Виктор Елисеевич Дьяков
Никто не хотел воевать
1
Июнь 2014 года, продовольственный рынок на юго-востоке Москвы. В «мясном» ряду покупателей немного, да и те, что подходят к прилавкам лишь присматриваются, прицениваются и, покачав головой, отходят. Мяса в России никогда не производили в достатке и, естественно, оно не было дешевым.
В одной из секций «мясного ряда» стояли два торговца, в таких же, как и у прочих их коллег, белых халатах и шапочках, оба невысокие со схожими лицами. Одному явно далеко за пятьдесят лет, второй молодой – отец и сын. Именно к ним, наконец, подошел не «смотрельщик», а настоящий покупатель. Он, не спрашивая цены, сразу взял большой кусок говяжьей грудинки, четыре «уголка» и в придачу к говядине немного свиных ребрышек. Разовая покупка такого большого количества мяса, сразу вызвала завистливые взгляды продавцов, стоящих по соседству, к тому же изрядно обеднила прилавок. В этой связи отец обратился к сыну:
– Ленька, сходи в холодильник, тащи еще полтуши.
На лице парня на мгновение промелькнула гримаса недовольства, но он тут же ее подавил и послушно пошел туда, куда его посылали. Через несколько минут он появился, неся половину говяжьей туши. И хоть парень был невысок, но в то же время далеко не хлюпик, давалась эта переноска ему нелегко. Взвалив мясо на колоду, он с облегчением перевел дух, а отец тут же большим мясницким топором начал его разрубать.
Леонид ненавидел свою нынешнюю работу, он с трудом переносил давно опротивевший ему мясной запах, этот не смолкающий ни на минуту гул, стоящий под сводами крытого рынка. А куда деваться, приходиться заниматься семейным бизнесом, вернее выполнять обязанности конечного звена довольно длинной бизнес-цепочки. Та цепочка начиналась в Курске, где жили родственники отца Леонида. Там это мясо выращивали в виде коров и свиней, забивали, разделывали, и переправляли на арендованных фурах-рефрежираторах в Москву. И уже здесь Леонид с отцом превращали это мясо в деньги. Согласно договора, небольшую часть тех денег они оставляли себе, а остальное переводили в Курск. Этот бизнес, еще несколько лет назад, в тучные «нулевые» годы, был довольно прибыльным. Но последние лет пять-шесть выручка заметно упала. А сейчас, после резкого падения цен на нефть и «обрезания» у Украины Крыма, что спровоцировало объявления в этой связи западных санкций, доходы москвичей, не говоря уж об остальной России, из-за резкого обесценивания рубля упали фактически вдвое. Потенциальные покупатели вынужденно сократили расходы, в том числе и за счет того, что стали намного меньше покупать мяса. Потому и над многозвенчатым семейным бизнесом повис домоклов меч – как бы не вылететь в трубу.
Не только свою работу не любил Леонид. В последнее время его все больше раздражало буквально всё окружавшее. Все, вся его жизнь казалась какой-то не настоящей, глупой, лишенной перспективы, не имеющей смысла. И в самом деле, разве можно считать своим домом, жилищем, съемную квартиру, в которой он жил с отцом и матерью? Да и весь этот огромный город, куда родители привезли его десять лет назад, и который за все это время так и не стал для него своим, родным.
У отца в кармане халата «заиграл» мобильник. Он прекратил рубить мясо, отложил топор, вытер руки, достал телефон.
– Да, Галя, слушаю тебя, – звонила мать Леонида.
– Да, что ты!? – голос отца стал тревожным. Видимо жена сообщила ему нечто неприятное. – А хоть какие-то подробности есть, дом-то цел и мать как?
Отец еще с минуту слушал, что ему говорила жена, потом согласно закивал головой:
– Да, конечно, позвони Оксане, может она что знает.
