Виктор Елисеевич Дьяков
Никто не хотел воевать
– А в остальном, как ты в последнее время себя чувствуешь? – вдруг как-то вкрадчиво спросила Оксана Тарасовна.
– Ты же знаешь, чего в сотый раз спрашивать? Получше чем год назад, но все равно неважно, и с руками и с головой, – раздраженно отреагировал на вопрос матери Богдан.
– Да, нет сынок, я не про то… Скажи мне, а как у тебя с девушками? – Оксана Тарасовна понизила голос почти до шепота, словно их мог кто-то подслушать.
– С какими девушками, ты о чем!? Кому я нужен, не первой молодости, нездоровый гастер!? Хоть внешне меня от русского не отличить, но фактически я такой же гастер, как любой таджик, или узбек, рабочий низкой квалификации. Со мной разве что разведенка с приплодом согласится иметь отношения, – Богдан поднялся, явно собираясь идти смотреть телевизор.
– Постой, сядь. Ты меня не понял. Я хочу знать, есть ли у тебя вообще интерес к девушкам? Ты, сынок извини, но в последнее время мы не так часто видимся и с учетом того, что ты долго болел и до сих пор полностью не восстановился… В общем мне это надо знать. И еще, я знаю ты в Виннице встречался с девушкой и довольно долго. Ты что расстался с ней? – упорно допытывалась Оксана Тарасовна.
– Да какая разница, расстался или нет. Ничего серьезного там не было, и быть не могло. Так случайно встретились два одиночества, которых кроме интима ничего не связывало. А здесь… Я же не могу нормальную девушку или женщину куда-нибудь пригласить – не на что. А без этого не стоит и знакомиться. Так, что те, которые мне гипотетически могут понравиться, они мне просто не по карману. Ну а те, что на меня еще могут позариться – мне не нужны, – Богдан не садился, явно собираясь все же идти в гостиную смотреть «плазму».
– Так, значит, интерес к женщинам у тебя все-таки есть, – удовлетворенно отметила Оксана Тарасовна, заступая дорогу сыну и не выпуская его из кухни.
– Я тебя совсем отказываюсь понимать мама, куда ты клонишь? – Богдан с явным неудовольствием сел в кресло. – У меня от твоих вопросов как от контузии голова начинает болеть.
– Хорошо, буду предельно откровенна. Я долго думала, и решила, что тебе здесь необходимо жениться и для этого имеется подходящая партия. Через эту женитьбу ты войдешь в состоятельную московскую семью.
На кухне, заставленной по периметру всевозможными стеллажами, вытяжками, узорчатыми навесными шкафами… повисло напряженное молчание.
– Так, я кажется начинаю догадываться к чему вся эта бодяга. Жениться, говоришь, и даже невеста имеется? Представляю, что это за невеста, если даже я могу сойти за жениха ха-ха… Сколько ей лет? Наверное, уродина, или разведенка с ребенком, а может и не с одним… я угадал!? – Богдан, облаченный после джакузи в банный халат сына хозяина квартиры, зябко поежился – его прошиб холодный пот.
– Ей тридцать девять лет, она никогда не была замужем… Да-да, старая дева, конечно далеко не красавица, но вполне порядочная. Зато ее отец владеет фирмой по производству стройматериалов, тремя квартирами в Москве и загородным коттеджем в три этажа. Она единственная дочь и кроме нее нет никаких прямых наследников. Эту семью хорошо знают мои хозяева, потому я и в курсе их дел, – пояснила ситуацию Оксана Тарасовна.
– И что же, ты предлагаешь мне срочно жениться на этой почти сорокалетней старой деве!? Да, на меня же потом все пальцем показывать будут – ради денег на старой страхолюдине женился, которую никто больше брать не захотел даже с ее деньгами. Надо мной же потешаться будут, – вроде бы возмущался Богдан, но уже скорее для проформы, ибо параллельно он анализировал поступившую от матери информацию – не в его положении было изображать разборчивого жениха.
– Те кавказцы, что женятся здесь на ком угодно, даже на семидесятилетних старухах, чтобы любой ценой заполучить московскую прописку, они на всю эту мораль не заморачиваются. Они таким образом здесь заякориваются, потом на эту жилплощадь привозят и прописывают своих родственников, организовывают свой семейный бизнес и процветают. Мои хозяева все плачут, что черные везде лезут, местных отовсюду вытесняют, но как и у всех москалей дело у них дальше причитаний не доходит, – упорно продолжала гнуть свое Оксана Тарасовна.
