Виктор Елисеевич Дьяков
Никто не хотел воевать
21
Обстрелы, когда «градовские» снаряды сепаратистов летели через головы добровольцев, оказалась не хаотичной стрельбой абы куда. Те снаряды предназначались колоннам ВСУ, осуществлявшим снабжение основных сил добровольческих батальонов, ведущих боевые действия в Иловайске. Огонь сепаратистов корректировался с вершины террикона, располагавшегося где-то в нескольких километрах от позиций роты Богдана. Тот террикон господствовал над окрестной степью. Чтобы обезопасить проезд снабженческих колонн, командование решило гаубичной батареей прикрыть участок шоссе, по которому сепаратистами регулярно наносились удары из систем залпового огня. Позицию той батареи наметили расположить впритык с позицией добровольческой роты, чтобы оная, в свою очередь, прикрыла ее фланг.
Колонна артиллеристов, состоявшая из двух-трех десятков автомашин, буксирующих гаубицы, везущих боекомплект, ГСМ и прочее имущество батареи, примерно полукилометровой «колбасой» в клубах пыли ползла по степи. Богдан впервые увидел, как обустраивается на новой позиции батарея 122-х миллиметровых гаубиц и понял насколько это сложная и трудоемкая работа. Самих гаубиц насчитывалось вроде бы не так уж и много, всего шесть штук, но обслуживало эти пушки свыше полусотни человек личного состава. То было фактически автономное подразделение, имеющее собственную полевую кухню и бензин-генератор. Как только последний затарахтел, добровольцы едва ли не в полном составе встали в очередь на подзарядку своих мобильных телефонов.
Все артиллеристы, номера орудийных расчетов, водители автомашин и прочая обслуга оказались недавно мобилизованными мужиками в возрасте от 25 до сорока лет. Целый день по приезду и часть следующего они разгружались, разворачивали орудия, окапывались. Устраивались основательно, и буквально все у них получалось более качественно, чем у тех же добровольцев, окопы, блиндажи, даже отхожее место. Сразу чувствовалась чья-то опытная, руководящая «рука». Как ни странно в основном процессом руководил немолодой, явно за сорок лет, мешковатый, в плохо подогнанном обмундировании… старлей! Богдан подумал, что это, видимо, старый служака, которого не жалует начальство и потому он, что называется, до седых волос ходит в лейтенантах. Как же он удивился, когда выяснилось, что этот старлей, который, казалось, единственный, кто знал как правильно ставить «на лапы» гаубицы, отрывать взводные укрытия и места для складирования БК, маскировать автотягачи… Он оказался таким же, как и его подчиненные три месяца назад мобилизованным гражданским человеком. Более того, именно этот старый старлей стал наводить орудия на террикон, сверяясь по каким-то таблицам, подсказывая номерам расчета, как с помощью поворотного и подъемного механизмов производить вертикальную и горизонтальную наводку. Именно по террикону произвели первые гаубичные залпы. На его склонах сразу же заклубились «фонтаны» разрывов осколочных снарядов.
– Побежали, посыпались словно горох из худого мешка, – прокомментировал командир расчета одной из гаубиц, сидящий в окопчике возле гаубицы и отслеживающий в бинокль результаты стрельбы.