Леонид вопросительно посмотрел на отца, едва он закончил разговор. Тот же вновь взялся за топор и, понизив голос, чтобы никто больше не услышал, сообщил сыну:
– Матери позвонил дядя Юра. Он там от кого-то узнал, что наш поселок вчера сильно бомбили. Мать беспокоится о бабушке и доме. Вот суки, будь они все прокляты. И так жизнь тяжелая, так они еще и войну, гады, затеяли, – отец остервенело, словно тех гадов, рубил мясо…
Галина Тарасовна с самого утра предчувствовала что-то нехорошее. Накормив завтраком мужа и сына, проводив их на рынок, она вдруг ощутила ноющую боль в груди. Та боль то затихала, то усиливалась. Недомогание можно было бы отнести на счет неустойчивой московской погоды. Поднялся ветер и синоптики пророчили похолодание. Как и ее сын, Галина Тарасовна за десять лет жизни в Москве, так к ней и не притерпелась, не свыклась. А сейчас она ее просто ненавидела тихой, спокойной ненавистью. И местный климат далеко не в последнюю очередь лежал в основе той ненависти. Разве можно здешнюю промозглость и слякотность, где то же лето таковым можно назвать с большим натягом, сравнить с ее родным Донбассом. Там разве что относительно непродолжительную зиму можно назвать плохим временем года. А все остальное: весна – теплое цветение, лето – теплая сухая благодать, осень – опять тепло и все вокруг созрело, яблоки, груши, арбузы, абрикосы, даже виноград созревает. А здесь почти весь год холод и сырость. Настоящее лето раз в три-четыре года случается, а так не лето, а та же осень.
Конечно, если бы Галина Тарасовна попала в Москву более молодой, да не вынужденно, а по доброй воле, как те, кто сюда приехал с целью ее «завоевания», может она и относилась бы к ней по-другому. Они же всей семьей приехали сюда в 2004 году для того чтобы просто выжить. А выживание, это, конечно, еще далеко не смерть, но и полноценной жизнью назвать трудно.
Нет, не только смена погоды стала причиной сердечной боли – Галина Тарасовна исподволь мучило предчувствие какой-то беды. Она не была слишком чувствительной или склонной к чрезмерным переживаниям женщиной и ни за кого попусту не волновалась, ни в молодости, ни сейчас, находясь на пороге старости. Даже за мужа она никогда особо не переживала. Для нее на этом свете было всего два человека, которых она искренне любила – сын и мать. Вот за них она всегда беспокоилась. Но сын тут рядом, а вот мать далеко и, тем не менее, даже через почти тысячекилометровое расстояния Оксана Тарасовна чувствовала, что с ее родной, любимой мамой, что-то случилось.
Сердце не обмануло. Где-то около полудня зазвонил мобильник и высветился номер, проживающего в Курске двоюродного брата мужа:
– Галя, нам сейчас из Донецка позвонили. Вчера был сильный обстрел вашего поселка. Тебе от матери никто не звонил?
Родственник мужа к сердечной боли еще добавил беспокойства. У Галины Тарасовны перехватило дыхание: «Мама, мамочка… милая», – стучало у нее в висках. Сглотнув, застрявший в горле комок, она с трудом ответила:
– Нет… ничего. А это точно, что обстрел?
– Да, точно. У нас тут соседи… ну ты знаешь, оттуда. У них там тоже родичи остались. Так вот, они оттуда позвонили, говорят полпоселка сожжено и разбомблено, и жертвы есть.
Галина Тарасовна поспешила закончить разговор с родственником и тут же стала звонить своей бывшей знакомой, чей дом находился неподалеку от их дома, и через которую осуществлялась связь с матерью. Да, умная и деловая у нее мать. Но ее ум имел чисто житейский, этакий прикладной характер. А вот, что касается мобильного телефона, старой женщине, да еще со слабым зрением, оказалось не под силу эта премудрость.