– Но… – Богдана серьезно сбила с толку новая философия матери, имеющая в основе лишь материальную основу. – Но с чего ты взяла, что в этой семье, где у папы фирма, меня ждут? Скорее всего, мне там сразу дадут от ворот поворот, – продолжал не очень твердо возражать Богдан.
Тут зазвонил стационарный телефон в гостиной. Оксана Тарасовна пошла туда и вскоре послышался ее голос:
– Да, Раиса Федоровна, слушаю вас внимательно… Все в порядке… Да все как вы велели… Ну, разве могла я забыть про ваши цветы, поливаю строго по графику. Денежное дерево только что-то немного вянуть стало… Хорошо, я все поняла. А вы там как?… Ну, а как же вы хотели, чтобы за городом и без комаров. Кстати, их наличие говорит о хорошей экологии… Что?… Поняла, завтра обязательно куплю. Вот, я для памяти в блокнот себе это записываю… И вам спокойной ночи…
Когда Оксана Тарасовна вновь появилась на кухне, она заговорила так, будто ее разговор с сыном и не прерывался телефонным звонком:
– Все может быть, могут и от ворот поворот дать, но вполне возможен и совсем иной вариант. Отец с матерью ее уже лет пятнадцать безуспешно пытаются выдать замуж. И не то, что желающих совсем нет. Претендентов на такое наследство как раз хватает. Тут дело в другом, она хоть и не красавица, но обладает очень тяжелым характером и привередливостью. Чуть что не по ней, претенденту сразу указывает на дверь, даже если родители против него ничего не имеют. Родители уже совсем отчаялись, и готовы на все лишь бы найти жениха, который ей хоть как-то понравится. У самих же родителей всего два условия, чтобы это был славянин и не старше сорока пяти лет. Ее мать и мою хозяйку просила помочь в этих поисках. А я ей и сказала, что у меня сын как раз холост, подходящего возраста и живет на Украине. Про то, что ты здесь недалеко окна вставляешь я, конечно, говорить не стала. Я сказала, что ты на Украине бизнесом занимался, но не очень удачно. Ну, и между делом опять намекнула, что ты никогда не был женат. Хозяйка заверила, что при встрече обязательно расскажет о тебе ее родителям. А пока у нас есть время, чтобы тебя приодеть, сводить в дорогую парикмахерскую, в общем подготовиться. Для такого дела, я всех своих сбережений не пожалею. А все остальное, сынок, в твоих руках. Понимаю, придется включить актерство. Вспомни, как ты когда-то играл в школьных спектаклях. У тебя неплохо получалось. А сейчас для тебя сцена сама жизнь и здесь надо так сыграть, чтобы тебе поверили. Придется всячески подлаживаться, наверняка даже унижаться. Но тебе уже сколько пришлось вытерпеть, и сейчас вон терпишь. Терпишь просто так. А тут появляется шанс терпеть не просто так, а за обеспеченное будущее. Вон сколько здесь те же Королева и Данилко терпели и унижались, прежде чем в люди вышли, или эти жидята Цикало с Лолитой. Кто сейчас про то вспомнит? Они все с Украины, а Москву сумели покорить, сейчас вон деньги лопатами гребут. Тебе же надо всего лишь произвести хорошее впечатление. Я все доподлинно и про нее и про родителей ее уже разузнала, все их пристрастия и слабости. Так что будем готовиться, хоть временя у нас и в обрез, – Оксана Тарасовна рассуждала с такой уверенностью, будто все уже решено и сын со всем согласен.
– Но мама, она же старше меня, – продолжал как бы по инерции вроде бы противится Богдан. – Да, и родители наверняка поймут, что я с корыстью к ним подъезжаю. Нет, из этой затеи вряд ли что выйдет.
