Анастасия Орлова
Отблески солнца на остром клинке
24. Время пришло
– Время пришло, – сказал однажды за обедом Вегдаш. – Несколько городов не заплатили налог, и Астервейг собирает Вассальские отряды для взыскания причитающегося. Они покинут твердыню в ближайшие три дня, и, по моим сведениям, их даже больше, чем мы смели надеяться. Астервейг останется в своих… – Вегдаш опустил взгляд, задавив ползущую на губы ядовитую усмешку. – В покоях цероса едва ли не «нагишом». Путь в Хисарет, если мы поторопимся и не станем задерживать себя повозками, отправившись верхом, займёт меньше седмицы, и когда мы туда прибудем, найдём Астервейга под «защитой» кучки самых ненадёжных для него Вассалов, половина из которых служат уже не ему, а мне. – Он сделал многозначительную паузу. – Отбываем сегодня же. Собирайтесь.
– Тарагат поедет с нами? – спросил Найрим, покосившись на пустовавшее за столом место купца.
– Тарагат уехал вперёд с двумя моими людьми. Я полагаюсь на его прежние купеческие связи: они должны нам кое-чем подсобить в… нет, не столько в саму ночь переворота, сколько на следующий день, когда ты, Найрим-иссан, явишься на главной площади пред очи своих подданных.
Тшера хмыкнула.
– Вот уж в чём тебе не откажешь, Вегдаш, так это в умении обставить всё красиво и даже театрально…
– Зря смеёшься, Тшера, – любезно ответил ей Вегдаш. – Главное дело мы сделаем без лишних фейерверков, но народ верит только тому, что производит впечатление. Только так можно заставить людей сначала смотреть на тебя, потом тебя слушать, а затем – и верить тебе. Представь, если церос по крови появится перед народом… в этом. – Вегдаш повёл рукой в сторону Найрима, одетого не изысканнее Верда, разве что мальчик был в сапогах. – А сопровождать его, помазанника Первовечного в Бытии, будут босой парень в обносках и Вассал с небрежным узлом из косы, в штопаной-перештопаной мантии и едва не до дыр сношенной обуви. Простите, друзья, но в таком виде нас примут за бродячих артистов, слишком неудачливых в своём ремесле. Благо на главной площади такие появляются чаще церосов по крови…
Тшера поджала губы, но спорить не стала – Вегдаш, как всегда, по-своему прав.
«И сам весь серебром расшит, стриженым мехом оторочен, и сапоги начищены так, будто он с них ест».
Выехали под вечер. Вчетвером, чтобы не привлекать ненужного внимания. Каждому Вегдаш выдал по просторному дорожному плащу до пят с глубоким капюшоном, под которым сам он скрывал свою личность, Найрим – схожесть с отцом, Тшера – принадлежность к Вассалам, а Верд просто не выделялся на их фоне. С этой же целью сангир заставил его надеть сапоги, и теперь Тшера молча сочувствовала тем неудобствам, которые с непривычки приходилось переживать Верду, хоть по его виду и нельзя было догадаться, что его что-то беспокоит. Но она уже не только ощущала его в бою, как Йамаран, но и просто по-человечески улавливала некоторые отголоски его чувств, и для этого вовсе не обязательно было смотреть ему в глаза или находиться плечом к плечу.
Почти всё время они проводили в седле, останавливаясь на краткий отдых, сон и еду лишь единожды в сутки. Избегали больших дорог, ночевали под открытым небом или на захолустных, Первовечным забытых постоялых дворах. Тшера видела, что у Вегдаша весь путь спланирован и просчитан: видать, сам проделал его не один раз, чтобы изучить и предусмотреть вероятные сложности. Возможно, именно благодаря его предусмотрительности никаких препятствий и затруднений в дороге они не встретили и поздним вечером, в тот момент, когда стража меняется и не слишком внимательна к верховым путникам, досматривает лишь повозки, въехали в ворота Хисарета. В одном из боковых вонючих переулков на окраине города их ждал дом – давно нежилой, судя по трухлявым доскам и ржавым гвоздям, которыми были заколочены окна. Внутри пахло пылью, сырой ветошью и плесенью, с потолочных балок гобеленами свисала паутина, но полы оказались выметены, пусть и не слишком чисто, а в тесных тёмных комнатках на кривых лавках, наскоро сколоченных из досок, лежали приготовленные свёрнутые одеяла.