Сделав десятка два выстрелов по террикону и согнав оттуда вражеских корректировщиков, батарея закончила, так называемую, пристрелку и стала ожидать, когда напомнят о себе «грады», чтобы вступить с ними в дуэль. И оная состоялась, едва ГРАД сепаратистов начал обстрел уже пристрелянного ими участка шоссе, по которому шла очередная колонна в Иловайск. ГРАД стрелял с позиций, расположенных за линий горизонта. Потому артиллеристы высоко подняли «хоботы» своих гаубиц и стали посылать снаряды туда, ориентируясь по наитию старлея и скудным данным, передаваемых с беспилотников, туда откуда примерно летели градовские снаряды. Результаты той стрельбы узнали благодаря тому, что у артиллеристов имелось свое отделение связи, «вооруженное» радиостанцией со сканером, способным ловить волну сепаратистов. В результате перехвата переговоров по «сепор FM» узнали, что артиллеристам удалось уничтожить одну и серьезно повредить еще две сепорские «градины». Такого успеха никто не ожидал. Артиллеристы от осознания своей значимости ходили как надутые индюки…
То, что артиллеристы палили далеко не в белый свет, еще раз подтвердилось уже в следующую ночь – сепаратисты решили отомстить за свои потери. Это ожидалось, но почему-то все думали, что то будет конкретный артиллерийский удар по позиции батареи, но противник решил уничтожить батарею с помощью диверсионных групп. Они напали глубокой ночью с разных сторон, в том числе и с тыла. На батарею обрушился шквал пуль и гранат. Сами гаубицы диверсанты планировали вывести из строя с помощью переносных комплексов ПТУР…
Нападение отбили только благодаря помощи добровольцев. Богдан выпустил в том бою три автоматных рожка и все гранаты, что у него были, с подствольника. Стрелял в основном туда, откуда диверсанты выпускали свои ПТУРы, зная, что только они могут нанести непоправимый ущерб гаубицам. Уже с рассветом, прочесывая окрестности, нашли части от тех ПТУРов и обрывки окровавленных бинтов, индивидуальных медпакетов и пустые одноразовые шприцы из под промедола – видимо у диверсантов были трехсотые, а может и не только, но они никого не оставили, а унесли их, скрывшись в ночи. Но темнота не только помогла диверсантам, но и не позволила им быть точными. Гранатометчикам удалось подбить три автомашины серьезно повредить одно взводное укрытие, вдребезги разнести пункт приема пищи и сортир. ПТУРСники оказались не столь удачливы, лишь один противотанковый снаряд попал в цель, буквально перебив «лапу» одной из гаубиц, в результате чего ее стало невозможно наводить. В ходе ночного боя артиллеристы едва не лишились своего главного специалиста. ПТУР разорвался рядом с палаткой, в которой ночевал старлей. Палатка была хорошо окопана и осколки прошли выше, но поднятый взрывом пласт земли буквально похоронил ее под собой. Богдан и еще трое добровольцев руками и саперными лопатками едва успели откопать полузадохнувшегося старлея.
На следующий день пять оставшихся боеготовыми гаубиц два часа к ряду вели «отомстительный» огонь по позициям сепаратистов. Был ли тот огонь эффективен, узнать не удалось, «сепор FM» на этот раз молчало, но что называется «душу успокоили». В ту ночь диверсанты не только вывели из строя гаубицу и автомашины, случились потери и среди личного состава. Артиллеристы потеряли двоих двухсотыми и семерых трехсотыми. При этом сильно повезло, что ни один ПТУР, ни одна граната не попала в склад боеприпасов, где складировали несколько сотен снарядов, иначе мог бы случиться Армагеддон местного масштаба. Двухсотых и трехсотых вывезли на специальном вертолете «медваке». Хотели так же отвезти в госпиталь и старлея, но тот отказался, сказав, что уже оклемался и ему лечение не требуется. После диверсионной вылазки командование временной тактической группы, состоящей из добровольческой роты и гаубичной батареи ВСУ, решило усилить охрану позиции батареи с помощью добровольцев. У артиллеристов для полноценной организации караульной службы в ночное времени людей не хватало.
После относительно ясных дней вдруг полил дождь. И все кроме часовых попрятались в блиндажах и палатках. В текущую, сырую землянку, где располагалось отделение Богдана, вдруг вошел тот самый старый старлей-артиллерист в дождевике и, поискав взглядом, обратился конкретно к Богдану:
– Выйдем на воздух, разговор есть.
Богдан догадывался, что старлей будет благодарить за спасение, только не понимал, зачем для этого надо выходить под дождь, мог бы и при всех высказать слова благодарности, тем более, что он не один его откапывал. Тем не менее, он последовал за старлеем.
– Тебя Богданом зовут? А я Дмитрий, будем знакомы, – сразу предложил общаться не по законам этой войны, по позывным, а по именам, старлей.
Богдан пожал протянутую руку, с нетерпением ожидая слов благодарности, чтобы потом поскорее из-под дождя вновь уйти в блиндаж.
– Спасибо тебе, что откопали вовремя. Спросонья я даже не понял, что случилось, будто в ад какой попал, задыхался вполне конкретно. Пошли ко мне, пузырь коньяка раздавим за знакомство и продление моего пребывания на этом свете, – неожиданно предложил старлей.
– Да, как-то неудобно, не я один тебя откапывал, надо бы и ребят позвать.