– Выйдет, не выйдет, а попытаться надо. А возраст? Ты ее всего на два года моложе, это сущая ерунда. К ним, как мне хозяйка говорила, вообще мальчишки лет на десять пятнадцать ее моложе подъезжать пытались. И их в том доме приняли и рассматривали в качестве женихов. А сколько черных пыталось туда влезть. Но этих уже сами родители сразу отваживали. А тебя, славянина, да еще почти ровесника их дочери они, наверняка, встретят с интересом, тем более, что тебя им будет рекомендовать моя хозяйка, – Оксана Тарасовна продолжала источать уверенность.
– Нет мам, не могу я так сразу. Мне подумать надо, – Богдан ерзал в кресле, будто оно стало горячим. – И потом, если ее отец глава большой фирмы, то наверняка деловой человек. Он же наведет обо мне справки. Для людей с деньгами это сделать нетрудно. Он наверняка выяснит, что никакой я не бизнесмен. И мое прошлое может выплыть, что я в Чечне воевал против России. Как бы мне тогда не под венец, а в тюрьму не загреметь, – сделал очередное пессимистическое предположение Богдан.
– Деловой… какой деловой? Где ты видел деловых москалей? У них такие может быть один на тысячу, а то и реже случаются, то есть не более десятой доли процента от всех. Если бы они были деловыми, хотя бы на уровне процента, все бы богатства России принадлежали им, а не как сейчас жидам и черным, – безапелляционно заявила Оксана Тарасовна.
– Нет мам насчет десятой доли процента это ты загнула, иногда и средь них деляги встречаются. Вон Прохоров, я читал про него, всем делягам деляга, с нуля начал, джинсы в Перестройку варил и в конце-концов миллиардером стал, – возразил Богдан.
– Что, Прохоров!? Я про него не читала, но от своих хозяев слышала о его родословной. Да если бы не четвертинка еврейской крови, никогда бы ему миллиардером не стать. От бабки-еврейки у него этот талант – деньги делать. А у этой такой бабки ни по одной линии нет, я все про них вызнала. Ее отец обычный москаль нисколько не деловой. Просто его отец сумел в советское время стать шишкой в строительном министерстве и ему, еще в Перестройку помог эту фирму организовать. Пока дед этот в министерстве сидел, фирма под его крышей процветала, потом на пенсию вышел, а связи остались, и опять фирма более менее жила, а как умер лет десять назад, министерская крыша кончилась, и фирма стала хиреть. Сейчас еле дышит, не то что крупной, ее средней назвать нельзя, и опять же держится только благодаря кое-каким старым связям. Так что наводить справки о твоем прошлом у этого отца, ни ума, ни денег не хватит. И не бойся, если кто-то узнает про твое участие в чеченской войне. Чечены, во всяком случае те, кто был тогда относительно молод почти все воевала против России и ни кто их за это не преследует, разве что совсем дурных, кто сильно засветился. И многие из бывших боевиков здесь в Москве прекрасно живут, делают хорошие деньги, ездят на дорогих иномарках, их дети учатся в лучших московских ВУЗах. Если им все это можно, почему тебе нельзя? – подвела итог своим рассуждениям Оксана Тарасовна.
Богдан словно обессилел под прессингом матери. Тем более, что в ее аргументах имелось немало «рациональных зерен». «А что если и в самом деле попробовать? Черт с ней с этой переспелой страхолюдиной, как-нибудь притерплюсь, если в самом деле выгорит это дело. Тогда можно хотя бы материально жить как человек. Все лучше, чем нынешнее существование…», – проносились в его голове мысли.