– Н-да, без рвения Тарагат поработал, – хмыкнула Тшера, зажигая треснутый светильник – весь жирный, пыльный и прокопчённый, но заправленный свежим маслом. – Самое место для цероса по крови…
– Это не его работа, – хмуро отозвался Вегдаш. – Кириа брезгует ночевать в таких трущобах? – саркастически изогнул бровь.
– Кириа и не в таких ночевала.
– Как и будущий церос.
Найрим же ничего не сказал, только с чуть заметной в уголках рта улыбкой прошёл между них и закрыл за собой дверь одной из комнат – самой маленькой и грязной, как показалось Тшере.
«Опередил Верда, иначе самую плохонькую тот выбрал бы себе», – мысленно улыбнулась она.
Спустя недолгое время в хижину заявился Тарагат, принёс защитные кожаные жилеты и наручи для Тшеры, Верда и Вегдаша.
– Завтра нам пригодятся, – пояснил Вегдаш. – И нужно сделать кое-что ещё, – он перевёл взгляд с жилетов на Верда. – Твои татуировки должны быть видны. И волосы… Нужно что-то сделать. Носить их вольно уж не годится. По тебе будут мерить будущих Йамаранов во плоти, на тебя, как на первого, будут равняться. Выбери плетение, если не хочешь обрезать. – Верд кивнул, и Вегдаш перевёл взгляд на Тшеру, снисходительно ей улыбнувшись. – Завтра ты можешь идти непричёсанной, но как только мы захватим твердыню, изволь выглядеть так, чтобы никому из нас не было стыдно стоять рядом с тобой на главной площади.
– А ничего, что я к тому времени наверняка перемажусь в чужой крови? Как, впрочем, и вы с Вердом, – ядовито ответила она.
– За это не переживай. Тарагат позаботился о наших одеяниях: не только защитных, но и торжественных. Переоденешься.
Она вошла не постучавшись. Потому что стоило постучаться – даже тихонько – о том, что она пошла к нему, узнал бы весь дом.
Верд уже отсёк длинные пряди на висках, и они белым золотом сверкали на грязном полу в отблесках пляшущего в светильнике пламени, но сами виски ещё не обрил. Она подошла, молча перехватила его ладонь, мягко забрала у него нож, и он позволил. Послушный её руке, опустился на единственный в комнате хлипкий табурет. Она положила ладонь на его обнажённое плечо, перекинула ногу через его колени, и медленно-медленно, с мучительной осторожностью села на него верхом. На коротком лезвии ножа танцевали отблески огня. В глазах Верда вспыхивали и гасли золотые звёзды. Тшера чуть наклонила его голову набок и провела лезвием по коже, сбривая остриженные волосы. В узкой безволосой полоске открылся завиток ритуального рисунка. Тшера вздохнула – жадно, прерывисто – как будто всё это время она не дышала. Почувствовала, что ладони Верда легли ей на талию, бережно обняли спину. И вновь осторожно провела лезвием, шаг за шагом освобождая спрятанную татуировку сначала на одном виске, потом на втором.
Закончив, мягко ему улыбнулась.
– Теперь дело за плетением, а плести я, кроме обычной косы, ничего не умею…
Она встала с его колен, но Верд потянул её обратно, усадил спиной к себе и распустил завязанный на затылке узел. Разобрал волосы и пальцами, за неимением под рукой гребня, их расчесал – нежнее и дольше необходимого. А потом, прядь за прядью, от темени до самых кончиков, заплёл тугую косу, которую обычно называли «рыбьим хвостом» – похожую на ту, что плели скетхи, но словно вывернутую наизнанку.
«А себе, видно, заплетёт обычную пятипрядную, как носят скетхи».
Так и вышло. И со своей косой Верд управился гораздо скорее, чем с её.
«Это плетение наверняка что-то да значит. Что-то значит и как-то нас связывает…»
Вернувшись в свою комнату, она какое-то время стояла, прижавшись спиной к двери, в кромешной темноте, в полнейшей тишине. Из-за стены, за которой находилась комната Верда, не доносилось ни звука.
«Наверняка молится перед сном… и завтрашним боем».
И тут она неожиданно для себя, не зная ни как нужно молиться, ни что конкретно хочет сказать, опустилась на колени – и мысли сами собой полились неудержимым потоком.
