Сергей Нилус
Сила Божия и немощь человеческая
II. Дивные откровения в сновидениях крестьянской девушки Евдокии
Передо мной старая, пожелтевшая от времени тетрадка в четвертую долю листа старинной, толстой и грубой бумаги; на ней надпись: «Тетрадь иеромонаха Евфимия». На заголовке тетради: «Чудные сновидения девицы Евдокии, крестьянки двадцати пяти лет, бывшие с нею в разные времена ее жизни.
Перевод с французских слов Татьяны Борисовны Потемкиной, которая слышала их от Евдокии на простонародном языке»… а ниже заголовка: «Евдокия, девица двадцати пяти лет, крестьянка княгини Горчаковой (ее деревни в Смоленской губернии)»…
Невольно возникают образы минувшего: великосветская, известная, даже знаменитая барыня высшего русского общества, близкая ко Двору, лично известная и любимая Государями Александром I, Николаем I и почитаемая Александром II, истинно православная христианка, патриотка, богатейшая женщина своего времени – словом, высота знатности и богатства в русском обществе времен крепостного права, а рядом с нею… простенькая, бедная, темная, крестьянская крепостная девушка… Девушка что-то рассказывает, и, надо думать, рассказывает нечто удивительное, настолько чрезвычайное и интересное, что знатная ее собеседница ловит каждое слово и быстро его записывает в свою книжку… по-французски?!..
Татьяна Борисовна – настоящая, хорошая, православная русская женщина и истинная патриотка по своему складу; она хорошо говорит и чувствует по-русски, ну, а писать и думать она может только на языке Боссюэтов и Фенелонов, которые в то время почитались творцами всей образованности и изящества, на том языке, незнание которого в высшем русском обществе не давало права считать себя образованным… Такое уж было время!..
В конце тетрадки отца иеромонаха Евфимия, неведомого мне старца (уже из третьих, а может быть, и четвертых рук досталась мне эта рукопись), подписано: «перевод отца Феофана Комаровскаго».
Итак, четыре личности в свое время заинтересовались тем, что было записано в этой старенькой, ветхой тетрадке: знатная барыня, аристократка, крестьянская девушка, иеромонах, владелец рукописи, и переводчик ее – тоже человек духовного звания, но не из простых, поскольку знал французский язык образованных русских прошлого столетия. Что же это за ветхая деньми тетрадка, которая могла в себе сосредоточить столько живого интереса, который захватил собою внимание столь разнообразных по своему положению лиц?…
Думаю, и ты заинтересуешься этой тетрадкой, мой боголюбивый читатель, когда, сгладив несколько ее старинный слог, но сохранив без всякого изменения ее содержание, я передам тебе поразительную историю. Слушай!
… Когда сравнялось Евдокии девять лет, у нее умерла от родов мать, разрешившись от бремени двойнями. Новорожденные двойняшки так быстро последовали за матерью на тот свет, что их даже не успели окрестить, Евдокия осталась на руках у отца, человека честного и благочестивого, чего нельзя было сказать с такой же уверенностью про покойницу. Отец Евдокии был крепостной крестьянин княгини Горчаковой, едва разумея грамоту, он имел в своем сердце страх Божий, любовь к ближним и святое сознание обязанности перед долгом.
Все, чем был внутренне богат отец Евдокии, он старался воспитать и в сердце сироты-дочки, внушая ей, что закон Божий состоит в том, чтобы удаляться от зла и творить добро, и что только тот человек Богу приятен, кто несет свой крест в терпении и уничижении.
– Я так была в этом наставлена, – говорила Евдокия, – что только это у меня и было, и, когда надо мной насмехались, я никогда не чувствовала злобы и думала, что в эти минуты угождаю Богу. Это мне помогало переносить людские насмешки.
Евдокия росла девочкой робкой и молчаливой и, казалось, не умела сказать двух связных слов, за что и слыла у своих сверстниц дурочкой. Так и звали ее дурочкой, но господа ею были довольны, поскольку она была очень трудолюбива.
Когда Евдокии еще не исполнилось девяти лет, стало быть, при жизни матери, она увидала во сне, что мать ее должна умереть в течение года. Мать была испугана этим сном, а отец бранил ее, что верит снам ребенка; но сон сбылся, и мать Евдокии умерла от родов в том же году.