Номер не отвечал. Галина Тарасовна набирала и набирала. Знакомая, которая обычно не расставалась с мобильником, на этот раз почему-то была вне зоны доступа. Галина Тарасовна позвонила мужу и сообщила о звонке его родича, и то, что не может дозвониться, узнать про мать. Тут же ей пришла мысль позвонить старшей сестре, что она и сделала, закончив разговор с мужем. Сестра тоже жила в Москве и ответила сразу…
Оксана, в отличие от Галины с детства не «глядела в рот матери», а отличалась редкой самостоятельностью. Что называется, всегда стремилась «жить своим умом». Возможно, это основывалось на том, что Оксана в отличие от сестры, с малых лет росла девочкой общительной, бойкой, и имела тягу к тому, что тогда в советское время именовалось «активной жизненной позицией». Мать всегда осуждала Оксану за ее пионерскую, а потом и комсомольскую активность. Но та к ней не прислушивалась, оставалась верна себе, и вроде бы доказала, что именно она, а не бирюковатые мать с сестрой, живет правильно. Со старших классов школы Оксана рвалась делать карьеру, что мать именовала попыткой «выскочить со своих штанив». Мать же мыслила старыми, можно сказать еще дореволюционными категориями: хозяйство, бережливость, труд прежде всего на своем подворье, на себя. А все эти вошедшие в силу и моду в советское время общественные мероприятия, типа собраний и хлестания языком с трибун, считала пустым времяпровождением. Впрочем, таковым же она считала и казенную работу. Дочерям она с детства внушала: только дома, на своем участке надо трудиться в полную силу, а на работе самое большее в полсилы. Именно благодаря своему небольшому огороду возле дома, щедрым донецкой земле и солнцу, трудолюбию и наследственному крестьянскому умению вести хозяйство, мать, будучи всего лишь раздатчицей в поселковой столовой, после гибели мужа-шахтера, сумела вырастить и поставить на ноги двух дочерей.
Но если Галина искренне считала себя многим обязанной матери, то Оксана все свои жизненные успехи относила на счет своих житейских способностей. Именно житейских, ибо в школе Оксана училась так себе, в этом обе сестры не преуспели. Своими главными достоинствами Оксана считала свою активность и тягу к столь востребованной в СССР общественной работе. Увы, когда Оксана в 1971 году, закончив школу, поступала в Донецкий педагогический институт ей её школьная пионерско-комсомольская активность не помогла. Там для поступлению нужны были либо знания, либо блат. Блата у Оксаны не было, а знаний у нее, окончившей школы в основном на тройки, явно не хватило. Она так же на тройки сдала вступительные экзамены и естественно не прошла по конкурсу. Тут Оксане помог случай. Когда в вестибюле института вывесили списки поступивших, и фамилии Оксаны в ней не оказалось, к абитуриентам-неудачникам подошел некий мужчина средних лет, представившийся преподавателем Винницкого пединститута. Он и предложил опечаленной девушке ехать в Винницу, обещая зачисление с набранными ею баллами. Так Оксана поступила в институт, чем была очень горда, ибо никто из ее ближней и дальней родни на тот момент не имели высшего образования.
Впрочем, мать, когда узнала, что старшая дочь поедет в Винницу, и будет там учиться на учителя русского языка и литературы… она радости не выразила:
– И, куды ж тебе Оксанка понесло вид ридной хатини? Жити-то там, де будешь, в общаге, голодувати и холодати? Дурна ты дивка. И чему вчиться-те будешь… кацапской мове? Навищо теби вона!?
Мать Оксаны и Галины была не то, чтобы этакой «щирой» украинской националисткой, но москалей недолюбливала и время от времени говорила:
– Москали, вони, почитай, вси голодранци. И хозяйства хорошего у них майже ни у кого немае. Ви, девки, за москалив замиж не ходите. За ими голодранками жити будете.
Но это напутствие не только Оксана, но и всегда прислушивающаяся к матери Галина, как путеводную звезду не восприняли. Здесь сказался насаждаемый и в школах, и в техникумах, и в институтах интернационализм. К тому же Донбасс являлся одним из самых идеологически «советских» регионов в СССР, и русские, и украинцы здесь настолько смешались, что разницы меж ними уже не наблюдалось никакой. Это век назад, когда зарождался Донецкий промышленный район, и для работы на шахтах стали привлекать народ… тогда из близлежащих украинских губерний охотников лезть в шахты находилось немного. Жители полтавских, екатеринославских и прочих сел предпочитали сеять гречку и разводить свиней – это было и привычнее и доходнее. Тогда и завезли сюда народ из центральной России, с плохой земли, после многовекового крепостного рабства. Для них, наследственно привыкших к скотским условиям жизни и тяжелейшему, не сулящему большой отдачи труду… Для них труд в шахте вовсе не показался слишком тяжелым, и они полезли в эту преисподнюю и стали рубить уголь.