«Владыка Первовечный, властитель всего сущего, наполняющий своим сиянием всё живое! Заступи его своим светом и сохрани на всех путях его от бед и козней Неименуемого, упрочь арух, укрепи сердце, просвети ум, приумножь силы. Утверди его на избранном пути Завета твоего, да исполнит он служение своё и прославит в нём твою благодать! Да обретёт счастье в своём предназначении и невредим послужит тебе и твоему помазаннику в Бытии ещё долгие годы! Сохрани его, всемилостивый Первовечный, ведь ты любишь его не меньше, чем я…»
***
На следующий день до твердыни они шли пешком, уже после захода солнца. Задние ворота неслышно отворились, едва Вегдаш занёс руку постучать – их ждали. Четверо Вассалов молча провели их задним двором, обменялись с Вегдашем кивками, расстегнули плащ-мантии, чтобы в нужный момент быстрее добраться до оружия, и с близкого расстояния Тшера разглядела, что в ножнах у них отнюдь не Йамараны. Скимитары. Тоже с темляками и с очень похожими на йамаранские рукоятями – не приглядываясь, и не заметишь. На ней самой была пустая перевязь – Йамаран она оставила в укрытии, но в рукава спрятала по прямому недлинному клинку – и по ножу за каждым голенищем, как и договаривались. Вегдаш, глядя на неё, улыбнулся – одними лишь глазами, лицо его оставалось сосредоточенным. Верд за его плечом чуть склонил голову: «Да сохранит тебя Первовечный на всех путях твоих». Тшера развернулась лицом к дверям цитадели, и двое Вассалов из четырёх стиснули её предплечья, а ещё двое встали за её спиной.
Вегдаш задержал их жестом и встал лицом к лицу с Тшерой.
– Извини, но так он не поверит, – и молниеносно ударил её тыльной стороной раскрытой ладони по лицу. Удар оказался настолько силён, что Тшера, пожалуй, упала бы, не держи её Вассалы. Верд дёрнулся, но приказ в холодном взгляде Вегдаша остановил его. Тшера сплюнула кровь – перстни сангира разбили ей губы.
– Теперь сойдёт? – хмуро спросила она.
– Вполне, согласился Вегдаш, отступая с дороги.
– Ты хоть сопротивлялась бы, что ли, – посоветовал ей уже в коридорах твердыни один из Вассалов.
– Напоследок порадовать Астервейга истерикой и потерей последнего достоинства? – хмыкнула она. – Нет уж. Попадись я ему на самом деле – тоже бы не стала.
– Твоё дело, – пожал плечами Вассал. Все четверо сопровождающих были в полном снаряжении, включая полумаски, которые сейчас уж мало кто из Вассалов носил, разве что на Осеннем Отборе, и Тшера по одним лишь глазам не смогла узнать никого из них, но голос этого звучал знакомо.
«Кто-то из старших, лет под пятьдесят. Не удивительно, что он остался верен церосу, хоть и вынужден служить Астервейгу».
Шли они долго – от задней двери поднимались путаными коридорами в зал для торжеств – тот самый, в котором Астервейг обезглавил Найрима.
– Что, недоцерос теперь исключительно в торжественной обстановке принимает, кабинет ему уж тесен?
– У зала для торжеств всегда дежурит человек. Через него передают нужду, с которой к Астервейгу пожаловали, а он решает, принимать или нет. В зал через заднюю дверь из своего кабинета входит. Но в кабинет никого почти не допускает. Теперь так заведено.
– Потому что в кабинет телохранителей столько не помещается, – пробурчал второй Вассал, и Тшера хищно усмехнулась, подметив и то, что церосом они Астервейга не называют.
И правда: у дверей зала сидел, задрёмывая со скуки, мальчишка. Один из Вассалов протянул ему заранее подготовленную бумагу, и тот понёс её церосу, велев им ожидать.
Спустя время, мальчишка распахнул двери изнутри зала, с поклоном пригласил их входить и затворил за ними, оставшись снаружи. Тшера не бывала здесь с ночи смерти Найрима.
«И вернулась в ночь смерти узурпатора… Становится традицией».
Вассалы втащили её гораздо грубее, чем вели по коридорам, но больше делали вид, чем причиняли боль.
«И даже синяков не останется, только тот, от Вегдаша».