– Надеюсь, я тебя убедила? Теперь слушай и запоминай. Ты завтра же с утра едешь в свою шараш-монтаж бригаду и берешь расчет. Смотри, чтобы тебя не обсчитали. Деньги нам сейчас понадобятся, даже те гроши, что тебе заплатят. До понедельника, пока эта квартира в нашем распоряжении, ты живешь здесь, а потом мы снимем тебе жилье. Я знаю, где это можно сделать недорого. За все это время мы приводим тебя в божеский вид и придумываем тебе правдивую легенду, например о непризнанном гении, которого совсем не ценят на родине. Вот он и приехал в Москву за признанием. Я, конечно, шучу, но что-то в этом роде сейчас вполне может, как это говорят, прокатить. Отношение к Украине здесь после Майдана ухудшилось и гонимые там здесь воспринимаются неплохо. Помнишь, ты по молодости стихи сочинял, причем весьма недурные? Потом с этим дураками из УНА-УНСО связался и все забросил. Я твою тетрадь со стихами на квартире в Виннице спрятала. Позвоню Лене, чтобы нашла и срочно выслала. Можно раскрутить тему непризнания тебя как поэта, потому что ты писал стихи на русском. Это необходимо потому, что твоя потенциальная невеста просто фанат поэзии и для тебя это дополнительный шанс, если твои стихи ей понравятся. И вообще, если тебе удастся сблизиться с ней на почве литературы, именно ее можно использовать как наживку, на которую мы будем ловить эту московскую уродину и ее родителей…
8
Кроме всего прочего Галине Тарасовне в Москве особенно не нравились всевозможные мелкие чиновники, с которыми ей приходилось сталкиваться. Ее сын, как раз эти минусы московской жизни ощущал не столь болезненно. Его куда больше напрягало отсутствие «твердой почвы под ногами», что давало, прежде всего, наличие своего жилья и финансовая независимость. А так, многое ему в московской жизни нравилось. Конечно, не его конкретная жизнь, а то, как жили знакомые москвичи, или даже иногородние, которым посчастливилось каким-то образом обзавестись тем самым заветным московским жильем. Для него их жизнь казалась верхом комфортности. И если бы он жил так же, ему, наверняка, стали бы совершенно чужды взгляды, как матери с ее наследственной антимоскальской «философией», так и более мягкая позиция отца. Мать любила предаваться ностальгии, воспоминаниям, как хорошо жили в Донбассе при советской власти. Однажды Леонид стал свидетелем, как мать завела этот разговор в присутствии квартиросдатчика, брата основной владелицы квартиры:
– Ох, как же мы тогда жили, свой дом, банька огород, фрукты овощи – все свое.
На это квартиросдатчик задал «дачный» вопрос:
– А поливали чем, из колодца?
– Какой колодец, у нас водопровод и за воду сущие копейки платили. У нас там все есть и газ магистральный проведен. За газ, как сейчас помню, шестнадцать копеек в месяц платили. Я маркшейдером работала, муж старшим маркшейдером, получали нормально, и никуда переезжать не надо было. И сейчас бы я на пенсию хорошую получала, да еще бы где-нибудь подрабатывала. У нас почти все так на пенсии делали. И зачем надо было Союз разваливать. Ведь хорошо жили, зачем все рушить надо было? – Галина Тарасовна явно давала понять, что именно Москва и москвичи больше всех виноваты в развале Союза.
Квартиросдатчик, хоть Галина Тарасовна и не обвиняла его напрямую, это понял. До того довольно равнодушно поддерживающий разговор, он заговорил откровенно зло:
– Вы хотите знать, почему Россия, русские не встали на защиту Союза, не стали препятствовать его развалу!?
Галина Тарасовна тогда даже растерялась, не зная как реагировать на столь откровенно и прямо поставленный вопрос – ссориться с квартиросдатчиком она совсем не собиралась. Мужчина не стал ждать ответа, он сам пояснил, почему Россия в 1992 году не стала спасать Союза:
– Это вы там на Украине неплохо жили, и газ у вас по шестнадцать копеек и водопровод вон даже в поселках был. А по России всего этого почти не было, ни газа, хоть его у нас добывали, ни водопровода. Во многих деревнях даже электричество только в 70-80 годах провели. И черноземов как у вас в России тоже в большинстве мест нет, и помидоры не вырастают и яблоки далеко не везде. Я-то поездил тогда, повидал. Плохо, очень плохо жила Россия при советах, кое где была откровенно собачья жизнь. Потому не русские, а вы украинцы, белорусы, грузины с армянами, те кто в Союзе лучше всех жили должны были на его защиту вставать, – в те минуты мужчина явно забыл свое московское происхождение, помнил только то, что он русский и говорил соответственно.
