Мара Вересень
Сны о красном мире
Стена коридора метнулась навстречу. Кайл едва успел выставить руку, чтобы не приложиться о камень, отполированный до блеска. Пришлось остановиться и дать возможность глазам избавиться от разноцветных пятен, преимущественно белых с легким оттенком голубого. Цвет Силы Сарона. Плохо приживается «подарочек», хотя, в принципе, еще и суток не прошло… да и спать приходилось все больше урывками, зато сил потрачено… Тут не только к стенам – к полу начнешь, как к родному, прижиматься.
Мутило. Кайл выудил из-за пояса тряпицу и привычно прижал к носу. Хорошо хоть в коридоре никого не было, а то мигом бы в лазарете оказался. Одно хорошо: Солар теперь точно знал, где Милия. Знание пришло само по себе, как будто, Уходя, Мастер Света вложил его в Дар, если, конечно, такое вообще возможно. Поэтому-то и пришлось прервать «разговор» с Всезнающим. Еще понял, что тот – назвать его отцом язык не поворачивался – не станет ничего делать, потому как, скорее всего, уже поздно и следы памяти о формуле затерялись среди других воспоминаний, как старых, так и новых, оказавшихся там с его, Кайла, подачи.
План действий выстроился в голове за считанные мгновения, и если вначале еще можно было остановиться, то теперь уже все равно поздно, потому что под широким плащом Хранителя, прижатые рукой к телу и надежно скрытые от посторонних глаз не только алым бархатом, но и иллюзией отсутствия (спасибо Мастеру Солту за урок) находились таблицы Перехода и карты-диаграммы Сил участков Тер и Тени с обозначенными на них Постоянными, Перемещающимися и Новосотворенными, не старше четырех лет Тер, Дверьми. Не все, все Кайл не в состоянии был бы унести, только те, что могли понадобиться сейчас. Оттолкнувшись от стены, Солар пошел дальше. Времени снова было в обрез, но на этот раз он был более чем уверен, что все получиться. Даже если хватятся таблиц, даже если обнаружат, что идущий в его комнату – не он сам, а немая, бездумно шагающая копия, даже если кого-нибудь ненароком потянет пройтись по лестнице, по которой он сейчас спускается и которой практически никогда не пользовались, и даже если стоит кто-нибудь у двери в каморку, где коротают часы проходящие Испытание и наказанные и где находится сейчас Милия, у него все равно будет возможность реализовать задуманное.
У нужной двери – найти ее не составило труда – никого не было. Отсутствовал и незримый наблюдатель – Всезнающий оказался слишком самоуверенным. А что касается замка, так его и вовсе не существовало. Никто из временно обитающих здесь никогда не покидал комнату до истечения назначенного срока и после, если за ним не приходили.
– Я боялась, что не увижу тебя, – сказала Милия, когда Кайл вошел, и осталась стоять посреди комнаты, не решаясь подойти. Старалась держать себя в руках, но беспокойные глаза выдавали волнение, скользили по фигуре Солара, как будто боялись остановиться. На лицо, на руки, в сторону, в пол, в глаза, снова в сторону и на руки…
– Я испугалась и… мне было так неловко, когда Рейн вошла…
Глаза, губы, руки….
Кайл не удержался и сгреб ее в охапку, не обращая внимания на то, что таблицы, лишившиеся поддерживающего их плеча, шелестя, посыпались под ноги.
Нельзя… На это нет времени…
…Время тонкой нитью ручья струилась по равнине Вечности, огибая случайные препятствия, вихрясь во впадинах. Из ниоткуда в никуда. Встал у нитки странный человек неопределенного возраста, оперся на посох – кривую палку – подумал, вглядываясь незрячими глазами неизвестно куда, присел, улыбнулся и опустил широкую, изогнутую ковшиком ладонь в ручей. Брызнула вода на сухую, словно выдубленную, кожу, наполнила ковшик и, просочившись сквозь пальцы, потекла себе дальше. Поднес человек ладонь к губам, но не выпил – оставшимся жажду не утолить. Разжал пятерню, а вода… не вода, пыль – струйкой вниз. Только камни припорошила…
Когда Милия, задрожав, обмякла в его объятиях, Кайл отодвинулся и потер глаза. Будто пыль попала. Сердце все еще сладко колотилось от пережитого, а лежащая рядом девушка гладила его по обнаженной груди, нежно целуя шрам. Не будет теперь покоя, если случится снова оказаться в комнатке для Испытания, – слишком много ярких воспоминаний.
