Мара Вересень
Сны о красном мире
15
По Пустынному плато медленно тянулся караван. В его голове ехали верхом мужчины, за ними тащились телеги и фургоны. На телегах лежали тюки шерсти, одеяла, попоны, веревки и прочий товар. Из фургонов выглядывали женские и детские головки. Позади всех ехали несколько мужчин, гонящих два десятка лошадей-тари, считая четырех жеребят. Тари не блистали чистотой кровей, но были сильными и выносливыми, как раз для пустыни. Порыв теплого сухого ветра швырнул на караван облако красной пыли. У Саура противно заскрипел на зубах песок, кочевник звучно плюнул под копыта своего коня и посмотрел на едущего рядом Кобара – его глаза под повязкой-нехтом смеялись. У Саура появилось такое чувство, словно Кобар прилюдно назвал его трусом.
– В городе поговорим…
– Въехав за стену Лоса, ты должен держать решение в кулаке, Саур.
– Она достаточно заплатила, чтобы на время пути иметь такие же права, как любой из нас.
– Если она отдала столько денег только за то, чтобы ехать с нами, то у нее должно быть много больше. Сам подумай, Саур. К тому же у нее очень светлая кожа…
– С каких пор ты на жаловании у лорда-протектора, Кобар Гайо? – резко оборвал собеседника Саур.
В глазах молодого кочевника блеснула ярость, руки, державшие поводья, напряглись, но почти тут же расслабились.
– Саур, – вкрадчиво спросил он, – как ты собираешься кормить свою семью? В Санаке мы почти ничего не продали и в двух других городах до него тоже. Неужели ты думаешь, что в Лосе найдется столько олухов, чтобы мы смогли продать по высшей цене второсортную шерсть или ослабевших от недоедания лошадей? А у этой девки наверняка куча золота. Ну что тебе мешает забрать у нее деньги и выдать наместнику в Лосе? А ведь за нее положено вознаграждение.
– У тебя нет чести, Кобар.
– Решайся, ванх23.
– Нет, – резко ответил Саур.
Кобар гневно ударил шпорами в черные бока своей лошади и поскакал к голове каравана, подняв облако пыли, которую ветер тут же бросил в лицо ванха. Саур несколько раз кашлянул, потянул было с плеча нехт, но передумал. Разговор с Кобаром оставил в душе неприятный осадок, как песок на зубах. Некоторое время Саур смотрел на холку своего коня и думал о том, что творится с миром, если кочевник предлагает ограбить путника, попросившего защиты, потом он посмотрел туда, где в стороне от его людей, рядом с телегой, ехала девушка. Капюшон ее бордового бархатного плаща, уже изрядно запылившегося, полностью скрывал лицо. Из-под плаща виднелся лишь край серой шерстяной амазонки – платья с длинными рукавами, глухим воротником и высокими разрезами по бокам. На ногах, обтянутых узкими брюками той же серой шерсти, ладно сидели высокие сапоги из красной кожи. Узкие ладони в кожаных перчатках уверенно держали поводья огромного черного чудовища – кротта по кличке Вихрь.
Именно эта лошадь привлекла внимание Саура, когда девушка подошла к нему на рынке в Санаке и попросилась ехать вместе с караваном к южным границам Леантара, предложив взамен немалые деньги. Вихрь, как и все его братья, рожденные в раскаленных пустынях Саффского халифата, был черен как ночь, имел густые гриву и хвост, низко посаженные и прижатые к длинной голове уши и ярко-красные глаза. Копыта кроттов были настолько твердыми, что не нуждались в подковах. Такая лошадь, даже в сравнении с тари лучших пород, стоила огромных денег. Правда, случалось иногда, что, будучи не в силах покорить норовистое животное, хозяин продавал кротта за бесценок любому, кто сможет усмирить его. Ванх полжизни бы отдал за то, чтобы иметь такого же красавца, как Вихрь.