С тех пор и повелось вот это разное отношение хохлов и москалей к труду и хозяйству, которое для своих дочерей озвучивала Стефания Петровна Подлесная. Но такие умонастроения, актуальные в прошлом уже давно стали анахронизмом. К середине двадцатого века подавляющее большинство населения Донбасса стало уже не русское и не украинское, оно стало советским. Однако, в семье Подлесных, как старшая Оксана, так и младшая Галина, несмотря на всю свою внешнюю советскость, имели благодаря матери довольно прочную украинскую ментальную основу. Впрочем, той же Оксане, это не мешало быть на людях сначала пламенной пионеркой, а потом и комсомолкой.
– Оксана, мне сегодня из Курска Мишин брат двоюродный позвонил, говорит, вроде, наш поселок вчера сильно бомбили, много домов сгорело и разрушено, погибшие есть. Я Лизке Кирилловой сразу позвонила, чтобы про маму и наш дом узнать, а она не отвечает, – не скрывая волнения в голосе, поставила в известность сестру Галина Тарасовна.
Оксану Тарасовну звонок, видимо, отвлек от какого-то дела. Она, увидев, что звонит сестра, спросила с явным неудовольствием:
– Ну, что там у тебя, Галя?
Услышав известия о матери и бомбежке родного поселка, она тоже не на шутку встревожилась, хоть к матери той же любви и участия, как сестра никогда не испытывала.
– Ох… ну и огорошила ты меня. Не дай бог… А с домом, с домом не узнала, что!? – куда больше чем о судьбе престарелой матери Оксана Тарасовна забеспокоилась о родительском доме.
– Да, не знаю я. Вот позвонили, что сильный обстрел был и полпоселка сожгли. Я за маму сильно боюсь, – в голосе Галины Тарасовны звучала тревога.
– Да… узнать как-то надо… У тебя там больше некому позвонить?
Оксана Тарасовна не обратила внимания на тревожные нотки в голосе сестры и, привычно, как само-собой разумеющееся, стала взваливать на нее хлопоты по выяснению всего, что имело отношение к их малой родине. А то, как же. Ведь это сестра прожила там большую часть своей жизни, аж до 2002 года. Потому должна иметь с родными местами куда больше «связующих нитей». А Оксана Тарасовна, как в 1971 году поступила в винницкий пед, на родине фактически не жила, только на каникулы и в отпуска приезжала. После окончания института, она благодаря тому, что вышла замуж за сына преподавателя своего института, сумела там же распределиться на работу. Потом там же делала успешную карьеру, доросла до директора школы и едва не стала депутатом ВС УССР. Правда, после развала Союза карьерный рост Оксаны Тарасовны прекратился, и она, не удержавшись в директорах, дорабатывала до пенсии простым учителем. А сейчас… сейчас бывшая директриса уже четвертый год в Москве, работает здесь. Нет, работает не педагогом, а прислугой в богатой московской семье. Таким образом, с малой родиной, с Донбассом связей у нее фактически давно уже нет.
– Пусть твой Михаил кому-нибудь туда позвонит. У него же какие-нибудь друзья или родичи дальние остались? – сделала очередное руководящее указание сестре Оксана Тарасовна.
– Да, не осталось у него там никого. Вся его родня, еще раньше нас в Курск перебрались, и с друзьями он никогда не перезванивался и телефонов их не знает. Прямо не знаю, что делать и у кого узнавать, – с отчаянием отвечала Галина Тарасовна.
– Вот что Галя, ты раньше времени не паникуй. Я тут со своими делами разберусь, подумаю, что можно сделать и завтра к тебе приеду. Тут такое дело его по телефону не обсудить с бухты-барахты. Но и вы там прикиньте, может, чего надумаете. А я тут со своими хозяевами договорюсь и завтра у тебя буду, тогда все и решим…
Леонид не раз слышал, когда мать при встрече с тетей Оксаной выясняла с ней отношения на повышенных тонах. Но свидетелем такой откровенной перепалки между родными сестрами ему еще быть не приходилось. Это случилось в понедельник, выходной для всех торговцев, ибо рынок не работал. Отец с утра куда-то ушел, а Леонид сидел перед компьютером и «шарился» по интернету. Тетя Оксана уже по приходу была чем-то сильно недовольна. Сестры уединились в комнате, выполнявшей функцию родительской спальни, но Леонид даже через закрытую дверь и свои наушники услышал, что они время от времени начинают довольно громко ругаться.