В том споре Леонид не принимал участия, он по обыкновению «сидел в интернете» и слышал его как бы мимоходом, но в отличие от матери очень даже понимал квартиросдатчика. Он сам знал, как плохо живет российская провинция, на примере того, что видел в Курске и курской области, которая считалась далеко не самой бедной в России. Мать со своим «хохлацким» самосознанием считала, что в том нет ничего необычного. По ее разумению то, что вся Россия за исключением Москвы и Питера при Советах жила гораздо хуже Украины, говорит лишь о бесхозяйственности и лени москалей – так ее научила мыслить мать, Стефания Петровна Подлесная. То, что уже в постсоветское время Украина за исключением Киева стала жить хуже даже российской провинции, это в ее глазах являлось необъяснимой несправедливостью. А вот в этом Леонид с матерью совсем не соглашался, про себя, молча, ибо никогда не забывал, что по отцу он русский. Сказалось и то, что он с восьми лет десять месяцев в году не имел общения с бабушкой, что особенно ослабляло в нем «украинское» и наоборот усиливало «русское» начало. А десять месяцев в году делали свое дело сама московская жизнь, учеба в московских школе и колледже. Так что бабушкино воспитание более чем уравновешивалось, и Леонид занимал некую среднюю русско-украинскую позицию, но вслух своих мыслей никогда не высказывал.
Михаил Николаевич Прокопов, вроде бы должен стоять на «русской» позиции. Но будучи человеком слабовольным, он всегда следовал в «фарватере» мыслей жены и тещи. В этом он был далеко не одинок. Многие русские, родившиеся и живущие на Украине, как бы обукраинивались и имели в большей степени украинское нежели русское самосознание. Леонид имел возможность такое наблюдать не только на примере собственного отца. Когда он пацаном ездил на школьные каникулы к бабушке, то замечал, что образ мыслей его прежних товарищей, с которыми он учился в начальных классах школы, буквально год от года становился все более далеким от его мировоззрения. В украинской и русской школах учили по-разному и иной раз одни и те же вещи подавали с диаметрально противоположных позиций. Донецкие дети учили украинскую историю и литературу, которые уже в корне отличались от того, что преподавали в российских школах. И такое наблюдалось в Донбассе, одном из самых русских регионов Украины. А что творилось в других!?
Конечно, все эти мысли для молодого парня имели в основном периферийное, далеко не самое важное значение. Для чего люди едут жить в Москву? Кто за чем, но большинство чтобы здесь хорошо, интересно жить, полноценной столичной жизнью, той которой жила основная масса москвичей. Увы, он так же жить не имел возможности. Он мог лишь наблюдать за той жизнью со стороны, или участвовать виртуально, зайдя в интернет. Там он общался в основном с девушками, представляясь москвичом, что подразумевало, конечно, москвича настоящего, то есть с квартирой и пропиской. Виртуальное общение это обмен короткими посланиями и смайликами. Хотя отдельные провинциалки на это вполне серьезно «клевали» и даже просили рассказать его о Москве и столичной жизни и были не прочь встретится с ним в реале… И здесь Леонид частенько не мог полноценно играть свою роль и вынужденно прерывал общение. Где многие его ровесники, что называется, отрывались, это были порносайты. Но как-то и это развлечение вскоре Леонида перестало удовлетворять – он был в таком возрасте, когда все то, что он видел на порносайтах хотелось ощущать не виртуально, а реально.
Следствием всей этой виртуальной жизни стало осознание, что для того чтобы стать классным, продвинутым айтишником вовсе не обязательно этому учится. Перво-наперво для этого нужны способности, как и для каждого стоящего дела. В своих виртуальных общениях и в период краткосрочной работы по специальности он часто сталкивался с персонажами, которые никогда не учились на программиста, но что называется, могли дать сто очков вперед любому выпускнику самых престижных колледжей и даже ВУЗов. То, что у него этих самых способностей не много, Леонид понял, когда попытался овладеть «хакерским мастерством», чем баловались многие его «знакомые» по виртуалке. Он остановился уже на первом и самом простом: подборе пароля для взлома платных сайтов, у него мало что получилось, после чего он бросил это дело.