Деньги, которые предлагала девушка, были большим подспорьем. Этот год был неудачным для его кочевья. Жеребят, против ожидания, родилось мало, значит, шерсти в этот год не будет почти, а на прошлогоднюю найти покупателя и сейчас тяжело, это к осени-то. Лошади исхудали на одной лишь сухой пустынной траве, им бы пшеницы. Она, говорят, уродилась на славу. Смущало его только то, что девушка путешествовала одна и, к тому же, слишком походила по описанию на сбежавшую невесту лорда. Был бы с ней сопровождающий, подумалось Сауру, Кобару и в голову бы не пришло предлагать ему, ванху, подобную мерзость. Слыхано ли, нарушить слово Защиты!?
Саур снова посмотрел на девушку и встретился с ней взглядом. Она кивнула в знак приветствия, дернула поводья кротта и подъехала к нему. Заставив Вихря идти вровень с лошадью ванха, девушка откинула капюшон, улыбнулась и сказала:
– Доброго утра, ванх Саур.
– И тебе, странница, доброго утра.
– Далеко ли еще до Лоса?
– Около двадцати мер24.
Милия закашлялась от попавшей в горло пыли и, помолчав, спросила:
– Вы боитесь, ванх Саур?
– Чего мне бояться?
– Того, что позволили мне ехать с вами.
Саур не ответил, его глаза внимательно разглядывали кротта и его хозяйку.
– Хороший у тебя скакун, – вдруг сказал он, – быстрый, сильный, покладистый… Продать не хочешь?
Перехватив недоуменный взгляд девушки, ванх понизил голос:
– Опасно тебе здесь. Уходи от нас в Лосе. Я верну часть денег, что ты заплатила, когда войдем в город. Уйдешь, когда на базар поедем. А скакун у тебя и правда отменный, только заметный больно. Поняла?
Милия кивнула, легонько ткнула каблуками сапог в бока кротта и с бьющимся сердцем вернулась на прежнее место.
Опять.
Опять бежать, скрываться, каждую минуту бояться, что тебя узнают, опять никому не верить и с опаской глядеть на каждое лицо, повернувшееся к тебе с улыбкой, опять играть в прятки с неизбежным. Рано или поздно ее поймают ищейки дан Глиссы, а если не поймают, она благополучно доберется до Сойла, а там… Кто сказал, что неизвестность пугает? В неизвестности свои плюсы – она может быть злом или благом в одинаковой степени. А может, зря все это? Может, с самого начала нужно было принять помощь Камилла? Сидела бы сейчас дома…
Ну уж нет!
Самое последнее сейчас – сомневаться в собственных действиях. Как только она окажется в городе, все пойдет по старому известному пути: купить новую одежду, немного грима, придумать новое имя, переждать пару дней в гостинице, а потом, с другим караваном, дальше на юг. Можно было бы, конечно, по дороге – медленнее, да удобнее – но слишком велика возможность попасться на глаза ненужным людям, а в полупустынных степях свои законы. Единственное, о чем жалела девушка, так это о том, что придется расстаться с Вихрем, за месяц, проведенный вместе, они успели привязаться друг к другу. Нет, она не станет его продавать, подарит Сауру. Ванх, безусловно, помогал ей, а за время своих мытарств по стране редко удавалось отблагодарить кого-нибудь за помощь. Милия представляла, как за городскими воротами она легко соскользнет с сильной спины кротта, как потреплет его по шее, как протянет поводья навстречу руке Саура, держащей кошелек, и как ванх, отдав деньги, качнет головой, отказываясь от подарка. Но будет уже поздно, так как тонкий ремешок плотно обовьет запястье, а хозяйка кротта, сняв седельные сумки, быстро затеряется в суетливой городской толчее.
– Дана, эй, дана! – послышался громкий возбужденный шепот откуда-то сбоку, и Милия почувствовала, как кто-то дергает край ее плаща.
Оказалось, что с девушкой поравнялась длинная повозка с высоким верхом, крытая шкурами и грубым шерстяным материалом. В одном месте плотная ткань порвалась, и из дыры высунулась тоненькая ручонка с множеством браслетов.
– Дана, – зашептала девочка, и в полумраке фургона блеснули две вишенки любопытных глаз, – дай монетку.
Милия потянулась к поясу, на котором висел кошелек, достала из него большую монету – тан, равный половине сонери – протянула ее девочке, но передумала и сжала деньги в кулаке.