Отец старался выучить Евдокию молитвам и часто бивал за непонятливость; и, правду сказать, девочка была не из понятливых и вслед забывала мудреные для ее возраста и развития молитвенные слова, но душа ее, видимо, уже умела молиться и настолько была близка невидимому миру, что девочка опять во сне получила приказание сказать отцу, чтобы он перестал ее бить, потому что все, чему он ее учит, она впоследствии узнает и выучит без труда. Евдокия рассказала свой сон отцу, и на этот раз он ей поверил и бить перестал.
В другой раз она видела: будто находится в каком-то большом храме и моет пол.
За работой она приблизилась к церковной стене и увидела в полу отверстие, а в глубине его – гроб. Оказалось подле смышленное с виду дитя, и она спросила:
– Чей это гроб?
Дитя отвечало:
– На вашем языке это гроб, а на нашем покой, там опочивает старец, который в храме этом ежедневно совершает Литургию.
И в самом деле, увидела Евдокия этого божественного старца, совершающего с великим благоговением великое Таинство Вечери Господней и услышала дивное пение. Видела она потом, как старец этот сел как бы для отдохновения на стул у окна и погрузился в благоговейное размышление. Перед старцем на столе лежали благословенные хлебы, и, казалось, он вкушал от них, но не было умаления хлебов. И сказал невидимый голос Евдокии:
– Подойди поближе к старцу: тебе впоследствии предстоит о нем вспомнить!
Подошла она к старцу, упала к ногам его и в умилении омочила их слезами.
Поднявшись с полу, Евдокия просила у старца его святых молитв о себе и о ближних своих.
– Я думала, – рассказывала она, – что меня солнышко освещало, а это исходили лучи света и тепла от лика святого старца.
На старце было черное одеяние, и сердце девочки исполнилось к старцу любовью и невыразимым благоговением.
Несколько мальчиков вывели Евдокию из церкви, указывая ей дорогу, и вид их был так прекрасен, таким сияли они светом, что она подумала – это Ангелы…
– Мне показалось во сне, – говорила потом Евдокия, – что я одна найду дорогу, но мальчики эти, или Ангелы, не оставили меня, а проводили, напоминая мне, чтобы я ничего не забыла из виденного, и даже заставили повторить все по порядку, как было, и запомнить в точности и лик, и одежду старца. Они сказали:
– Старец этот – святой Макарий, а храм, в котором он опочивает во святых мощах в гробнице на левой стороне церкви, – древний Можайский собор.
Евдокию очень тревожила загробная участь ее матери, и она, в тревоге за спасение ее души, неотступно молила Бога, чтобы Он ей открыл посмертную жизнь матери. Однажды после исповеди, в ночь перед причащением, привиделся ей сон: пришла к ней какая-то женщина и спросила:
– Хочешь ты видеть мать свою?
Евдокия ответила, что желает. Тогда женщина эта предложила сводить ее к известному всей Москве Ивану Яковлевичу Корейше, который жил в доме умалишенных и слыл, а может быть – Бог весть – и был великим прозорливцем.
Но, приглашая Евдокию в Москву к Ивану Яковлевичу, женщина сказала:
– Он – колдун и может тебе показать мать твою!
Услыхав слово «колдун», Евдокия во сне от посещения Ивана Яковлевича отказалась, сказав, что нехорошо обращаться к колдунам, ей это строго запрещено отцом ее духовным.
– И в ту же минуту, – рассказывала Евдокия, – я очутилась перенесенной на середину некоего поля, где и увидала два стада: одно стадо состояло, как я почему-то сразу узнала, из десяти с половиной тысячи овец, а другое – из пяти с половиной тысячи; большое стадо было без пастыря, а у меньшого был пастырь и хорошие пастбища. Я попала в малое стадо, и мне среди него было так хорошо, что и выходить из него не хотелось.
– Боже мой! Оставь меня здесь, – сказала я, – нигде мне так хорошо и сладко не было. У нас теперь зима, а тут – что за весна благоуханная!