Глобальная несамостоятельность, полная зависимость от родителей, то что кажется естественным в детстве, отчасти в юношеском возрасте, сейчас буквально вязала по рукам и ногам, давила морально. Леонид даже не мог без спроса потратить те деньги, что должен был иметь за нелегкую работу на рынке, в мясном ряду. Почти все вырученное от торговли откладывалось на покупку квартиры. Да, родители его кормили, одевали, даже заплатили за его учебу в колледже. И пока Леонид учился, все это казалось само собой разумеющимся. Но это продолжалось уже не первый год и после окончания им колледжа и, кажется, будет продолжаться бесконечно. Леонид все более задыхался в тисках этой не свойственной, более того противопоказанной молодому человеку жизни. Он хотел иметь постоянно свои карманные деньги, а не обращаться всякий раз за ними к матери и объяснять, куда он собирается их потратить. Ему хотелось посещать ночные клубы, знакомиться с девушками, приглашать их в рестораны… приглашать к себе. И всего этого, вполне естественного московского молодежного времяпровождения у него не предвиделось в обозримом будущем. Квартира, на которую копили деньги… В лучшем случае это будет малогабаритная двушка в не престижном районе, и когда это будет…
В то же время плюнуть на все, уйти от родителей и пуститься в «свободное плавание»… На это Леонид тоже не мог решиться, но понимал, скорее всего, рано или поздно это придется сделать. Иногда у него возникало желание плюнуть на Москву, вернуться в поселок, где он родился, жить у бабушки, найти работу в Донецке и стать, наконец, самостоятельным. Но сейчас и этот вариант оказался неприемлем – там шла настоящая война. Более того, возможно, дом разрушен и неизвестно, что с бабушкой. Леонид, вроде бы никогда не ощущавший особой духовной связи с тем домом, вдруг остро почувствовал, что во всем мире у него только дом бабушки его родной, его наследственный. И если дом разрушен, то у него вообще нет ничего своего…
Решение в сознании Леонида созревало медленно, но неотвратимо. В тот день у отца заболела спина, и ему пришлось в одиночку таскать, а потом разрубать говяжьи полутуши. Эта однотипная, тупая, но тяжелая работа «подтолкнула» окончательно. Когда они как обычно с отцом вечером вернулись в свою съемную квартиру, Леонид, едва сели ужинать, заявил:
– Я думаю, все-таки надо съездить в Донецк, узнать, что с бабушкой и домом.
– Опять двадцать пять, – в негодовании всплеснула руками Галина Тарасовна.
– Мне все равно в Курск в военкомат скоро ехать. Оттуда рукой подать, смотаюсь туда-обратно, разузнаю, – как можно спокойнее, не отрываясь от тарелки, предложил Леонид.
– Леня, ты что такое говоришь!? Да я тут с ума сойду! Там же ни пойми что творится, власти никакой, бандитов полно. Нет, я тебя никуда не отпущу! – Галина Тарасовна почти сорвалась на фальцет.
– Это куда ж ты собрался ехать? А на рынке, я что один останусь? У меня, вон, спина отнимается, – тут же поддержал жену Михаил Николаевич.
– А если бы я не на рынке, а по специальности работал, как бы ты управлялся? – слегка повысил голос Леонид.
– Нет-нет, и не думай. Пока там все не успокоится, туда ни ногой, – не терпящей возражений тоном попыталась подвести итог спору Галина Тарасовна.
– А вдруг бабушке помощь нужна? – Леонид слышал, как мать неоднократно произносила эти слова, беспокоясь о бабушке, и решил ими же воздействовать на нее.
– Что будет, то будет. Да и чем ты там ей поможешь!?… Мама-мама, бедная мама, никому такой старости не пожелаешь, – Галина Тарасовна вдруг «сломалась», переживания о любимой матери, спровоцированные словами Леонида, вызвали ее слезы, и она ушла вглубь квартиры и там уединилась.
Ужин отец с сыном заканчивали молча, не возобновляя, так расстроившего Галину Тарасовну, разговора. Леониду ничего не оставалось, как включить компьютер и уйти в свой любимый виртуальный мир. Хоть и говорят – не живите в придуманном мире, а как же иначе, если в реальном так тяжело?