Попавшиеся на глаза таблицы безжалостно вытолкнули Солара в реальность.
– Время, – проговорил он, вскочил и принялся лихорадочно натягивать на себя одежду. Бросил Милии «одевайся» и стал разбирать лежащие на полу бумаги. Найдя нужное, метнул взгляд на девушку – оделась: платье, одолженное Рейн, и старый плащ Посвященного, в глазах недоумение и обида.
Порывшись в столе, Кайл нашел в одном из ящиков старый помятый тубус без крышки, затолкал в него туго свернутые таблицы и карты – едва влезли – и протянул Милии руку.
– Идем.
– Кайл…
– Потом.
Закрылась за спиной дверь комнатки. Пальцы Милии подрагивают в руке – наверное, сильно сжал. По лестнице в Зал Света никак, и камерой Ливита нельзя – увидят, оставался портал. Опасно, заметят, зато быстро.
В глазах у девушки зарябило. Кто-то схватил ее за шиворот, в мгновение ока выдернул из мрачного коридора и поставил в странном треугольном зале с мерцающими, как мыльный пузырь, перегородками, за которыми смутно угадывались какие-то помещения. Испугаться просто не было времени, да и Кайл… Уже не рядом, занимается чем-то непонятным, как будто прыгать из одного места в другое для нее в порядке вещей.
«Особенный! Черта с два! Такой же, как все. Получил что хотел, и поди, детка, погуляй, я занят своими оч. важными мужскими делами… Дура! Дура!»
Милия стояла, глотая злые слезы, и буравила взглядом спину Солара, в спешке двигающего какие-то рычажки по обе стороны от толстой каменной рамы со вставленными в нее без всякого порядка черными угловатыми камнями.
– Кайл…
Поднял руку со скрещенными средним и указательным пальцами. Вроде как «минуточку» сказал. Но Милии молчать не хотелось. Неизвестно откуда всплыло чувство вины, неуверенность в себе и слишком похожее на правду подозрение относительно всех этих его действий перед каменной рамой молчать не давали. Ей просто необходимо было выговориться, даже если он и половины не услышит.
– Я не знаю, что на меня нашло тогда. Побежала… Злилась непонятно на что… И вдруг этот… зов, вернее, я его слышала все время, с тех пор, как ты меня привез сюда. Честно, я не хотела поддаваться, так вышло. Все вокруг было такое… чужое, и Рейн… А ты… Знаешь, у меня было чувство, словно крылья за спиной выросли. Я… я даже, кажется, видела их… нет, не видела – знала, знала, что они есть. Оставалось только руки поднять, но ты так испугался, и я… А потом свет… Он шел сквозь меня, и было так тепло и… радостно… Золотой свет вместо крови! И что-то во мне… другое, не мое… Наверное, это похоже на бред сумасшедшей. Я иногда даже думаю, что все так и есть, что я просто больна, но этот бред ужасающе реален, как… как исчезнувшая с появлением Звезды тень. А может… может, я на самом деле умерла тогда, когда Сарк…
Кайл замер. Слушал все-таки.
– Я же знаю, – почему-то шепотом произнесла девушка, – я почти умерла там, в тумане, сама превратилась в туман… Знаю. Как с крыльями.
Солар обернулся и понял, как был прав, решив отправить ее обратно в Тень. Милия была на грани. Глаза выдавали. Не каждому по силам пережить смерть и новое рождение. Хотя пережить-таки можно, а вот осмыслить… Наверняка Мастер Света приподнял бы бровь, изучая ее карту Сил – зыбкое, неустойчивое полотнище из двух оттенков золотого, нежного и насыщенного, густо-алого и какого-то мертвенно-серого.
– Ты не умерла, я… мне пришлось..
– Отдать часть своей жизненной силы, знаю, мне говорил это Мастер с меняющими цвет глазами, Зейт. Это он увел меня из коридора, а потом долго объяснял, чего мне не стоит делать с… с тем, что нечаянно оказалось у меня, и все равно…
– Нет. Ты слишком реальна для духа! – шутка оказалась нелепой и неуместной и вызвала на лице Милии горькую усмешку. – Ты человек Тени, наше солнце не имеет над тобой власти.