Те, которые держали Тшеру, оказавшись в центре зала, замерли истуканами. Те, что шли следом, опустились на одно колено, склонив головы, и Тшера подивилась новым порядкам. Найрим не одобрял коленопреклонение вне ритуальных таинств. На небольшом, в одну ступеньку, возвышении, на месте цероса восседал Астервейг: седой почти полностью, но спина прямая, лик холоден и грозен, руки в обманчивой расслабленности покоятся на широких подлокотниках, на пальце посверкивает церосов перстень. Узнав в пленнице Тшеру, он прибег ко всему своему самообладанию, дабы сохранить невозмутимость, и она это заметила.
«Вот только не пойму: испугался или обрадовался?»
Она криво усмехнулась ему одним уголком разбитых губ, вложив во взгляд всё возможное презрение.
– Шера-а-ай! – протянул он, и голос его слегка дрогнул.
«Звучит уж не такой холодной сталью, как я его помню. Скорее – дребезжит».
– Это действительно ты!
Он поднялся с кресла и неспешно пошёл к ней, знаком приказав своим телохранителям – четырём молодым Вассалам, стоявшим по обе стороны его кресла, – оставаться на месте.
– Шерай…
Он остановился в шаге от неё, улыбаясь с фальшивой ласковостью. Тшера надеялась, что так и будет: он не усидит на своём месте и подойдёт к ней, ведь он так любит ощущать свою власть над человеком, слышать, как сбивается у того дыхание и сердечный ритм, видеть, как тот отводит глаза, а на лбу проступает нервная испарина.
«Вот только со мной это давно уж не работает».
– Ты постарел, Астервейг. Что, жизнь предателя и убийцы нехороша?
Он усмехнулся, но вышло натянуто.
– Тебе виднее, Шерай, тебе виднее… Однако ты подорожала. Знаешь, сколько золотых я назначил за то, чтобы ты оказалась передо мной? Раньше, в прежней своей, допредательской, жизни, сама прибегала, и бесплатно… Как же давно мы не виделись, мой лучший Вассал!
Он протянул руку, желая стереть с её подбородка кровь, Тшера вскинула голову, избегая прикосновения.
– Чтобы мне вовеки не видеть тебя, Астервейг! – выплюнула она условленную фразу.
А дальше всё произошло единовременно: пальцы Вассалов на её запястьях разжались и метнули вперёд, в двоих Астервейговых телохранителей, ножи – по паре на каждого – отточенным движением скользнувшие в руки из рукавов плащ-мантий.
В тот же миг двое коленопреклонённых Вассалов выхватили ножи из-за голенищ, метнули их в двоих оставшихся охранников. Ни один из ножей ещё не успел достигнуть цели, как Астервейг, не меняясь в лице, выхватил свои Йамараны – тем же молниеносным, едва уловимым движением, каким выхватил их, чтобы обезглавить Найрима.
Но их лезвия не успели коснуться ни Тшеры, ни стоящих рядом с ней Вассалов: Тшера ждала этого и оказалась быстрей. Коротко, снизу вверх, накрест взмахнула руками, выпуская из рукавов клинки, и Йамараны Астервейга звякнули о каменный пол, упав вместе с его отсечёнными ладонями. Он не успел осознать случившееся и остановить бесполезное теперь движение, и вместо его клинков по шеям Вассалов и лицу Тшеры полоснула хлынувшая из обрубков чёрная кровь.
В эту же секунду кровь брызнула и за спиной Астервейга: брошенные ножи вонзились в шеи и глаза телохранителей. Один из них оказался проворней прочих и успел увернуться – ножи рассекли воздух рядом с его головой.
Асстервейг не сразу понял, что на Вассалах, приведших Тшеру, его кровь, а не их. Обнаружив, что не чувствует пальцев, вытаращился на свои культи, нашарил ошалевшим взглядом валявшиеся на полу кисти, всё ещё сжимающие Йамараны, и взревел – боль наконец настигла его.
Тшера свалила его ударом ноги под дых, и в открывшемся пространстве увидела летящего в прыжке телохранителя, замахнувшегося на неё Йамаранами. Она – дезертир, от неё клятва Йамараны не отведёт, а уйти от удара она уже не успеет. Но в последний миг её оттолкнул, сбив с ног мощным плечом, тот из Вассалов, чей голос был ей знаком – и принял на свои клинки последнего телохранителя, чьи Йамараны лишь отсекли по клочку с каждой стороны от плащ-мантии Вассала.
