заточенная и начищенная до блеска не хуже Ньеда и Мьёра, глефа всё же несла на себе неуловимые отпечатки неустанной службы, заприметить которые мог разве что намётанный глаз того, кто с оружием имеет дело с самого детства.
«Справное оружие для доблестного воина».
Тшера выпустила к потолку очередную струйку сизого дыма, и та расползлась над её головой рваным облачком. Улыбнулась краешком губ себе под нос, ещё раз скользнув взглядом по крепким плечам незнакомца, по бугрящимся под его рукавами мускулам, по длинным сильным пальцам с удивительно чистыми ногтями, по волосам, отливающим в огненном свете белым золотом, – таким любая девка позавидует.
«Кто бы ты ни был, ты отменный воин. А чем мужественней воин, тем сладостней он любит…»
Тшера вздохнула. В другой момент она бы подошла к нему – и увела бы с собой, на тощие перины унылой комнаты постоялого двора. Но сейчас перед глазами нет-нет да и вставал Виритай, и ноги не шли в сторону взрачного гривастого парня. Не двинувшись с места, она просто любовалась северянином, благо он её тоскливо-вожделенного взгляда не замечал.
«Вот бы сам подошёл, но ведь и не смотрит…»
Тем временем артисты закончили своё представление, и один из них понёс шапку по кабаку. Тшера не глядя бросила не самую мелкую монету, но жонглёр отчего-то замер возле её стола, и она явственно ощутила, как её пожирают взглядом: настороженным и недобрым.
– Чего таращишься? – Она подняла на артиста глаза. – Разве я мало заплатила?
Тот, будто спохватившись, потупил взгляд.
– Ты очень щедра, кириа, моё тебе почтение и благодарность, – сказал он и пошёл дальше,
но Тшера в его голосе не услышала ни почтения, ни благодарности – лишь удивление и злость, смешанную со страхом.
«Признал во мне Вассала».
Когда черёд платить дошёл до гривастого, тот, озадаченно порывшись в своих карманах, извлёк из них лишь пустоту и растерянно нахмурился. Платить за зрелище было не обязательно, но не платить считалось грубым пренебрежением. Парень явно попал в переплёт: он не хотел выказать презрения, но последние монеты отдал за свой скудный ужин, и теперь не знал, как поступить. А лукавый артист, как назло, не шёл дальше, настойчиво протягивая гривастому перевёрнутую шапку, превращая случайную ситуацию в сцену, уверившись в своей безнаказанности благодаря его сокрушённому виду.
«Вот мерзавец».
Тшера достала из кошеля монету, вдвое большую, чем положила в шапку артистам, и постучала ею по столу.
– Эй, факельщик! – окликнула она жонглёра. – Вот его плата, – и она швырнула монету через весь зал.
«Теперь поползай в её поисках, злыдня».
Но артист ловко поймал монету в свою шапку и, отвесив Тшере театральный поклон, двинулся дальше. Гривастый посмотрел на Тшеру со смесью признательности и неловкости, учтиво склонил голову, сложив ладони в благодарственном жесте, но взгляд при этом не опустил, продолжая пронзительно смотреть ей в глаза. Чуть помедлив, он подхватил свою глефу и подошёл к Тшере.
«Уж думала, не дождусь».
– Благодарю, кириа, ты меня выручила. Чем я могу отплатить тебе?
Голос его был негромок, не груб и очень спокоен, глаза мягко мерцали болотной зеленью и во всём облике сквозило что-то отстранённо-прохладное, сдержанное, но не высокомерное и не безразличное. Что-то, чего Тшера не встречала ни среди горячих, даже грубых в своей беззакрытной страсти наёмников, ни среди надменных, пресыщенных диковинными утехами Вассалов.
«Кто ж ты такой?»
Она жестом пригласила гривастого сесть, и он приглашение принял – очевидно, из вежливости, а не по собственному желанию.
– Не надо отплачивать, – сказала Тшера, выдохнув трубочный дым. – Я не для тебя это сделала, а потому что сама захотела. Ты мне ничего не должен.
Гривастый чуть нахмурился, но спорить не стал.
– Я вознесу за тебя моление Первовечному, – сказал он, чуть помолчав. – Какое имя мне поминать?
Тшера на миг задумалась.
– Вознеси за Виритая. За безвременно убитого Виритая.
– Да сопричтёт Первовечный его амрану к свету своему в Небытии! – тихо произнёс гривастый, соединив пальцы в молитвенном жесте.
Тшера вздохнула, склонила голову к плечу, беззастенчиво разглядывая незнакомца. Подушечки её пальцев тихо выбивали на столешнице медленный ритм. Лёгкое томление, зародившееся внизу живота, когда гривастый только подошёл и заговорил, развеялось, спугнутое то ли мыслями о Виритае, то ли отсутствием даже малейшего интереса к ней со стороны незнакомца.