– Это нелогично. Я видела свою тень до Появления.
– Это другое. Это – тень Силы, твоя суть.
В глазах девушки возник вопрос, но объяснять было некогда. Высшие силы и так слишком щедры с ним сегодня. Камень вестала на груди Милии бился в плену белого золота, придавленный старым, как мир, символом – три кольца, оплетенные вокруг четвертого, а в центре литерный знак «сой» – «странник». Знак был похож на идущего человека. Иногда, на старых изображениях, над «головой» идущего встречалась точка, тогда к имени знака прибавлялся звук-доля «л», и «странник» превращался в «пришельца». Неужели девушка не чувствует пульсации камня? Нет, чувствует, потянулась к весталу рукой. Поняла.
– Одна? – слово камнем легло на грудь Солара, продавило слабую плоть и ухнуло вниз. Круги пошли, как по воде. Чувства бились в окружающие их монолитные стены разума и, обессилев, отступали. Снова накатывали….
Воздух в кольце портала задрожал и пошел мелкой рябью. Кайл шагнул к Милии, взял за безвольную руку и подтащил к открывающейся Двери. Встал за спиной. Совсем как тогда. С той лишь разницей, что теперь девушка боялась вернуться в мир, в котором родилась и жила. Кайл сунул под плащ Милии тубус и прижал ее рукой. Сердце под бордовым бархатом старого плаща билось медленно, в такт весталу, и Солар нежно и ободряюще поцеловал макушку со спутанными после торопливых любовных утех волосами.
– Ты придешь за мной? – сказала так, как будто собственноручно кромсала ножом свое сердце. – Придешь?
– Ты придешь сама, чуть позже, когда все успокоится. Тебе нужно вернуться дом… в Тень, исцелить душу. Тер ранила тебя слишком сильно. Потом ты вернешься, Стейл… Моя очередь ждать.
– Но я не умею! Не понимаю ничего в… этом.
– У тебя есть вестал, карты, часть моей памяти, кровь Сойла и книга, – он протянул куда-то руку, и к тубусу добавился том из библиотеки Наставника Кирима.
– Я не смогу! – голос взвился до крика. И упал до шепота. – Ты убиваешь меня… Анжей!
Страх, боль, прерывистое дыхание, мокрые от слез щеки.
Кайл повернул ее к себе лицом, посмотрел в глаза, поцеловал…
– Найди отца, он поможет.
…и толкнул в ждущую бездну портала.
Вместо эпилога
Ночь придавила спящий город горячим брюхом – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Окруженный раскаленным за день бетоном и размякшими языками асфальта, старый парк изнывал от одуряющей духоты, от которой даже ранним утром не было спасения. Долгий крик вспорол застоявшийся воздушный кисель и угас. Слабый, невесть откуда взявшийся порыв ветра всколыхнул неподвижные, поникшие от жары листья деревьев, запутался в них, затих, словно притаился. Чей-то шершавый темный язык слизнул с неба звезды, одну за другой. Далеко за городом громыхнуло. Потом еще, уже совсем рядом. Чернильное небо прошила голубая ветвистая молния, на мгновение осветив весь парк и фигурку посреди аллеи в длинном странного покроя плаще. Туча с треском лопнула и извергла на истомленный духотой воздух целый океан воды.
Девушка медленно брела по тротуару, почти скрывшемуся под мутным потоком. Промокший и враз потяжелевший плащ гнул к земле, лип к ногам вместе с подолом платья. Плечи вздрагивали от беззвучных рыданий, вода, летящая с небес, методично смывала с волос и одежды чужие, не нужные этому миру запахи, с лица – слезы и вкус поцелуя – с губ… Милия прижала ладонь ко рту… Все, поздно, ничего, кроме безвкусной жидкости. Осталась только память. Своя и чужая. И овеществленное подтверждение того, что Тера не бред: вестал, браслет с рубинами, мятый старый тубус, плотно набитый тонкой розовой бумагой с головоломными знаками, книга Кирима да промокший плащ на плечах.