От силы толчка Тшеру проволокло по скользкому от крови полу несколько шагов, и за эти мгновения она успела увидеть, как двое её спутников вяжут хрипящего Астервейга, как третий молча и сосредоточенно добивает раненых телохранителей и как последний телохранитель чёрной тряпкой болтается на клинках четвёртого, пожилого Вассала, легко вздёрнувшего его в воздух. Тац-тац-тац – капала кровь на каменный пол, собираясь в густую лужицу под уже мёртвым, но всё ещё дрыгающим ногами телом.
От дверей раздался душераздирающий вопль: мальчишка заглянул внутрь на крик Астервейга и теперь улепётывал, разнося панику по всей твердыне.
«Ещё не конец».
– Цела? – спросил пожилой Вассал, протягивая ей руку.
– Что со мной станется, – фыркнула Тшера, не приняв помощь.
– Ну… Девчонка же.
И тут она вспомнила и его, и его голос, и эту самую фразу, им произнесённую. Хольт. Он штопал её, полубеспамятную, изодранную гиелаками, после итоговых испытаний.
«Ты извини, придётся потерпеть: штопать буду подольше, чем мог бы… Это чтоб аккуратнее вышло, и шрамы не такие заметные останутся. А то ведь, ну… девчонка же. Красоту рубцевать жальче, чем небритые мужицкие рожи…»
«И штопать меня пришлось благодаря Астервейгу, его бессмысленному, гнусному, изощрённому в своей жестокости предательству…»
Душная волна глухой злобы поднялась к самому горлу, перекрыла воздух, приглушила все звуки, кроме тяжёлых ударов собственного сердца – слишком медленных для такого момента.
Астервейг корчился на полу, его чёрное с красными швами одеяние промокло от крови, узкие рукава пришлось разрезать, чтобы перевязать обрубки, которыми сейчас занимались двое из её спутников – быстро и небрежно по отношению к Астервейгу, но добросовестно в рамках своей задачи сохранить ему жизнь. Третий Вассал прижимал коленями плечи дёргающегося узурпатора к полу, а руками держал его голову, грубо вцепившись в седые волосы.
«И у каждого в рукаве по кинжалу…»
Как и у самой Тшеры, впрочем. И нет ничего проще, чем дёрнуть запястьем, выпуская голодную сталь из её убежища, и запустить её, стремительную и неотвратимую, ему под рёбра – или под кадык; ещё больше напоить узурпаторской кровью и этот пол, и эти стены – свидетелей убийства настоящего цероса. И нет сейчас ничего легче и сладостней мести, и сейчас её песни под кожей слышны даже сильнее, чем песни Йамаранов…
Тшера в каком-то полузабытьи шагнула вперёд, выпуская из рукава кинжал, не видя перед собой никого, кроме Астервейга, отчего-то вновь улыбающегося и шепчущего: «Шерай, Шерай, лучший мой Вассал!», и в его взгляде, и в его голосе – вся фальшь этого мира, все её разбитые надежды, растоптанные чувства, попранная гордость, измаранная честь.
Ещё один мягкий кошачий шаг – и ещё один кровавый отпечаток подошвы её сапога на пока ещё чистой плите пола.
«Умница, Шерай, одобряю!»
И тут чья-то тяжёлая горячая ладонь легла ей на плечо. Светлые глаза Хольта пронзительно смотрели на неё поверх чёрной полумаски, жгли и жалели, понимали и сострадали.
– Его время уже пришло, и он заслужил безжалостно справедливого суда, – чуть слышно раздалось из-под маски, – не упрощай ему смерть. А ты не заслужила того бремени, что несёт за собой месть. Местью мы ломаем жизнь прежде всего себе.
Тшера посмотрела на Астервейга, который корчился, а не улыбался, и скулил от боли и ужаса, а не говорил с ней.
«Не дождёшься, Астервейг! Не дождёшься. Я и так потеряла из-за тебя слишком много. Хватит. Достаточно. Теперь получишь по заслугам».
И клинок скользнул обратно в рукав.
Астервейга уволокли через заднюю дверь в кабинет, и Тшера должна была оставаться с ним, а четверо Вассалов – вернуться в зал, на случай если явится кто-то из верных узурпатору.
– Могу остаться, – обернулся на неё Хольт, выходивший из кабинета последним.