– Как тебя зовут?
Рука спряталась в фургон, послышались шушуканье и возня, а потом тот же голос ответил:
– Касандани, госпожа.
– Хочешь ехать со мной, Касандани?
– Да, хочу! У тебя такая красивая лошадь!
– Тогда иди сюда.
Спустя несколько минут впереди Милии с гордым видом сидела девчушка лет двенадцати, тоненькая, в латаном длинном платье и пестром платке, наброшенном на худенькие плечики. На шее Касандани болталось множество бус и амулетов. Темный лоб и черные волосы, заплетенные в две тугие косы, обхватывала вышитая бисером кожаная полоска. Под тонкими бровями блестели огромные раскосые глаза. Девочка была бы красавицей, если бы не широкий нос.
– Любишь лошадей? – спросила Милия, заметив, как Касандани ласково провела ладошкой по жесткой гриве Вихря.
– Да, – со вздохом ответила девочка.
– Почему ты вздыхаешь?
– Мой отец бедный, у него нет своих лошадей, поэтому он ухаживает за чужими, чтобы нам было что есть. Лучше бы он продал меня в какой-нибудь богатый дом.
– В служанки?
– Да. У меня есть две сестры, они совсем взрослые, но никто не берет их в жены, потому что отец не может дать в приданное ни тари, ни денег. А от того, что они никому не нужны, они стали злыми, все время кричат и дерутся. Я не хочу быть, как они. Уж лучше служить в большом доме, чем остаться старой девой и до конца дней чистить котлы да плести веревки. А еще лучше сбежать в город и продавать любовь… Только отца жалко.
– Сколько тебе лет, Касандани? – спросила Милия, едва придя в себя от слов девочки.
– Мне почти тринадцать, дана, это хороший возраст для такой работы.
– Силы небесные! Кто тебе это сказал?
– Одна старуха в Санаке. Она звала меня к себе, но я отказалась. Мне там не нравится, вот в Лосе лучше. Лос больше и красивее, и там много богатых мужчин.
Милия молчала. Этот ребенок с чистыми ясными глазами говорил ужасные вещи, которые, тем не менее, составляли неотъемлемую часть жизни Тер. Переубеждать Касандани было просто бессмысленно, поэтому Милия сменила тему.
– Если бы я дала тебе леант, что бы ты стала с ним делать?
– Леант?! – воскликнула Касандани и завертелась, стараясь заглянуть в лицо Милии, не веря одним лишь словам.
– Леант, – подтвердила девушка.
– Ну-у… Наверное, купила бы новый платок.
– А если это будет тан?
– Тан отдам отцу. У него есть немного денег, и если добавить, можно купить какую-никакую тари.
– Тогда как насчет сонери?
– Целый сонери?!
– Да.
– Тогда… тогда… тогда я сделаю в нем дырочку и повешу на шею, чтобы помнить о дане.
Улыбаясь, девушка взяла поводья одной рукой, отыскала в кошельке нужные монеты и вместе с таном из перчатки протянула их Касандани.
– Вот леант на платок, тан для отца и сонери на память.
Девочка какое-то время медлила, словно не верила, что монеты в руке «даны» для нее, а потом накрыла деньги своей ладошкой и сказала:
– Давай я тебе по руке погадаю, дана? Я умею, меня бабка учила. А то отец не поверит, что ты мне деньги просто так дала, велит вернуть.
– Что же, если так, тогда гадай, – согласилась девушка и, стянув перчатку рукой, в которой держала поводья, протянула свою белую, на фоне рук Касандани, ладонь.
Шея и плечи девочки на мгновение напряглись («Испугалась?»), но потом она склонила голову, что-то зашептала, несколько раз провела большим пальцем по линиям ладони и вздрогнула, оттолкнув руку Милии.
– В чем дело, Касандани?
– Я не буду говорить.
– Почему?
– Ты носишь в себе тайну своего народа.
– Что?
– Ты хранишь тайну своего народа, и у тебя слишком страшный враг, и ты можешь умереть, если…
– Если?
– Если и дальше будешь сопротивляться своей судьбе.
– Какой судьбе?