«Спрячь, а лучше сожги…»
Засмеялась. Зло и горько одновременно.
«Сожги… Прах к праху, пепел к пеплу».
А еще осталась боль и обида. Много-много боли, обиды и горечи.
«Силы, движущие Мирами…»
Тяжелые капли сорвали с губ рыдание и вплели его в мутную круговерть под ногами.
«Боже…»
Дверь квартиры с сиротливо болтающимся на ней обрывком бумажной ленты с невнятной печатью оказалась незапертой. Из прихожей дохнуло сыростью и запахом нежилого помещения. В зале горел свет. Рядом с диваном стояли чемоданы и раскрытая дорожная сумка. В кухне кто-то возился, потом затих, услышав то ли звук открывшейся двери, то ли шум воды, капающей с плаща на пол.
– Кто там? – голос мужской, кажется, знакомый. И память услужливо вытаскивает из своих недр лицо молодого следователя Зарова.
А вот и он сам. Шагнул в коридор и отпрянул, будто призрак увидел. Глаза распахнулись, кухонное полотенце медленно выскользнуло из рук.
– Вы!
– Я, – ответила Милия своему отражению в глазах мужчины. – Наверное…
Часть 2. Тень
Вместо пролога
Впервые за много лет Ему приснился сон. Это было неспроста. Да и сам сон был не прост. Посреди гигантской пустынной равнины, рядом с тонкой ниткой ручья, подогнув ноги и опираясь на посох – простую неошкуреную палку – сидел старик и смотрел из-под кустистых бровей. Смотрел, не моргая, с укором и жалостью, долго и терпеливо, как будто ждал чего. А глаза странные, черные и глубокие, как омуты, а в глубине вроде течет что-то, шевелится… К горлу комком подкатила тошнота, но стоило пнуть видение прочь из головы, все прошло, только во рту остался гадкий привкус кислятины.
Сарк сплюнул прямо себе под ноги, на пол, ни мало не заботясь о чистоте. По поверхности ковра прошла рябь, и плевок исчез. Ковер и пол, на котором он лежал, были ненастоящими, как, впрочем, и сам дом, и все, что в нем находилось. Иллюзия. Не Его, иначе Сарк не мог бы пользоваться вещами. Правда, иногда он ловил себя на мысли, что и в самом деле считает это домом. Но не сейчас. Сон вывел Его из равновесия. Мастер вскочил с кресла и резко взмахнул руками. Обстановка, стены, пол, потолок – все стало расползаться в стороны, становясь тем, чем было изначально. И к тому моменту, когда руки Сарка опустились, вокруг был только туман, сырой и вязкий, как болотная жижа, цвета живой плоти, лишенной кожи, его дыхание было приторным, пульс – похожим на судороги. Казалось, ему тоже было не по себе. И причина была той же – сон.
Мастеру Иллюзий было достаточно лет, чтобы сбрасывать со счетов подобные вещи. Видение должно что-то значить… Туман заволновался, меняя оттенки. И не ответил. Не не хотел – не знал. Впервые.
Пожелав себе кресло, Мастер сел в еще неоформившиеся клубы цвета меди и закрылся. Ему хотелось подумать. Конечно, воспользовавшись возможностями тумана, Он быстрее пришел бы к выводам, но одновременно получил бы столько ненужной информации, что потом пришлось бы долго вычищать память от этого мусора, а кресло… Сарк пока еще в какой-то мере ощущал себя человеком и размышлять предпочитал сидя, пусть даже вокруг нет ничего похожего на кабинет.
Откинувшись на спинку, Мастер прикрыл глаза и позволил мыслям течь свободно и неторопливо. Старик из сна был незнаком, а вот то, что таилось в его глазах… Однажды Сарку довелось видеть подобное. Воспоминание потащило за собой серую ленту страха, хотя Мастеру казалось, что это чувство давно угасло в нем, оставив лишь свой зародыш – инстинкт самосохранения.
Вряд ли в Сойле предполагали в мальчишке такие возможности. Больше всего настораживало, что Сила, переполнявшая в тот момент новоиспеченного Хранителя, была совсем не похожа на ту, что дает туман. А ведь зерно в Соларе было, вне всякого сомнения, Сарк чувствовал его так же хорошо, как и свое, уже давно пустившее в его сознании многочисленные побеги.