– Я уж однажды подвела того, кому клялась служить и защищать. Больше такого не сделаю.
Вассал улыбнулся под маской и вышел, закрыв за собой дверь.
В это время остальные люди Вегдаша, находящиеся в твердыне, вместе с ним и Вердом разбирались с оставшимися Вассалами и верными Астервейгу людьми. Судя по доносившимся крикам, топоту и лязгу, на убеждения поддались не все. Тшера прикрыла глаза, вслушиваясь во внутренние ощущения, пытаясь почувствовать Верда.
«Сохрани его, Первовечный, на всех путях…»
Кажется, с ним всё было хорошо, но это не утишало зудевшего в её ладонях желания схватиться за клинки и ринуться в бой, и сдерживать его оказалось непросто. Она бы предпочла присоединиться к бою вместе с остальными, а не отсиживаться за дверями церосова кабинета, но командовал Вегдаш, и стоило слушаться, чтобы ничего не испортить, хотя стремление вмешаться и нашёптывало ей, что она-то уж точно не испортит, наоборот – сделает лучше. Но Тшера уже знала, сколь редко оно оказывается правым.
Кажется, на этой её роли настоял сам Найрим, и она догадывалась почему. Иногда дело, требующее меньшей отваги, выполнить сложнее. Иногда на то, чтобы остаться в стороне, подчинившись приказу, нужно больше мужества, чем на геройствование в гуще событий. Он проверял её верность.
Тшера сидела на краешке стола, закинув на него согнутую ногу и поигрывая одним из клинков, вытащенным из рукава. Напротив неё, на церосовом стуле с высокой резной спинкой, сидел до синевы бледный Астервейг с перемотанными культями, и сидел прямо только потому, что был накрепко к этой спинке привязан. Однако, несмотря на своё положение, достоинства он не терял и умудрялся посматривать на Тшеру со снисходительным пренебрежением.
– Вегдаш? – с присвистом спросил он, изогнув бровь. – Это же Вегдаш, да? Он всё придумал, спланировал, организовал; ему ты подчиняешься. Ты и кучка его бывших учеников…
Тшера не ответила, лишь краем глаза безразлично на него покосилась.
– Ты всё-таки спала с ним тогда, Шерай! – ухмыльнулся он. – Пошла всё-таки к нему в ту ночь, верно? А я тебя недооценил: думал, дерзости тебе не хватит, просто бахвалишься. Оказывается, хватило. Оказывается, хватило и ума выбрать из нас того, кто в итоге окажется… хм… перспективней. Умница, Шерай, одобряю! Ты ведь до сих пор с ним спишь, потому и пошла за ним. По-прежнему думаешь не головой, а… иначе бы разглядела, что все эти ваши перспективы – пшик и закончатся крахом.
– Недооцениваешь ты меня сейчас, – прервала его Тшера. – И Вегдаша, кстати, тоже.
«Во всех смыслах».
Астервейг рассмеялся – сипло и наигранно.
– Что вы станете делать, глупцы? Что вы станете делать, убив меня? Ни бывшему нагуру, ни кому-то ещё престол не занять. Он и подо мной-то шатается, а уж вам-то куда! Слышала – с десяток городов отказались платить налог? Ещё один переворот – и бунта не миновать. Гриалия и так была в шаге от бунта, а теперь вы утопите её в крови! Вам его не сдержать.
– Нам – нет. Но мы и не станем. Это сделает церос по крови.
Кривая улыбка медленно истаяла на побелевших губах Астервейга, но глаза его смотрели недоверчиво. Тшера выдержала долгую паузу – и выдержала его буравящий взгляд, а потом пояснила:
– Найрим оставил сына. Бастарда, но признанного отцом по всем ритуальным правилам. Я иду за ним, а не за Вегдашем. Как и мы все. И убивать тебя не станем – иначе убили бы прямо там, в зале, и не тратили ни времени, ни тряпок на твои перевязки. Тебя казнят на главной площади, на глазах всего Хисарета. Этого ты не предусмотрел, верно? И вряд ли одобришь.
В этот раз Астервейгу понадобилось несколько мгновений, чтобы вернуть себе самообладание и справиться с лицом.
– Ты лжёшь, сука! – процедил он. – Ты мне лжёшь!
– По себе судишь? Пришло время расставить всё по местам, Астервейг. А ты занял не своё.