– Прости, не могу, спрячь руку, у меня жжет в голове.
Милия послушно надела перчатку, укрыла Касандани полами плаща и взяла поводья в обе руки. Не то чтобы она слишком уж верила во все эти гадания, гороскопы и прочее, просто после всего того, что с ней произошло, услышанное заставляло, по меньшей мере, задуматься. Она хранит тайну своего народа. Какого народа? Сойлийцев, что ли? Бред. Да до той приснопамятной встречи в темном проулке она и представить себе не могла, что существует этот самый Сойл. Хранит тайну. Надо же. И где, интересно, если она появилась здесь в чужой одежде и едва живая от страха, вообще ничего не зная о Тер? Какие могут быть тайны?
– Твоя бабка Сирил была очень смелой, когда решила сбежать с Тер. Она едва не погибла… Солар получил задание от Совета Мастеров…
– А вам?! Зачем я нужна вам?!
«Тайна… Самое время упасть в обморок».
Но обморок пришлось отложить, потому что откуда-то сзади послышались крики. Все переполошились. В фургонах почти одновременно заголосили женщины, к ним тут же присоединились дети, кто помладше. Возничие принялись так хлестать лошадей, что бедные животные рванули вперед, обезумев от боли, причем фургоны стали вилять из стороны в сторону, а с некоторых повозок полетело в песок кое-что из приготовленного на продажу товара. Небольшой табун тари, который гнали в конце каравана, в считанные мгновения оказался далеко в стороне вместе с двумя погонщиками, а трое других, как и все остальные мужчины, считая стариков и мальчишек, сидящих на козлах фургонов и телегах, оказались вооружены арбалетами. Многие спешно прилаживали под руку и другое оружие: боло, короткие копья и узкие изогнутые мечи. С губ кочевников срывались резкие крики, проклятия, ругань, мужчины носились взад-вперед вдоль бешено мчащихся в беспорядке повозок, подгоняли и без того несущихся во весь опор лошадей. В воздух поднялось столько пыли, что даже спешно натянутый на нос нехт уже не спасал. На зубах противно заскрипело, хотелось чихать. Из глаз катились слезы, и тереть их было бесполезно, поскольку все лицо тоже покрылось пылью.
Все случилось так быстро, что Милия с Касандани оказались в самом хвосте, да и то, они могли бы вообще отстать, если бы Вихрь, поддавшись всеобщей панике, не припустил за последним фургоном. Касандани беспокойно ерзала, пытаясь заглянуть назад, ее плечи мелко подрагивали. Хлопни Милия в ладоши – девчонка тут же дала бы стрекача, но в настоящий момент ее больше занимало то, с чего вдруг правильная вереница кочевничьих повозок, гордо именуемая караваном, превратилась в бедлам на колесах.
– Что происходит? – спросила она у Касандани.
– Дана, это пустынники, нам конец! – судя по голосу, девочка была в ужасе.
– Кто такие пустынники?
– О, дана! – только и смогла проговорить Касандани, едва не плача, и Милию проняло.
Она что есть мочи ударила каблуками в бока кротта. Вихрь взвился на дыбы и, издав пронзительный звук, лишь отдаленно напоминающий конское ржание, полетел вперед. Именно полетел, потому что назвать как-то иначе этот стремительный бег было нельзя. Кротт мчался так, что в груди перехватывало дыхание. Но Касандани, прижавшись к шее Вихря, захлебывающимся голосом повторяла:
– Скорее, скорее…
Остались позади бешено мчащиеся и неистово раскачивающиеся повозки, промелькнули скачущие во весь опор кочевники-мужчины, и Вихрь понесся по равнине один.
– Мы погибли, дана, нас всех убьют! – причитала Касандани.
Милии хотелось ее успокоить, да только через мгновение она поняла, что уговорами здесь не помочь, требовалось, по меньшей мере, чудо.