Солар, Солар, Солар… Как ни поверни – везде он, не друг, сын того, кого в полной мере можно считать врагом; того, кто завоевал любовь единственной понравившейся Ему женщины; того, кто отнял сладкое бремя власти; того, кто Изгнал Его из Сойла, почувствовав сильного соперника; того, кто с завидным упрямством вмешивался в Его планы сам или с помощью своих кукол; того архиблагородного, великодушнейшего и справедливейшего, кто сделал из собственного сына подопытную копию. Солар – ключ. Знать бы, где та дверь, которую он открывает?
Дверь…
Универсальная формула перехода Альдо оказалась далека от универсальности, что еще раз подтверждало отсутствие абсолюта в чем бы то ни было. Подпространство было подвластно Сарку так же, как созданные Им самим иллюзии. Оно покорно открывало перед Ним все Двери-Между-Мирами, все, кроме той, что была нужна. Потратить больше года на то, чтобы оказаться в исходной точке! Сойл, настоящий, а не этот жалкий осколок великого, вонзившийся в каменистую почву Тер, как колючка пыльника, впившаяся в голенище сапога пешего путника, был по-прежнему недосягаем. То ли того, что Мастер знал об истинном Сойле, было недостаточно, то ли Он, как ни прискорбно, оставил без внимания нечто чрезвычайно важное, когда извлекал формулу перехода из памяти внучки Мастера Координатора Альдо.34
Милия… Еще один ключ. Два ключа – две двери. Или, может, одна?
1
Она сидела на подоконнике в коридоре, прижавшись виском к холодному стеклу большого окна с короткой казенной тюлевой занавеской. На улице шел дождь, спорый, с крупными, тяжелыми каплями. Они летели с серых, набухших влагой небес, и разбивали свои гладкие водяные лбы о стекло. Каждый удар – пульсация крови в висках, каждый толчок – воспоминание. Обрывки памяти собирались в цепочки и нити, сплетались в косы и кружева – не разберешь, где прошлое прошлое, где прошлое настоящее, где прошлое будущее, то есть, возможное будущее, которое почти сбылось.
Прошлое прошлое и прошлое настоящее имели четкие границы. Первое закончилось в дождливый ноябрьский вечер в темном проходе между домами, когда она, возвращаясь с работы домой, наткнулась там на свое проклятие с черными глазами по имени Кайл Анжей Солар. Второе резко оборвалось, когда тот же Солар вытолкнул ее из красного мира Тер в Тень, серый земной мир, наказав возможностью самой разбираться в произошедшем и считать тараканов. А сейчас было настоящее со своим настоящим прошлым, настоящим настоящим и настоящим же будущим, чьи хвосты тянулись далеко за горизонт, теряясь в дождевой завесе. Спокойно, однообразно, привычно – надежно. А что еще надо? Только дождь все стучит и стучит, играя на стеклах осенний марш. Каждый удар – пульсация крови в висках, каждый толчок ― …
Первое воспоминание – белый, холодный и белый больничный потолок, который ни с чем не спутаешь, и запах, специфический запах дезинфицирующих средств, металла, кафеля и казенного белья. Этот запах тоже ни с чем не спутать. Приглушенные голоса у постели: врач, медсестра и родители матери. Взгляд бабушки полон боли и невыплаканных слез, глаза деда смотрят с прохладцей, почти с осуждением и, тоже, с болью, но другой, старой. Губы сжаты, как будто он боится вертящихся на языке слов, вот только глаза молчать не заставишь: «Я знал, я говорил, все кончится этим!» ― чем «этим»?
Второе воспоминание наступает первому на подол длинной, волочащейся по вытертому линолеуму рубахи. Место действия почти то же – больница, другая. И герои те же плюс один. Мама… Тоненькая, словно высохшая, женщина в платке… Глаза – огромные зеленые озера – глубоко запавшие, окруженные темными тенями. Поверх одеяла – худая рука с трубкой капельницы. А еще улыбка, печальная, добрая, уставшая. Дрожащий бабушкин голос над ухом: «Идем, мама хочет отдохнуть», ― и бабушкина же рука, настойчиво тянущая из палаты в коридор.