– Ты выглядишь озадаченной, кириа. Могу я чем-то помочь?
И вновь никакого заигрывания – лишь дружелюбная учтивость.
Тшера медленно кивнула.
– У меня заплачено за хорошую комнату здесь, недалеко. Вот, думаю: одной мне возвращаться на её широкое ложе или с тобой. И обижу ли тебя, если позову после того, как заплатила факельщику.
Гривастый улыбнулся – обаятельно и чуть смущённо, отвёл глаза, но лишь на миг.
– Не обижусь, кириа. Но и с тобой не пойду, – просто, без всякого лукавства ответил он.
– Что, не хороша для тебя? – вяло подначила его Тшера. – Или ты для Вассала скудострастен?
Парень вновь улыбнулся – светло и по-доброму.
– Ты очень красива, кириа. Нехороши обстоятельства.
Он поднялся из-за стола, склонился, накрыв её ладонь своей. Рука его оказалась горячей и немного шершавой от оставленных глефой старых мозолей.
– Да сохранит тебя Первовечный на всех путях твоих, – тихо сказал он, глядя ей в глаза, и вышел из кабака.
Тшера вновь вздохнула, побарабанила пальцами по столу. Было чуть досадно, но больше почему-то тепло и мирно, как будто глубоко засевшую, уже нагноившуюся тоску гривастый облегчил одной лишь доброй улыбкой и участливым взглядом, даже любовных утех не понадобилось.
«Но это ненадолго, совсем ненадолго…»
Тшера выбила докуренную трубку.
Когда она вышла из кабака в темноту грязного переулка, её кто-то окликнул. Приглядевшись, Тшера узнала факельщика.
– Твоя монета, кириа, фальшива, – сказал он, держа щепотью у лица блестевший в лунном свете серебряный кругляш.
– Быть такого не может, – не поверила Тшера.
– А ты посмотри, что за надпись на ней выгравирована!
Факельщик вразвалочку подошёл к Тшере, демонстрируя ей монету. В такой темноте сложно было что-то разглядеть, тем более – такое мелкое.
– Видишь? – спросил он. – Прочти! – Он поднёс монету ближе к её глазам, а потом вдруг раскрыл щепоть и дунул. Мельчайшая едкая пыль обожгла её лицо, где-то под ногами звякнула упавшая на камни монета. Тшера отшатнулась и выхватила Йамараны, но факельщик исчез. Она обвела взглядом тёмный переулок – ничего, даже только что светившей луны и слабо желтевших окон кабака.
– Хоть глаз коли, верно, тварь? – усмехнулся голос факельщика прямо перед ней.
Тшера махнула клинками, но они разрезали лишь воздух.
– Нас много, – раздался другой голос – позади неё. – И ты нас не видишь.
Её окружали шаги – человек семь, не меньше, все мужчины – молодые, ловкие и сильные. Легконогие. Наверняка хоть чем-то да вооружённые. А главное – зрячие. Она же тонула в непроглядной тьме. Тьма заполняла незнакомый ей переулок, тьма скрывала луну и звёзды, тьма теснила её грудь, поднималась к горлу удушающей горечью, сжимала её голову в тисках, вязкой жижей шла носом и текла из глаз и ушей. Как тогда, на итоговом испытании, когда её отравил Астервейг, а вокруг рычали голодные гиелаки. Только сейчас вместо зверей были люди.
– Что вам нужно?! – выкрикнула Тшера сквозь забившую горло тьму – во тьму внешнюю, и голос показался ей чужим: плаксивым, не таким хриплым, как её настоящий.
– Месть за брата, – ответил кто-то новый, опять с другой стороны.
Тшера пыталась вслушиваться в отзвуки, ловить малейшие колебания воздуха, чтобы вычислить, где стоят противники, но грохот собственного сердца заглушал всё.
«Моя паника меня и убьёт. Это ты со мной сделал, Астервейг!»
– Какого, к Неименуемому, брата?
– Помнишь Айара? – Опять новый голос. – Ты переспала с ним в Кестреле.
– Мы помним. – И ещё один голос. – Помним, как ты поманила его с вечеру, а поутру мы нашли его у реки, исхлёстанного розгами по лицу и телу так, что плоть с костей на несколько шагов в разные стороны разлетелась! Кому ещё такие изуверства чинить, как не Чёрному Вассалу? Но мы вернём тебе каждую розгу, выхлещем тебе глаза, как ты выхлестала их Айару, расхлещем рёбра и проверим, так ли черно сердце Чёрного Вассала, как черна его мантия!