– Ты всегда к маме плохо относилась, и сейчас тебе плевать на нее! – кричала мать.
– Я просто трезво смотрю на жизнь, Галя. Нашей маме восемьдесят три года, она, слава богу, пожила, к тому же вполне может быть, что с ней все нормально. Ты, что предлагаешь, нам с тобой, что ли сейчас туда ехать? Так ведь и мне уже шестьдесят и тебе пятьдесят семь. Чем мы ей там сможем помочь? Мы две уже почти старухи, а там ведь стреляют. Или ты хочешь мужа своего с сыном туда отправить? Я тебе сразу говорю, своего Богдана я туда не отправлю.
Поняв, что мать с тетей говорят о бабушке, Леонид окончательно отвлекся от «компа» и, чтобы лучше слышать, чуть приподнял наушники.
– Оксана, я тебя понимаю, но это же наша мама. Она нас растила, кормила и что с ней сейчас… Надо что-то предпринять, хоть как но узнать. Пожалуйста, помоги, у меня совсем нет никаких мыслей, подскажи, придумай, как узнать что с мамой! – чуть не умоляла Галина Тарасовна.
– А что я могу придумать? – с раздражением отвечала тетка.
– Но ведь просто сидеть и ждать тоже нельзя. Может мама заболела и нуждается в помощи!
– Ну, не знаю, что тут делать. Разве что… Галь, а ты позвони в Киев Чмутову Валере, генерал как-никак. Он наверняка что-то сможет узнать, – тетку вдруг осенило.
За дверью воцарилась тишина. Видимо мать никак не ожидала такого совета, узнать о судьбе матери у своего бывшего ухажера, который был ею отвернут сорок лет назад, во многом благодаря настоянию именно матери и старшей сестры.
– Не знаю… удобно ли, – наконец, после паузы раздался неуверенный голос матери.
– Что тут неудобного. Объясни ему ситуацию и пусть по своим каналам справки наведет и про дом пусть узнает. Может там ничего особенного и не произошло. Звони Галя, звони, он же давал тебе свой телефон.
– Давал, но я никогда по нему не звонила. Да и он в последний раз уже лет пять назад, наверное, мне звонил, – мать по всему не хотела звонить.
– А чего так? Он же так любил хвастать своими успехами, когда генералом стал, или квартиру на Крещатике получил. Ведь он всегда о том тебе звонил, чтобы напомнить, какого «золотого рыбца» ты упустила, – тетка подначивала мать.
Леонид совсем забыл про интернет, он прислушивался «изо всех сил». Ему было интересно заглянуть под завесу семейных тайн, о которых он мало что знал, да и то понаслышке.
– Да есть за ним такое, но я же говорю, что уже давно не звонил, видно хвастать нечем. А может он уже и не служит, военные ведь раньше на пенсию уходят, чем гражданские, – словно за соломинку хваталась мать, явно не желая звонить.
– Он не простой военный, а генерал, а они не как все в сорок пять увольняются, а до шестидесяти и даже более того служат. А шестидесяти твоему Чмутову еще нет. Господи, Галь, даже не верится, неужто ты ему после того, как он дал тебе свой телефон ни разу не позвонила? Могла бы просто так позвонить, слава богу, не чужие люди, поинтересоваться, как дела, как дети. Сама бы чем-нибудь похвасталась, как-никак в Москве живешь.
– Нечем мне хвастать. Разве это жизнь, на съемной квартире, муж на рынке горбатится, я без работы, и Ленька по специальности устроиться не может, – глухо отозвалась мать.
– Ну, милая сестрица, сама виновата, надо было тогда за Валерку Чмутова замуж идти, сейчас бы была генеральшей, на Крещатике жила бы, – вновь подначила тетка.
– А не ты ли меня тогда отговаривала с ним встречаться, говорила, что такой никогда в люди не выйдет!? – вновь повысила голос и перешла на обличительный тон мать.