Почему-то тогда не было страшно, страшно стало сейчас, когда пришло осознание одиночества, бродившее по пятам сначала за девочкой-подростком, потом за девушкой и нагнавшее именно в тот момент, когда она отыскала своего отца в больнице для душевно больных. Вот уж парадокс, люди сходят с ума, теряют разум, а им пытаются лечить душу! Девушка улыбнулась. Улыбка вышла кривая. Все-таки тяжело бывает признать, что еще немного и она сама оказалась бы в подобном заведении.
Вспоминание третье – снова о матери. Весна в разгаре. Ясно, безветренно. Солнце припекает в макушку повязанной черным траурным платком головы. Впереди стоит бабушка, заслоняя собой тело лежащей в гробу матери, и Милене видны только ноги, обутые в новые белые туфли да подол бежевого платья, тоже нового. Бабушка долго стоит, плачет и целует лицо своей мертвой дочери, потом неожиданно оборачивается и подталкивает Милену вперед себя. «Попрощайся с мамой, детка. Поцелуй», – прерывающимся от рыданий голосом говорит она, и девочка, уже почти девушка, послушно склоняется над пергаментно-желтым лицом чужой женщины, лишь отдаленно похожей на мать… Она не смогла. Старалась, но не смогла, не нашла в себе сил прикоснуться губами к ее лицу. Притворилась, что поцеловала, и отошла, с глазами, полными слез, ― стыд жег сильнее утраты. Кто-то без конца подходил, говорил что-то, скупо обнимал, а Милена ничего не видела, не разбирала лиц из-за мокрой пелены перед глазами. Из ямы, в которую опускали гроб, тянуло холодом, будто весна, наткнувшись на кучу кладбищенской земли, застыла рядом с девочкой, потом тихо взяла ее за руку и увела прочь, за невысокую ограду, окружавшую место упокоения, и дальше, по желтой песчаной дороге к деревне…
Поплыла, смазываясь, картинка, и дорога обрела другие очертания и другой цвет. Девушка отпрянула от стекла, разрывая связь с потоком воспоминаний, коснулась виска, впитывая теплыми подушечками пальцев прохладу, а вместе с ней – недозволенные, запретные образы. Им не было места в ее теперешней, настоящей жизни. Сердце билось учащенно, Милена оглянулась: серовато-сумрачный коридор был пуст. Ждать – это все, что ей осталось.
У четвертого воспоминания было свое лицо – открытое, располагающее к доверию; и свое имя – Олег. Олег Романович Заров, следователь: внимательные серо-голубые глаза, нос с горбинкой, светло-русые волосы. Спаситель, друг, любовник.
Хозяйка, сдававшая Зарову квартиру, уезжала жить к дочери, а выкупить две комнаты с кухней и прихожей, в которых он жил без малого восемь лет, на тот момент не было ни какой возможности и, так как покупатель нашелся быстро, съезжать пришлось в авральном порядке. Вот почему он оказался в квартире Милены, когда она вернулась. Это был очередной подарок Судьбы, наиболее удачный из всех предыдущих. Страшно подумать, что случилось бы, окажись девушка в ту ночь одна…
Откуда-то издалека слышался голос Олега, немного отстраненный, немного встревоженный, такой, каким становился всегда, когда рассудительный и здравомыслящий следователь Заров не мог чего-то понять, объяснить. И не смог бы, наверное.
– Я не успел прийти в себя от твоего внезапного появления, как ты неестественно всхлипнула и, уронив книгу и что-то еще, стала оседать на пол. Я усадил тебя на стул и понял какой мокрой была твоя одежда, с нее просто ручьями текло… Стою как дурак. Сорвался, побежал за нашатырем, возвращаюсь – вроде в себя пришла, глаза открыты. Ну, думаю, все в порядке и тут… не знаю, как и сказать… смотрю, а у тебя зрачки огромные – радужки не видно – в каждом словно по водовороту. Потом тебя затрясло, кровь носом пошла, черная почти… Вот тогда я действительно испугался, бросился скорую вызывать… – тяжелая рука с чуткими, подвижными пальцами скользит по волосам, отгоняя остатки ночного кошмара, который Милена конечно же «не помнит», потому что Олег не понял бы, а ей – слишком тяжело вспоминать.