– Знаешь, я сначала тоже хотел всех вас пригласить, да боюсь тогда целый сабантуй, пьянка получится, начальство прознает, не одобрит. Да и потом я все же офицер, хоть и запаса, а те ребята молодняк. Их я тоже отблагодарю потом. А ты… ты другое дело, да и по возрасту мы недалеко друг от друга, думаю найдем о чем поговорить меж рюмками, – пояснил свою позицию старлей.
– Хорошо, только бушлат одену, – согласился Богдан, которому на дожде и сыром воздухе стало холодно.
– Вон, видишь, Газ-66 стоит под тентом? Это машина старшего офицера батареи, моя машина. Там под тем тентом в кузове я себе походное кафе организовал. Туда подходи – посидим.
Артиллеристы действительно устроились с невероятным для полевых условий комфортом. Бензиновая энергоустановка позволяла не только подзаряжать мобильники, но и разогревать воду и пищу даже тогда, когда на улице шел дождь и не было возможности развести костер. А в кузове ГАЗ-66 под тентом даже светилась маломощная лампочка-переноска, вполне достаточная для освещения этого импровизированного «кафе». Старлей угощал Богдана не только коньяком, его они запивали настоящим кофе и закусывали бутербродами с семгой. Богдан после скудных солдатских харчей особенно налегал на бутерброды. После того как выпили по первой за знакомство, по второй за счастливое спасение хозяина стола, старлей спросил:
– Расскажи, как ты в Чечне воевал, очень мне интересно. Но если не хочешь вспоминать, не настаиваю.
Богдан действительно не хотел вспоминать, но отказать постеснялся и кратко, без особых подробностей рассказал свою «чеченскую одиссею» и в свою очередь поинтересовался:
– А ты Дим о себе тоже расскажи. Как это ты мобилизованный с гражданки и так здорово во всех этих артиллерийских делах секешь. Я вон вашего комбата хоть он и кадровый, а на позиции почти не вижу, один ты везде и всюду.
– Да, вот так все получилось… Впрочем, комбат не виноват, что прослужив почти десять лет, до капитана дослужился, а не то что боевого опыта, даже полигонного не имеет. Он же училище уже украинское кончал, а там учили, как бог на душу положит и потом он тоже не столько боевой работой занимался, сколько всякой хозяйственной лабудой. А что про меня… Чтобы тебе понятнее было надо с самого начала рассказывать. Долгая история, слушать не соскучишься? – усмехнулся старлей, наливая по третьей стопке.
– Не соскучусь, люблю жизненные истории слушать, – Богдан чекнулся, выпил и тут же закусил бутербродом.
– Я ведь вырос в военной семье. Отец у меня офицер был. И я с детства с родителями, сколько себя помню, по гарнизонам мотался. Я сам и родился в России и отец с матерью у меня русские, а вот Россию не люблю, ничего не люблю, ни природу, ни жизненный уклад, а особенно власть тамошнюю,– старлей увидев, что Богдан уже поглотил большую часть бутербродов достал еще батон белого хлеба и стал его резать.
– А что так… ну, чтобы нерусские Россию не любят я еще понимаю, но чтобы русский… И про власть я тоже понимаю, такую тяжело любить, но природа-то причем. Я бывал в России, нормальная природа, – недоуменно спросил Богдан.
– А не люблю я все через детство свое. Сначала отец служил в Сибири, в страшной дыре. Постоянный холод отовсюду, из под пола, с окон, с двери, из углов, зимой в сортир идти на двор – это мое самое жуткое ощущение раннего детства. Я там так намерзся, что до сих пор отогреться не могу, мне даже здесь в Донбассе холодно. Я давно уже в Одессе живу. Вот только там мне комфортно, а здесь я на ночь матрацем укрываюсь, иначе заснуть не могу. Холод и однообразное питание, с того пайка, что отец со службы приносил, вот с чем в памяти ассоциируется моя жизнь в России.