Пустынников было около сотни. Они растянулись цепью и окружали караван с обеих сторон, чтобы взять в кольцо. Неслись лошади, наездники что-то вопили и размахивали кривыми мечами и арбалетами, такими же, как у кочевников. У них почти все было, как у кочевников, за исключением лошадей. Тари пустынников выглядели значительно лучше. За ними вилось полотно пыли, а впереди еще оставался небольшой просвет. Оглянувшись, Милия увидела далеко позади ванха Саура, который что-то кричал мужчинам, размахивая зажатым в руке арбалетом. Расстояние между караваном и пустынниками неуклонно сокращалось, полетели первые стрелы.
«Всем не успеть».
Вихрь мчался к сужающемуся просвету. Касандани молчала, смотрела вперед, уцепившись руками в жесткую гриву Вихря, ее плечи иногда вздрагивали.
«Плачет».
Кротт всхрапывал. Милия пригнулась, чтобы ему было легче, коснулась грудью спины девочки, и ей показалось, что она, дрожащая Касандани и летящий стрелой Вихрь слились в одно целое, стук копыт кротта был стуком их общего сердца, а в общем мозгу в такт ударам билась одна-единственная мысль: «Быстрее, быстрее, быстрее…»
Вот промелькнули и остались позади удивленные лица пустынников, которые почти сомкнули кольцо и были уверены в победе. Милия услышала разъяренные крики и уже поверила, что ей удалось, как Вихрь вдруг заржал, словно вскрикнул, взвился на дыбы, сделал рывок вперед… Но тут его ноги дрогнули, подогнулись, и он уткнулся мордой в красный песок. Милия и Касандани полетели кувырком. Девушка слышала, как закричала малышка, рванулась к ней… Боль раскаленной спицей вонзилась в левое плечо, и Милия потеряла сознание.
16
Сон был знакомым – красный туман. Только в этот раз все было по-другому. Туман был не вокруг, а под ней. Он был похож на волны пушистой ваты и казался совсем не страшным, но Милия точно знала, что этот с виду безобидный красновато-розовый с багровыми прожилками туман способен затянуть вглубь, как трясина. Только попадись – обратно уже не выберешься.
Внизу туман, а сверху – звезды. Целое множество. И такие яркие, что больно смотреть. Звезды были чужими, равнодушными. Это пугало, как и мысль о том, что можно увязнуть в тумане.
Милия посмотрела вперед. Там, пропоров вязкую ватную массу, высилась верхушка горы, над которой повис огромный лунный диск, освещенный розовым и фиолетовым. Испещренная зияющими чернотой провалами гора тоже была в этих отсветах.
Было холодно.
«Я это уже видела…»
Видение померкло и сменилось полумраком и режущей болью в левом плече. Холод остался.
Повертев головой, Милия поняла, что находится в небольшом шатре. Сквозь щель внутрь струился розовато-серый утренний сумрак. Напротив, на возвышении, покрытом мехами, спал кто-то одетый. Милия ясно различила металлические шпоры на задниках сапог. Рядом с постелью лежало что-то черное и, похоже, живое. Девушка попыталась приподняться, но плечо отозвалось такой болью, что пришлось немедленно принять прежнее положение. В ответ на эту возню тень у постели шевельнулась, и на Милию уставились горящие красным глаза варла.
Оставив попытку сесть, девушка попыталась нащупать свою рану, но даже это безобидное движение раздражало животное, и варл снова заворчал, но на этот раз громче и агрессивнее. Казалось, он готов сорваться с места и вонзить свои клыки в шею того безумца, что потревожил его сон. Милия нервно сголотнула. Зверь не унимался, хотя она лежала совершенно неподвижно. Его рычание напоминало теперь рокот мотора то приближающегося, то удаляющегося мотоцикла. Девушка во все глаза смотрела на животное и с трудом представляла себе, что станет делать, если этот монстр бросится на нее.
К счастью, когда варл совсем уж было собрался поближе познакомиться с Милией, человек на постели зашевелился, низким, хриплым со сна голосом велел варлу заткнуться и перевернулся на спину. Зверь замолчал, отполз к изголовью, улегся и, положив голову на лапы, изредка поглядывал в сторону девушки одним глазом. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, Милия потянулась к ране. Оказалось, что кто-то туго перевязал плечо прямо поверх пропыленного платья. Под повязкой горел костер, а целая шайка изголодавшихся микробов уже, вероятно, пировала вовсю. Лоб оказался горячим, и просто смертельно хотелось пить. Воды чистой и прохладной, много… или хотя бы чуть-чуть мутной и теплой.