И сейчас тяжело.
Тот год был, вероятно, порогом, который должен перешагнуть, преодолеть каждый тяжело больной человек: выдержит – будет жить. Два месяца она провела в больнице. Врачи так и не смогли поставить точный диагноз, а в том, что было понаписано в ее карточке, не каждый специалист сходу бы разобрался. Девушку даже не лечили, наблюдали и не давали умереть, хотя, видит Бог, порой очень хотелось. Странные приступы повторялись неоднократно, сначала через два-четыре дня, потом реже. И всякий раз, возвращаясь с той стороны, Милена вспоминала что-то новое. Много всего, в том числе и об отце, но в этих видения ей никогда не удавалось рассмотреть его лицо – был только голос, фигура и нечто, что кто-то чужой в ее голове назвал цветом Силы.
А еще были сны. Свои и не совсем.
Она отказывалась спать, боялась. Не спала по несколько суток, пока не начинала путать реальность с прошлым, проваливалась в полузабытье. Было страшно потерять контроль над тем, что досталось от Солара. Человек с меняющими цвет глазами и таким же неопределенным голосом, сойлиец, Зейт, Мастер Трансформы, рассказывая ей о перевоплощениях, вряд ли хотел запугать, просто был на редкость прямолинеен и предельно честен, настолько, насколько владел способностью изменяться. Хотя, как знать, возможно, это была всего лишь одна из его многочисленных личин.
А Олег… Помнить о нем тоже было нелегко. Не потому, что Милена его любила, вовсе нет, потому, что любил он, и девушка чувствовала болезненную вину за несложившееся…
Такое же холодное оконное стекло, почти тот же дождь. У Милены мокрые щеки. Олег только вошел, долго молчал и смотрел, словно хотел найти в ее лице что-то очень нужное ему и не находил. Шагнул ближе.
– Ты плачешь. Почему?
– Дым.
Олег почему-то смутился, как будто при нем вдруг неуместно и пошло пошутили.
– Какой дым?
– Угли тлеют, дым глаза ест, отсюда слезы.
– Что еще за угли?
– Моя… любовь.
– Ко мне? – Он изо всех сил пытался понять.
– Нет, что ты. Ты – друг. Друг, друг-ое… Понимаешь?
– Нет. – В голосе усталость.
– Вот и я тоже. Не понимаю.
Потом долгая пауза, почти бесконечная.
– Знаешь, – его голос срывается от волнения, – я, наверное, уйду…
– Да. Уходи. Так будет лучше.
Милена не обернулась и не взглянула. Слышала, как Олег собирал вещи, как открыл входную дверь, слышала, как он остановился на пороге, ненадолго, и как ушел, аккуратно прикрыв дверь за собой. Щеки были сухие, а из оконного стекла на Милену смотрело призрачно-серое отражение с пустыми глазами. Тень…
Звук закрывшейся двери странным образом вырвался из хитросплетений памяти и глухое злорадное эхо проволокло его по коридору из конца в конец, цепляясь за ромбы плохо пригнанного паркета.
– Милена Владленовна, – голос глухой, как коридорное эхо, – простите, что заставил ждать.
Главврач, сутулый, худой, неопределенного возраста мужчина с пегими волосами и большими острыми ушами больше походил на вампира, чем на лекаря человеческих душ. Его серые глаза впились в лицо девушки. Смотреть было легко – отвернуться сложно, как будто в каждом зрачке таилось по пучку тонких стальных коготков.
– Идемте, – продолжил врач спустя полминуты. – Дождь закончился, и ваш отец… может быть, ваш, – поправился он, – наверняка в парке.
Милена кивнула и пошла рядом.
– Признаться, меня несколько удивил ваш визит.
– Почему же? – спросила девушка.
– В ходе нашего вчерашнего разговора, мне показалось, что вы не захотите… общаться с Адоли, особенно после моего рассказа. Ведь вы ничего, кроме имени, не знаете о своем отце, даже не помните, как он выглядит. Даже если бы и помнили… Столько времени прошло, люди меняются, особенно те, кто болен так долго.
– Я не стану с ним говорить, просто посмотрю. Пройду мимо и посмотрю. Только, пожалуйста, можно, я сделаю это одна, без вас?