Потом отца на юг, сначала в Среднюю Азию, а потом в Армению перевели, там немного отогрелся, и с питанием куда как лучше стало, но другая напасть жизнь отравляла – окружающее население. С тех пор еще, что я так же как холод ненавижу, это южных нацменов. Чтобы не быть голословным приведу пример из своего армянского детства. Там снег явление редкое, но как-то он выпал, и мы мальчишки гурьбой высыпали на школьный двор и стали в снежки играть. Мы, что с военного городка с одной стороны, а армяне местные на другой. Там это строго было, армяне в свою среду никого не принимали, ни русских, ни каких других. Это когда они в других местах жили, где их меньшинство, они ко всем без мыла залезали, а когда их много, они сразу монолитом становились и ни с кем не мешались. Ну, мы-то ребята в большинстве все с России, Украины, Белорусии все к снегу привычные и снежки швырять навык имели. В общем, закидали мы армян, хоть их и больше было. И что ты думаешь, на следующий перемене, они нас снова на бой вызывают. Мы согласились, опять во двор вышли, а они заранее в снежки камни закатали и нас этими фактически ядрами чуть не убивать начали. На следующий урок мы с фингалами и разбитыми головами пошли, а они все, в том числе и учителя-армяне смеялись над нами, дескать, во как дураков русских обманули. Потом уж одна из учительниц, жена офицера, что в той школе работала, выяснила, что как отомстить нам подсказал тем армянским мальчишкам не кто иной, как директор той школы, армянин лет наверное под пятьдесят.
Это самый наглядный пример о тамошних межнациональных взаимоотношениях, случалось и похуже, и солдат которые в увольнениях до полусмерти избивали, и женщин, жен офицеров насиловали. Слава Богу, после Армении отцу, наконец, повезло, заканчивать службу его на Украину перевели в Одесский Военный Округ. И как только мы сюда приехали, я сам для себя решил, что дальше жить буду только здесь. Ведь впервые в жизни я жил там, где не было того что я более всего ненавидел, холода и южных нацменов. И еще, я уже будучи старшеклассником решил, что никогда не свяжу свою жизнь с армией. Так уж она мне обрыдла за всю мою предыдущую жизнь, что мы мотались по гарнизонам, холодным и горячим дырам, постоянно перенося тяготы и лишения. В институт специально поступал с военной кафедрой, чтобы солдатом не служить, повидал, как многие мучились. Думал если и заберут, то два года офицером потерпеть можно и совсем забыть про эту армию. Никак не ожидал, что специальность, которую я на той военной кафедре приобрету, через двадцать лет окажется столь востребованной…
Богдана заинтересовала история жизни старлея, и его мысли во многом совпадающие с его мировоззрением. Он буквально застыл, внимая рассказчику, не обращая внимания, что тот уже наполнил и поднял свой пластмассовый стаканчик, в ожидании, когда собеседник в ответ поднимет свой.
– Ну, чего сидишь, я пить не чокаясь не могу, – старлей вернул собеседника в реальность.
Богдан словно очнулся и на «автопилоте» взял свой стаканчик, не преминув задать уточняющий вопрос:
– Ну, а как же ты все-таки стал таким специалистом в столь нелюбимом военном деле?
– А это все институт. У нас на военной кафедре готовили офицеров-артиллеристов. В 93-м году после окончания института меня сразу в армию загребли. Когда Союз развалился, я так радовался. Думал теперь уж точно ни российский холод, ни южные нацмены, ни армия в моей жизни больше не случатся. Увы, с армией не сбылось, два года оттрубил. А на военной кафедре и в армии моими учителями были офицеры, прошедшие школу Советской Армии. А это еще та школа, как там учили, как гоняли я, понятное дело, сам с детства свидетелем был. То есть, учили военному делу настоящим образом. И меня тоже выучили, да так, что уже почти двадцать лет прошло с тех пор, а я все помню, и сам научить могу. Сейчас уже так не учат. Если бы не моя военно-учетная специальность, старший офицер гаубичной батареи, никогда бы я на эту войну не попал. Тесть бы все сделал, в лапу в военкомате дал бы, у него там знакомства. Но даже военком испугался меня отмазывать. Из главного штаба на меня персональная разнарядка пришла, сверху меня поставили в штат вновь развертываемого артиллерийского полка. Видно туда пробился кто-то, кто меня еще со срочной службы помнил, и мне удружил. А так сейчас бы не здесь, а в своей прекрасной Одессе жил да радовался, с семьей на пляже загорал, свежие фрукты с овощами ел, рыбу свежую с Привоза…
Старлея немного развезло, и он говорил, уже не обращая внимания на собеседника, словно и не с ним беседуя, а исповедуясь некому высшему существу.