Но ответил мне незримый голос:
– Не для того ты сейчас здесь, чтобы остаться, а для того, чтобы рассказать на земле обо всем, что увидишь.
Тут мне приказано было взглянуть на большое стадо, состоящее из десяти с половиной тысячи овец, и тот же голос сказал:
– Видишь ты это большое стадо? Оно без пастуха и нуждается в пастбищах: твоя обязанность словом своим и молитвой возвратить сих овец в хорошее стадо и на лучшие пастбища.
«Видно, господа мои, князья Горчаковы, на меня прогневались, – подумала я, – и назначат меня пасти стадо – ведь у нас, крестьян, обязанность эта почитается самой низкой». Только успела я об этом подумать, вместо большого стада овец на миг увидала я собрание людей, скорбящих и тоскующих, а на месте доброго, меньшого стада явились существа, схожие между собой лицами, и такие все молодые, такие прекрасные, что не описать их человеческим словом. Но это лишь миг длилось. Еще увидала я, что два маленьких ягненка, черные и худые, стоят вне обоих стад, стараясь присоединиться к доброму стаду; но все овцы, к которым они приближались, не подпускали их к себе; и слышны были из доброго стада голоса:
– Это – не наши!
Бедные ягнятки эти, отринутые всеми овцами доброго стада, приютились к одной овце одинакового с ними цвета, тоже одиноко и сиротливо стоявшей вне доброго стада. Овца эта испускала жалобные стенания, и место, где она стояла, было холодное, мрачное, и дышалось там с большим трудом и нуждой великой.
И как только увидала я эту овцу, тотчас она изменила вид свой, и в ней я узнала матушку свою, а в двух маленьких ягнятках показаны были мне два рожденных ею близнеца, которые не успели принять Святого Крещения. И – дивное дело! – как только я опознала мать свою и ее детей, вся к ним чувствительность и все о них сомнения превратились в холодность, вместо того явилось желание уйти как можно скорее от этого печального и мрачного места.
И повел меня незримый голос по таким трудным и смрадным дорогам, что я едва в состоянии была идти; но тот же голос сказал:
– Потрудись и ты – Я страдаю более тебя; а затем Я покажу тебе дела еще более дивные.
Ведомая каким-то длинным проходом, я, услыхав жалобные и громкие стенания, спросила:
– Откуда исходят эти стоны?
Было мне сказано:
– Это страждущие во аде души грешников.
Я попросила:
– Господи! Покажи мне это место вечных страданий!
И голос ответил:
– Я тебе покажу многое.
Была я подведена к краю огромной пропасти, и незримый мой спутник сказал:
– Ты увидишь здесь страшные мучения.
И увидала я в пропасти той народ, кипящий как бы в негашеной извести, и, увидев, ужаснулась, и напал на меня страх, как бы и мне не упасть в эту пропасть… Из пропасти этой кто-то невидимый как бы железными щипцами извлек одну грешную душу, и мне было поведено следовать за нею. Я спросила:
– Куда она идет?
В ответ я услышала:
– Душа эта идет отыскивать свое место.
И увидала я мертвое, обезображенное тело, которое при земной жизни принадлежало этой душе. Когда эта душа приблизилась к тому безобразному и мертвому, что было некогда ее телом, то возопила:
– Господи! Неужели мне надо войти в этот отвратительный труп?
И принялась она плакать и сетовать, и стенать жалобно.
Образ души этой был образом человеческим, но только много меньше по величине своей, и душа эта вид имела непривлекательный. Так боялась, так трепетала эта душа от отвращения при виде своего земного тела, что лишь об одном могла вопиять к Господу:
– Господи! Лучше умножь во стократ мучения, какие я терплю в аду, но не посылай меня в это отвратительное тело!
Когда я попросила объяснить смысл этого видения, то услышала:
– Это образ будущего воскресения грешников, ты видишь, что для грешной души самым тяжким мучением будет войти в прежнее свое тело, которое станет вечным, и в нем душа будет испытывать сугубые мучения, так как ее плоть, ставшая вечной, будет служить возгнещением[45] вечному огню… Обо всем, что ты здесь видишь и что узнала, ты должна рассказать на земле.