Худшее положение и представить трудно: в плену, ранена и с лихорадкой в придачу или вообще с заражением крови. Впору было жалеть об оставленных апартаментах во дворце и сонме служанок. Мечталось о ванне с лепестками роз и жасмина… Но целую ванну не выпить. И Касандани рядом не было.
Милия пошевелилась. Варл тут же приподнял голову, открыл глаза и ощерился, не издав при этом ни звука, но блеск его длинных острых клыков был более чем красноречив. Девушка замерла, варл опустил голову и снова прикинулся спящим, приглашая Милию к дальнейшим действиям.
Она шевельнула ногой и замерла – история повторилась. Еще одно движение – реакция та же. Это было даже смешно. Стоило Милии пошевелиться – варл тотчас же оскаливался, словно улыбался. Ни дать ни взять профессиональная модель перед объективом. Это издевательство продолжалось до тех пор, пока зверюга не перестала обращать внимание на бессмысленные движения пленницы. Неожиданно подумалось, что не будь температуры, притупившей чувства, она вряд ли решилась бы на подобную игру с псом. Достаточно было вспомнить о том, что во дворце эти животные служили прекрасным средством избавления от «ненужных» людей.
Воспользовавшись невнимательностью сторожа, Милия умудрилась-таки приподняться и сесть.
– Касандани, – тихо позвала она, разглядев чуть дальше от себя несколько теней, похожих на спящих людей. – Касандани…
Варл настороженно повел ухом, но, не услышав более ничего подозрительного, снова задремал. Надеясь, что зверь потерял к ней интерес, Милия решила выбраться наружу, просто вдохнуть свежего воздуха. Благо, выход был совсем рядом. Сжав зубы и кривясь от боли, девушке удалось подняться без особого шума, на легкие шорохи варл просто перестал обращать внимание. Несколько крадущихся шагов – и она у входа. Рука потянулась, чтобы откинуть клапан…
– Стой, где стоишь, – раздался приглушенный мужской голос, – если не хочешь, чтобы я спустил на тебя пса.
Услышав рычание угрожающе близко от себя, Милия медленно опустила руку.
– Теперь повернись и возвращайся на место, – речь пустынника звучала резче и гортаннее, чем у кочевников, но понять было можно, да и кто бы не понял, окажись он в такой же ситуации?
Милия вернулась и села, подобрав под себя ноги. От резкой смены положения перед глазами заплясали пятна, а сидящий напротив пустынник ненадолго раздвоился.
– Ты обманула моего варла, женщина, – в голосе явно слышалось изумление.
– Тебя это удивляет? – проговорила девушка, с трудом ворочая языком, как при сильном опьянении.
– Нет, – ответил пустынник, – радует: умная женщина стоит дороже.
– Мне жаль.
– Что? – не понял он.
– Мне жаль, – повторила Милия. – Потому что, если у тебя нет знакомого лекаря, то на одном уме много не выгадаешь.
– Подойди, – приказал он.
Милия поднялась и неверными шагами – все вокруг качалось – приблизилась к пустыннику… кам. Они встали и вынули из болтающихся на поясе ножен кинжал, их руки взметнулись, и Милия мысленно распрощалась с жизнью. Однако острие разрезало лишь наложенную на плечо повязку. Тем не менее, потрясение и лихорадка поспособствовали тому, что девушка вновь провалилась в темноту.
На этот раз, придя в себя, Милия не спешила открывать глаза. Ее немного знобило, голова была на удивление ясной, и боль в плече совсем не чувствовалась. Судя по покачиванию и поскрипыванию, она лежала на медленно едущей открытой повозке. Слышались голоса, смех, пахло кожей, лошадьми и пылью, а рядом кто-то сидел и тонким голосом уныло тянул песню с однообразным мотивом. Что-то про дороги, бескрайние равнины и суженого, который уехал и все не возвращается к истосковавшемуся по любви сердцу. Внезапно песня оборвалась. Открыв глаза, Милия увидела склонившееся над собой личико Касандани на фоне клубящихся облаков.