– И все же не понятно мне. Я посмотрел как ты пашешь, стараешься… Чтобы русский так воевал за Украину… тут вон украинцы так не воюют, – не удержался от комплимента Богдан.
– Да… стараюсь и буду делать все что могу, потому что мне есть что защищать. Вот все стонут, тяжело жить, тяжело жить, а у меня последние лет пятнадцать все замечательно складывалось, живу и радуюсь. Я не олигарх, но и не бедный и мне этого вполне хватает. Мой тесть владеет несколькими небольшими продуктовыми магазинами, а я у него как бы заместитель и менеджер. Я всем доволен, и работой, и семейной жизнью, и более всего не хочу, чтобы этот порядок вещей изменился, чтобы развалилась Украина, где мне, в общем, очень неплохо живется. У меня трехкомнатная квартира с видом на одесскую гавань, дача за городом с виноградником и садом, почти каждый год с женой и дочкой ездим на отдых и не только в Турцию и Египет, и в Европе три раза были. И я не хочу ни возврата в совок, ни слияния с Россией, да и с Европой я бы поостерегся слишком близко сходится. Мне нравится такая Украина, какая она есть сейчас. Воруют… и пусть воруют, хозяина в стране нет, да и не надо, такого как Путин в России. От такого хозяина ничего хорошего не будет, опять, как в Союзе все будем космосом, ядерным оружием, спортом и балетом гордится и жить в нищете. Знаю я, как в России живут. Я у родственников отца в Ульяновске гостил лет пять назад. Как будто в детство свое вернулся, хоть и летом гостил, а замерз, и южные нацмены кругом, прохода от них нет. Русские там от них стонут. И в материальном плане совсем плохо живут почти все кроме чиновников. Не, такая жизнь не по мне. Потому я и буду воевать, чтобы такой жизни и у нас не было, чтобы Россия ее к нам не принесла, – в словах старлея звучала пьяная, но непоколебимая уверенность в своей правоте.
– Знаешь, Дим, я пожалуй во многом с тобой соглашусь разве что, – Богдан помедлил проглатывая очередной кусок бутерброда. – Посмотрел я тут на местных… черти, что за народ. Кто-то действительно хочет в Россию уйти, а большинству все по фиг. Может, и в самом деле не стоит за этот Донбасс биться, кровь лить, пусть уходит, на Украине воздух чище будет.
– Да кому он нужен этот Донбасс? России не эта депрессивная угольная яма нужна. Им нужно развалить Украину, чтобы забрать научный потенциал харьковских НИИ, оборонную промышленность Днепропетровска, верфи Николаева, порт Одессы. Вот куда они нацелятся после Донбасса, если им тут отпор не дать. И тогда мы все в рашке окажемся, все будем гордиться величием и в дерьме жить. Россия же не обустроена, они вон до Якутска железную дорогу построили, столько средств в нее вбухали, и еще до Магадана тянут будут. У них даже в центральной России дорог нет, им еще строить и строить, а откуда деньги, с людей драть будут. Еще и внуки и правнуки их от этих расходов плохо жить будут, а они еще в мировые державы лезут, ядерный паритет с Америкой держат – это вообще неподъемные траты. А на Украине, ни Якутска, ни Магадана нет, железные дороги уже давно построены, да и автомобильных хватает, и на содержание ядерного оружия нам тратится не надо. Нам бы только руководство, чтобы в мировые державы не лезло и этой хохлацкой великодержавности не надо. И тогда даже на наш век нормальной жизни может хватить, а уж дети и внуки будут жить и радоваться, чем как в рашке мучиться. Не, ей богу, лучше при таких как Кучма и Янукович жить, только не с Ющенко, этот дурак на украинском национализме зашорен…
– Не Дим, тут я с тобой не согласен. Все что угодно, но только не при таких гетманах. Я тут слышал умное мнение, что именно эти деятели за двадцать лет довели Украину, которая была лучшей частью СССР, до нынешнего плачевного состояния, – вспомнил высказывание генерала Чмутова Богдан.
– Согласен, но от высших руководителей не так уж много зависит. Просто есть некие общие тенденции, которые происходят сами собой. Вот почему-то все думают, что это Путин такой сякой и Крым забрал и сюда своих архаровцев нагнал. А в том, что Россия наступает на Украину есть тенденция продиктованная общим российским чувством самосохранения, – старлей махнул в себя очередную стопку.