– Господи! – сказала я, – но кто же мне, простой крестьянке, да еще такой, которую считают дурочкой, поверит, что мне были такие откровения?
– Поверят те, кто помнит Слово Божие, а остальные пусть смеются над тобой: те поверят после.
Тут душа, за которой я следовала, бросилась в кипящую смолу. Не сдержалась я:
– Пойдем отсюда!
Голос отвечал:
– Потерпи – близость Моя утешает здесь находящихся!
– Господи! – осмелилась я спросить, – как Ты, Всеблагий, не имеешь к ним сострадания?
И голос мне говорил:
– Я жалею о мире и потому показываю тебе все, что ожидает грешников после смерти. Я дал им Мое Слово, но они забыли его: напомни им угрозу Мою – расскажи, что видела, что было показано тебе из жалости к миру. Я Сам за них страдал более, нежели они. Я дал им даром рай, а они купили себе ад… Но ты просила показать тебе еще адские муки: так вооружись мужеством – ты их увидишь!
Тут была я подведена как бы к какому-то дому и поставлена против его двери, и в дверь эту кто-то сильно ударил, и тотчас эта дверь отворилась… И увидала я «некоего», сидящего в огне, и страшное пламя исходило из уст его… Я была столь потрясена невообразимо страшным видом его, что в ужасе возопила:
– Теперь я вижу, что уже умерла!
Но голос призвал:
– Слушай теперь, что тебе будут говорить!
И страшный «некий», в огне сидящий и из себя извергающий пламя, заговорил:
– Душа! Чему дивишься? Если ты в продолжении твоей жизни жила, чтобы угождать диаволу и его ангелам, то ты уже больше не Божия, а моя!
Тогда в ужасе я вскричала:
– Так, стало быть, Тот, Кто меня привел сюда, меня оставил?
Но тот же голос, за которым я шла все время, ответил:
– Нет, не оставил Я тебя и не оставлю здесь, но слушай со вниманием слова, которые Я говорю, ибо ты должна все, что услышишь и слышала, рассказать на земле, ничего не прибавив и не убавив из слышанного и виденного.
Обратясь к «ужасному», голос сказал:
– Сатана! Ты ошибаешься: эта душа еще не принадлежит ни Мне, ни тебе: еще не кончена земная жизнь ее.
И изумился тогда «ужасный»:
– По какой же причине и за что Ты даешь этой душе такое видение и показываешь ей тайны и глубину Твоих путей?
Голос отвечал:
– Не за заслуги сей души извещаю ей судьбы Мои, но по милосердию Моему к людям, и во свидетельство им должна она видеть и знать то, что ей показано. Ты поторопился, сатана, послать свою сопротивную силу на землю, чтобы смутить и погубить людей – еще не узнал ты времени своего, и хотя ты успел приобрести царству своему десять с половиной тысяч овец Моих, но Я прощу им и, если нужно будет, то прибавлю тридцать лет земной жизни этим душам грешным, чтобы привести их на путь покаяния. Ты водил свою силу на разорение и погибель народов, ты воздвиг против них свое орудие – Наполеона, но для Меня нет деления людей на французов и русских, а знаю Я только человеческие души.
Сила твоя – в злобе и лжи, но Моя сила – в милосердии, и на сто грехов Мне довольно одного доброго дела, чтобы спасти душу. По образу Моему Я сотворил человека, но не для тебя, а для Меня. Люди своевольно следуют и губят себя за тобой, но Я сотворю во время определенное, что они отдалятся от тебя. И сказал мне голос:
– Выйдем отсюда!
И привел Он меня в место сокровенное, где я услышала некое совещание и вновь получила повеление объявить его на земле. Речь там шла о казнях, определенных земле, дабы ими привести людей через покаяние в злых их делах к Богу.
И был совет святых послать на землю язву тяжкую, смертную, или превратить в знамение людям воду в кровь, или потрясти землю великим землетрясением, или уничтожить великий град Москву за беззакония человеческие, как Содом и Гоморру. Но сказал святым Своим Господь:
– Если Я пошлю язву: добрые истребятся вместе со злыми, а не останется на земле добрых, как устоит она? Если воды обращу в кровь, то все живущее на земле погибнет – и люди, и звери, и птицы, и рыбы. Пошлю землетрясение: те, кто будет им пощажен, возомнят, что они лучше тех, которые им будут наказаны. Москву истребить? Святые, от многих веков в ней почивающие, просят к ней Моей милости, и ради Моей любви к ним пощажу Москву.