– О, дана! Ты вернулась! Хвала Небесам! Этот Демон Пустыни, Хоэ Ксандхар, говорил, что, если бесы беспамятства не отпустят тебя до завтрашнего утра, он велит своим рабам закопать тебя, как умершую.
– Действительно, хвала Небесам, – отозвалась Милия и, приподнявшись, села.
По обеим сторонам тянулся унылый пейзаж Пустынного плато: песок и камни, камни и песок, да еще какие-то колючки, гордо именуемые у кочевников травой. Впереди и позади – длинная, кажущаяся бесконечной вереница повозок, фургонов, телег, всадников и пеших темной лентой резала равнину надвое. Но как мало походил этот караван на мирный обоз кочевников, хотя внешне все было практически таким же. Вот только вооруженных людей с холодными глазами было вдвое, если не втрое, больше, и там, ближе к голове каравана, как сказала Касандани, шла колонна закованных в кандалы мужчин, которых не убили, и женщин, молодых и сильных, способных работать. А следом, на телеге, везли детей.
– Где мы? Куда едем? Кто такой Хоэ Ксандхар, и куда, интересно знать, исчез мой амасаи25? – Милия подобралась поближе к девочке, которая управляла телегой, запряженной парой гнедых тари.
– Где мы? – повторила Касандани, с улыбкой глядя, как девушка пытается завернуться в плащ, поскольку тот, кто накладывал повязку, явно не позаботился сохранить в целости хотя бы часть платья («Выходит, знают уже, кто я?»). – Мы почти в двух днях пути от того места, где на нас напали.
– А кто меня…
– Лечил? У пустынников есть лекарь, знаешь, ты была такая грязная, и он сказал, что не прикоснется к тебе, пока… Ты из Фагии, да? А это правда, что там девушек держат в темных комнатах, чтоб у них кожа была бледная, как королевский мрамор?
– Касандани, погоди, ты всегда так трещишь или это специально для меня?
– Прости, просто я так обрадовалась, что ты жива.
– Ты не знаешь, где мой амасаи? – снова спросила Милия; в широком поясе были спрятаны оставшиеся драгоценности и… вестал.
– Забудь о нем, дана. Пустынники выпотрошили все, что можно было, и у живых, и у мертвых. Даже серебряные сережки из ушей у малышни повыдирали, ненасытные. А их шейт26, это вроде нашего ванха, Хоэ Ксандхар, вот уж мерзкий тип! Как увижу, так и хочется рожу его гадкую исцарапать, а был бы нож, – подбородок Касандани задрожал, и она отвела глаза, – убила бы… За отца убила бы, гада…
Милия коснулась вздрагивающих плеч Касандани, и к горлу подступил комок. Шмыгнув носом, девочка сухим, бесцветным голосом рассказала, что случилось после того, как пустынники настигли кочевье ванха Саура.
Бой был недолгим. Напавшие просто задавили числом. Тех, кто сдался, тут же заковали, а пытавшихся сопротивляться – убили. Пожилые, умудренные опытом люди были в почете у кочевников, они были сванами, старейшинами. К ним приходили за советом, они знали, когда устраивать свадьбы, кого назначить ванхом, когда и с кем торговать… А в граи27 пустынников никогда не встретишь мужчин или женщин старше шестидесяти. Старый человек для них обуза, и его убивают, когда приходит время, если он не уходит сам. Именно поэтому, разобравшись с воинами кочевников, пустынники согнали в кучу всех старых людей и перерезали, как скот. Некоторые даже, смеясь, показывали дружкам свои «лучшие удары». Так же поступили с маленькими детьми, тяжело раненными мужчинами и женщинами, которые пытались защитить своих малышей. А затем закованным в кандалы кочевникам велели собрать всех убитых, разрубить одну из телег, обломками и всем тем скарбом, который пришелся пустынникам не по вкусу, обложить тела и поджечь.
– Тебя тоже хотели бросить в огонь, дана, ты была в крови и без памяти, но ванх Саур сказал, что ты благородная. Демон Пустыни, видно, хочет вернуть тебя семье за выкуп.
– У меня нет семьи, Касандани.