Раз в год Леонид ездил в Курск, чтобы там, в очередной раз засвидетельствовать в райвоенкомовской медкомиссии свою «негодность» к службе в армии. «Негодность» тоже стоила денег и эти расходы предстояло нести до тех пор, пока Леониду не исполнится 27 лет, и он выйдет из призывного возраста. Там все было хорошо «подмазано» и Леониду требовалось лишь показаться, даже деньги передавал не он, а работник военкомата, знакомый двоюродного брата отца. Дабы не тратится на дорогу, Леонида отправляли не поездом, а попутным рефрижератором, доставлявшим мясо из Курска в Москву. Сейчас этот вояж на возвращающемся в Курск порожнем рефрижераторе предстоял Леониду в конце июня. Галина Тарасовна не без оснований опасалась, что сын после Курска не вернется в Москву, а рванет на Донбасс, куда сам напрашивался. Она буквально выходила из себя:
– Леня, не вздумай из Курска к бабушке поехать! Ты что, моей смерти хочешь!? У меня и без того сердце хватать стало… Сколько мы в тебя вложили, учили, от армии отмазали…
«А я просил вас!? Лучше бы не вкладывали», – рождались в ответ мысли в голове Леонида. Впрочем, служить в армии страны, гражданином которой он являлся, ему совсем не хотелось. Он со слов отца знал насколько тяжела военная служба в России:
– Если блата нет, попадешь, либо сопли морозить, либо к чуркам, где за КПП выходить опасно, а кормят везде плохо. В России хороших мест мало. В этом плане Украина намного лучше, там везде климат и природа хорошие и черных нет.
Хоть мать умоляла, заклинала, плакала… Леонид все более склонялся к мысли, чтобы на свой страх и риск из Курска не возвращаться в Москву, а ехать в Донбасс. В Курске уже никто не будет его останавливать. Думать думал, но решиться не мог. Он гнал от себя эту мысль, оставлял на потом. Галина Тарасовна позвонила в Курск, умоляла, чтобы там с сына не спускали глаз, чтобы обязательно отправили назад и посадили на московский поезд. Леонид, видя, как страдает мать, обещал обязательно вернуться, но она не верила. Тем не менее, не пускать его на медкомиссию было слишком рискованно.
Слезы и уговоры матери, конечно, действовали на Леонида, но не имели решающего значения. Он особо не считал себя чем-то особенно обязанным родителям. Да, они заплатили за его учебу, за диплом, который скорее всего ему не понадобится. Да, отмазали от армии, но делали это не в его, а скорее в своих интересах, чтобы под рукой всегда был бесплатный помощник. А что у него нет никакой своей личной жизни – ни мать, ни отец этим никогда не интересовались. Сын сыт, одет, обут – что ему еще надо? Потому Леонид морально готов был плюнуть на все, что составляло смысл жизни родителей: на мясную торговлю, бесперспективное накопление денег для покупки московской квартиры. Для вида он успокаивал мать, а сам собирался с духом для совершения «самоволки», поездки в Донбасс с благородной целью, выяснить, что с бабушкой и домом, и если потребуется вывезти ее оттуда. На самом деле бабушка и дом являлись лишь предлогом, он просто давно уже хотел совершить что либо, что круто изменит его однообразную и совершенно бесцельную жизнь.
Галина Тарасовна не могла успокоиться – предчувствия ее не покидали до самого отъезда сына. Михаил Николаевич, как и полагалось второстепенному члену семьи, вторил жене, но сам особого беспокойства не испытывал. На прощание, пожимая руку сыну, он как обычно просил передать привет родне. Леонид же, даже когда сел в просторную кабину рефрижератора не был до конца уверен, куда поедет после Курска, назад в Москву, или в Донбасс. Но чем дальше он отъезжал от Москвы, тем больше в нем крепла решимость, не возвращаться назад… к прежней жизни.
В Курске все прошло как обычно. «Подмазанный» врач лишь взглянул на него и, не производя никакого осмотра, подписал нужные документы – деньги ему уже передали. Двоюродный брат отца на просьбы регулярно ему звонившей Галины Тарасовны заверял, что все сделает, как она просит, но на самом деле «пасти» Леонида он не собирался. Видимо волнения родственницы казались ему пустой бабьей блажью. И в самом деле, разве тот, кто только что заплатил деньги за «отмаз» от службы в армии, поедет в Донбасс, где идет настоящая война? На такое решится разве что сумасшедший, а Леонид на сумасшедшего никак не походил. Брат отца лишь поинтересовался, как Леонид собирается ехать назад поездом или будет ждать очередного рефрижератора с мясом. Тот ответил, что ждать не будет, поедет поездом. Леонид действительно поехал на вокзал, но билет взял не до Москвы, а до Воронежа, чтобы оттуда уже на автобусе доехать до Ростова.