– Да вы свихнулись…
Договорить она не успела. Свистнул хлыст, замотался концом вокруг Мьёра, дёрнулся в попытке вырвать клинок из руки Тшеры, но не тут-то было – она держала крепко, а хлыст разрезался о заточенный до предельной остроты Йамаран.
«Сейчас!»
Тшера ринулась туда, откуда пришёлся удар кнутом, накрест взмахнула Йамаранами. В лицо ей брызнуло тёплое, вязкое, кто-то захрипел, упал. Спину наискось ожгло хлыстом, но благодаря плотной плащ-мантии и защитному жилету – без вреда. Ещё один выпад, руки послушны согревающим ладони Ньеду и Мьёру, клинки встречаются с мягким, рассекаемым легко и певуче. Вжух – и вновь горячие солёные брызги с обеих сторон – Тшера достала двоих – тех, что стояли рядом и не успели отпрянуть, тех, чьи голоса она слышала.
«Давайте, братья! Пойте громче моего испуга!»
Ньед повёл её руку в сторону, но разрезал пустоту, а вокруг запястья Тшеры замоталась ещё одна плеть, потащила её за собой, и Тшера поддалась, обогнала движение кнута, выбрасывая перед собой Мьёр. Клинок вошёл с хрустом – задел кость; от лезвия в ладонь потекла чужая кровь, намочила рукав. Туго вышедший из чьего-то тела Мьёр отсёк кнут, тянувший Тшеру за запястье вниз; она крутанулась на каблуках и замерла, вслушиваясь.
Вокруг повисла тишина, такая же плотная, как темень, лишь сердце грохотало в голове да сипло дышали раненые, поливая кровью разбитые камни. Никто не шевелился. Но убить всех она не могла – их было больше. И тут – неуловимое движение воздуха сзади, она отпрянула, метнулась в сторону, разворачиваясь к предполагаемому противнику, и что-то твёрдое, небольшое в обхвате, с силой пробило ей плечо под ключицей, хотя метило, конечно же, в горло – в ямку меж ключиц. Рука, сжимавшая Ньед, повисла плетью, пальцы разжались, выпуская клинок, и он остался болтаться на темляке, обёрнутом вокруг запястья. Она рубанула Мьёром по удерживающей её палке – древко копья? Кол? – безрезультатно. Рядом – никого. Тшеру держали, пробитую насквозь, как кусок мяса над костром, чтобы она не могла двигаться и не дотянулась до противников.
– Хлестайте её, парни, я держу! – призвал голос в паре шагов от неё.
Оставалось одно: нанизать себя на этот дрын ещё глубже, чтобы дотянуться Йамараном до держащего.
Сбоку хлестнула первая плеть, зацепила плечо. Тшера расставила ноги шире – чтобы не так-то просто было обвить их кнутом и повалить её; схватила ртом побольше воздуха и рванулась вперёд. Она не знала, кричала ли, но боль в пробитом плече орала оглушительно – так, что на миг перекрыла весь оставшийся мир. Она не успела махнуть Йамараном, да и сдвинулась, скорее всего, слишком мало – ещё не достанет, но воткнутый в неё дрын вдруг отпустили. Тшера пошатнулась, едва устояв на ногах, дрын накренился вперёд под собственным весом, разворотил рану, едва не сломал ключицу и упёрся другим концом в землю. Темнота перед глазами полыхнула белым огнём.
– Мне ни к чему вас убивать. – Знакомый голос – негромкий и очень спокойный, и совсем близко. – Уходите подобру.
– Не лезь не в свой замес, парень! Сам уходи подобру, а не то…
Вжух, хлясь, чавк. Хрип, брань. Фьють, бз-з-здинь, хлюп. Толчками выплёскивающаяся кровь из уже мёртвого тела.
– Уходите подобру. – Голос всё так же спокоен.
Отборная, похабнейшая брань и топот спасающихся бегством. И всё стихло. Только хрипло присвистывало какой-то лишней дыркой в теле дыхание Тшеры, обвисшей на воткнувшемся в землю дрыне, здоровой рукой ухватившейся за него возле самой раны.
– Я сейчас вытащу его, – прозвучало у её уха, – от боли ты потеряешь сознание. Мне нужно знать, куда я могу тебя отнести.
Тшера молчала. И хрипела. Тац-тац-тац – капала на камни кровь из пробитого плеча.
– Ты говорила, что платила за комнату. Где?
Тац-тац-тац…
– Я могу тебе помочь, но не здесь, на окровавленных камнях перед входом в грязный кабак.
– «Зелёный дол», – облизнув пересохшие губы, выдавила она. – Спроси Биария.
Незнакомец, наверное, кивнул – она почувствовала, как колыхнулся воздух от его волос.
«Такой гриве любая девка позавидует…»
В следующий миг сполох ослепительной боли сжёг всю черноту этого мира и сам мир вместе с ней.