– А муж или жених?
– Я сбежала от него накануне свадьбы, – ответила Милия, улыбнувшись уголками губ, и вытерла слезы, вызванные рассказом девочки. – И, кроме того, я вовсе не благородная, так что нечего звать меня даной. И я не из Фагии и ничего не знаю о том, как там обращаются с девушками. А если ты и дальше будешь задавать столько вопросов, я… Я тебя выдеру, несносная девчонка!
Касандани даже рот открыла. Но, похоже, угроза порки не казалась ей слишком страшной или она просто не считала Милию способной на это, поскольку…
– Но у тебя такая светлая кожа! – за этим последовал хлопок по лбу. – Какая же я дура! Ты из Сойла, да?
Милия вдохнула, выдохнула и невероятно спокойным голосом, который сделал бы честь любому удаву, сказала:
– Вероятно, мой отец был сойлийцем.
– Ну, это ничего не меняет, – с видом знатока сообщила девочка.
– А как ты оказалась рядом со мной?
– Кто-то же должен был за тобой ухаживать! И потом, я была вместе с тобой до… Ну… Они подумали, что я – твоя служанка. Я и не отпиралась, не очень-то хочется месить пыль с цепями на ногах. А лекарь пустынников старый, ему за всеми не уследить, у них ведь тоже раненых полно. По-моему, он немного не в себе, этот лекарь. Я бы на его месте давно сбежала, а то тюкнет кто-нибудь добряка по лысеющей макушке.
– Может, ты знаешь и то, куда мы направляемся?
– Еще бы! Нас везут в Сор-О, на Большой невольничий рынок. Мы же теперь рабы Хоэ Ксандхара. – Касандани сбросила платок, оттянула край выреза и, выставив левое плечо, показала Милии багрово-черный рубец клейма – литерный знак «хаб», первый в слове «хафадстах» – «невольник, раб». Кроме того, на запястье девочки появилось новое украшение. Это был тонкий металлический браслет, на котором значилось имя раба и его владельца.
«У Исиды был ошейник. И такое же клеймо».
Милия невольно потянулась к своему раненому плечу. У нее не вызывало сомнений то, каким образом помечают работорговцы свой товар: такой след могло оставить только каленое железо.
– Не бойся, тебя Демон Пустыни велел не клеймить. Это хороший знак.
– Кого же благодарить на этот раз: Небеса или Священную силу? – буркнула девушка, сжав в кулаке бордовый бархат плаща.
Откуда-то из глубины поднималось волна раздражения, и Милия вдруг отчетливо поняла, что не прочь кого-нибудь убить. А в первую очередь того, кто втянул ее в эту невозможную историю в красных тонах.
«Ваша кровь такая же красная, господин Солар? Или белая, как ваше лицо?»
Впереди раздался свист и крики, и повозки стали постепенно останавливаться.
– Что это?
– Привал, – ответила Касандани и натянула вожжи. Тари остановились, тут же принялись похрапывать и даже пытались поглядывать на возницу, требуя пищи и воды. Касандани соскочила с телеги, держа в руках две сумки с насыпанным туда кормом, и поочередно надела их на морды тари. Лошадки довольно захрупали чем-то, Касандани вернулась за широким ведром, налила туда воды из огромного кожаного бурдюка и опять пошла к тари, а Милия легла и принялась смотреть на лениво перекатывающиеся волны облаков.
Не прошло и десяти минут, как откуда-то сбоку послышался сухой надсадный кашель, сопровождающийся звуком волочащейся по земле цепи. Милия привстала и увидела невысокого пожилого мужчину с лицом цвета обожженной глины и в столь живописных лохмотьях, что нельзя было определить, чем являлась его одежда в лучшие времена. Поверх «костюма» через плечо была перекинута видавшая виды холщовая сумка со множеством карманов и карманчиков. Венчала весь наряд потрепанная соломенная шляпа, из-под которой торчали редкие длинные седые волосы, больше похожие на пружины. Под картофелиной носа красовались жиденькие красные с проседью усы и такая же бороденка, а над живыми темными глазами нависали огромные кустистые брови. Старик снова закашлялся, и на его глазах выступили слезы.