– Погоди, не пойму. Это Россия боится, что без Украины Западу противостоять не сможет и решило ее вот так по кусочку завоевать? – высказанное казалось Богдану несуразицей.
– Да нет, при чем здесь Запад, ему сейчас не о противостоянии с Россией думать, а как бы самому уцелеть. В Россию каждый год въезжают сотни тысяч мигрантов с юга, а русские вымирают. Вот чего интуитивно опасается вся так называемая русская Россия. Тем более перед глазами пример Франции, Англии, Германии, Голландии, где черных уже столько, что они откровенно начинают наглеть и нагибать местных. Вот Россия и хочет, чтобы на Украине был бардак и несколько миллионов украинцев переехало в Россию, дабы сделать вливание родственной, а не инородной крови. К чему привело инородное вливание как раз на примере Европы и видно. Во многих странах они влили вместе с арабами, неграми и турками себе в жилы яд и что будет с теми странами в будущем ооочень большой вопрос. Вот Россия и боится повторить их судьбу, но мигранты им нужны, иначе Россия обезлюдеет и погибнет. Но вливать в отличие от Европы они имеют возможность родственную кровь, то есть русских из стран СНГ, украинцев, белорусов. Русских из СНГ они уже почти всех приняли, а украинцы и белорусы не едут, потому что в России жизнь не лучше, чем в их странах. А если на Украине будет война, то украинцы побегут в Россию, уже бегут. Понимаешь, зачем еще России нужна эта война, не только Путину, а всей России? Чтобы не погибнуть под напором сильно плодящихся кавказцев и среднеазиатов. Вон с одним Крымом к ним два миллиона человек с родственной кровью влилось… Еще и для этого нам надо воевать, сопротивляться, чтобы не стать донороми для России, бесправными мигрантами, такими как сейчас таджики, узбеки, киргизы, которые как кровь другой группы несут отравление всему организму России, так же как уже арабы и негры отравили организм той же Франции. Потому нам не по пути не только с Россией, но и с теми странами Запада, которые отравлены неконтролируемой миграцией, а смотреть нам надо как живут страны типа Швейцарии, которые и кровь сохранили и живут хорошо. Понимаешь… – старлей вдруг качнулся и, привстав со стула, повалился на раскладушку, предусмотрительно разложенную за его спиной…
Несколько дней окопного сидения прошли относительно спокойно, но по ночам опять донимала сырость. Под утро холод пробирал до костей. Со стороны Иловайска тем временем канонада все усиливалась. Более того, теперь она уже слышалась непрерывно и днем и ночью. По всему там почти без перерыва шли упорные бои. Сырые ночи не прошли для Богдана бесследно. Он простудился, и его все чаще стала донимать головная боль. И если бы он остался в этих окопах еще некоторое время его организм наверняка бы не выдержал. Но… позиции роты, наконец, удостоил своим появлением командир батальона. Он потребовал от ротного выделить из состава роты сводный взвод наиболее подготовленных бойцов, чтобы бросить их на усиление подразделений батальона, штурмующих Иловайск. «Там сейчас решается судьба Украины»,– на этот раз пафосно заявил перед строем комбат. Ротный недолго думал, составляя список из самых неприятных для него бойцов. Тот же Куренчук не раз во всеуслышание критиковал его. Ну, а во главе этих бойцов назначили… конечно же Богдана. Ротный не жалея «красок» живописал его:
– Самый активный боец в роте, ветеран чеченской войны с русскими, и здесь успел отличиться. Благодаря его бдительности была пресечена вылазка диверсионной группы противника…
Так Богдан не избежал того, от чего бежал – стал командиром этого сборного взвода, которому предстояло стать штурмовым и принять участие в шедших уже несколько дней упорных уличных боях.
Перед отъездом к Богдану подошел старлей:
– Прощай Богдан, кто знает, может, больше и не свидимся. Ты там поосторожней, береги себя.
– Спасибо за пожелания Дим. Ты тоже здесь поосторожней, стараться старайся, но и о безопасности не забывай, – ответил растроганный Леонид.
– На, вот, возьми визитку фирмы моего тестя. Будешь в Одессе, звони, всегда тебя буду рад видеть, и если нужда какая, тоже звони, помогу, чем смогу, если конечно живой буду. Ведь я твой должник, – старлей протягивал кусок картона с реквизитами своей фирмы.