Было решено на Совете Господнем опустошить часть земли голодом и не дать ей плодоносить для наказания тех стран, где забыты законы Господни, где презрены священные праздники, установленные в память благодеяний Божиих, явленных Его милосердием грешной земле. А мне поведено было решение Совета Господня оповестить людям моей земли. И усомнилась я:
– Господи! Верить мне никто не захочет, что я была свидетельницей всего виденного и слышанного.
Но незримый голос наставлял:
– Моим повелением уже возвещали в иных странах христиане, сердцем и разумом простые. Теперь и для России Я избираю глас невежественных и слепцов, дабы им посрамить премудрость сего мира. Правосудие Мое истинно, и суд Мой нелицеприятен: твоя обязанность – говорить, а Мне – творить Мою волю. Если в этом году слова твои сочтут басней, следующий докажет истинность твоего посольства. Как верно то, что святой Мой Макарий нетленными мощами почивает в Можайске, так и то верно, что исполнится на людях России Мое наказание.
Еще сказано мне было, что тот старец, которого я видела в своем видении в древней соборной церкви в Можайске, и есть святой Макарий, что мощи его почивают в земле сто девяносто пять лет, и молитвы его низведут на Россию великое Божие благословение.
И было мне сказано о пастырях Церкви Господней, о священниках, что весьма немногие из них достойно носят это имя, но как бы ни были они мало достойны великого своего призвания, Литургия, ими совершаемая, все-таки – Литургия, ибо вместо них Ангелы Господни совершают служение. Говорили святые, что грех великий тем священникам, которые нюхают табак во время Богослужения и принимают без должного благоговения Тело и Кровь Христову. Но сказал мне голос:
– Ты слышала в Можайске Божественное служение Моих Ангелов, знай, что и в земном Моем клире ты услышишь певцов Моих, тела которых измождены Меня ради, а души Мною насыщены. Но много и таких, коих тела насыщены, но души изнеможены.
О господах наших мне было сказано, что они прогневляют Бога балами, театрами – роскошью сатанинской и обольщением.
И сказано мне было еще про мудрецов мира и ученых, что они забыли Божий закон, не веруют вечным мучениям, учат многому, а «единое на потребу» оставили. Сказал мне голос:
– Не тот Мне любезен, кто много из премудрости земной знает, а воли Моей не творит, а тот, кто хотя и весьма мало знает, но делает много, творя по заповедям Моим.
О военных мне было сказано, что беседа их соблазнительная и нечестивая – мерзость в очах Господних, и что невоздержанность языка их погубит…
Видение это мне было шестнадцатого февраля 1839 года…
Третьего мая 1840 года я видела во сне, что мне должно быть двадцатого мая в Можайске и заказать панихиду по святому Макарию, и молитвы святого отстранят гнев Божий.
В другом сне мне было сказано, чтобы я сходила в Новоспасский монастырь к отцу Филарету[46] рассказать свой сон. Я пошла к нему и рассказала все, чего удостоилась видеть. Отец Филарет советовал мне не унывать от препятствий, искушений и даже гонений, которых я должна ожидать, а пребывать во всякое время верной Богу и Его велениям.
В другой раз я получила во сне повеление идти во Ржев к Спиридону Яковлевичу[47], который в то же время видел сон, возвестивший ему мое прибытие.
На третьей неделе Великого поста 1839 года, в ночь с пятницы на субботу, я видела сон, в котором мне было приказано рассказать все, что видела, Великому Князю Наследнику Александру Николаевичу. В этом же сне, в утверждение моей душевной бодрости для исполнения страшного приказания предстать пред очи Наследника Русского Престола, мне было показано, что и Наследник имел в ту же ночь видение Господа, Который ему сказал:
– Хочешь ли ты знать пути Мои?
– Хочу, Господи! – отвечал Великий Князь.
И ему было сказано:
– Не от Меня ты услышишь их, а вот эта тебе их расскажет.