– Я!? – тетка явно не ожидала услышать такое обвинение от сестры. – Ну, во-первых, дорогая моя, в таких делах надо своей головой думать. А во-вторых, прежде всего не я, а мама твоя любимая тебя от него отговаривала. Я тогда и дома-то уже почти не жила, я же, когда ты с ним гуляла, уже в Виннице училась, на каникулы только приезжала. А мама тебя круглый год, день и ночь обрабатывала… Да, не переживай ты так за это, Галя. Кто же знал тогда, что Валеркин дядя в Донецке, в горкоме сумеет подняться и сможет ему помочь. Если бы знать… А так, родители-то то у него никудышные москали-голодранцы. Мы ж с мамой, что думали, что его Валерку-то после училища, куда-нибудь засунут в Сибирь, на Север или Дальний Восток и ты там с ним намаешься. Вот и отговаривали. Думали, что с Мишкой тебе лучше, спокойнее будет, чем с тем гитаристом. Этот хоть тоже москаль, но тихий, смирный, всегда тебя слушать будет и никуда не денется. Думали, будете всегда на одном месте, и ни в какую дыру никуда тебе ехать не придется. А оно вон как повернулось. Дядя для племянника сделал столько, сколько другие для родных детей не делают. Всю службу на Украине вон прослужил, да еще и генералом стал. А ты была за маркшейдером, а сейчас за мясным торговцем, – теперь тетка говорила так, будто жалела сестру.
– Ладно, Оксана, хватит, я и сама в курсе, какая у меня жизнь. А у тебя, что лучше? Мужа уже и забыла когда бросила и даже, где похоронен не знаешь. Сын у тебя весь больной, дочь, то ли замужем, то ли нет, не расписанная с мужиком живет. Ты Оксана не меня, себя сначала пожалей! – Мать говорила достаточно громко, словно забыв, что в соседней комнате ее может услышать сын, то ли специально для того, чтобы обязательно услышал.
За дверью вновь воцарилась тишина. Леонид подумал, что сейчас дверь с силой отворится и оттуда выбежит с перекошенным от злости лицом, тетка. Но этого не произошло, а послышался уже извиняющийся голос матери:
– Оксана, прости… сама не знаю, что это на меня нашло. Мы же обе с тобой несчастны, каждая по-своему. Чего же нам делить-то? Прости ты меня за язык мой…
Не сразу ответила тетка, видимо сама себя успокаивала:
– Ладно, Галь, чего уж… и ты прости меня, если чем обидела.
Сестры довольно быстро примирились, и по звуку материнских всхлипываний Леонид определил, что более сентиментальная мать рыдает на груди куда менее эмоциональной старшей сестры. Но, видимо, поплакаться вволю тетка матери не дала – она твердо вела свою линию:
– Ну, так что, будешь Валерке звонить?
Мать еще повсхлипывала, потом успокоилась, высморкалась и заговорила:
– Сейчас не могу. С духом собраться надо, продумать, что говорить. Завтра позвоню.
– Только не затягивай. Как переговоришь, мне отзвонись. А там думать будем. О, господи, мало у нас проблем, еще привалило. Хоть бы их там всех поразрывало, и тех и этих, а более всего того желаю Януковичу. Вот же гад, наворовал и убежал как заяц. Видела, показывали по телевизору, как он ворованное вертолетами вывозил? Вертолеты еле от земли отрывались. Золото, наверное, вывозил, или доллары в тюках. Все из-за него. Если бы не убежал, ничего бы не случилось, и Крым бы москали не захватили, и в Донбассе никакой войны бы не было. Всех этих Губаревых бы не было, и дом наш цел бы был, и с мамой все бы в порядке было. И я ведь тоже за этого гада голосовала! – в голосе тетки сквозила откровенная ненависть.
– Да чего сейчас о том говорить. Бог его за все накажет. Вот только не могу понять, за что он нас с тобой наказывает, да еще на старости лет, – по голосу матери казалось, что она вот-вот заплачет.
Звонить Валере, то есть Валерию Григорьевичу Чмутову, генерал-майору Вооруженных Сил Украины… Галине Тарасовне действительно для этого нужно было собраться с духом. Она знала, что Валера недавно овдовел, его дети, сын и дочь, выросли и живут своей жизнью и он сейчас фактически один. Нет, Галина Тарасовна даже не думала хоть в какой-то степени возродить давно ушедшее. Да и о каких чувствах можно говорить людям на шестом десятке прожитых врозь лет. Но Галина Тарасовна понимала – сестра права. Скорее всего мог владеть информацией о том, что случилось с их родным поселком именно человек, сидящий в штабе ВС Украины, тем более генерал, для которого тот поселок тоже являлся родным…