– Хорошо, ― неожиданно легко согласился мужчина, – хотя это не самая лучшая идея. Его никто никогда не навещал, он не общается с другими больными, ест один. Пришлось даже поместить его в отдельную палату. Остальные пациенты отчего-то боятся его, отказываются входить в комнату, если он там. К персоналу относится снисходительно, даже где-то покровительственно, а меня прозвал Мастером Теней… ― Врач продолжал рассказывать, повторяя то, что говорил ей вчера.
В маленький поселок в пятнадцати километрах от деревни маминых родителей Милена приехала под вечер и больше получаса прождала у ворот больницы человека с режущей ухо французской фамилией Вальмон, который мог знать об отце.
«Мне показалось»… Ну не прыгать же было от радости прямо в кафе, куда девушка затащила «побеседовать» не слишком в общем-то сопротивляющегося доктора, особенно после того, как он рассказал ей, что находящийся в стенах заведения некий Адоли называет себя Влайдом Леном Альдо, Мастером Координатором.
– Ну вот, мы и пришли, ― сказал Вальмон.
Скрипнув ржавыми петлями, закрылась дверь. Милена стояла на широкой терассе. Мокрый сумрак осеннего утра облепил лицо и усеял волосы, плащ и руки водяной пылью.
– Он почти не выходит, когда солнечно, ― вдруг сказал врач, только в сумерках или когда, как сейчас, пасмурно или облачно… Идите по дорожке, видите, вон там, на скамейке? Я буду здесь, покурю пока.
Девушка быстро, почти бегом, оставила позади террасу, две ступеньки, ведущие в парк, несколько квадратных бетонных плит дорожки, к которым прилипли дырявые сердечки лип, и остановилась. Постояла, успокоилась. Медленно пошла к скамейке, на которой, ссутулившись и глядя куда-то перед собой, сидел мужчина в полинялом плаще поверх пижамы и шапке, из-под которой торчали длинные седые ― серые ― пряди. Лицо тоже было каким-то серым. Скорбно опущены вниз уголки тонкогубого рта, щеки изрезаны морщинами. Особенно много морщин в уголках глаз.
Она хотела пройти мимо, взглянуть и пройти, но поравнявшись со скамейкой, замерла. Старик продолжал сидеть в той же позе, никак не среагировав на появление Милены. Голос не слушался, и ей пришлось…
Девушка не знала, откуда это взялось, вернее, откуда взялось ― знала, и знала ― от кого, только не знала, где пряталось и что случится, если враз отпустить поводья. Впрочем, совсем отпускать было не нужно, достаточно немного ослабить…
Почувствовав, что коленки подгибаются, Милена наугад шагнула к скамейке и почти упала на нее. Перед глазами, поверх изрядно пожелтевших парковых лип, остывало яркое переливчатое жемчужно-розовое пятно с золотистой, похожей на звезду, кляксой.
– Здравствуй, дочка. Что ж ты так… неаккуратно отпечаток снимаешь. Вон, Мастер Теней бежит, испугался.
Милена уже пришла в себя и смотрела на… Да, на отца, прямо в его глаза, черные перламутровые бусины, потускневшие от времени, и постепенно осознавала, что последний Ученик ее деда, Мастера Координатора Альдо…
– Уже никто, ― договорил он.
– Я была там, в Сойле, ― быстро заговорила девушка, слыша торопливые шаги Вальмона. ― Я хочу вернуться, у меня есть Карты, таблицы Перехода…
– Это место пьет Силу, как вампир. Мне осталось немного, а потом я получу тень и стану, как он, ― Влайд кивнул на подошедшего доктора. Доброго утра, Мастер Теней.
– И вам того же, ― доброжелательно отозвался тот, расплываясь в улыбке, сделавшись еще более похожим на родственника Дракулы.
– Познакомьтесь, Мастер, это моя дочь, Милия Стейл Альдо. Она уже уходит. Проводите ее?
– Но как же… ― Милена растерянно глядела то на доктора, застывшего в выжидательной позе, то на отца, старательно прятавшего свою суть за серой морщинистой маской с тусклыми бусинами глаз. Ей так много нужно было спросить: и о картах, и о силах, разрывающих на части ее сознание, и о том, как вернуться, и… о маме.