И я была показана Наследнику в его сонном видении.
Но прежде чем мне решиться говорить с ним, со мной сделалось такое душевное томление, такое явилось отвращение от исполнения данного мне поручения, что я себе места нигде не находила, пока, наконец, находясь в церкви, не приняла твердого решения идти к Государю Наследнику во что бы то ни стало.
Необходимо мне было сказать об этом своим господам и просить их разрешения, и, к великой моей радости и удивлению, господа меня выслушали с любовью и дозволили следовать моему внушению.
В это время в Бородине были военные маневры, на которых присутствовали Государь Император с Наследником Цесаревичем. Когда я подошла к Наследнику Престола, он спросил меня, что мне нужно. Я рассказала ему мои сны и, чтобы он поверил им, прибавила, что я та самая, которую он видел во сне в ночь с пятницы на субботу третьей недели Великого поста. Ночь эта оказалась отмеченной в памятной книжке Великого Князя, и, крайне удивленный, он выслушал меня с большим вниманием и немедленно послал меня в палатку Государя Императора. Целых два часа я пробыла у Государя, рассказывая ему обо всем виденном, и удостоилась монаршей милости: Государь приказал через князя Орлова выдать мне десять рублей. Я не хотела их брать, но и отказаться побоялась, потому что это было приказание Императора.
Рассказывая Государю о бедствиях, которые угрожали России, я сказала, что он может их, отчасти, предотвратить открытием мощей святого Макария. Государь на это ответил:
– Я недостоин такого дела.
Тогда я спросила:
– А разрушить древний Алексеевский монастырь, чтобы на том месте выстроить новую церковь. Ты почел себя достойным, не потрудившись даже вопросить людей богоугодных, угодно ли то Божией воле?
Мне показалось, что слова мои тронули Государя, и я прибавила:
– Ты назначил на построение новой церкви семнадцать лет, но я тебе скажу: если бы ты открыл мощи святого Макария, то церковь в его имя выстроил бы в короткий срок, а новую тот, кого ты назначил строителем, не выстроит и в семнадцать лет!..[48]
Выслушав, Государь угрожал мне тяжким наказанием, если окажется, что все рассказанное я выдумала от себя, но я ответила ему, что для меня лучше претерпеть всякие казни, чем молчать, ибо я получила повеление говорить.
Когда я вернулась из Бородина к своим господам, то оказалось, что меня уже ожидало от них гонение: отнесясь прежде с верой к моим видениям, теперь они выражали к ним презрение, укоряли меня в тунеядстве и бродяжестве, а затем объявили сумасшедшей.
Тяжко мне было вступать в прежнюю свою жизнь, и я, наконец, решилась опять оставить своих господ и идти в Петербург, чтобы увидеть Государя и напомнить ему о суде Божием над Россией. Пришла я из Москвы пешком с рублем серебра и отправилась в Петербург. Не зная здесь ни одной души, я попросила первого, встреченного мной, будочника свести меня на съезжую, так как у меня не было ни паспорта, ни пристанища. На съезжей и в управе благочиния я провела четыре дня, вынося всякие насмешки, но и там нашлись люди, которые меня слушали со вниманием. Из полиции, сняв допрос, меня перевели в большую тюрьму, где одна из тюремных надзирательниц, пожалев меня, вывела из тюрьмы и взяла к себе в дом на поруки.
На том и конец удивительного свидетельства веры[49]. И уже видится мне современный мир неверия и отступничества, куда отдаю эти строки: много ли в этом мире найдется людей, которые с должным вниманием отнесутся к неисповедимым путям Божиим, явленным здесь, открываемым младенцам, подобным крепостной крестьянской девушке Евдокии, и сокрытым от премудрых и разумных?…
«На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы».
Когда знаешь духовную слепоту современного человека и страшные кары Божий, на него ниспосылаемые, сердце, смятенное от страха надвинувшихся и грядущих бедствий, невольно ищет в словах Спасителя грозного предупреждения и для современных событий и в них видит угрозу близкого Страшного всеобщего суда Господня.
Судить грядет Судья Грозный и Нелицеприятный слепотствующих богоотступников!
Покайтесь!
